***
Дом. Или, вернее сказать, дом в Брюсовом переулке, в котором временно поселились Миша, Андрей и я. У меня до сих пор не находится слов, чтобы обозначить, кто мы все друг для друга. Точнее, кто я для Андрея, а он для меня. Хотя со мной все проще. С каждым днем я укрепляюсь в этом мнении. — Доброе утро, — влетает в кухню Андрей и ослепительно улыбается, затягивая галстук. — Чего ты так смотришь? — Ничего, — и все-таки подавить улыбку мне не удается. — В последнее время ты стал таким… — Но ничего подходящего на ум не идет. Крутятся только малозначимые клише. — Другим. Андрей явно не понимает, радоваться или расстраиваться своему новому образу. — И этот новый я… — уточняет он, — как он вообще тебе? — Он мне очень нравится. В шоколадных глазах, приклеенных к моему лицу, застывает удивление. Похоже, Андрей не привык к такой мне. Открытой, не раздумывающей над каждым сказанным ему словом. — Ты не видела тут папку? — неожиданно спрашивает Андрей и первым отводит взгляд, рассматривая полки под столешницей, на которой я расставила скромный завтрак. — Я где-то здесь оставил. Вечером встречусь с нашим агентом, передам все, что мы с тобой обговорили. Пусть подыщет несколько квартир. Слова шли прерывистым потоком, и все это время Андрей как будто специально избегал возможности снова посмотреть на меня. — Вот же она. — Пропажа нашлась на нижней из полок и была ближе ко мне. Я протянула руку, чтобы передать ее Андрею. Забирая папку, Андрей смотрел только на мои ладони. — Спасибо. Тогда я поехал. — Завтрак… — Но я даже не успеваю сказать, что завтрак, состоящий из кофе и бутербродов, готов. — Увидимся вечером. Перед уходом Андрей заглядывает в спальню Миши — еще слишком рано, и он спит — а потом я слышу, как тихо закрывается входная дверь. Андрей уходит.***
Дура. Какая же я дура. Весь день я корю себя за напрасные ожидания и не могу полноценно работать. Это не ускользает от Юлианы. Ее серо-зеленые глаза сканируют меня на протяжении нескольких часов, пока мы обсуждаем рекламную кампанию открывающегося через несколько недель филиала ювелирного дома Доминик. История знакомства Юлианы и Доминик значительно превосходит мою, потому предложение позвать Виноградову даже не обсуждалось. — Ну вот, Кать, мы все обсудили. Без преувеличений тебе скажу, это очень многообещающее предприятие. В Москве немало ювелирных домов, но ваш бренд составит сильную конкуренцию, и все благодаря заработанной репутации в Европе. Со своей стороны обещаю как следует осветить открытие в прессе. А для показа предлагаю договориться с «Зималетто», думаю, Андрей без проблем посотрудничает… — Ее глаза вспыхивают самоуверенной правотой. — С тобой. — Это хорошая идея, спасибо тебе, — без должного энтузиазма говорю я и вижу, как гаснет улыбка Юлианы. — Ну что случилось? Я думала, у вас все прекрасно. Опять Миша и Андрей? — Нет. Нет, ты права, все правда хорошо. Но… — Но не так хорошо, как тебе хочется, — договаривает она, безошибочно попадая в цель. Густое тепло заливает мои щеки. Я откладываю в сторону документы, которые до этого листала, не вникая в суть — нет смысла продолжать неумелый спектакль. — Это так заметно? — Для кого-то, может быть, и нет. Но не для меня. Я не твой Николай, который мало что смыслит в женской душе. Он твой друг, но вряд ли понимает, как может страдать Катя Пушкарева по Андрею Жданову. Даже тогда, когда у них растет общий ребенок. Ее по-матерински заботливый голос вызывает во мне улыбку и вздох облегчения. Именно таким голосом она говорила со мной, когда я только узнала о беременности. — Но я не скажу тебе ничего нового, — продолжает она. — Вам нужно поговорить. И я удивлена, что вы до сих пор этого не сделали, вы же живете под одной крышей. Отношения с Мишей — это важно. Но не менее важно, в каких отношениях находятся его родители. Или вы до скончания времен собираетесь бегать друг от друга? — Возможно, так и есть. — В голове всплывает сегодняшнее утро. Как Андрей практически сбежал от меня. — Я долго думала, что не должна желать большего, у нас есть Миша, и это самое главное, но у меня не получается. После нашего возвращения у меня как будто прояснилось в голове. Юлиана мягко улыбается и склоняет голову к плечу. — Я уверена, что и у Андрея должно было что-то проясниться. Просто он не видит чего-то или излишне осторожничает. В конце концов, он же ищет для вас новую квартиру. Мужчины такой народ — вместо объяснения в любви они выбирают молча совершать поступки. Посмотри еще раз на эти поступки. Что они тебе говорят? Понемногу с моей души спадает груз, я задумываюсь обо всем, что произошло в последнее время. Кажется, я долго жила во сне, а за последние месяцы жизнь резко ускорилась, чтобы вернуть меня в настоящее. Андрей был искренне рад Мише. Он не возненавидел меня и пожелал остаться не только в его жизни, но и в моей. Он оставил все в прошлом. Делал все, чтобы завоевать сердце Миши, в том числе — просил быть рядом. Когда пришло время познакомить Мишу с Павлом Олеговичем, он не оставил меня в стороне. А потом Андрей появился на пороге дома родителей с вызывающей недоумение просьбой — попробовать жить вместе. О чем это говорит? Не о том ли, что все это время Андрей тоже надеялся возродить казавшееся давно погасшим? Но почему же тогда он так себя ведет? Что, если он передумал? Если он понял, что в этом нет никакого смысла? Или его чувства навсегда изменились. — Поговори с ним, — напоследок советует Юлиана. — Проясните все раз и навсегда.***
Августовский вечер еще по-летнему теплый, но стоит солнцу зайти за крыши зданий, приближение осени тут же дает о себе знать. Несколько часов в доме родителей вместе с Мишей отвлекли меня от мыслей об Андрее — он все равно еще в офисе, а потом, как говорил утром, должен будет встретиться с агентом по недвижимости. К ужину подоспел Зорькин, но не один. Наконец-то он представил нам свою загадочную девушку. И так пролетела еще пара часов. Когда пора было собираться домой, у меня болел живот от смеха и от количества съеденного. Несколько контейнеров мама уложила для Андрея, и Зорькин не упустил возможности проехаться по этому поводу. Пока папа возвращал Коле его колкость, я подозвала маму и попросила ее об одолжении. Мне нужен был сегодняшний вечер, и я знала, что для этого нужно сделать. — Мишу оставить у нас? — спросила она, но кроме меня никто ее не слышал, ведь вокруг происходил настоящий бедлам. — О таком можно даже не спрашивать. Ты же знаешь, мы всегда рады, когда он ночует у нас. А у тебя все в порядке? — Спасибо, мамочка, — я обняла ее, оставив вопрос без объяснений. В моих руках уже находились контейнеры с едой. — Я только скажу Мише, что мы заберем его завтра, и поеду. — Ни о чем не волнуйся. Возможно, это игра воображения, но, когда я уходила, мне показалось, что мама понимает гораздо больше, чем говорит. Но чему удивляться? Она знает меня всю, до последней тщательно скрываемой тайны. Став матерью, я перестала ее за это винить. В квартире на Брюсовом еще не горел свет, такси доставило меня без пробок. Андрей, должно быть, тоже скоро вернется. Решив себя хоть чем-то занять, я накрыла на стол. Руки слегка подрагивали, когда я задумалась над вопросом, нужны ли свечи. Это все какой-то бред. С силой задвинув ящик, где у Ждановых нашлись свечи на любой вкус и цвет, я принялась перебирать в голове все, что хочу сказать Андрею. Юлиана права — наше обоюдное молчание ни к чему не приведет. Либо мы останемся только родителями Миши, либо между нами нечто большее, чем история, захороненная на полках каморки «Зималетто». Как раз в этот момент в прихожей зазвенел ключ. Глупое сердце ускорилось, отчего на секунду меня пробрал нервный смех. У нас общий ребенок, мы живем вместе, а я собираюсь выяснить, сохранились ли у него чувства ко мне. В квартире царил полумрак. Я была настолько поглощена своими переживаниями, что включила лампы только на кухне. — Эй, — позвал Андрей из темноты коридора. — Кать, вы дома? Горло сковал спазм, но спустя мгновение я отошла от оцепенения и ответила: — Я на кухне. Андрей быстрым шагом преодолел коридор и появился в дверях, осматриваясь. Да, а ведь я могла не добавлять столько ненужной интриги. — Где Миша? — Миша остался у родителей, все в порядке. — Да, но почему ты сидишь в темноте? — Я… Андрей, нужно поговорить. Яркости кухонных ламп не хватает, чтобы рассмотреть его лицо. На столе остался стоять холодный ужин — руки настолько дрожат, что я не рискну греть и раскладывать его по тарелкам прямо сейчас. Вместо этого я выдыхаю и подхожу к Андрею, беру его руку в свою. Вот так, никаких мыслей, только действия. В слабом свечении лампы наши взгляды встречаются, и мое сердце обрывается. Он смотрит так, как будто мои слова ничего не изменят. В горле першит, глаза начинает щипать, уверенность тает с каждой секундой. Я не помню слов Юлианы, с того мгновения, как он вернулся домой, прошли миллион лет, и наши отношения давно мертвы. Ничего не исправить. Все это читалось в темном взгляде, в крепко стиснутых бровях и губах. Потом я замечаю папку, зажатую в его второй руке. Папку, в которую мы собрали наброски, фотографии, планы того, каким видели наш новый дом. Подумать только, мы несколько дней потратили на то, чтобы представить наш общий быт, но не догадались обсудить, как вообще собираемся вместе жить. — Ты не отдал ее, — слышу я свой странный голос. Это был не вопрос. — Ты передумал. — Я отменил встречу, — подтверждает Андрей. — Кое-что случилось сегодня. — И что же? Важно ли мне знать, почему он передумал? Может, стоит просто все на этом закончить? Мы должны остаться близкими людьми. Ради Миши. Но я понимаю, что ничего важнее в эту секунду для меня нет, и жду ответа, каким бы он ни был. Лицо Андрея снова ожесточается. — Малиновский сегодня уволился. — Что? — Слова медленно укладываются у меня в мозгу. — Он давно меня предупреждал. А сегодня, представляешь, сдержал свое слово. — Он опускает взгляд туда, где наши руки все еще вместе, медленно, будто машинально, поглаживает тыльную сторону ладони. — Не знаю, чего я ожидал. Может, не верил, что он сможет. А он смог. Просто выкинул двадцать лет на помойку. И меня заодно. Странное ощущение поднимается от груди, расправляет легкие. — Ты только поэтому… передумал? — Передумал? О чем ты говоришь? Просто я был так зол, что не поехал ни на какую встречу. И домой не мог вернуться. — Наконец он выдыхает, и складка, залегшая между бровями, смягчается. — Хорошо, что Миша сегодня ночует не дома. Дай мне пять минут. Медленно выпустив мою руку, Андрей уходит обратно в черноту коридора. Через несколько секунд в гостиной включается свет, после чего до меня доносится звук льющейся воды. Я возвращаюсь к столу и вспоминаю, как дышать. На глаза попадаются мамины контейнеры. Засовываю первый во встроенную микроволновую печь, включаю остальное освещение. Наливаю себе воды и выпиваю целый стакан. За шумом разогревающейся еды я не сразу замечаю, что Андрей, переодевшийся в домашнюю одежду, уже вернулся. Ткань белой футболки кое-где мокрая, кончики темных волос, находящихся в легком хаосе, влажные после душа. Он не надел очки. Я вновь начинаю волноваться и, чтобы не наделать глупостей, занимаюсь едой. — Очень вкусно, — в полуулыбке заключает Андрей, попробовав первый кусочек. — Это все мама. — Из-за нее я скоро перестану влезать в свою одежду. Но я не жалуюсь. Кстати, почему я ем один? — Поверь, я съела сегодня гораздо больше. И лучше просто посижу с тобой. — Я вспомнил, ты сказала, что нам нужно поговорить. — Да, но, наверное, сегодня не стоит заводить этот разговор. — Кать, забудь про Малиновского. Если ему так угодно, его больше не будет в нашей жизни. — Почему, ты думаешь, он сделал это сейчас? — спросила я вопреки просьбе забыть о Малиновском. Иногда забыть о ком-то не получается, например, о слоне в комнате. Малиновский сегодня этот самый слон. — Думаю, это из-за нас. — Из-за нас? — не понимаю я. — Это моя теория. — Перестав жевать, Андрей посмотрел на меня. — Ты вернулась. Малиновский посчитал, что моя жизнь наладилась. Думаю, он в какой-то степени считал себя причастным к тому, что в ней происходило. И потому оставался в «Зималетто», хотя давным-давно мечтал оттуда уйти. Он так и сказал: «Ну, Андрюх, наконец-то все устаканилось». — Андрей поразительно точно изобразил Малиновского, его манеру жизнерадостного балагура, безразличного к любым треволнениям. Хотя в последнюю нашу встречу Малиновский мне вовсе таким не показался. Переживания внезапно испарились, и я почувствовала приток вдохновения. — Что ты ему на это ответил? Андрей усмехнулся: — Все и правда наладилось. Шоколадный взгляд, разомлевший то ли от вкусной еды, то ли от нашего разговора смотрел мягко и в то же время слегка грустно. Нужно сказать это сейчас. Мое сердце или то, что находилось внутри, проложило себе путь на свободу, отодвигая ненужные рамки, разламывая строившиеся долгие годы стены. — Андрей, я хотела тебе сегодня сказать. Я… — голос опустился до шепота, но Андрей и так был слишком близко, чтобы все слышать. — Я хочу попробовать снова. То есть… Если ты еще… если мы еще живы, я бы хотела. Только если ты… Я скорее слышу, чем вижу, как Андрей откладывает приборы, отодвигает стул. И медленно подходит ко мне. Обхватывает теплыми руками мое лицо. Наши взгляды встречаются за мгновение до того, как его губы, такие же теплые и осторожные, касаются моих. Остаются только ощущения: мягкости, заботы и нарастающего волнения. Лишь потом я понимаю, что плачу. Слезы спокойно скатываются по щекам. Но ни я, ни Андрей не разрываем поцелуй, проваливаясь в него окончательно. — Останься со мной, — говорю я в перерыве, когда по какой-то причине Андрей отстраняется, но получается сдавленный взволнованный шепот. Страх того, что он уйдет, пробуждает неожиданную жадность. — Я никуда не уйду. Его руки подхватывают меня под бедрами, и я оказываюсь прижатой к его телу максимально близко, так, как мне бы хотелось. И Андрей возобновляет поцелуй.