Лучше, чем мы

      Как понять, что твоя жизнь меняется навсегда прямо в эту секунду? Вас бросили? Вас не любят? Или вас обманули? А может, у вас проблемы с внешностью? Не спешите говорить, что все худшее уже произошло с вами, ведь вы не знаете, что будет завтра. Но не спешите сомневаться, что ничего хорошего произойти не может. В тот момент я сделала такую ошибку.       — Держи, сходи в ванную, я подожду тебя здесь, — произнесла однажды вечером Юлиана, медленно вложив в мою руку коробочку.       В тот день мы были на съемках на яхте. Но не спрашивайте, что именно мы снимали, ведь кроме емкости, заботливо предоставленной мне кем-то из группы, шума в ушах и мягкого сидения в самом тихом углу болтающегося из стороны в сторону судна я не помню ничего.       — Катя, тебя, наверное, укачало. Вот, я принесла немного льда. Возьми, приложи к лицу, поможет прийти в себя. Надо раздобыть еще что-нибудь на голову, чтобы ко всему прочему не заработать солнечный удар.       Но предположение, что меня укачало, вскоре сделалось ошибочным, ведь это повторилось снова, но уже на суше. Паника и вина перед Юлианой за сорванную работу и необходимость носиться со мной подступали к горлу слезами.       Родители, когда я спешно собиралась в свое путешествие, предупреждали об опасностях, таящихся в некоторых странах. Их знания в этих вопросах были почерпаны в основном из телевизора, но и я слышала о чем-то подобном. Акклиматизация. Инфекции.       — Беременность, — спокойно и безапелляционно произнесла Юлиана в ответ на мой немой вопрос. — Я ничего не говорю, но мы потратим меньше нашего с тобой времени, если убедимся прямо сейчас.       Как вы можете догадаться, тест оказался положительным.       А мои рыдания настоящими.       В тот момент мне не приходило в голову, что дети — самое ценное, что может быть у человека, как не приходила и знаменитая фраза о цветах жизни. Я еще не собиралась петь голосами своих детей, когда меня не станет. Ведь у меня не было времени прийти к этому решению. Ушат холодной воды вылился на меня в моем теплом и уютном номере отеля.       Я думала о своих родителях, которые с детства прививали мне картину полной семьи. А вопрос о детях до свадьбы или вне брака… Я думаю, не надо объяснять, все и так ясно. Что я им скажу?       Я думала о своей жизни, что уже никогда не станет прежней. Думала об Андрее, план которого зашел слишком далеко. Это уже не хитрый ход в попытке спасти компанию. Это моя жизнь, несущие стены которой были разрушены.       Наутро, когда Юлиана снова пришла в мой номер, я попросила у нее прощения за все неудобства, причиненные мной, и объявила о своем решении вернуться домой.       — Не руби сплеча, Катя. Пусть это будет знаком свыше, но в этом чужом для тебя месте мы оказались в одной лодке, — она ласково подмигнула. — Ты можешь сейчас думать, что твоя жизнь рухнула в бездну, но ты забудешь, обещаю, забудешь это, как только увидишь глазеночки своего ребенка.       В то время я доставила неумолимую гору проблем Виноградовой, а она, к моему удивлению, не только не отправила меня восвояси, но и помогла это пережить. Конечно, перед этим я рассказала ей, что происходило в «Зималетто», когда Андрей вместе с Малиновским пришли к выводу, что компанию можно спасти одним-единственным путем: влюбить в себя Катю Пушкареву.       С этого момента моя жизнь развернулась на 180 градусов. После лечебных слов Юлианы и ее собственной истории, осторожно и прямодушно рассказанной мне, малознакомой девушке, больше нельзя было сказать, что вдали от дома со мной не было ни одного близкого человека. Теперь он у меня был. И первое и самое важное решение, которое я приняла еще там, в Египте: я совершенно точно не стану несчастнее с рождением моего ребенка.       Вскоре выяснилось, что проблемы в «Зималетто» не закончились с моим уходом, а только усилились. Акционеры винили меня в побеге, мама и Коля старательно держали оборону в попытке не допустить, чтобы эти домыслы донеслись до слабого сердца папы.       Но я уже была окружена мантией, защищавшей меня от любого удара. Юлиана каким-то чудом смогла решить вопрос неверно оформленной доверенности, сделавшись моим официальным представителем. Она не рассказывала, как именно, но ей удалось на законных основаниях подписать доверенность на управление «Никамодой» на Павла Олеговича без моего личного присутствия.       В то время я как раз была занята более важным вопросом. Как сказать родителям, что их идеальная дочь, гордость, приносящая до этого только отличные отметки и похвалу от преподавателей и начальства, пришла на порог отчего дома беременной. И что все это произошло у них под носом.       Они долго переживали эту информацию, но ни разу не спросили меня об отце ребенка. Почему он не рядом, и не стоит ли хотя бы поставить его в известность, кто он, и нуждаюсь ли я в защите. Уверена, папа предпочел бы мысль, чтобы защита требовалась самому неудавшемуся папаше.       Лишь потом я поняла, почему эти вопросы не были озвучены: во время моего отъезда маме стала известна правда о наших отношениях с Андреем из моего дневника. А папа, не решившись перечить маме о необходимости дальше копаться в этом вопросе, доверился и больше никогда ни словом, ни делом не напомнил мне о неверности моего выбора: Андрей не узнает о нашем ребенке.       О моем ребенке, ведь инструкция, оставленная Малиновским, не прописывала обязанность брать на себя ответственность за детей неказистой девушки, что так долго не давала ему вздохнуть полной грудью.       Я не злилась на Андрея, я была почти готова рассказать ему, что совсем скоро на свет появится человек, к которому он имеет прямое отношение. И он совершенно точно будет волшебным. Почти готова. Я могла бы отбросить все обиды, если бы была уверена, что это известие принесет ему больше радости, чем нежеланных чувств ответственности и обязанности расплачиваться передо мной за свои грехи. Расплата мне была не нужна. А любви он дать не смог бы. Ни мне, ни нашему сыну.       Да, я родила мальчика и вскоре думать забыла о «Зималетто», акционерах, инструкции, обиде, несправедливости и высшем предназначении, которого не существует, лишь изредка вспоминая те мгновения, когда я в неведении была счастлива с Андреем.       Чуть позже выяснилось, что наш сын унаследовал его глаза. В точности такие же, карие, они смотрели на меня, как на единственного нужного человека, и я вдруг поняла, что этого мне всегда будет достаточно.       Но кое-что все же беспокоило меня. Несмотря на то что мой сын родился в Москве, я не собиралась оставаться там, вечно оглядываясь в поисках Андрея. Я не боялась, что ему станет известно о моем ребенке, тогда я не стала бы скрывать. Я боялась себя. Что не смогу вырваться и на всю жизнь буду связана с человеком, против воли оказавшимся в тисках рядом со мной и Мишей.       Я назвала своего сына в честь человека, которого больше никогда не встречу, и который так сильно помог мне снова найти веру в добро, свет и честность там, в Египте, где нас познакомила Юлиана.       — Знаете, Катя, вы очень изменились за это непродолжительное время, — сказал тогда он, когда я последний раз видела его перед его отъездом. — В первую нашу встречу мне показалось, что никто и ничто на свете не заставит вас улыбнуться и почувствовать себя свободно, а сейчас, обратите внимание, вы перестали замечать, что кто-то может смотреть на вас. Вы — это просто вы. Как так получилось?       — Дело в том, что я — это уже не просто я, теперь это что-то большее, — ответила ему я, чем больше его запутала.       — А все почему-то винят меня, когда я непонятно изъясняюсь, — смеялся Миша. — В любом случае, я вижу, что ты счастлива. Можно я буду говорить тебе «ты»? Ведь вряд ли мы скоро встретимся, а я хочу хотя бы раз попробовать сказать то, что думаю.       — Конечно.       — Мне кажется, тебе нужно запомнить это чувство, что сейчас тебя защищает. Здесь ты была свободна. Я вижу, как ты меняешься, когда говоришь о возвращении в Москву, тебя ждут там не самые приятные воспоминания. — Миша прервал свой монолог, от волнения ему нужно было глотнуть побольше воздуха. — Я думаю, когда ты вернешься, ты поймешь, что я был прав. Там ты не сможешь больше ощутить того счастья в полной мере, тебе нужно найти свое место, где ты смогла бы не оглядываться. Пусть это будет напутственным советом твоего друга, который появился у тебя после этой суматошной командировки.       — Спасибо, Миша, — попрощалась я с ним, искренне надеясь, чтобы и он нашел для себя все ответы, как у него это получилось со мной.       Я вспомнила о его словах, когда Юлиана пришла ко мне домой, чтобы передать конверт с приглашением от знакомой из прошлой жизни, с которой я впервые столкнулась, только-только узнав о существовании инструкции по моему совращению. От Доминик Дюбуа.       Ей стало известно, что «Зималетто» и я больше не идем одной дорогой. В своем письме, что было приложено к приглашению, она просила меня подумать, хочу ли я начать новую жизнь в Париже, где она была бы счастлива предоставить мне работу.       В одной комнате с Мишей, Юлианой и родителями, которым это пришлось нелегко, решилась тогда моя жизнь. И уже через пару месяцев, когда все документы и вопросы были улажены, я начинала писать совершенно новую историю в новой стране, ощущая себя совсем иначе. За этот год я повзрослела сильнее, чем смогла бы, не будь у меня Миши. И я испытывала гордость от этого маленького осознания. Конечно, моя новая история не удалась бы мне в одиночестве.       Юлиана часто навещала нас с Мишей в первые месяцы после нашего переезда. Она не объясняла, почему ее волновала наша жизнь, а я нашла в себе мудрость не спрашивать ее об этом после тех откровенных слов, что были доверены мне тогда в Египте. Я только замечала, как меняется ее взгляд, когда она брала в свои заботливые руки моего сына, и я на какое-то время могла заняться обустройством своего скромного, но самого уютного в мире жилья. От родителей ко мне в парижскую квартиру, арендованную компанией Доминик специально для нас, переехало множество мелочей, что часто напоминали мне о доме.       Вскоре к ним прибавился и Зорькин, который перебрался ко мне на первых порах временно, а потом насовсем. Он так же, как и Юлиана, сначала ничего мне не объяснил, сделав вид, что просто соскучился по своему племяннику. А у меня всякий раз щемило сердце, когда он называл Мишу племянником.       Потом все же, когда капли моего гостеприимства были исчерпаны, Коля попросил разрешения остаться с нами. И его причин показалось достаточно, чтобы выделить ему отдельную комнату, которая все равно еще долго оставалась бы пустой.       — Послушай, Пушкарева, ты ведь прекрасно знаешь, что я сам рос безотцовщиной. И кем бы я сейчас ни был, но я получился гораздо лучшим человеком, чем мог бы, если бы дядя Валера вовремя не подпинывал меня в нужном направлении, — назвал одну из своих причин Коля, когда мы были на нашей парижской кухне, обустроенной именно так, как мы хотели, с круглым столом посередине в честь ее неточной копии из России. Для Миши нашлось место в просторном манеже — щедром подарке, сделанном Юлианой. — Пусть у него не будет отца, в чем я тебя понимаю, а деда он будет видеть слишком редко, у него будет самый лучший в мире дядя, который к тому же научится правильно водиться с детьми, не принося в жертву своих собственных, — в шутку добавил он.       — Ах вот как, — ответила я, поворачиваясь к нему с ложкой в руках. Первые годы жизни Миши я работала из дома, благодаря чему старалась выкраивать лишние часы, чтобы научиться готовить. Мои попытки поначалу заканчивались крахом, но со временем, благодаря авторитетному мнению дегустирующего Зорькина и поваренной книге моей мамы, составленной специально для меня из самых простых блюд, мне удалось не заморить голодом нашу маленькую и странную семью.       — Ну и к тому же я попробовал так жить, когда мне не к кому зайти вечером домой и поболтать. Я даже был бы счастлив услышать «нахлебник» в свой адрес от дяди Валеры, но с твоим переездом каждый раз, когда я заходил их проведать, они старались вести себя как обычно, но у них ничего не получалось. От тоски у него уже не выходит колко подшучивать надо мной, а мне не хочется на это смотреть.       В ответ я промолчала и не стала напоминать другу о еще одном возможном предлоге, из-за которого он мог сбежать из Москвы.       Родители были главной и единственной причиной, почему я долго думала перед тем, как перевернуть нашу с Мишей жизнь. Я буду далеко от них. Внук, уже лишенный мной бабушки и дедушки со стороны Андрея, будет лишен и моих родителей. А родители будут лишены нас обоих, что было много больше, чем когда я смотрела в их заплаканные глаза, покидая Москву. В глубине души я знаю, что не смогу навсегда здесь остаться, потому что рано или поздно мне придется вернуться к ним, ведь, кроме нас, у них никого нет.       Мое сердце было немного умаслено, когда там оставался Коля, который, в свою очередь, не должен был взвалить заботы о моих родителях на свои плечи. Но когда он уехал, в то время я осознала, что момент моего возвращения обозначен лишь удачей, сколько я смогу здесь оставаться до поры, пока сама не сорвусь обратно или этого не потребует здоровье родителей.       Я почти спросила Колю о его маме, которая так же, как и мои родители, осталась в Москве, но вовремя поняла, что его решение было тщательно взвешено без меня, и, если быть до конца честной, я боялась, что из-за этого он передумает оставаться здесь с нами.       Мы навещали Москву, точнее, один конкретный дом в тихом районе каждый год в декабре, иногда празднуя мой день рождения все вместе. Но чаще мы просто проводили там все новогодние праздники, успевая встретить Новый год, отпраздновать дни рождения Миши, родителей и Коли разом.       В один год, когда мы приехали в заснеженную сказку, в которую превратилась Москва, мама поведала мне тайну об их с папой долгоживущей надежде, что мы с Зорькиным уже достаточно наигрались в дружбу и могли бы создать семью. Помню, как слезы тогда застили мне глаза от обиды за своего друга и осознания, что тот лишается собственной жизни, проживая мою. Но в чувствах мы были с ним солидарны, мы честно обсудили это после возвращения в наше парижское убежище.       — Я слишком тебя люблю, Пушкарева, чтобы становиться твоим мужем, — ехидно ответил тогда он и щелкнул меня по носу. — Я еще не встретил свою единственную, но как встречу, только ты меня и видела. Тебя я оставлю на Мишку, а сам… — Он не договорил, но по его виду я поняла, что его посетило какое-то воспоминание о давно забытой брюнетке, с успехом выветрившееся из его головы, но моими глупыми словами снова оказавшееся там.       Я же молча поклялась, что сделаю все возможное, чтобы он не пропустил «ту единственную», если она появится на его горизонте. В нашем с ним прошлом я всегда быстрее поспевала за жизнью.       Так, правдами и неправдами, в грусти и радости мы прожили семь чудесных лет почти без оглядки на прошлое. Пока однажды нам все же не пришлось опомниться. Летним вечером, в один из волшебных моментов, когда сумерки наступают с последними лучами заходящего солнца, в нашем убежище появился конверт с фирменной печатью «Зималетто» и личной подписью Жданова П.О.