Наблюдаешь - наблюдай

Елена Сергеевна теперь боится за своего мальчика. Да, он сам организовал себе побег, но это никак не отменяет того факта, что ему в голову что угодно может взбрести вновь. Своего нового (и точно надёжного) начальника охраны она просит о том, чтобы Германа особенно оберегали. – Я, это, – Веня ещё не привык к таким запросам госпожи Шпот, но зная наверняка, какие у неё запросы, опасается спорить, – не понял. К нему прям сиделку приставить? – Вот уж нет, – строго произносит Елена Сергеевна, – он даже с горничной смог ухитриться... Ему нужен особый пригляд, такой, чтобы не жалел если что. За жалость я здесь отвечаю. – У меня найдётся крепкий, чтобы не того, этого... – Я поняла вас, Вениамин. Делайте, что считаете нужным. А уж как своего жениха приголубить, я знаю. *** Утро Германа, как и любое другое, начинается с водных процедур и масочки. После всех этих перипетий с гаражами, абсолютно стрессовых, ему нужен день спа. Палец ему пришили на совесть, крепко, теперь ещё и с кольцом, так что не отвяжешься. Ассоциации с этой ванной не самые приятные, но что поделаешь, приходится принять просто душ и выдохнуть с облегчением. Но даже в собственном доме покоя нет. Выходя в спальню, Герман точно не ожидал увидеть сияющую Лену и какого-то длиннющего хлыща. – Мой мальчик, – по-матерински ласково начинает она, и уж кому как не ему знать, что всё это не к добру, – чтобы больше никто тебя не смог украсть, за тобой будет наблюдать Даниил. Особых беспокойств он доставлять не будет, как меня заверили. Делай всё, что хочешь... но спокойно. – Пряничек, – капризно тянет Герман, недоверчиво оглядывая шпалу с головы до ног, – он нарушает эстетический вид комнаты. Да и я сам справляюсь. – Мой хороший, – тянет Елена руки к своему великовозрастному чаду, который хмурится ещё больше, надувая губу, совсем как маленький, – после того, как ты стал моим женихом, я очень-очень боюсь тебя потерять. Ну... это ненадолго, правда-правда. Всего каких-то пару месяцев. Герман ещё плотнее скрещивает руки на груди, кутаясь в тонкий, почти шёлковый халат, сутулясь. Елена гладит его по тёмноволосой макушке. – Я оставляю вас, Даниил, наблюдать. Не спускайте глаз с этого сорванца, – Елена Сергеевна снова треплет по волосам Германа, – если что не так – сразу его останавливайте и сообщайте мне. Охранник молча кивает, чем выбешивает ещё сильнее. Герман себе места найти не может, потому что взгляд этого безэмоционального индивидуума следит за каждым его движением. Естественно, разве в эту голову могла прийти хоть одна здравая идея? Нет, конечно. Герман подходит к Даниилу на расстояние вытянутой руки и важно на него пялится. Нет, он доставляет беспокойства, минимум одно – он кажется совсем непробиваемым. Герман судорожно прикидывает в голове варианты: если кинется в окно – тут же Лена прибежит, начнёт отчитывать, просто оставлять это без внимания – раздражение и желание убивать никуда не денется. Значит нужно его напугать тем, что не вызовет лишних подозрений, чтобы это нечто больше не появлялось в его личном пространстве. Нет, у охраны нет ни малейшего представления о том, как подбирать сотрудников. Ну вот какая логика нанимать такого высокого и худого. Это при спецоперации не скрыться, никуда не прошмыгнуть – все конечности отбитые будут. Герман ловит себя на совершенно бессовестном разглядывании стоящего перед собой охранника. Лицо... у него оно совсем юно выглядит – оттопыренные уши, привет Чебурашка, точно, нос чуть скошен в сторону, родинка на кончике оного выглядит ну совсем забавно. Он такой слишком быстро выросший школьник, и шестнадцати лет не дашь на вид. Германа вдруг осеняет: такого серьёзного и явно пышущего натуральностью охранника можно вывести из строя только гейскими выкрутасами. И эта идея кажется ему гениальной. Поэтому из закрытой позы – скрещенных рук на груди – Герман выплывает почти, становясь совсем гибким, мягким, для убедительности даже кокетливо хлопает ресницами. Не зря же столько времени уделяет лицу и ресницам в частности, чтобы ими не пользоваться. Однако его попытку в соблазнение игнорируют, Даниил стои́т столбом в классической позе секьюрити и даже мускул на лице не дрогнул. Но Герман понимает, что внешнее спокойствие вполне может быть и напускным, да и есть вероятность, что Веня предупредил (всем имеющимся у него словарным запасом, разумеется), что от Орлова можно всего ожидать. На даже мысленное произнесение своей фамилии Герман чуть морщится, уж лучше фамилию Лены взять, чем так позориться. Хорошо, что никто, кроме самой госпожи Шпот и не знает об этом. Но секундное замешательство не должно остановить воплощение его коварного плана. Герман включает со своего любимого айфона до ужаса клишированную музычку для стриптиза и, дёргая бровями, глядит на охранника. Этот доброволец из охраны и не представляет, с кем его заставили связаться. Он заставит Даниила страдать. Неважно как: в ужасе закрывать лицо с последующими попытками приложить к нему кулаки или же томительно постанывая от изнеможения и желания связать его покрепче, чем обязательствами. Герман себя останавливает на полумысли, не будет второго варианта. Этот маленький шкодливый перформанс быстро закончится. Он медленно развязывает пояс халата, оголяя свой накачанный пресс, поглядывая из-под ресниц так кокетливо, что не устоял бы никто. Но охранник держится, скорее в очередной раз выставляет всю свою маскулинность и на провокации не ведётся. Германа это точно не остановит, он выведет этого человека на чистую воду. Гладкий халат сползает с его идеально выбритого во всех местах тела стремительно, являя взгляду только обтягивающие подтянутую задницу в боксер-брифах от самого́ Кельвина. Герман любит танцевать, на самом деле, любит быть пластичным, элегантным, в клубах зависал раньше (с разрешения пряничка, само собой разумеется) и любил внимание, которое приковывает к себе. Двигаясь под тягучий как патока ритм песни, Герман вдруг задумывается, когда в последний раз он чувствовал себя настолько свободным. Когда убегал и подстраивал собственное похищение? Или может когда придумывал план с мужиками на гараже? Или... а больше вариантов нет. Свободным в своих решениях он никогда не был и да, Герман знал, на что шёл. Зато он не нуждается в деньгах, не просиживает уйму часов на работе, которая не нравится, и не получает за неё гроши. Кто бы его осудил за это? Но тем не менее, сейчас, когда он вытворяет всё это для того, чтобы из собственной прихоти растормошить слишком спокойного охранника, чувствуется некий привкус бунтарства. Герман проводит по своему телу от шеи до живота, останавливая руки у самого края нижнего белья, поднимает глаза на того, кому всё это устраивает и... неожиданно видит в округлившихся глазах нечто, что заставляет его остановить свой импровизированный танец. Это ни похоть, ни насмешка, ни ожидаемая злость, ни даже отвращение. Это очень похоже на... восхищение, молчаливое, робкое для такого внушительного охранника, немного наивное, но такое... непривычное, почти сказочное. От этого взгляда Герман приходит в себя, быстро поднимает с пола упавший халат, накидывает его на себя и туже обычного завязывает пояс. Он мчится выключить музыку, поправляя сбившуюся чёлку, исчезает за стеной в ванной комнате. Даниил за ним не идёт, не преследует, пока сам Герман хватается за голову, сползает спиной по стене и совсем тихонько поскуливает. Ему резко становится холоднее, он кутается в тонкий халат отчаянно, будто его это может согреть или спасти. Никогда прежде с ним такого не случалось. На Германа в жизни никто и никогда раньше так не смотрел. Он видел, как сходят с ума от вожделения, едва он появляется на пороге званого ужина, он знает, что Лена глядит на него предано, иногда даже совсем по-матерински, горничная смотрела на него... корыстно, зная, чего хочет, но тоже, как водится, от него чувств не ждала. На Германа никогда не смотрели так, будто он самое интересное явление в этом мире. С самого детства его воспитывали как сибирского мужика, который должен лес валить, кабанов домой приносить и семью прокармливать, при этом с каждым годом всё больше горбеть и толстеть, обзаводясь пивным животом. Но природа одарила его некоей женственностью, которая моментально делала из него кого угодно, только не мужика с топором. Мама тоже хороша, конечно, выбрала мягкое, совсем нерусское имя, чтобы жилось ещё сложнее. В семье Орловых все смотрели на Германа с жалостью. В школе лучше не становится, мальчика тянет в театральный кружок, хор, в совершенно не мужской кружок кройки и шитья, за что тоже оказывается бит отцом. Всем невдомёк, откуда такая принцесса взялась в теле мальчика. В школе на Германа смотрели с пренебрежением. В институте становится легче, Москва всё-таки более благосклонна к выбранному пути, но тут уже сам Герман понимает, что ему здесь не место. Он никогда не смог бы оправдать чужих надежд, тем более, перспектива окончания высшего учебного заведения на безрыбье и ещё где-то нарабатывать стаж, чтобы дай бог зарабатывать сорок тысяч, на которые только и халупу можешь снимать у непойми кого... а кредиты на себя вешать Герман ну никак не планировал, потому и искал вариант похитрее. В институте на него глядели... никак, потому что теперь он был не изгой, а как все – вырвавшийся из оков, но прозаичный в своей псевдоуникальности. Он от друга своего узнаёт, что есть такое явление, как эскорт, но и этот метод ему не кажется достаточным. А вот если найти себе мамика (вариант папика Герман не рассматривал, он же ещё в своём уме), то можно договориться куда проще, чем все эти сомнительные поездки в Дубаи, где к тебе относятся как к украшению – дорогому, но легко заменяемому при возможности. Так Герман нашёл Елену Сергеевну, думал, что ни о чём не жалеет, что теперь будет жить так, как хочет. Собственно госпожа Шпот оказывается настоящей дамой, которой просто необходим молодой любовник, которого и показать не стыдно, и одышки в постели не наблюдается. Но и здесь, как водится, нашла коса на камень. Елена смотрит на Германа, как на милого мальчика, как на свою безгранично доверяющую ей игрушку, почти как на ребёнка. Всё время этих размышлений и воспоминаний Герман сидит в ванной, так и закутавшись в тонкий халат. Он и представить себе не мог, что его может настолько выбить из колеи взгляд какого-то охранника. Кстати о нём, наверняка так и стои́т, смотрит в одну точку, как дурак. Герман только сейчас ощущает, что на глазах выступили слёзы, он их торопливо стирает обеими руками, выпутывающимися из рукавов халата. Больше сидеть здесь смысла Герман не находит, это вызовет подозрения. Он умывается прохладной водой, легонько охлопывает лицо, чтобы образовавшаяся припухлость от слёз немного сошла и выходит из своего укрытия. Но вопреки ожиданиям по возвращении в свою комнату, Даниила Герман не обнаруживает. Он ещё оглядывается, ощущая себя растерянным, будто было здесь что-то важное, но его перенесли в другую комнату. Герман думает о том, что странно искать того, кто сам, добровольно ушёл, но в гостиную входит именно с этим ощущением. Но и там охранника не находится. Герману ничего не остаётся, как вернуться к себе и завалиться на кровать, чтобы грустно почитать что-нибудь. Например, в очередной раз перечитать «Маленького принца», самую любимую книгу. Что, собственно, он и делает. *** Несколько дней подряд Герман просто делает вид, что ничего не было. Даниил всё также приходит в девять утра и уходит часов в одиннадцать вечера, при этом совсем не подаёт никаких признаков того, что он живой человек. Периодически отлучается, правда, тогда Герман чуть удивляется, но вовремя вспоминает про потребности, потому что они свойственны всем, поэтому секунды на две залипает в пространство, но к делам возвращается быстро. Герман очень любит смешные видео современных комиков, зачастую зарубежных, но проскакивают и известные русские, которые буквально вызывают у него массу вопросов. Часто Герман задаёт их сам себе вслух, а найдя мысленно ответ, не озвучивает его, усмехаясь в себя, тихо, пряча улыбку. Но один раз было и так: – И вот не стыдно ему? – бурчит Герман, прикусывая украдкой костяшку указательного пальца, – что за двойные стандарты? Шутим грубо про геев со сцены, а как принять собственную ориентацию, так с меня взятки гладки, никого я из мужиков не считаю красивым. – Люди часто так делают, – доносится из дальнего угла, прямо из кожаного кресла, в котором почти неподвижно сидит забытый совсем Даниил. Герман роняет на постель смартфон, вздрагивает, разве что не взвизгивает, тут же упираясь взглядом в охранника. Единственная мысль, которая у него сейчас в голове – «Он умеет разговаривать». Ну и что? Немой охранник – это совсем нелогично, должен же он докладывать обстановку по происходящему, а без умения говорить это было бы проблематично. Вкинул стандартную фразу он зачем? Внимание привлечь захотел или задолбался молчать? Или вообще... хоть так косвенно попросить перестать говорить всякую чушь? Герман почти злится и хочет что-то грубое произнести, как Даниил расщедривается на пояснения: – Сам же знаешь, что «в каждой шутке есть доля шутки». Герман почти забывает про то, что думал сделать до этого, потому что во всей красе услышал голос Даниила. Он какой-то слишком... приятный, низкий, совсем с небольшим намёком на хрипотцу. Ощущение чего-то не совсем правильного приходит только спустя несколько секунд усиленного собирания в кучу своей концентрации на словах. – Только так говорят про долю правды, – чуть усмехается Герман, беря обратно в руки дорогой сердцу айфон. – Говорят, – кивает Даниил, при этом уголок губ чуть дёргаются в попытке... улыбнуться, – но я придерживаюсь мнения, что о чём ты не можешь сказать вслух или напрямую тому, кому надо бы это сказать, то ты и обшучиваешь на сцене. И, как правило, чем жёстче шутка, тем больше степень сопротивляемости этой теме внутри. Герман столь глубокого подхода к такому лёгкому вбросу от охранника не ожидал. – То есть, думаешь, вот этот, – Герман разворачивает к сидящему далеко Даниилу экран, – скрывает ото всех свои предпочтения? – Ну да, – кратко пожимает тот плечами, – мы хоть и в толерантной Москве, но всё ещё в гомофобной России. А этот товарищ¹ явно не с центра, значит рисковать своей репутацией не станет. – А ты не допускаешь вариант, – вдруг загорается желанием пообсуждать ещё что-то с ним Герман, усаживаясь на кровати в позе лотоса, – что ему и правда не нравится, что геев просто стало много? – А ты считаешь, что геев «стало» много тоже? – Даниил делает кавычки двумя руками, и теперь Герман успевает оценить и длинные пальцы охранника, который вечно норовил их прятать в стандартной позе «замок защиты самой важной части мужского тела». И почему-то Германа так взбудоражило это открытие, что снова пришлось догонять смысл произнесённого чуть дольше. – Ты считаешь, не стало? – рука кулаком упирается в бок, – ни с кем не подружиться теперь, каждый второй глазами пожирает. Даниил смеётся, несдержанно, громко, запрокидывая голову назад, прикрывая рот обеими ладонями, но даже оттуда доносятся яркие как пузырьки в шампанском смешки. – Уж прости, я давно в своей профессии и знаю, что геев никогда не становилось больше. Это не массовое явление, не тренд, и даже не флешмоб, как принято говорить сейчас. Просто раньше за хоть одно упоминание этой страшной темы тебя и посадить могли. Статья про насилие и мужеложество всё ещё актуальна. Просто сейчас более или менее улегается, люди начинают понимать, что личная жизнь и правда личная, и неважно, с кем спит человек, если при этом он остаётся человеком. Поэтому именно в наше время все постепенно выбираются из шкафов и могут об этом говорить. Да, отшучиваясь, но уже во всеуслышание. Герман слушает так внимательно, что чуть не сгибается пополам от того, как наклоняется ближе к собеседнику. От Даниила это звучит так осознанно, правильно, будто он прожил всё это сам, уверился и теперь совершенно спокойно делится своим опытом с неразумным мальчиком. Герман снова ищет повод обидеться, но делает это не специально, он слишком привык искать подвох в словах каждого встречного-поперечного, особенно у тех, кто выглядит доброжелательно. Герман больше на такое не поведётся, не даст себя провести. Опять. То, что всё время объяснения Даниилом своей точки зрения Герман улыбался, он замечает только сейчас, когда снова возвращает себе серьёзное выражение лица. Он выпрямляется и чуть крепче вцепляется в телефон. Как ни странно, охранник эту смену настроения понимает, кивает и возвращает себе невозмутимый вид человека, находящегося на работе. Из взгляда зелёных глаз пропадают искринки заинтересованности и азарта, будто хищник отступает, давая волю тому, кого так отчаянно догонял. Герман вздрагивает, вспоминая зачем-то отрывок из книги Эдуарда про теорию хищников, вот въелась же формулировка, теперь даже сравнения в собственных мыслях звучат его голосом. Хорошо, что у него сейчас всё нормально, Веня иногда рассказывает про своих друзей, но тоже, мельком. По итогу вся эта история и привела к тому, что Герман теперь под надзором Даниила. Этот внезапный диалог кажется просто сном, только вот Герман не в силах теперь забыть о голосе, который со знанием дела рассказывал о состоянии нетрадиоционалов в России. Отвлечься и забыться получается только в тот момент, когда охранник – как всегда молча – поднимается и уходит. *** Герман не планировал так надолго задерживаться, но после утомительного выбора официального костюма, он отделился от своего пряничка и уехал в клуб, вспоминать прошлое. Быстрые ритмы и пара хороших коктейлей привели его в такое благостное настроение, что он едва не забыл, что Лена могла что-то заподозрить. Оказываясь у чёрного входа, Герман разом трезвеет, слыша голос женщины: – Всё у него в порядке? – ровно, чуть строго спрашивает Елена у кого-то, из-за приоткрытой двери видно, что та смотрит на собеседника выжидающе. – Да, Елена Сергеевна, – голос Даниила звучит уверено, чему Герман только удивляется, – как приехал, так сразу спать улёгся. Я его уж трогать не стал. Вот, снаружи стерегу. – А, ну тогда ладно, – сразу смягчается Лена, прикладывая пальцы к собственным губам, – мальчик за день очень устал, я замучила его выборами костюма. Следите внимательно за ним, Даниил. – Будет сделано, – улыбчиво отзывается охранник, а в следующую секунду Елена Сергеевна скрывается из виду. Герман тут же плавно проскальзывает в щель между дверью и рамой, оглядывается на коридор, в котором скрылась его невеста, и распрямив спину, подходит к своей комнате. Проходя мимо стоя́щего неподвижно Даниила, он останавливается. Зачем он его прикрыл? Что за цель корыстная? Может тоже будет шантажировать, как Айдар? – Тише проходи только, – шёпотом предупреждает Даниил, мельком проходясь взглядом по лицу Германа, отчего тот невольно... смущается? Не может быть! – она ещё здесь, акустика может тебя сдать. – Спасибо, что прикрыл? – чуть возмущённо отзывается Герман, но на его выпад только чуть улыбаются, также, уголком губ, – Даниил... – Лучше Даня, это проще. Не сто́ит заморачиваться, я просто выполняю свою работу. Герман думает, что это сокращение имени как шаг к чему-то важному, будто броня непробиваемого охранника медленно сходит, открывая его для... чего? Зачем так доверять? Герман только кивает и уходит к себе. Возможно впервые ему хотелось, чтобы охранник не уходил до самого утра и берёг от кошмаров. Герман этот бред стряхивает с себя, мотая головой из стороны в сторону. *** Музыка подхватывает его, увлекает за собой, заставляя вспомнить всю выучку из хореографического кружка в институте. Выходить в клуб опасно, Лена будто совсем коршуном на него глядит, мол, не выйдешь никуда, разве что за меня. Ну и пожалуйста, ну и не нужно, и дома можно устроить вечеринку получше всех этих клубных изысков. Герман включает аудиосистему и растворяется во времени, пространстве, кажется, если сейчас он с размаху ударится рукой обо что-нибудь, то не заметит этого. Руки взмывают то вверх, то вниз, тело изгибается словно в истоме, будто именно сейчас он получает высшее наслаждение, словно его накрывает волной горячей страсти, опаляя кожу чистой эйфорией. Герман кружится, ничего не замечая, как вдруг его ловят за талию, аккуратно и бережно, не как партнёра, а как хрупчайший хрусталь, притягивают к себе. Герман сталкивается в Даниилом лицом к лицу. Всё время его танца охранник сидел сиднем и не отсвечивал, а сейчас почему-то вмешался, обхватил и держит. И если говорить честно... Герман не чувствует себя закованным, ограниченным в действиях, но при этом вырываться и устраивать скандал тоже не хочет. Он решается заглянуть в глаза напротив. Они такие зелёные, но только не везде, контур радужки темнее, а зрачки обрамляет почти песочный цвет. Он дышит часто, как и Даниил, который не отпускает, держит уверенно, тоже изучает глаза. Охранник и сам не замечает, что дышит теперь с приоткрытым ртом, это выглядело бы забавно, если бы близкое нахождение горячего тела – через все слои официального костюма Герман очень чётко это ощущает – хоть немного помогало думать. – Ты чуть не упал на всё вот это острое, – голос звучит тихо, немного сипло, но Герману достаточно, чтобы почувствовать как стаи мурашек разбежались по всему телу. Коллекционные вазы и правда могли стать проблемой. Мало же ему было временного отсутствия безымянного пальца, так и тело было можно проткнуть насквозь. Нет, палец в норме, на нём кольцо от Лены, но эта же рука сейчас совершенно безнаказанно лежит на плече держащего его охранника. Герман не любит показывать слабость по-настоящему. Изображать из себя беззащитного – сколько угодно. Но вот быть им, зависеть от чьей-то руки во всех смыслах – ужас, стыд и позор. Но почему тогда так хочется, чтобы он смотрел, видел, чувствовал, как сильно этот наглец в официальном костюме заставляет Германа себя так неприятно чувствовать. И не находит ничего лучше, чем податься вперёд и поцеловать. Вся эта затея была ради шутки, чтобы справедливость восторжествовала, чтобы Даниилу – Дане, вроде так можно его называть даже мысленно – совестно стало от всего этого, чтобы не стал больше лезть, когда не просят, чтобы... но аргументы пропадают, перестают формироваться, когда губы начинают отвечать, прихватывать, язык скользит по нижней, зубы чуть прихватывают чувствительную кожу. Герман не понимает, что задыхается от такого необыкновенно страстного поцелуя, но Даниил успевает сообразить, потому и отстраняется первым. Сердце как бешеное бьётся где-то в горле, странным отзвуком вибрирует в рёбрах и до самого паха. Герман выбирается из обхвата руки без проблем, но смотрит куда-то в пустоту, прикладывая пальцы к своим губам. А затем бежит, прячется в ванной комнате снова. Нет, он больше не сможет посмотреть в глаза этому человеку, он не сможет с ним говорить спокойно, не сможет держать дистанцию, потому что... даже сейчас, сто́я здесь, Герману так отчаянно хочется обратно, в руки Дани. Хочется, чтобы он защитил, обнял, чтобы не пришлось ничего объяснять. Он точно сошёл с ума! Германа мучает это состояние, его разрывает. Так тянет обратно, так приятно покалывает губы от этого поцелуя, несравнимого ни с чем в этой жизни, жаркого, полного искристого восторга. Но ведь в предыдущий раз всё закончилось тем, что горничная просто уехала, воспользовалась возможностью, не попрощалась и не подаёт и единого признака жизни. И Герман, наивный, думал ещё тогда, что влюбился. Но чувство, которое наполняет его сейчас, по силе ни с чем не сравнится. Он обнаруживает в себе такое сильное влечение и азарт, что сопротивляться ему очень сложно. В этот момент Герман не думает, что вновь идёт на измену, он не перестаёт прокручивать в голове этот момент, всего лишь поцелуй, но такой, который затмил все страстные ночи до этого. Ну какой же дурак! Опять хочет поверить в чудо, что ему улыбнётся удача, что это окажется любовь, а не что-то совсем отдалённо похожее на неё. Да какая там... – Прости, я не должен был, – доносится из-за двери, – этого больше не повторится, обещаю. Герман вздрагивает, но не от голоса, а от слов. Не повторится. Будто одного раза было мало... и вот сейчас он с ужасом понимает, что хочет, чтобы это повторилось. Герман бесстрашно открывает дверь ванной комнаты и застаёт Даниила на пороге с таким растерянным взглядом, что становится неловко. Пальцы тянутся прикоснуться к гладковыбритой щеке, а когда касаются, в Германе что-то с грохотом разбивается. По крайней мере, так кажется, потому что... что вообще происходит, чёрт возьми? От касаний к этому человеку ломает, буквально пополам, потому что... мало. Даниил легко обхватывает его запястье и смотрит... также как и впервые, будто перед ним не человек, а нечто нереальное и такое... красивое? – Забирай обещание обратно, – резко, но шёпотом говорит Герман, как-то требовательно одновременно почти падая в объятья Дани, оплетает руками шею, льнёт к удивлённо приоткрытым губам. Герман целуется опасно, как-то зло, кусает губы, прижимается сильно, отчаянно, почти рычит от того, что наконец-то, что дорвался... но в ответ не получает грубость, резкость, нет... ему подчиняются, беспрекословно, следуют за движениями губ, отзывчиво чуть постанывают на особо острые укусы в шею – когда Герман успел расстегнуть рубашку и ослабить галстук, он не помнит – едва ощутимые касания. И совсем непонятно, почему, но Германа это злит ещё больше. Он отстраняется и недовольно глядит на Даниила. – Что ты телишься со мной? Поддаваться не надо, не затем ты такой высокий и сильный, Даня. – Какой же ты... – видимо, он только и ждал, чтобы со всей страстью перехватить инициативу, отчего дыхание перехватывает уже у Германа. Это чувство и правда ни на что не похоже. Даня заваливает его на постель, заметно сдерживает свой порыв впиться в шею и расцветить её засосами, а ещё мягко сжимает запястья, тоже чтобы следов не осталось. Герман мучительно изгибается на шёлковом покрывале, ему так нужно, чтобы Даня не сдерживался. Он так хочет нарваться, чтобы все его провокации возымели крышесносный эффект, чтобы его втрахали в матрас с огромной силой, накрыли собой и никогда не позволили бы встать. И плевать, что в жизни он ни разу не пробовал, всё равно! Сейчас хочется, вот сильно. Герман же чувствует вседозволенность, потому что ему-то можно сжимать кожу на теле Дани, хоть до синяков. Хотя... может он всё это ради развлечения, а сам вообще женат. Его подбрасывает от ощущения горячих рук на обнажённой груди и прессе. – Как же я по тебе соскучился, – трепетно шепчет на кожу живота Даня, прихватывая кубики мышц губами, обводя кончиком языка их очертания, – как увидел тебя, так рот слюной наполнился, так хотелось тебя попробовать... – Даня, – чуть стонет Герман, стискивая кожу на закованных всё ещё рубашкой плечах руками. – Я здесь, – горячий шёпот скользит по груди, – всегда здесь. Наблюдаю за тобой. Герман обхватывает лицо Дани обеими ладонями, притягивает к своему лицу и смотрит в глаза. Тот продолжает смотреть на него так, будто ничего важнее в мире нет. Герман не выдерживает снова, целует, только теперь совсем трепетно, мягко, опасливо, робко даже, потому что только сейчас осознал, насколько сильно перешёл черту, что спровоцировал Даню вести себя так. Что за перепады настроения вообще? Но разбираться в этом нет желания, а вот просто оное имеется, причём в большом количестве. Однако его нежность принимается даже лучше, чем оголтелая страсть. Даня плавно ведёт руками по полуобнажённому телу, ластится, сбавляет темп, Герман же от этого дрожит почти, ему так хорошо, он понять не может, почему именно он... а может и не хочет, когда длинные пальцы оглаживают его крепко и уверенно поднявшийся член сквозь ткань трусов. – Ты был раньше с... – Нет, – перебивает вопрос Герман, но целовать не перестаёт, наоборот, льнёт ещё ближе, подаётся поглаживающей его руке. – Тогда можем сменить ракурс, – предлагает Даня, но вновь оказывается увлечён в бесконечный поцелуй. – Но я готов, – возмущается Герман, за что его тут же наказывают, сжимая член чуть теснее. – Поверь мне, Гер, к такому нельзя быстро подготовиться, – наставнически тянет Даня, переигрывая их позу, ложась на спину, при этом заставляя Германа сесть поверх его бёдер. Он готов возмущаться и дальше, но смена позы так захватила его мысли, так увлекла, что Герман не находит сил ругаться. Даня продолжает быть одетым, это заставляет потянуться руками к пуговицам и замереть, так и не начав их расстёгивать. Дурацкая ассоциация, но так делала она... Хватит! Всё хватит, сейчас под ним такой привлекательный молодой человек, что натуральный как йогурт Герман... хочет его. Но не взять, не распластать по кровати, не прижать всем телом, не слышать задушенные стоны от упирающегося лица в подушку. Ни в коем случае. Он мечтает его довести до потери контроля над своими моральными принципами. Вот ещё чего придумал с этой подготовкой! Рыцарь в доспехах. Пусть на последнем издыхании своей правильности будет вбиваться в его тело, сходить с ума и рычать. Ух как Германа будоражит этот звук, ни с одной дамой в его жизни не удастся услышать такого, разве что если у неё есть кот ревнивый, но это не то. Герман провоцирует, гладит по вздыбленной ширинке легко, а Даня отзывается так, словно это и есть его самая главная цель. Хотя, разве в сексе бывает по-другому? – Мучаешь меня, – улыбчиво шепчет Даня, восхищённо накрывая ладонями задницу, отчего Герман весь вздрагивает, прикусывает губу, сдерживает стон зачем-то, – я тоже могу. Сделай уже что-нибудь... Когда всё зашло так далеко? Герман себе позволяет не отвечать на этот вопрос и просто вытягивает из брюк ремень, быстро расстёгивает ширинку и с азартом запускает руку под оставшийся слой ткани, выпуская его на свободу, гладя рукой так заботливо, что и не подумаешь, что здесь секс должен сейчас происходить. Если Даня сегодня табуирует секс с проникновением, можно придумать что-то ещё. Например, Герман потирается собственным возбуждением о чужое и совсем теряется от новизны острых ощущений. Он закатывает глаза, продолжая покачиваться, упираясь руками во всё ещё скрытую белой рубашкой грудь. Член сочится естественной смазкой, а Герман думал, что такое только у женщин бывает. Он не позволяет себе ухватиться за мысль о том, что только с Даней такое может быть. Вот ещё, нечего идеализировать, просто так получилось, звёзды сошлись, просто совпало… У них обоих, кажется, одновременно заканчивается терпение. Герман только сейчас ощущает, что на пальцах Дани есть пара колец, которые, вроде, по правилам запрещены. И как металлодетектор его не остановил? Но так всё равно, если честно. Герман обхватывает ладонью оба члена, поверх его пальцев устраиваются и Данины, задавая сразу такой быстрый темп, что только и остаётся часто-часто дышать и не стонать даже, высоко постанывать, умолять почти о разрядке. Она настигает Германа так сильно, что его в спине выгибает почти пополам, он падает на такое же доведённое до неистовства тело, утыкаясь в плечо, отчаянно стараясь привести дыхание в норму. Даня молчит, так же приходя в себя. Он не касается больше руками Германа, не шепчет что-то нежное или благодарное, не заставляет с себя слезть. Просто лежит. Почему Германа так бесит часто бездействие Дани? Ерунда какая-то. Он сползает, почти скатывается на бок, перекатываясь на другую сторону кровати, отворачивается. Слышится ленивое копошение, бренчание бляшки ремня, тихий вздох. Герман себе не простит, если отпустит Даню так, ничего не сделав. Именно поэтому он находит в себе силы подняться на колени и, притянув за расстёгнутую рубашку охранника к себе, целует его в губы. Но уже не страстно, просто мягко, с какой-то необычной нежностью. И ему отвечают, проводя рукой по скуле, очерчивая челюсть и совсем трепетно укладывая пальцы на шею. Отстраняясь, Даня одаривает его тёплым взглядом из-под ресниц, проводит большим пальцем по только что поцелованным губам и совсем немного улыбается. Герман чувствует, что едва не плавится от этого, ему так спокойно, уютно, правильно. *** Больше эпизодов внезапной страсти не происходит. Герман и рад был бы, если бы его не мучила проснувшаяся не к месту совесть. Он же понимает, что это разовый случай (один раз не пидорас, как говорится), он женится на Лене, а сам Даня забудет об этом, если уже не забыл. Но самому Герману верится с трудом в это. Ведь если произошедшее было действительно на один раз, то почему тогда Даня отказался от полноценного секса? Герман так хотел… да что там, в жизни никого так не хотел! У него от жажды зайти далеко сама собой задница расслаблялась, да и ощущения крепкого члена у входа как-то по-особенному распаляло. Что-то не сходится. Катя всегда искала повод, намекала и провоцировала, появлялась вовремя там, где Герман её ждал. Даня же так не делает, он продолжает вести себя спокойно, наблюдает как и прежде, молча, как и полагается охраннику в таких случаях. Что не так? Почему Герману так тоскливо от мысли, что после свадьбы надзор за ним уберут, а Лена будет рядом с ним постоянно? Почему каждый раз, глядя на нечитаемое выражение лица Дани, Герману так хочется вытворить что-нибудь эдакое, чтобы тот хоть одним уголком губ улыбнулся? Он ведь видел, как тот смеётся открыто, от этого смеха становится так хорошо. Так почему сейчас, даже после такого очевидного сближения, Даня не обхватывает его вновь, не несёт на горизонтальную поверхность и не намеревается заполучить полностью? Свадьба запланирована не дома, конечно, нужен шикарный торт и множество гостей с пометкой «куча денег, огромный статус». Приходится ехать. Мальчишник Герман себе не устраивает, он сидит у себя в комнате и перебирает всё, что испытывает, так и не приходя к какому-то выводу. Спит он плохо, снится какая-то чушь про выступления на сцене и громкий, но одобрительный смех. А собравшись полностью, приведя себя в порядок, Герман садится в машину, не лимузин, но тоже подойдёт. Водителем оказывается Даня, кто бы сомневался. Они едут молча, радио на фоне выдаёт одну романтику. Напряжение можно не просто ножом резать, но и как тортом им делиться с окружающими. Герман не выдерживает. – Останови. Даня тормозит, оборачивается, смотрит… обеспокоенно. Герман же просто психует, выходя из машины, хлопая дверью и запуская пальцы в волосы, портя свадебную укладку за огромное количество денег. – Какого чёрта, Даня? – голос звучит истерично, но Герман ничего не может с собой поделать, – почему с тобой так сложно? Названный по имени выходит следом, переживает, кажется, ещё больше, чем вообще возможно. Но не пытается прикоснуться. Опять. Герман ударяет рукой по машине так, что кажется она в этом месте чуть примялась. Но это только кажется, однако выплеск эмоций совсем не помогает, только раззадоривает. Он смотрит прямо в глаза Дане, сцепляется, не моргает, зло дышит. – Со мной сложно? – решает не отмалчиваться Даня, подходя ближе, но выдерживая расстояние вытянутой руки, – разве ты не этого хотел? – Чего? – повышает голос Герман, неверяще округляя глаза, – думаешь, мне хотелось тихо мучиться и дрочить под одеялом на наш единственный раз? Что вообще за тактика такая – возбудить и не взять? Нет, надо было поцеловать как на прощанье и сделать вид, что ничего не было! – А ты что сделал бы на моём месте? – голос Дани ровный, размеренный, он будто… смирился, – человек, который тебе нравится, женится, потому что сам принял такое решение. – Отговаривал бы, – также уверенно отвечает Герман. – И ты послушал хотя бы доводы какого-то там охранника, который к тебе просто по воле случая приставлен? Сомневаюсь. Я ведь не глупый, понимаю, что тебе нужна финансовая уверенность, иначе зачем тебе Елена Сергеевна? А я тебе такого дать не могу. Прекрасно знал, что я буду как Катя, временное развлечение, поэтому не мог себе позволить поверить во что-то большее. Герман молчит и смотрит, а ещё охреневает где-то глубоко внутри от сказанного Даней. То есть, тот и правда не удержался, позволил себе быть ближе, но не завоевал до конца, чтобы не… – Не послушал, – просто пожимая плечом соглашается Герман, – но после того… я бы никогда не стал повторять историю как с ней. Я тоже не желал разочаровываться. Но, Дань... я, кажется, никогда в жизни не стремился познать человека так, как тебя. Ни в коем случае ты не временное развлечение… – В первый день ты почти станцевал для меня стриптиз, – напоминает Даня чуть улыбаясь. – После которого ты чуть не потерял покой и сон, – парирует Герман, подходя совсем вплотную. – Потерял, – не пытается отпираться Даня, всё ещё держа руки при себе, – ты мне в таких позах снился, что аж пришлось на кофе переходить, так я не высыпался. Герман смущается, в открытую, подцепляет своими пальцами кисть Дани, ведёт выше, к предплечью. Вот какие высокие стандарты у тебя, Орлов! Не богатенькая мамочка с особняком, а просто охранник, но к которому так тянет, что нет сил сопротивляться. Когда возникает желание, его бывает трудно побороть. Если честно, он и не станет. Герман обнимает, оплетая руками шею, жмётся, ластится щекой к лёгкой небритости. Даня, наконец-то, укладывает руки на его за талию, прижимает к себе. И вот сейчас Герман чувствует себя как дома. Он словно очень долго путешествовал, а теперь оказался в тепле и уюте места, где можно не притворяться. Он вздыхает с облегчением. Естественно до ЗАГСа они не доезжают. Конечно же Герман узнаёт, что и не надо было, потому что Веня, оказывается, планировал украсть Елену сам. Удивится, но после порадуется своей ненаблюдательности. Он ещё много раз загонится, что теперь придётся вкалывать как проклятому, вспоминать, как это было, но не одному теперь, а с тем, к кому сердце по-настоящему прикипело. – Куда изволите на этот раз? – спрашивает Даня, отрываясь от губ своего мужчины. – Не знаю, – легкомысленно шепчет Герман, всё никак не переставая гладить тело под рубашкой, – я всякие Бали видел, а Россию так и не обкатал. – Как насчёт Питера? – Поехали, – улыбается Герман, на мгновение хмурясь, – только чуть позже. Я не нацеловался. Иди ко мне. Даня доволен, поэтому он продолжает обнимать вырванный из лап предопределённости приз, придумывая, как бы не забыть в порыве страсти о всяких условностях. Герман, кажется, научился читать его мысли, хоть и времени прошло совсем немного. Хотя, у них вся жизнь ещё впереди. И куча городов.