Здравствуй

      Нутро Малены гулко и пусто, сердце Малены — темная комната, пахнущая затхлостью, мхом и гнилью. Вырасти там ничего уже не может, кроме паразитов.       Не существует ни в одном языке слов, чтобы описать истинное, глубинное человеческое отчаяние. Особенно когда понимаешь, что ждать уже нечего, что все уже кончено, но все ждешь, и ждешь, и ждешь как последний дурак. У этого страшного чувства нет названия.       Малена — круглая дура. Она все еще ждет.       От Польнареффа уже полгода нет вестей. Он уехал в Италию, собираясь найти там банду каких-то раздолбаев. Все, что от него осталось, так это пепельница с бычками от сигарет (рука Малены не поднималась выбросить их, ведь даже пепел, оставленный после него, казалася ей священным), да тугая боль в низу живота — кажется, однажды они пренебрегли контрацепцией.       И тут — такое. не то чтобы они этого не хотели, не то чтобы это была непредвиденная ситуация       Она бережно взяла в руки пепельницу, поднесла ее к лицу. Слабо-слабо доносился запах сгоревшего пепла. Малена взяла бычок, покрутила его в руках. На бычке сохранились вмятины от того, как Польнарефф вдавливал его в пепельницу. Она сама повторила этот жест, пытаясь представить себе, как он сам делал это: как он склонил голову, как возил дотлевающий табак туда-сюда, туда-сюда, как белели костяшки его сильных пальцев. Тяжело и безнадежно вздохнула — от этого пепел разлетелся по комнате, будто его испуганный зверь, и бесследно рассеялся.       Жалко. Надо было оставить все так, как было при Польнареффе.       Что с ним сейчас? Где он? Почему он не пишет?       Может, он умер?       Малена всем сердцем хотела верить в обратное. Как же она хотела в это верить.       Надо было без страха встречать новый день и продолжать жить. Надо было быть сильной. Надо было держать себя в руках и верить, верить, верить. Как бы то ни было. Несмотря ни на что. Вопреки всему. Даже в каком-то смысле во зло. В конце концов, это не первый раз, когда Польнарефф уходил надолго, Малена привыкала к тому, что он редко приезжал.       Но с каждым днем продолжать на что-то уповать становилось все тяжелее и тяжелее.       Малена положила руку на выпирающий живот и закрыла глаза, оперевшись о дверной косяк.       Она очень устала.       Польнарефф смотрел на небо через окно в Mr. President. Небо было пасмурное — или казалось таковым из-за мутного стекла. Польнарефф совсем потерял связь с реальностью. Он не различал день, не различал ночь. Жизнь остановила свой ход для него. Это становилось лишь больнее от осознания того факта, что там, за стеклом, люди продолжали радоваться хорошей погоде, стареть, общаться друг с другом — словом, не утыкаться носом в скудную библиотеку, уже прочитанную от и до, не умирать от тоски в изоляции. Пускай рядом с Польнареффом был Джорно, по любому поводу советовавшийся с ним, коммуникация оставалась исключительно деловой, сухой, с одними и теми же лицами, спасибо, что не об одном и том же. Польнарефф остался совсем один. Он одиноким призраком влачил свое жалкое существование в станде животного, постепенно сходя с ума.       Польнарефф швырнул на стол какой-то свеженький журнал, заботливо оставленный Джорно. Ничего полезного в таких все равно не пишут. И уж тем более в ни одной книге (не то что журнале) не напишут о том, как Малена.       Каждый раз обнимая ее, Польнарефф как нельзя трезво для влюбленного человека отдавал себе отчет в том, что однажды он может уйти и не вернуться, что он каждую секунду своей жизни был готов к подобному исходу — но эта мантра становилась все более абсурдной, сколько бы он ее ни повторял. Ведь сейчас, сидя в черепахе, Польнарефф едва мог справиться с тоской.       Усугубляло все еще и то, что Польнарефф жил прямо противоположным образом, так, как нельзя жить вечному скитальцу, горному ветру, что не знает покоя.       Он вроде как был сильным воином, опытным бойцом и бла-бла-бла — но все же чуть было не разрыдался от горечи, когда ему приснилась их счастливая мирная жизнь сначала в Египте, потом — в Париже.       Малена ему улыбалась…       ...во сне.       Черт побери.       Польнарефф уронил голову на руки. Он ведь даже не мог подать ей знать, что он кое-как, с грехом пополам жив, да и даже если бы дал знать, то как бы объяснил это, ведь он не посвящал ее в мир стандов?       Как он вообще посмел надеяться завести семью, шляясь по свету, рискуя жизнью, не имея ни малейшего представления, а доживет ли он до завтра вообще?       недоделок       Малена заслуживала чего-то лучшего. Как минимум — человека, который смог бы вернуться к ней.       — Я обязательно, я обязательно — я обязательно выберусь отсюда!       И, не веря в собственные слова, звучащие будто с сарказмом, уже окончательно безнадежно, Польнарефф взвыл.