Cancer

«cause the hardest part of this is leaving you…» Отвернись. Отвернись, черт возьми, от меня. Мне физически больно смотреть, когда ты, испещряя каждую частицу моего высохшего, не по годам дряблого тела, выглядишь так замученно. Зачем тебе это? Ответь, дорогая, зачем тебя умирающий? Ты такая красивая: твои зубы белы и ровны, твои волосы блестят, переливаясь на солнце, не растеряв ещё пигмента и блеска. Так не трать свою молодость в четырёх стенах, пахнущих таблетками; не трать свой слух на мерное пищание моего сердца через аппарат. Будь моя воля, я бы притащил сюда фортепиано, чтоб напоследок услышать, как ты играешь мне прощальную сонату. Чтоб увидеть, как твои нежные тонкие пальцы касаются небрежно и настойчиво белых и чёрных клавиш, отчего комната наполняется минорным звучанием фортепианных струн. Чтоб навсегда запомнить этот момент. Чтоб мне уйти с миром. Я устал от тела, в которое меня заключили одноразово, которое мешает по-настоящему жить не только мне, но и близким. За время болезни, с детства и до сегодняшнего дня, оно сильно потрепалось, ведь химиотерапия лишила меня всех волос. Ужасной зрелище. Как-то, помнишь, ты принесла мне зеркало? Когда ты ушла я всё глядел в него, пытаясь разглядеть там настоящего себя: загорелого, весёлого, беззаботного ребёнка, но его там не было. На меня смотрел совсем другой человек, абсолютно истощённый, уродливый и бледный. Его глаза впали, оставив после себя след фиолетовых синяков, зубы пожелтели и обросли серым налётом по краям, а взгляд… безжизненный, стеклянный взгляд, будто кукольный. Хорошо, что ты отняла это чёртово зеркало у меня, иначе ещё одного дня в компании с этим уродцем я бы не вытерпел. Знаешь, мне иногда просто безумно хочется пить, но я даже стакан не могу поднять. Да что там говорить, я иногда дышать сам не могу от бессилия перед болезнью, приходится звать медсестёр, хотя раньше, если вспомнить, я легко поднимал мою младшую сестру. Кстати, она довольно давно не заходила, но я даже рад, что хоть она отпустила, возможно смирилась. Я расспрашиваю о ней у тёти, та отвечает нехотя, будто даже с отвращением вспоминая какие-то сцены. Ставлю на то, что она не одобряет отторжение Евы от меня. Но я никого не осуждаю, сейчас у меня нет никакие прав на это. Господи, я уже говорю о себе, как о мёртвом. Хотя, наверное… А вот тётя Мария всё ещё печётся обо мне. Это так смешно, когда она заявляет, что со мной всё будет хорошо и я поправлюсь. Иногда её речи действительно работают, и мне на секунду начинает казаться, что всё не так уж и плохо. То мгновение, безусловно, — лучшее за много времени, а после него приходит смертоносная точка и уныние, ведь я знаю, что никогда мне не исцелиться. Я бы отдал весь мой скромный остаток жизни, лишь бы на день стать снова нормальным, побегать босыми ногами по свежей траве, поесть вкусный ужин, который приготовила мама, влюбиться и потом разбить себе сердце, прочитать все книги, что только есть в домашней библиотеке, приручить собаку и дрессировать её. Жаль, что такую сделку заключить нельзя. Чем моя жизнь может приглянуться ангелам или дьяволу? Я слишком истощён, чтоб заключать сделки. Когда я умру, пожалуйста, помоги тёте Марии сжечь мои вещи. И ещё просьба: похороните меня в одежде моих любимых цветов, если это представится возможным. Хотя, неверное, мне уже будет всё равно. Не то, чтоб я верил в Бога или Чёрта, мне всё равно, что будет после, лишь бы не было той боли, что сопровождает мои будни. На самом деле я уже считаю дни до того, как уйду, потому что я устал от агонии, в которой бьётся моё высохшее тело, сгорая изнутри, поглощая себя самого. Назвать это жизнью нельзя, согласись. Мне жаль, что всё случилось именно так, и что болезнь выбрала именно меня. Точнее не меня, а вас. Я не хочу, чтоб вы больше мучились, и не хочу мучить себя. Тётя считает, что нет страданий на земле, которые бы не снес человек, а я умоляю ее об эвтаназии. Знаешь, самое сложное во всём этом то, что я покидаю тебя. Прости за нашу нелюбовь, прости за несвиданья и несвадьбу, за то, что я такой и внешне и внутри, за то, что я не поцелую на прощанье, когда это тело, наконец, перестанет сопротивляться неизбежному, прости, что говорю тебе это прямо, никогда не любил рассусоливать, слова сами появляются в моём заржавевшем мозгу, но я знаю, что ты вытерпишь, ведь ты сильная. А сейчас пообещай мне, что уходя и прощаясь, ты будешь честна, и больше не придёшь, что не увидишь моё тело, мои иссохшиеся губы, мои поблекшие глаза, не почувствуешь запах этой комнаты, препаратов, что льются мне в вену. Ты забудешь меня, и придёшь только на похороны, отдать дань памяти, хотя, скорее, похороны нужны тем, кто остался жить, нежели тем, кто покинул их. Что ж. Прощай, и не возвращайся. Потому что самое сложное во всём этом — покидать тебя.