kids in the dark

Андрей смазывает сигарету о стену, оставляя на холодном кирпиче неровную тёмную полосу — роняет окурок в оставленный кем-то пакет из-под ряженки. Где-то далеко позади глухо хлопает дверь. Можно запускать обратный отсчёт. Десять, девять, восемь — он потуже затягивает пояс на мягком халате, ведёт ладонью по подбородку, пытаясь, не заглядывая в зеркало, определить, нужно ему бриться, или сегодня ещё можно обойтись. Такое ощущение, что можно. Семь, шесть, пять. Её шаги хорошо слышно, даже если не прислушиваться. У них есть эта общая отличительная особенность — они оба чертовски громко ходят. Она говорит, что на первом этаже университета нередко слышно, как он идёт по второму, но Андрей не верит, потому что это уже слишком. Он опирается локтями на подоконник, прикрывает глаза, подставляя лицо холодному ветру. У них, на самом деле, очень много общего — теперь он знает это особенно хорошо. Четыре, три — она тянет на себя тяжёлую дверь пожарного выхода. Два, один — эта дверь с шумом захлопывается у неё за спиной. Андрей умеет придерживать двери, а она за девятнадцать лет так и не смогла взять это в привычку — у него вообще с манерами заметно лучше. У неё лучше с пунктуальностью, поэтому она уже здесь, хотя у него должны оставаться ещё две-три минуты, а он, вот, отодрал себя от кровати не больше получаса назад и с тех пор не сделал примерно ничего. Сейчас она возмутится, но в итоге будет сидеть и ждать, неторопливо жуя шоколадку, которую украдёт из его тумбочки — будет переключать его музыку, потому что ей не нравится Гарри Стайлз, но нравится ебучий рэпкор, который он зачем-то добавил где-то в восемнадцатом. — Ты сказал, что встал полчаса назад, — говорит она, и в её голосе столько осуждения, что любому другому человеку стало бы стыдно — ему, конечно, не становится. — И что ты делал? — Смотрел видосы, — отвечает Андрей, поворачиваясь к ней. — Новая серия "Женского Стендапа" вышла. — Потрясающе, — она показательно вздыхает и лезет в карман толстовки за мобильным, чтобы показать ему побитый экран — видимо, он должен смотреть на время в левом верхнем углу. — Знаешь, что еще вышло? Твоё время. Ты умеешь собираться за... минус две минуты? — Не умею, — он пожимает плечами и, обогнув её, направляется в комнату. Подождут. — Дай мне руку, — говорит она, и Андрей не в первый раз за последние несколько минут думает о том, что это заметно больше похоже на приём у какой-то гадалки-шарлатанки (потому что настоящих гадалок не бывает), чем на что-то реальное. Руку он, правда, протягивает — не потому, что уже поздно сказать, мол, это хуйня какая-то, я пойду, а потому, что это пока их единственный шанс узнать хоть что-то. И даже если всё это похоже на бутафорию, попробовать в любом случае нужно. Рука у девчонки холодная, ногти, покрытые чёрным шеллаком, заметно отросли — не попадает в образ. Она переплетает их пальцы. — Расслабься, — говорит она, а потом с силой давит большим пальцем на его костяшку. Приятного в этом мало, так что Андрей даже не думает расслабляться. Он поводит плечом свободной руки в безуспешной попытке скинуть лишнее напряжение, поднимает взгляд на её лицо, мажет им по её носу, по карим глазам и плотно сдвинутым тёмным бровям. Она похожа на грузинку. Он был в Грузии позапрошлым летом, махнуть бы сейчас туда — автостоп, горы и хинкали, пока не начнёшь умирать, а не вот это всё. Здесь тоже можно умирать, но без каких-либо бонусов, просто так, в любой момент — такие варианты ему не нравятся. Девчонка как будто всерьёз собирается сломать ему палец, и он чувствует, как внутри поднимается бурлящее раздражение. Она что, ждёт, пока он сорвётся? Тогда без всякой магии станет понятно, какая у него самая яркая черта характера. По пути сюда Диман и Максим успели выдвинуть по пять версий на каждого из присутствующих — Андрей не участвовал в дискуссии, потому что она казалась ему бессмысленной. Он знает себя и знает Киру; с Диманом тоже всё понятно, даже если правильный ответ ему наверняка не понравится. Есть вопросы только на тему Максима: тут либо сообразительность, либо это его блядское упрямство, чёрт знает, что окажется сильнее. Кира сказала, что, конечно, первое, но она субъективна. Андрей поворачивает голову, смотрит на скамейку, на которой они уселись втроём. Кира ловит его взгляд и улыбается. Это была поддержка, но она сейчас не нужна — ничего страшного не происходит. Андрей не боится услышать правду о себе. Он не прячет, в отличие от некоторых, свои недостатки, не стесняется их. Девчонка ослабляет давление на его руку, прочищает горло; Андрей поворачивается обратно, смотрит, как она лезет свободной рукой в одну из полок своего стола. — Агрессия, — говорит она, двигая к нему металлический значок, похожий на те, что висят у Киры на рюкзаке. Андрей чуть наклоняется вперёд — со значка на него смотрит зубастая рожица. — Вот что в тебе сильнее всего. Андрей забирает значок, ведет пальцем по кривому зигзагу рисованных зубов. Никакого "вау" не происходит, хотя, конечно, вау, она угадала. Если бы ему надо было сказать самому, он бы, наверное, выбрал слово "раздражительность" — но сейчас понимает, что "агрессия" звучит заметно честнее. Девчонка смотрит на него с вопросом во взгляде, явно ожидая какой-то более яркой реакции, но он только кивает, мол, да, спасибо, всё правильно. Она улыбается самыми уголками губ и отстраняется, откидывается на спинку своего стула, тихо выдыхая. Интересно, это сложно — угадывать, что в человеке напротив тебя сильнее всего? Андрей поднимается со своего места и поворачивается, чтобы увидеть, как Кира шепчет что-то Максиму на ухо. Тот коротко усмехается, но затем его лицо принимает серьёзное выражение. — Уверена, что хочешь пойти сейчас? — спрашивает он. — Я могу пойти первым. — Всё нормально, — улыбается Кира. — Думаю, я знаю, что у меня будет. Она поднимается со скамейки, и Андрей садится на её место; Диману с Максимом приходится немного подвинуться. — Это как-то грубо, — шепчет Максим, и Андрей знает, что беспокойство в его голосе связано в первую очередь с Кирой — с тем, что ей скажут. Хотя не то чтобы у неё была такая уж тонкая душевная организация. Самым расстроенным отсюда явно выйдет Диман — вон, он уже притих, просто сидит и смотрит в одну точку. — Агрессия. Можно было и помягче сказать. — Как есть, — Андрей пожимает плечами. — Мы же пришли сюда за правдой. Максим кивает; выглядит он не шибко довольным. Его можно понять: правду вообще мало кто любит. — А, привет? Кира упирается затылком в холодную кафельную стену, сжимает телефон заметно крепче, чем стоило бы. Ей смешно и стыдно за себя — ничего толком не произошло, а она, вот, сидит на полу ванной, как полная дура, и не может отойти от обычной вечерней прогулки за сладостями. Стоило вспомнить — стоило осознать, что это может произойти в любой момент... Они ведь даже близко не знают, как это работает — не знают, откуда появляются эти монстры, в какое время, по каким правилам. Сразу становится очень просто испугаться собственной тени. И что ей теперь, на улицу не выходить? А если эта штука вдруг возникнет здесь, у нее дома? Что тогда делать? Нигде нельзя чувствовать себя в безопасности. Кира не знает, что из этого она собиралась говорить Максиму, ей нужно было просто... — Что-то случилось? — он звучит обеспокоенно, звучит мягко, тепло и заботливо, и она наверняка всё это придумала, потому что нельзя столько всего передать в трёх словах. — Я подумал, лучше позвонить, потому что вокруг происходит какая-то херня, и мало ли, что ещё... — Ничего, — она нервным движением зачёсывает назад спутанные волосы, вдыхает глубоко, но медленно, чтобы он не услышал. — В смысле, ничего не произошло, просто я подумала...тебе не стрёмно ходить по улице? Оно ведь может появиться в любой момент. Я шла домой... — Поменьше ходи одна, — Максим обрывает её, и он звучит неожиданно серьёзно — почти повелительно, как будто она его дочь или что-то вроде того. Она замолкает, несколько удивленная. Он тоже замолкает, потом прочищает горло. — Я имею в виду, Андрей ведь постоянно с тобой тусуется... Постарайся не выходить без него. Теперь он звучит нормально, как обычно. Кире хочется спросить: "Что, беспокоишься обо мне?" Она, конечно, не спрашивает, потому что не знает, какого ответа боится больше: положительного или отрицательного. Так что вместо этого она просто тихо хмыкает, говорит: — Ты знаешь, что мы живем в разных местах? — Сколько их там? — шёпотом спрашивает Максим, и это, серьёзно, это такой глупый вопрос. Им в любом случае крышка, потому что в тот раз они с Кирой вышли против одной тени и едва уцелели, а сегодня они видели уже двоих. Андрей раздражённо хмурится, крепче сжимает рукоятку биты. Она уже вся испачкана в этом чёрном дерьме — ну, если их сегодня убьют, её не придётся отмывать. Кира реагирует не сразу — она напряжённо вглядывается в дверную щель, и Андрею чертовски сильно хочется оттащить её оттуда, потому что если их заметят, она первой попадёт под удар; если можно выбирать, он лучше умрёт раньше неё, просто чтобы не смотреть. Она показывает им, не оборачиваясь, четыре пальца — после небольшой паузы разгибает большой, и получается пять. Больше уже не показать: во второй руке у неё бесполезная швабра. Если ты не Джеки Чан, ничем она тебе не поможет, но Кира сказала, что с ней она чувствует себя увереннее — это её дело. Андрей, честно, не понимает, как в такой ситуации можно черпать уверенность хоть откуда-то — у него в голове сплошная паника, но пока её получается как-то поддушивать, сдерживать. На лицах у Димана и Максима — очевидный страх, и только Кира как минимум внешне напряжена не больше обычного. Не больше, чем на каком-нибудь экзамене. Как ей это удаётся? — Пятеро? — шепчет Диман едва слышно, словно боясь, что их услышат из-за двери — может, правильно делает. — Как мы вообще..? — вторит ему Максим. Они звучат испуганно, растерянно, и Андрею хочется назвать их жалкими неудачниками, но он чувствует себя точно так же, просто старается не подавать виду. Но он не Кира, его легко поймать по дрожащим пальцам, по бегающему взгляду. Рука потеет вокруг рукоятки биты; Андрей понимает, что от неё в конечном итоге тоже будет мало пользы. Он хмурится, обводит взглядом кабинет; кажется, они оказались именно теми чуваками, которые умирают в начале фильма. — Нам нужно выйти отсюда, — говорит Кира, не оборачиваясь. — Ты ненормальная? — отзывается Максим. В любой другой ситуации Андрей бы обязательно поинтересовался, не охуел ли он, но сейчас ему хочется спросить то же самое. — Их там пятеро! Ты говоришь, что вы еле справились с одним... Нужно просто подождать, всё когда-то вернётся. В прошлый раз это было всего полчаса, а мы никуда не торопимся, так что... — А если не вернётся? Или вернётся через час? Через два? Кира отклеивается от двери, поворачивается к ним — она собрана, напряжена и постепенно начинает раздражаться, потому что ей не нравится сидеть на месте, даже если они буквально ничего не могут сделать. Андрей сразу чувствует, что она сейчас выкинет что-то глупое — автоматически напрягается только сильнее. — Ты хочешь подождать, пока они полезут в единственную дверь? Чтобы мы точно не смогли выбраться? В её словах есть смысл, но тени могут полезть к ним, а могут не полезть, и кажется, что умереть когда-то в ближайшем будущем все-таки лучше, чем прямо сейчас. Они не смогут сбежать, чисто физически — не от пяти штук. — Андрей, — говорит Кира, когда не видит на лице Максима то, что ей нужно. — Ты знаешь, что я права. Нам просто нужно выйти, оно заканчивается сразу за универом. А если они вдруг решат пойти сюда, у нас нет шансов. Смотри, они стоят у выхода... Надо отсюда по лестнице, потом по второму этажу в другой корпус. Если там тоже, можно сбежать через спортзал. В этом есть смысл. В этом есть смысл, но этого мало. Шансы на успех — что-то вроде десяти процентов, а то и меньше. И Андрей хочет сказать ей об этом, но она— Она не даёт ему. Она разворачивается на пятках и в два шага подходит обратно к двери, уверенно тянет её на себя; они втроём, кажется, одновременно ошарашенно охают. "Приехали", — обречённо думает Андрей и бросается следом, потому что ей нельзя умирать первой. Ей вообще нельзя умирать. — Какого чёрта? — спрашивает Максим шумным шёпотом, и Андрей понимает, что это был идеальный план: никто из них троих не решился бы выйти сам, но он не пустит её одну, Максим не рискнёт остаться здесь без него, а Диман вообще нихуя не может в одного. Это был единственный способ заставить их выйти — вопрос в том, будет ли в этом какой-то смысл, не умрут ли они ещё до лестницы, все вчетвером. Хотя к лестнице они, наверное, успеют — Кира точно успеет, тут метров двадцать, и она уже на полпути, а тени только отклеиваются от стен, пузырятся мерзкой жижей. Андрей помнит с прошлого раза: они стартуют медленно, но им не нужно много времени, чтобы разогнаться. Диман бежит последним, хочется верить, что его не сожрут. У них нет времени разговаривать, нет времени обернуться — Андрей едва успевает дышать. Он догоняет Киру на лестнице, цепляет за руку, тянет за собой, пусть только не запутается в ногах. Она лепечет что-то о том, что не успевает, но он даже не думает тормозить. Она успеет, если не оставлять выбора. Два пролёта остаются позади — нужно всего-то пронестись по кажущемуся бесконечным коридору и спуститься на улицу. Откуда-то сзади раздаётся яростное "н-на сука!", это был Максим, потом глухой звук удара — пусть только, блять, пусть всё будет нормально. Кира оборачивается, а он только дёргает её за руку, призывая двигаться — то ли инстинкт самосохранения, то ли что, но сердце стучит в ушах, и Андрей точно знает, что им нельзя тормозить, потому что нельзя умирать. Но затем они поворачивают за угол, и Андрей резко останавливается. В паре шагов впереди — новая тень, и её не обойти, не обогнуть; она растянулась по всей ширине коридора грязно-серой плёнкой, выделяются только горящие глаза — мерцают. Проверять, что будет, если попробовать проскочить сквозь неё, Андрею не хочется — не на собственной шкуре. Кира оказывается не готова к резкой остановке, и её выносит немного вперёд; он тянет её обратно, но она и сама нормально соображает — поспешно разворачивается и уже сама дёргает его за руку, утягивает в ближайший кабинет. Пара секунд — и вслед за ними внутрь залетают Диман с Максимом; на тёмно-синем рукаве футболки последнего проступило тёмное пятно. У него кровь. Андрей чувствует, как внутри него разгорается беспокойство, разгорается злость. Кира замечает, что Максим ранен, и испуганно охает; тот спешит её успокоить: — Нормально, там просто царапина. Сейчас выберемся и перевяжем, у меня в машине огромная... — Как ты собираешь отсюда выбираться? — обрывает его Андрей; он знает, что в его голосе слишком много нервов, но уже ничего не может с этим поделать. Он взмахивает битой, указывая на дверь, в которую Диман упирается плечом — так себе засов. В тот же момент что-то ударяет по ней с другой стороны; Диман стискивает зубы, но остаётся на месте. Максим присоединяется к нему, упирается в дверь здоровым плечом; по выражению его лица, по плотно сжатым губам слишком хорошо видно, насколько ему на самом деле больно. Дело не в глубине раны — дело в болезненном жжении, которое Андрей слишком хорошо помнит с их первой стычки с тенями; он отделался несколькими порезами, но ощущение было такое, будто кто-то непрестанно поливал их спиртом. Но это всё ерунда — даже если они будут держать дверь все вчетвером, долго она не выдержит, а потом их будут ждать заметно более серьёзные увечья. Андрей вздыхает и опускает руку, разжимает пальцы; бита падает куда-то ему под ноги, звонко ударяясь об пол. — Вы видели, сколько их там? — спрашивает он откровенно дрожащим голосом, беспомощно запуская руки в волосы. Хочется сжать и дернуть, выдирая их из головы клочьями — может быть, боль поможет прийти в себя. — Сразу за дверью! И мы заперты, блять, хоть из окна прыгай. — Из окна не вариант, — выдыхает Кира; следующий удар в дверь заставляет её вздрогнуть, но затем она шумно выдыхает, словно выдавливая из себя всё волнение, и все признаки беспокойства плавно стираются с её лица, и она снова как на экзамене. — Там другая тень. Андрей ругается сквозь зубы, с откровенным отчаянием во взгляде осматривает кабинет, пытаясь найти что-нибудь, хоть что-нибудь, что сможет им помочь. Ничего, конечно, не находит. Ещё один удар в дверь — Диман с Максимом едва справляются, и им нужно помочь. Хотя зачем? Все равно это скоро кончится. Но Андрей в любом случае вместе с ними подпирает собой эту несчастную дверь, потому что ему больше ничего не остаётся. Не помогает только Кира — она так и стоит у окна, смотрит на них. На него. Смотрит так, как привыкла смотреть на задачи в своей тетради — и сейчас это кажется неправильным, неподходящим. Это бесит, и Андрей с усилием сглатывает, давит в себе новую волну раздражения. Пока это работает, но надолго его не хватит, он уже на грани. С той стороны одна из теней бьет по двери, и у него перед глазами на мгновение вспыхивает красное; не задумываясь, он бьёт по двери локтём, не получая ничего, кроме вспышки боли — очевидно, тень, что стоит за этой дверью, ничего не почувствовала. Сердце бешено стучит в ушах; Андрей шумно выдыхает в безуспешной попытке успокоить его. — Подожди. Он снова смотрит на Киру — она смотрит на него в упор. Так, как может смотреть только на задачу, к которой только что подобрала решение. Момент — и она уже совсем рядом, осторожно берет его за запястье и отводит его руку от двери. — Вы можете так сделать? — спрашивает она, поворачиваясь к Максиму. Сначала Андрей не понимает. Но затем Максим делает удивлённое лицо, качает головой, и Андрей прослеживает за его взглядом, поворачивает голову, чтобы посмотреть на участок двери возле своей руки. На глубокую вмятину — там, где он ударил локтём. — Нужно очень сильно ударить, чтобы было так, — Кира не отпускает его руку, сжимает чуть крепче; удары с той стороны становятся чаще, Максим тихо шипит сквозь зубы, приваливаясь к двери всем телом. Пятно на его футболке темнеет, расползается в разные стороны. — Я сильно ударил, — говорит Андрей, всё ещё не понимая, к чему она ведёт. Он согласен, что, да, сложно было ударить настолько сильно — но он уже явно в состоянии аффекта, в состоянии паники. Ту тень он тоже убил каким-то чудом — в экстренных ситуациях люди способны на многое. — Тогда ты тоже злился. — Что? — Когда убил ту тень, — Кира коротко сжимает его руку, прежде чем отпустить, и он видит, как в её глазах на мгновение вспыхивает отголосок того страха, с которым она посмотрела на него тогда, когда они оказались в тупике, единственный выход из которого преграждал монстр, которого они никогда раньше не видели. А потом она моргает пару раз, и всё, как будто не было ничего. — Ты тоже злился. Помнишь, что тебе сказали? Агрессия. Она делает тебя сильнее. Если ты... если ты разозлишься достаточно сильно, то мы сможем выбраться отсюда. Может быть. Но если нет, то точно не сможем. Они сломают дверь, и всё. И всё. Андрей приваливается спиной к двери, по которой бьют уже без перерыва. Тени тупые, им не хватает мозгов сделать это правильно, но через какое-то время они всё равно придут к успеху. Он вдыхает и выдыхает, прикрывает глаза — вспоминает, как это было в прошлый раз. Он не помнит ничего конкретного. Только жгучую боль, черные ошметки, летящие во все стороны, неожиданно лёгкую биту в руках. Как будто это было во сне. — Принеси мне биту, — говорит он — тихо, но так, чтобы Кира это услышала. Они не знают, чем это кончится, но он уже знает, что сделает все, что нужно — всё, что сможет. Она тоже это видит — кивает и бросается за битой, что валяется на полу. Андрей чувствует на себе взгляды Максима и Димана, но не смотрит на них. Им нужно выйти. Им нужно выйти, потому что Максим ранен, потому что ещё немного, и ранены будут вообще все. Потому что им нельзя умирать. Бита удобно ложится в руку, но всё ещё кажется тяжелой; если теория Киры верна, того, что он чувствует сейчас, недостаточно — ему нужно разозлиться сильнее. Как это сделать? — Ударь меня, — Андрей шагает вперёд, оставляя Максима с Диманом сдерживать давление теней. — Что? — спрашивает Кира, внимательно глядя на него. Он отвечает молчанием, и ей хватает пары секунд, чтобы понять, что именно ему нужно. — Как мне тебя ударить? В смысле... — Рукой. Просто дай по лицу, вряд ли ты умеешь по-другому. Чтобы стало совсем понятно, Андрей хлопает себя ладонью по щеке. Можно было бы попробовать самому, но он сомневается, что будет такой же эффект — что он сможет ударить сам себя достаточно сильно. — Почему она? — хмурится Максим, вечный ёбаный рыцарь. Если он сейчас начнет болтать, Андрей точно сможет разозлиться достаточно сильно — но пострадают тогда не только тени. — Потому что если это будет кто-то из вас, я уебу ему в ответ, — честно отвечает он. Максим вскидывает брови, ещё немного — и бросит вызов, но Кира спешит перехватить его внимание, машет руками, мол, не лезь, а потом, когда он неуверенно пожимает плечами, даже улыбается. Улыбается, хотя они, по сути, стоят по горло в дерьме. Он не знает, откуда в ней это берётся. — Как сильно? — Сильно. Так сильно, как только сможешь. Если ты не заметила, у нас тут не очень много времени. Кира, конечно, не бьёт настолько сильно. Андрей морщится, когда её ладонь сталкивается с его щекой, но на этом всё — никакой серьёзной боли, ничего такого, чтобы он по-настоящему разозлился. Она замирает, неловко прижав руку к груди — явно и сама понимает, что этого недостаточно, но не решается сделать что-то ещё. Понятное дело, просто смотреться уверенно и реально что-то делать — разные вещи. — Сильнее, — говорит он, стараясь не отвлекаться на звуки ударов у себя за спиной. Страх — это не та эмоция, которая ему сейчас нужна. Проблема в том, что внутри его уже дохуя — значит, нужно, чтобы злости стало ещё больше. — Если ничего не получится, нас убьют. Ты этого хочешь? У них может ничего не получиться, даже если Кира по-настоящему разобьёт ему лицо, и перекладывать всю ответственность на неё как минимум некорректно, но у Андрея есть свои интересы. Главный его интерес в том, чтобы Кира оскорбилась и собралась — и, судя по тому, как она хмурится, здесь у него всё получается. Она бьёт без предупреждения. Сильно, заметно сильнее, чем в прошлый раз — правая щека вспыхивает болью, и он не планировал подставлять левую, но она не спрашивает, тут же бьёт тыльной стороной ладони, проезжаясь костяшками по его коже. Он шумно выдыхает — чувствует, как внутри разгорается злость. — Ещё раз. Она бьёт снова. Где-то на фоне чертыхается Максим — одна из теней догадалась стечь на пол и попытаться протолкнуться между дверью и полом. У них проблемы. — Ещё раз. Кира нервничает и поэтому, видимо, забывает целиться, чуть не заряжает рукой ему в глаз, но сейчас это к лучшему, потому что это больно. Это неприятно, и это поднимает внутри все нужные чувства — не такие как раньше, хотя агрессивным Андрей был всегда. Он уже ощущает, что это будет сложно контролировать, направлять именно туда, куда нужно. — Ещё раз. Она бьёт снова, не жалеет его, и его щёки горят огнём, и он видит, как перед глазами разливается красное. Кира, видимо, замечает, как меняется его взгляд — она опускает руку и отступает на шаг назад. — Откройте дверь, — говорит она, и Андрей крепче сжимает биту в руке; по телу расходится электричество, и она кажется неожиданно лёгкой, и хочется размахнуться и ударить что-нибудь, что угодно, просто чтобы посмотреть, что получится. Чтобы выпустить это странное бурлящее чувство, поднимающееся внутри — дать ему выход. — Как скажешь, — выдыхает Максим, и он бесит, бесит сильнее обычного, и хочется опробовать биту на нём, но Андрей сдерживается, напоминает себе о том, что за этой дверью находится что-то заметно более раздражающее, что-то отвратительное. Пять или шесть теней. И он убьёт каждую из них. — Как себя чувствуешь? — Кира ставит перед ним кружку с кофе, и он невидяще щурится в более-менее правильном направлении, тянется практически вслепую, чтобы уцепиться за ручку. Так рано утром работают только обоняние и осязание. — Как ты думаешь? — он отвечает вопросом на вопрос, и его бесит, когда так делают другие, но Кира — уникальный человек, её не бесит практически ничего, не всерьёз так точно. В прошлой жизни она, наверное, была камнем. — Я думаю, что у тебя всё болит, но не знаю, как сильно, — говорит она после небольшой паузы — садится напротив, тянет в рот какое-то печенье; она не знает, что такое нормальная еда. Андрей чувствует на себе её взгляд, внимательный, изучающий; она спрашивает, как он себя чувствует, потому что так принято, или потому что ей нравится, когда он рассказывает сам, но в действительности она и без всяких слов понимает, что с ним происходит. И она знает, что дело здесь не в "болит" — но об этом он точно не будет говорить вслух, и это она тоже знает. Это до ужаса глупо, если так подумать — разговоры какими-то шифрами, но ему так удобно, а она это поддерживает. И всем всё понятно. — Сильно, — выдыхает он. — Поэтому я сейчас поем и стрельну у тебя ту мазь. Надо купить ещё. Потому что это было не в последний раз — потому что он, оказывается, сильнее теней, если соберётся. Если разозлится. Кира кивает, переводит взгляд на окно; тонкие пальцы играют с оберткой от конфеты. Ему хочется спросить, как она себя чувствует, потому что её всегда было сложнее расшифровать, но он знает, что она не хочет об этом говорить — иначе бы давно уже начала жаловаться. Ему хочется сказать, что она храбрее их всех — что он в жизни бы не подумал, что в ней столько решительности. Это занятно само по себе, но становится ещё интереснее, если вспомнить, что это даже не самая яркая её черта. Тогда, получается, самая — насколько она сильна?