***
В понедельник он узнаёт имена всех ребят, расспросив у знакомых, а затем — почти случайно — начинает в толпе искать Донхёка. Именно он в группе был солистом, и именно его голос завис в голове Минхёна, как кассета, поставленная на повтор. Он хотел бы, наверное, познакомиться с ним поближе, переброситься парой слов, и, кто знает, может, даже подружиться, но Донхёк всё время находился в компании других ребят, вроде Яняна и Джено. Минхён не был в себе настолько уверен, чтобы просто так сесть к ним за столик в столовой и завести беседу. Это выглядело бы максимально стрёмно. Даже для Минхёна. На перемене поймать Донхёка в одиночестве и вовсе не представлялось возможным. Вокруг него вечно порхала кучка девиц, заливисто смеясь. Рядом неизменно — Джено, опирающийся локтем на чужое плечо. Он тоже улыбался шуточкам Донхёка, но едва ли пытался шутить сам. Хотя этого было и не нужно — по обожанию в глазах девчонок несложно было догадаться, что им хватало самого Джено и его чёрной, облепляющей мускулистые плечи, водолазки. Что до Минхёна, так у него в школе не было своей компании. Из-за успехов в учёбе и любви преподавателей (которой он пытался избежать всеми силами) одноклассники шептались за спиной, избегали и сторонились. В общем, откровенно недолюбливали. Впрочем, Минхёна это никоим образом не задевало. Разве что смешило, ведь никто не знал, что там, за школьными воротами, у него была своя пара приятелей, с которыми он гулял вечерами, мог погонять мяч, или выпить по баночке пива. Там, за стенами школы, его ждала в тесной кладовке гитара, а с субботы на воскресенье — квартирники, алкоголь и сигареты. Но дома, и здесь, в школе, он для всех был примерным сыном, отличным учеником, и тем самым человеком, с которым сравнивали всех его одноклассников во время родительских собраний. Приятного мало, в особенности, когда учителя, памятуя о безотказности Минхёна, всегда просили о помощи и вешали на него ярлык «вечного дежурного». Поэтому, вместо того, чтобы пойти домой, или узнать, в каком направлении живёт Донхёк, Минхён, пыхтя, тащит мешок с макулатурой на задний двор школы, чтобы оставить его рядом с мусорными контейнерами. Он толкает ногой дверь, двумя руками перетаскивает мешок через порог, спускает его по ступенькам, а затем замирает: ему в нос ударяет характерный запах курева. На территории школы курение, разумеется, под запретом. Даже для старого сторожа, или вечно нервных поварих, поэтому Минхён нехило удивляется дерзости смельчака. Он волочит по земле ношу, двигаясь в сторону кирпичного здания, где их дворник хранит инвентарь и прочий хлам. Запах усиливается, поэтому Минхён, гонимый любопытством, разворачивается в нужном направлении. И застывает на месте. Прислонившись к стене, скрытый от всех глаз и окон, в тени сарайчика стоит Донхёк. Совершенно один. И с сигаретой в руках. Парень резко, почти пугливо поворачивает в его сторону голову, а затем заметно расслабляется, выдыхая в воздух облачко дыма. Минхён тоже пытается взять себя в руки, и потому нейтральным голосом замечает: — Не боишься, что тебя спалят? — Нет, — сухо бросает Хёк. — Если ты не настучишь, разумеется. Он снова затягивается, перекрестив ноги, и больше не смотрит на Минхёна. — Мне этого делать незачем, — отвечает он и тащит мешок дальше, в сторону контейнеров. Когда с его благородной миссией покончено, Минхён возвращается обратно к сарайчику и, сам удивляясь своей смелости, опирается плечом о серый кирпич, сверля взглядом красивый профиль Донхёка. — Курение влияет на голос. Ты знал? — И? — недовольно косится на него парень. — Тебе то что? — Мне — ничего, — пожимает плечами Минхён. — Просто однажды слышал, как ты с группой репетируешь. У тебя приятный голос, я бы даже сказал, необычный. Жалко губить его. Лицо Донхёка разрезает холодная усмешка. Взгляд его становится лукавым, острым. Донхёк тушит бычок о стену, бросает на землю, втаптывая ботинком в грязь. — Слушай, чем совать нос в чужое дело, лучше суй его в свои книженции. Больше пользы будет. Глядишь, вторую фотку на стене Славы повесят. И почисть свои брюки на заднице, а то все в пыли. Жалкое зрелище. Донхёк уходит, а Минхён ощущает себя втоптанным в землю окурком.***
Стыд и разочарование преследуют его почти неделю. Он всё также ищет глазами Донхёка, но теперь, находя, хмурится и обиженно морщится. Тот по-прежнему острит, веселя людей вокруг себя. Во время уроков физкультуры, за которыми Минхён наблюдает в окно, беспечно слоняется по полю, а в конце дня, натянув дутую куртку поверх школьной формы, не дожидаясь остальных, неизменно куда-то спешит. Минхён же возвращаться домой по-прежнему не торопится. С понедельника по пятницу квартира встречает его прозрачной пустотой и мерным тиканьем часов. Он кидает пиджак на стул, где висит половина его повседневного гардероба, переодевается в домашнее, а затем достаёт гитару. На стенах кладовки старые обои и три небольших плаката отечественных рок-групп, чьи песни близки душе, чьи тексты отражают правду жизни, а музыка заставляет сердце биться чаще. Родители не шибко одобряют его выбор, но смотрят на «баловство» сквозь пальцы: чем бы дитя не тешилось, лишь бы прилежно училось. Минхён нежно касается медных струн перебором, на пробу беря несколько аккордов. Регулирует колки — ля-мажор режет по ушам — и только после этого сотрясает струны уверенным, ритмичным боем. Он скользит баре по ладам, притопывает ногой, стуча костяшками по гитаре в такт, и, наконец, позволяет песне высвободиться из его души. В такие моменты время становится чем-то слишком эфемерным, поэтому Минхён не знает, сколько проходит минут, прежде чем в стенку раздаётся стук. Но не просто стук, а определённый набор ударов, с вымеренными паузами. Минхён отвечает двойным, а затем кладёт гитару на кровать и идёт открывать двери. Там в ожидании уже стоит его сосед Ёнхо, или на заграничный манер — Джонни. Они обмениваются рукопожатиями, соприкасаются плечами в полуобъятии, прежде чем Минхён отходит в сторону, пропуская гостя. — Привет, бро, давно прилетел? — Не, буквально пару часов назад. Ещё даже толком вещи разложить не успел. — И сразу решил порадовать меня своим визитом? — Ага. Я тут тебе презент из Америки привёз. Решил отдать сразу, пока не расхватали, — Джонни протягивает пакет, хитро щурясь в предвкушении. Минхён подозрительно на него косится, а потом поражённо застывает. В его руках оказывается тёмно-синий бомбер. — Офигеть… Блин, прямо как в том клипе… — Чё, ништяк? — Джонни довольно улыбается, видя чужую реакцию, и суёт в рот найденный где-то чупа-чупс. — Я знал, что тебе понравится. Пойдёшь в нём на квартирник в эту субботу. Минхён, до этого пожирающий глазами заграничную шмотку, поднимает на Джонни виноватый взгляд, и мотает головой, поясняя: — Настроение в последнее время совсем паршивое. — Неужели двойку получил? — подтрунивает над ним друг, ухмыляясь. — Да иди ты, — отмахивается Минхён, совершенно не сердясь. — Будь это так, меня бы уже давно дома заперли. Просто… …просто меня отшил один чел, а я даже не успел предложить ему познакомиться. А ещё его голос преследует меня во снах, и, мне кажется, что я влип по самое не балуй. Минхён это, конечно же, не расскажет — Джонни человек пусть и надёжный, трепаться не будет, но от смехуёчков в свой адрес потом вовек не отмазаться. — Да забей на всё, слышь? Be quiet, don’t cry. Как раз сходишь отдохнуть, развеешься, и настроение себе поднимешь. — Мне надо готовиться к олимпиаде, — предпринимает отпереться ещё одну попытку Минхён. — Not my problem, — пожимает плечами Джонни. — Я обещал своему другу, что притащу тебя туда. Собираемся у него на хате ближе к девяти. Гитару можешь у меня оставить. Там будет пара знакомых ребят, несколько новых — Юта сказал, что своих тоже позовёт. Так что приходи обязательно. Окей? Мы обязаны оторваться. — Окей, — сдаётся Минхён, улыбаясь от уха до уха. — Ты кофе будешь? — Не, я, пожалуй, откажусь: меня дома до сих пор ждут неразобранные чемоданы, да и после американского кофе здешний на дух не переношу. Я так заскочил: сувенирчик отдать и перед фактом поставить. «Да уж», — думает Минхён, закрывая дверь за другом. В этом весь Джонни.***
— Мам, можно пойти на ночь к Джемину? — Снова? — Он просил ему с физикой помочь, да и я был у него последний раз месяц назад, — оправдывается Минхён, стараясь не смотреть матери в глаза. Но та этого даже не замечает, увлечённая очередной вечерней драмой. — Ты уроки на понедельник сделал? — Ещё в пятницу, мам. — Тогда ладно, иди. Только завтра долго не задерживайся: отец хотел с тобой машину разобрать. — Хорошо! Минхён возвращается к себе в комнату, берёт заранее приготовленный рюкзак и стучит в стену. В ответ ему раздаётся два удара. Минхён выжидает ещё с пяток минут, чтобы мать не заметила его спешки, и, нацепив максимально скучающее выражение лица, неспешно идёт на выход. Шнурует чёрные конверсы, берёт ключи, целует маму в щёку и спускается на два пролёта вниз, нарочно громко топая. Потом он кладёт на подоконник рюкзак и вытаскивает из него новый бомбер, складывая в сумку классическую серую куртку. Минхён напяливает задом наперёд кепку с логотипом U.S.A., подворачивает джинсы, и заканчивает все свои махинации ровно к тому моменту, когда на их лестничной площадке хлопает дверь, а после на ступеньках появляется во всей красе Джонни, с гитарой за спиной. На этой королеве моды тёмно-синие джинсы, белая водолазка и чёрная кожаная куртка. — Явление Христа народу, — беззлобно бросает Минхён. — Хватай свою гитару и погнали, а то всю заварушку пропустим. До нужного дома топают они минут десять, если не больше. На одном из балконов четвёртого этажа стоит трое парней, а из соседнего окна кухни на весь двор орёт заграничный рок. — Я так понимаю, нам сюда? — Правильно понимаешь, — подмигивает ему Джонни и дружески хлопает по плечу. — Ты не стесняйся, тут все свои. Что надо будет — подходи, спрашивай, лады? — Лады. Нужная им дверь оказывается настежь распахнутой, а перед ней на ступеньках уже сидят и курят несколько человек. Среди них Минхён узнаёт Ченлэ и Ренджуна из соседней школы, и приветствует их кивком. Он проходит за Джонни дальше, натыкаясь в узком коридоре на хозяина квартиры. — Минхён, это Юта. Юта, это Минхён. Они скрепляют знакомство рукопожатием. Ногти Юты чёрные, такие же, как и майка-алкоголичка, обтягивающая худое, но атлетически сложенное тело. Обесцвеченные волосы забраны в хвост, а в ушах красуется несколько серёжек. — Наслышан о тебе, — роняет Юта, приподнимая один уголок губ. — Проходи, располагайся. Выпивка в ящиках на кухне под столом, закуска на столе. В спальню заходить запрещено, туалет возле входа, не потеряешься. — Спасибо, — отвечает ему Минхён, в следующую же секунду оставаясь в полном одиночестве. В гостиной уйма народу, но это даже на руку, потому что до новоприбывшего Минхёна нет никому дела. Не сказать, что у него проблемы с самооценкой, или ещё чем, просто на трезвую голову и в незнакомой компании он всегда ведёт себя более зажато и скованно, чем есть на самом деле. Это скорее рефлекс, что-то вроде самозащиты, поэтому Минхён предпочитает выпить бутылочку пива, прежде чем заводить с кем-то разговор. Он падает на край дивана, ставит на пол гитару, опирая её на подлокотник, и начинает изучать окружающих, делая первый глоток. Незнакомых морд и правда много, но несколько парней и девчонок Минхён однозначно видел в школе, или на других квартирниках. Остальная толпа старше, наверное, курс третий техникума или колледжа. Все в пёстрых спортивных олимпийках: фиолетово-красной, жёлто-синей расцветки, из-за чего белоснежное пятно, флегматично попивающее кока-колу в дальнем углу, он выделяет сразу. Минхён коротко свистит. Во всеобщем гуле звук этот почти тонет, но достигает нужных ушей, а радостное «Нана» срабатывает подобно магниту. Джемин в своём идеально-чистом белом костюме проходит в опасной близости от чужих бокалов и открытых банок, но беспрепятственно достигает дивана с Минхёном. — Я надеялся тебя здесь увидеть, — говорит вместо приветствия Минхён, соприкасаясь кулаками с другом. — Не дома же жопу просиживать, — скучающе бурчит Джемин. — Чё матери сказал? — Что к тебе намылился. — Ха, я своей тоже. — Ну, надеюсь, они не пересекутся в каком-нибудь магазине. Ты чего не пьёшь? — Иногда на цирк обезьян веселее глядеть на трезвую голову. — Как жестоко, На Джемин, — наигранно возмущается Минхён, округляя глаза. — Если по факту, то меня попросили развести по домам несколько ребят после квартирника. Я Тэну успел в карты продуть, так что не смог отказаться. — Тэну? Разве он тоже здесь? — Ага, — Джемин отпивает ещё глоток, облизывает губы. — Он, оказывается, с Ютой в одной шараге учится. Поэтому сегодня тоже в числе приглашённых. Минхён едва не давится пивом. Квартирник. Музыка. Тэн. Если он здесь — значит, где-то шатается и группа. Если где-то шатается группа — значит, где-то точно должен быть… Не успевает Минхён закончить мысль, как его взгляд спотыкается о фигуры, стоящие неподалёку от балконной двери. Сычен поправляет часы на руке и перекидывается парой слов с Джено. На барабанщике чёрная футболка и выделяющаяся на тёмном фоне цепь. Он прячет руки в карманы армейских штанов, и выглядит почти как солдат из боевиков, только берцев не хватает. А между ними стоит тот, кого Минхён мечтал и боялся увидеть одновременно. Донхёк опирается бедрами о подоконник, выставляя напоказ свои длинные ноги, обтянутые рваными джинсами. Минхён ведёт взглядом от тонких щиколоток до первых дыр на икрах, коленях, и — спаси Господи — бедрах. Белая футболка заправлена за пояс, а поверх накинута лёгкая клетчатая рубаха. Рука Джемина обхватывает его подбородок и одним движением поднимает вверх. Зубы с характерным звуком неприятно ударяются друг о друга, чудом минуя язык. — Какого чёрта?! — возмущается Минхён. — Ты завис, — просто констатирует На. — Кто-то должен был вернуть тебя на землю. — Я не Белка и Стрелка — и без тебя справлюсь, — бурчит он и в следующую минуту осушает бутылку полностью. Тем временем на кухне раздаются первые аккорды, и люди потихоньку начинают перебираться туда. — Пойдёшь? — интересуется Джемин, вставая с дивана. — Здесь посижу, — бесцветным голосом отказывается Минхён и вновь остаётся в одиночестве. Рядом с ним оказывается вторая бутылка. Внутри сердце ужасно грохочет, перегоняет кровь так, будто готово выполнить пятилетку за три года. Минхён потерян, его терзает волнение вперемешку с азартом, а ещё невесть откуда взявшаяся злость. Даже скорее раздражение. К чёрту, Минхён никогда не был силён в рефлексии, но то, что его бесит своё состояние, он может сказать наверняка. Вдруг рядом с ним падает чьё-то тяжёлое тело, и это оказывается никто иной, как его верный американский друг. — Эй, Марк, сыграешь своему бро на гитаре? Джонни уже успел изрядно выпить — это было заметно по его глазам, но едва ли опьянение хоть как-то отразилось на его сознании. Со мог вылакать лошадиную дозу алкашки, но при этом всегда исправно добирался до дома, а ещё мог на спор сделать ровное колесо, шагая по двойной сплошной. От воспоминаний у Минхёна на губах расцветает улыбка. — Всегда к вашим услугам, — он наклоняется за инструментом и освобождает его от чехла. — Ну, что, нашу, богатырскую? — От души душевно в душу, бро. Когда Минхён был на три-четыре года младше, Джонни ещё только заканчивал школу. В те времена Минхён прилежно учился игре на флейте, поддерживаемый желанием матери, и исправно посещал музыкальную школу. Ровно до тех пор, пока за стенкой не услышал звучный гитарный бой. Это было начало конца. Наверное, именно с того момента Минхён научился врать. Врать о том, что из-за занятий в музыкалке перестал успевать в школе, что после уроков он сразу садится за домашку и делает её до позднего вечера. На деле же, едва успев закинуть в прихожую портфель, он стучался в соседнюю дверь, где его с распростёртыми объятиями встречал Джонни и его новая гитара. Сначала они просто учились игре, бренчали стандартные аккорды и перепевали популярные песни. Через год, когда Джонни пришлось поступать в универ, у него осталось меньше времени на увлечение, поэтому он передал гитару Минхёну. Родители отнеслись к этому скептически, но семья Со была у них на хорошем счету, поэтому особых причин для отказа не было. А Минхён… Минхён просто пропал. Он бежал домой после уроков, сломя голову, чтобы поскорее коснуться струн. Он часами отрабатывал новые аккорды до болезненных мозолей. Его увлечение переросло в страсть, оттесняя все прочие вещи. Минхён пропускал обед (просто не чувствовал голода), научился делать все уроки за какой-то час (максимум два), всё своё свободное время до прихода родителей посвящая гитаре. Он начал сочинять тексты, выдумывать собственные аккорды со всякими фишечками, накладывал на стихи музыку, чтобы, когда приедет Джонни, показать ему очередное творение. Тот только диву давался, когда пацан успевал так продвигаться, но одобрительно качал головой, поднимая вверх большие пальцы. Они вместе корректировали написанное, улучшали переходы, придумывали красивый перебор, оттачивая каждую песню до совершенства. Поэтому Минхён не сильно удивился, когда, подняв голову, обнаружил вокруг большое скопление народа. Гитара на кухне уже давно молчала, а всё внимание присутствующих было направлено на них двоих. Джонни пел. Громко и от души. Иногда лажая, но так эмоционально, что вряд ли кто-то замечал эти помарки. Пальцы Минхёна порхали с такой скоростью, что он сам не отдавал себе отчёт в том, что делает. Он уже настолько сросся с инструментом, что играл, не задумываясь: легко и естественно. Когда они заканчивали третью песню, Джонни остановился и присосался к горлышку бутылки, чтобы смочить горло. Пользуясь этой небольшой заминкой, зрители начали наперебой хвалить их, улюлюкая и хлопая в ладоши. — А это сбацать можешь? — раздалось над ухом Минхёна. — А вот эту группу знаешь? У них песня такая есть… — Это говно, лучше пусть что-то ещё из своего сыграет. И Минхён играл. И первое, и второе, и третье. Иногда ему подпевали только несколько человек, иногда, под особо популярные вещи, голосила вся толпа, отчего стены едва ходуном не ходили. Порой гитара переходила в руки других людей, и Минхён отдыхал пару песен, но затем она непременно вновь оказывалась на его коленях. В конце концов, его хватило не больше, чем на три часа. Выпитое пиво уже давно давило на мочевой пузырь, да и подушечек пальцев он практически не чувствовал. Выбравшись из ванны, он максимально незаметно проскользнул на балкон. Джонни — предатель — уже тихо посапывал на другой части дивана, а в кресле, чуть ли не в обнимку, дрыхли Сычен и Юта. Точнее, последний только делал вид, потому что раз да приоткрывал глаза, следя за происходящим. Минхён был почти трезв. Из-за того, что он всё время не выпускал гитару из рук, у него не было шанса добраться до алкоголя, и, признаться, он был этому даже рад. Голова и без того раскалывалась: в гостиной стояла ужасная духота, было накурено, а ещё очень шумно. Да и, к слову, Минхён не из тех, кто находил в алкоголе какое-то особое удовольствие. Если все пьют — он тоже может выпить. Если нет — и он нет. Подобное происходило и с сигаретами. Только в редкие моменты, например такие, как сейчас, ему действительно хотелось. Минхён выуживает из карманов бежевых штанов пачку со спрятанной в ней зажигалкой и закуривает. Красный огонёк сигареты на фоне тёмно-синего неба смотрится красиво. Эстетично. Минхён облокачивается на ограждение и шумно выдыхает. — А ты неплохо играешь. Сигарета едва не летит вниз. Этот голос Минхён теперь узнает из тысячи. Донхёк стоит рядом с ним — руку протяни — и, в точности повторяя позу Минхёна, рассматривает что-то среди деревьев. — Спасибо? — Угостишь сигареткой? Минхён протягивает пачку. Донхёк тоже закуривает. Ветер раздувает полы его рубашки, и Минхён ловит себя на мысли, что для этой ночи Донхёк одет очень легко. Вслух же он говорит совсем другое: — Если ты решил сделать мне комплимент ради одной сигареты, то мог и не утруждаться. Со стороны слышится громкое фырканье. — Да нет, я правда был искренне удивлён. По тебе не скажешь. — По мне много чего не скажешь, — хрипло отзывается Минхён, замечая, как по чужим предплечьям расползаются мурашки, забираясь под рубашку. — Тебя Минхёном звать? — А что, хочешь познакомиться? Не язвить не получается: в груди всё ещё сидит обида. Но причина его задетой гордости этого не замечает, или же просто игнорирует. Он стряхивает пепел на растущие под балконом кусты сирени и, перехватывая сигарету другой рукой, протягивает ему правую: — Донхёк. Но все зовут меня Хэчан. Пауза. Секунда. Вторая. К чёрту. — Минхён, — прикосновение рук обжигает, но не огнём, а холодом. Чужие пальцы ужасно ледяные, поэтому Минхён, не особо задумываясь, снимает с себя бомбер, накрывая им чужие плечи. — На, накинь, а то околеешь совсем. Донхёк кажется сбитым с толку всего пару мгновений, которые Минхён записывает в своей голове, словно на киноплёнку: лицо, освещённое льющимся из комнаты светом, широко распахнутые глаза и приоткрытые пухлые губы. Минхён сглатывает, моргает, и вот Донхёк уже вновь смотрит куда-то вдаль, глубоко затягиваясь. Докуривают они в напряжённом молчании. Стоит Минхёну сделать шаг обратно в гостиную, как на одном плече повисает его же бомбер, а на другом — в стельку пьяный Ченлэ. — О, Минхён, а м-мы то тебя и-и искали! Сможешь сыграть нам о-одну песенку? Правда, тут никто аккордов не знает, но мотив всем известен! У Ченлэ сильно запинается язык, и он ещё икает до кучи, но тащит к дивану более чем убедительно. После балкона духота в гостиной кажется ещё более сильной, но Минхён убеждает себя, что это дело времени. Он наперебой слушает объяснения окружающих, пытается на ходу подобрать аккорды, пробуя то один, то другой, но часть людей вообще петь не умеет, а другая не в состоянии, чтобы продемонстрировать желаемое более доходчиво. — Здесь не ля, а си, — Донхёк осторожно огибает дрыхнущего Джонни и садится рядом с ним. — Да, вот так. Потом уходи вниз и завершай квадрат. Минхён слушается. Правильность его действий подтверждает групповое одобрение, плавно перерастающее в хоровое пение. Минхён втягивается, интуитивно чувствуя ритм, но уши от пьяных голосов всё равно режет знатно. Он чуть хмурится, пытаясь сосредоточиться на игре, а затем улавливает в нескольких сантиметрах от себя короткий смешок и следующий за ним чистый медовый голос. Донхёк поёт не громко, но уверенно и свободно. Минхён следует за ним, как корабль в ночи за маяком. Абстрагируется от всего и поворачивает голову в его сторону. Тот поёт, закрыв глаза, наклоняется ближе, чтобы лучше слышать гитару. Придвигается, и теперь их колени в такой близости, что Минхён может чувствовать тепло чужого тела, а ещё увидеть маленькую родинку на загорелой коже бедра. Он резко поднимает взгляд, и промахивается струной. Донхёк распахивает глаза, смотря без осуждения, но с беспокойством. Минхён роняет сдавленное «прости», и всё оставшееся время смотрит ровно перед собой. Сама мысль о том, что он вот так просто сидит и поёт рядом с Донхёком, лишает его всяческого контроля. К счастью, этого никто не замечает. Все сначала слишком увлечены самоотдачей, а к середине песни толпа и вовсе замолкает. Донхёк то парит, то взлетает, покоряя новые высоты, а после пикирует вниз. Он — дикая свободная птица. Угнаться за ним невозможно. Только слушать и впитывать каждый звук, каждую точную нотку, подстраиваясь под игривую импровизацию. Гитара замолкает плавно, одновременно с трепетно, аккуратно тянущим последнее слово Донхёком. А затем наступает тишина. Ни аплодисментов, ни улюлюканий, ни криков. Тишина. И потерянные лица. — Это было охуенно, — Юта глядит на них предельно серьёзно. — Просто, блять, охуенно. Минхён ещё ни разу не получал такой реакции.