Пару слов о нежности.

Дверь дома хлопает так, что Кирилл вздрагивает. Ильз конечно не специально, но дрожь от резкого звука бьёт ощутимо — нервы, чёрт бы их побрал. Ахметов бросает сумку у входа — сил и желания ровно в ноль, чтобы что-то разбирать — и тащится в сторону ванной, чтобы помыть руки. Предел мечтаний на сегодня — теплая кровать рядом с Кириллом и, желательно, ни слова о матче с Зенитом. И о том, что ему завтра вставать в рань, собирать вещи и тащиться в расположение сборной. Просто сейчас желательно помолчать и полежать рядом последние часы вместе. Ильзат раздражается чуть — он уже целых три минуты дома, а Кир не понятно где, даже встречать не вышел. Впрочем, сам Набабкин ещё дольше ждать себя не заставил, раскрыв дверь ванной, смотря, как он раз в пятый намывает руки, словно хочет стереть их крошку. В глазах у него немой вопрос, больше — сочувствия и понимания. В другой бы день Ильз взбесился, потому что жалости он не терпел, но сегодня ругаться совсем не хочется. Нежность нужна, как глоток воды умирающему, но не говорить же об этом вслух, да? — Ну, проиграли и проиграли, что бубнить-то? Шутка выходит вялой, больше вымученной, как будто выплюнутой на последнем издыхании. Больше обидно, что Кир-то знает, что на самом деле нифига ему не весело, больше хочется орать и плакать от обиды — за поражение, за удаление, за косяки в матче, за вообще нахрен всё, а особенно — за то, что надо ехать в сборную, а его оставлять тут на хрен пойми какое время. Кирилл опирается на дверной косяк, молчание чуть затягивается, и Ильзат хочет уже ляпнуть ещё хоть что-то, да хоть извиниться, чтобы заполнить образовавшуюся пустоту, когда Набабкин наконец-то выдыхает: — Я чай сварил. Пить пойдешь или совсем устал? Чёрт бы побрал его. Ильзат даже слегка удивляется — ни привычных подъёбов, ни колкостей. Только нежность, чёртова нежность, размазанная по зрачку, по радужке и за ними — где-то совсем в глубине души, куда, если войдёшь вот так, как Ильз, с разбега — точно утопишься и не выплывешь совсем. Вздохнуть, на секундочку задержать дыхание и понять, что Кир уже давно его самого насквозь видит, знает все закоулочки его души, и это уже не пугает, а больше успокаивает. Не надо ничего говорить, только вот такого взгляда глаза в глаза вполне хватает, чтобы объясниться, а не колоться шуточками. Ильзат выдыхает. — Прям сварил? — Прям сварил. В турке, как и полагается чаю с пряностями. Тебе сейчас налить? — Отпустишь помыться? Я быстро десять минут, а потом будем пробовать, что ты там накашеварил в своей турке. Кирилл улыбается. Чтобы найти все ингредиенты для чая пришлось проковыряться добрых полчаса, а потом ещё почти минут двадцать варить, сверяясь с рецептом, а той ли он приправы и нужную её массу отправил в турку. Благо хоть было время на то, чтобы всё это сделать, пока Затик ехал домой, собирая все московские пробки, остывая в них. Ильзат смотрел, как в слив утекает пена, уносящая за собой затхлость питерской серости и горечь от гребаного удаления и поражения, которой его пропитало после матча. Его подмывало поговорить об этом с Киром, но какой смысл, если заранее понятно, к чему приведёт этот разговор, а тратить лишний раз нервы, которых и так не осталось, не хотелось совсем. Поэтому приходилось выскребать из себя всё это и отправлять это в канализацию, настраиваясь совсем на другое. За дверьми ванны ждёт Кир с его чаем и ещё несколько теплых часов рядом. Хотя бы несколько часов не о футболе, а о том, какой же замечательный у него мужчина. Кир ждёт на кухне, с двумя кружками от которых чем-то изумительно пахнет. Ильзат признается в который раз уже — с заботливого и нежного Кирилла он млеет, тает просто. Но самому Кириллу об этом знать, конечно, не обязательно, а то решит себе ещё. Хотя, впрочем, Кирилл и сам догадывается, судя по его взгляду. Ильз берёт в руки чашку и устраивается рядом. Молчаливого понимания и легких объятий пока хватает, чтобы выдыхать и успокаиваться. Чай вкусный, в меру пряный и сладкий, да молока вполне достаточно. — Рад, что тебе нравится, Затик, — Кир читает мысли, легонько целуя в губы, словно всей этой нежности сейчас совершенно недостаточно и надо дать немного ещё. — Ты сегодня подозрительно хороший и покладистый, — Ильзат чуть супит брови, но от поцелуя не отказывается. Этого мало, катастрофически мало. — На тебя так восстановление действует? — Просто посчитал, что этого немного надо, особенно перед тем, как ты уедешь на почти две недели. Не договаривает, конечно, про сегодняшний матч, словно и не произошло ничего плохого. Ну и пусть, так даже лучше - не придётся зацикливаться на плохом. Кирилл чешет короткие черные прядки, дышит в волосы. Окутывает коконом нежности, спокойствия, словно уверяет, что в их доме ничего не случится больше, от чего потом придётся долго отплёвываться и болезненно поскуливать. Всё пройдёт. И Кир восстановится, и сыграют они вместе, и ещё отпуск совместный будет и много чего ещё. Хранится, теплится в груди эта щемящая нежность, которая будет там храниться, подпитываемая разговорами по вечерам, шутками по мессенджеру и видеозвонками. Пусть хоть что-то от них никуда не денется.