Три сотни лет в Тихом Городе. Изначально это казалось адской цифрой. Было трудно считать дни, потому что их, как таковых, и не было: только вечные фиолетовые сумерки, разбавленные мягким светом настоящих, всамомделешных, вроде-бы-как-электрических фонарей. Было убийственно уныло без друзей, без вечного бега куда-то вперёд, без приключений на пятую точку.
Отрицание — бесконечные попытки уверить себя, что это всё сон, и вот-вот он проснётся на неудобном, но уютном диване в своём кабинете; гнев — Макс тогда перебрехался со всем знакомым ему населением Города, заперся в доме и колошматил посуду и мебель, пока не выбился из сил; торг — Макс пытался найти способ сбежать отсюда так, чтобы при этом не рухнул Мир, в который он бежит; депрессия — снова закрылся в доме на несколько месяцев, рыдая в подушку, а после ходил по Городу с отрешённым лицом и только вяло и односложно отзывался, когда к нему обращались… А потом наступило принятие. Не, ну, етижи-пасатижи, в самом-то деле! Где только наша не приживалась! — сказал себе Макс, и решил прижиться и здесь тоже.
Главным своим девизом Вершитель назначил цитату из песни со своей мнимой родины:
«не надо прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнётся под нас». И начал медленно, но уверенно прогибать под себя Тихий Город.
Альфа, как и все обитающие её трактира, были очень удивлены, когда без
объявления войны предупреждения Вершитель вломился в харчевню, сверкая ослепительной улыбкой, и принялся завязывать непринуждённые разговоры с каждым встречным-поперечным, травить байки, рассказывать истории и громко хохотать. В привычный уклад жизни местного населения это не вписывалось, но было ново и приятно, поэтому в скором времени вокруг Макса собралась большая компания, готовая поддержать любой инициируемый им кипишь кроме, разумеется, голодовки.
Убийств и краж здесь не было, как, собственно, и неудавшихся ловеласов, рогатых мужей, обесчещеных девиц и прочая-прочая, что требовало бы вмешательства детектива. Самому создавать хаос из ничего, в принципе, можно было бы, но это даже в сотую долю не так интересно, как расследовать. Поэтому Макс порылся в памяти и с гордым видом мудрого наставника принялся учить свою компашку детективному мастерству: давал улики, список подозреваемых и направлял товарищей на нужный ход мыслей. Ребята втянулись, некоторые, кто, видимо, в прошлом писал детективные романы, сами скоро начали подбрасывать сюжеты.
Когда наскучила игра в «консультирующего детектива на дистанционке», Макс придумал новое развлечение — соревнования. Бег, прыжки, метание всего-что-под-руку-попало… Как раз сбросил те килограммы, что успели набежать, пока он вёл жизнь разнеженного бюргера, стал выглядеть как раньше, даже немного лучше.
Потом настала очередь поэтических вечеров. Потом — весёлых пьянок под музыку. Потом — нарды, шахматы, монополии и прочая настольная хренотень. Потом — ещё что-нибудь…
А уходя домой, Макс исправно тосковал по Ехо. «Кофа бы оценил», — думал он, возвращаясь после «расследования». «Меламори бы точно выиграла, не то, что я», — думал он, заняв предпоследнее место в забеге на выносливость вокруг центральной площади. «Я сегодня прочитал три любимых стихотворения Шурфа. Наизусть! Завтра ещё попытаюсь что-нибудь вспомнить».
Но всё равно он думал, что с настоящими друзьями там, в Ехо, ему было в сто раз лучше, чем здесь. Что людей, которые здесь его окружают, сложно считать полноценными: это всего лишь отголоски тех личностей, которыми те были когда-то, всего лишь
воспоминания. Поэтому он всё ещё хранил надежду вернуться обратно: всегда таскал в кармане кошель с монетами Соединённого Королевства и держал в относительном порядке лоохи, в котором он сюда прибыл.
Макс пытался рисовать друзей. Поначалу получалось не очень: последнюю «картину» он нарисовал классе в седьмом на уроке ИЗО, и изображения коллег было похоже, скорее, на рисунок первоклассника «Мама, папа, я — счастливая семья». А после, обмолвившись об этом на одной из посиделок, нашёл бывшую художницу, которая вызвалась обучить его рисовать.
Не было предела максовому счастью, когда из-под его кисти, как живые, выходили портреты его близких или пейзажи Ехо. А оставшись один, глядя на них, Макс тосковал ещё сильнее. Как это так? Они — там, а он — тут. А должны были всегда быть вместе.
Завершив портрет Лонли-Локли, сороковой, кажется, если Макс не сбился со счёта на втором десятке, Вершитель с тоской посмотрел в серые, чуть блестящие из-за ещё не до конца высохшей краски глаза, прикоснулся к шероховатой поверхности нарисованной скулы, и, кажется, впервые после депрессии пустил слезу.
— Как же я по тебе скучаю, дружище.
Тем больше было его удивление, когда на следующее утро его разбудило солнце, нещадно бившее в глаза.
— О-о-ой, вот чёрт… — проскрипел Макс, хватаясь за голову. Мутило, как после хорошей пьянки.
— Дяденька, а кто такой чёрт? — внезапно раздался голос свыше.
Макс рывком сел и перевёл взгляд на девчушку лет семи-восьми, держащую в руках что-то наподобие воздушного змея, только следующего за хозяйкой не на верёвочке, а просто так по воздуху.
— Это такой демон. С копытами и рогами, — не до конца осознавая происходящее, меленно ответил парень, не сводя глаз с девочки. — Говорят, что он ответственен за все-все беды и несчастья, что происходят с людьми.
— Ой, здорово! Если не хочешь считать виноватым себя, можно считать виноватым чёрта?!
Макс подтянул под себя ноги, садясь в позу лотоса и мельком оглядывая пространство: он проснулся на каменной мостовой, ранним утром, улица малолюдна, но не пустынна. Судя по звукам, где-то совсем недалеко рынок. Мимо проехал… Амобилер? А на девочке, это что, лоохи?!
— Да-да-да! — оживился Макс, лучась от понимания ситуации. — Именно так. Но не надо этим злоупотреблять! Чёрта стоит считать виноватым только в самых крайних случаях!
— А у вас он, что — самый крайний?
— Да, представь себе: вчера уснул в тёплой кровати в Тихом Городе, а сегодня проснулся на холодных камнях посреди Ехо. Я же в Ехо, да?
— Да! А вы — сэр Макс?
— Могу абсолютно точно сказать, что сэр Макс — это я, — Вершитель довольно заулыбался. — Эй, а откуда ты меня знаешь?
— Да кто ж вас не знает?
Девчонка полубеззубо улыбнулась, забавно сморщив носик, и, видимо, не собираясь продолжать диалог с незнакомым мутным дядькой, вприпрыжку поскакала к мосту, в котором Макс с горем пополам опознал Гребень Ехо. Не то, чтобы тот так сильно изменился. Просто Макс слишком давно его не видел.
Вершитель встал, отряхнул брюки, запоздало подумав, что в Ехо в этой одежде он сойдёт за психа, и резво настолько, насколько позволяло всё ещё непроходящее чувство похмелья, направился к главному городскому мосту. Некоторые дома, которые он ещё помнил, снесли, на их месте возвели новые, не менее прекрасные, но непозволительно другие. Дом Кофы, однако, всё ещё был на месте. Недолго потоптавшись на пороге, Макс всё же решил вернуться сюда позже: мало ли, Мастер Кушающий-слушающий сейчас занят на работе, или вообще съехал куда-нибудь, а тут сейчас живут новые хозяева, которых парень совершенно не хотел пугать своим немного одичавшим видом.
Насчёт вида он, кстати, ошибся: по городу ходили люди как в традиционных лоохи, так и в брючных костюмах, и в джинсах, и вообще в хрен поймёшь какой одёжке. В городе за время его отсутствия что-то кардинально изменилось, но чтобы понять, что именно, нужно было расспросить местных.
Так, в его голову пришла гениальная идея: наведаться в Управление Полного Порядка и сдаться старым друзьям с потрохами. Мол, здрасте, это снова я, любите меня все, и будет вам счастье. Управление стояло на месте. Только вот вход в него был всего лишь один, над которым висела табличка «Полиция города Ехо».
— Вот-те на! — Макс почесал репу, заглянув в бывшее окошко в кабинете шефа, где сейчас восседал, по уши закопавшись в бумаги, незнакомый ему тощий паренёк с козлиной бородкой. — Я теперь, оказывается, безработный. Хе-хе! Главное, чтоб не бездомный.
Пожав плечами, Макс отправился исследовать город дальше. «Обжору Бунбу» прикрыли. На его месте теперь располагался новый трактир, от названия которого Макс чуть не удавился со смеху: «Посольство Тайных Сыщиков» — гласила вывеска над входом.
— Я, конечно, полностью разделяю любовь Джуффина к этому прекрасному заведению, — усмехнулся Вершитель, открывая дверь, — но переносить резиденцию Сыскного войска из Управления в трактир, как по мне, — перебор.
Усевшись за барной стойкой, Макс подозвал трактирщика.
— Чего изволите-с? — спросил тучный мужчина с потным лицом.
— Кувшин камры. И чего-нибудь пожрать.
— У, камры! А выглядишь, как не местный.
— Я
почти не местный. Можно сказать, я коренной житель, вернувшийся из длительного путешествия в иные Миры.
— А, ты из практикующих Истинную магию?
— Когда-то был.
— Давно ушёл? — трактирщик поставил перед Вершителем горшочек с рёбрышками, кувшин камры и кружку.
— Не уверен. Лет триста назад, наверное.
— Врёшь, — крякнул мужчина, садясь на стул по другую сторону стойки. — Тогда ещё не практиковали.
— Практиковали! — возразил Макс. — Но не все. Наример, — он указал за спину, надо полагать, на вывеску, — господа Тайные сыщики. Кстати, что с ними случилось?
— Так ты из сыщиков, что ли?
— Угу. Ну, так что?
— Упразднили Тайный сыск, как равновесие восстановилось.
— Всё-таки восстановилось? Ура! Не зря, оказывается, я в Тихом Городе штаны протирал!
— В Тихом Городе?! — трактирщик от удивления чуть не грохнулся со стула. — Вы — сэр Макс?!
— Ну я это, я. И почему вы все это спрашиваете, как будто Короля Мёнина увидали. У меня даже шляпы нет. Ну, Макс и Макс, чего кричать-то, объяснить можете?
— Так король Мёнин — ушедшая легенда, а вы — живая, — трактирщик подобрался и, видимо, сам не замечая, перешёл с панибратского «ты» на уважительное «вы».
— Ну надо же, а. И как я ею стал?
— Господин бывший Великий Магистр, как только поступил на службу, приказал увековечить ваше имя любым доступным жителям способом: в стихах, в историях, в памятниках. Даже улицу одну в вашу честь назвали. И мост.
— Великий Магистр? — Макс нахмурил брови, силясь вспомнить, кто там был великим магистром, когда он уходил. Выходило, что никто. — А почему бывший?
— Так срок контракта истёк. Говорят, его специально на то место посадили, чтобы действовал в интересах Тайного сыска. Первое время, действительно, действовал. А потом этот Тайный сыск и упразднил. Разбежались сыщики, кто куда: леди Блимм, странная девчонка, умотала в Арварох, то ли замуж, то ли к буривухам, то ли замуж за буривуха, Лойсо её знает. Сэр Халли на Тёмную Сторону ушёл, и больше о нём не слышали. Молодой Мелифаро со старшим братцем в пираты подался. Сэр Кофа Йох в полицию ушёл работать, теперь начальник там, снова.
— А Шурф?
— Ну так, как контракт окончился, поселился в доме на улице вашего, собственно, имени. Денег на должности накопил знатно, сейчас, говорят, отшельником живёт. Женатого-то его бы на должность не приняли, вот и развёлся. А леди Лонли-Локли без него жила-жила, да зачахла. Теперь вот один-одинёшенек. Да в доме большом таком, на что, спрашивается, ему дом такой? И внутрь никого не пускает. Только собаки и кошки с ним. Да сам иногда выходит только на Сумеречный рынок или в «Трёхрогую луну» на новолуние. Говорят, часто краски покупает и холсты, да на Сумеречном рынке зелья от сонливости.
— Ай-яй-яй, это надо прекращать! — Макс покачал головой. — Не походы, в смысле, а его затворничество. Как, говоришь, дом его найти могу?
— Так вы его не пропýстите! Большой такой, в плюще весь, прям напротив площади Зрелищ и Увеселений!
— Оу… Мохнатый дом, что ли?
— Ну, может и Мохнатый. Да, кажись, раньше его так и называли.
Вершителю уже не терпелось встретиться со старым другом. Мысль о том, что можно было бы для начала навестить Кофу Йоха, путь до которого был ближе, его почему-то даже не посетила. Да и с прочими товарищами на Безмолвной речи болтать было неохота. Закинув в себя рёбрышки и залив остатки камры, Макс потянулся в карман за кошельком.
— Оставьте. По указу бывшего Великого Магистра, объявившегося сэра Макса велено кормить, одевать и развлекать бесплатно.
— Какой, однако, хороший у вас был Великий Магистр!
Макс выскочил из трактира и понёсся в сторону своего бывшего дома, искренне надеясь, что уж его-то нынешний затворник Лонли-Локли на улицу не выгонит. Как и бывало ранее, пробежавшись и немного подумав ногами, Вершитель начал догадываться, кто такой бывший Великий Магистр, и от этого проникся к Шурфу симпатией ещё глубже. Надо же, не забыл дорогого товарища! Даже остальным повелел помнить!
На входе в Мохнатый дом висела парочка защитных амулетов, которые Макс легко обезвредил, пожелав остаться незамеченным. В конце концов, это его дом. Магия с непривычки чуть покалывала пальцы, и это наполняло душу Вершителя давно позабытым чувством локального всемогущества.
В гостиной, вальяжно развалившись на низком диване, возлежали два гигантских пушистых кота, в которых Макс еле признал Армстронга и Эллу: зверюги вымахали с упитанного телёночка каждый, и, похрапывая, издавали звук, сопоставимый с работающим двигателем трактора «Беларусь». На стенах висели картины. От картин по позвоночнику Макса пробежали мурашки. На каждой из них был он, но либо глаза его там были закрыты, либо не имели цвета. Перевёрнутыми к стене стояли портреты, на которых глаза Макса были перечёркнуты одним широким мазком.
С непривычки Макс в доме заплутал и возле кухни встретил двух собак. Друппи, который перерос даже кошек, узнал его первым, но побежал навстречу ему уже не так резво, как раньше. Лёжа под белой пушистой махиной, Макс сдавленно рассмеялся и поприветствовал старенького Дримарондо.
— Вас ждёт сэр Шурф! — сказал пёс, кивнув головой в сторону лестницы, ведущей в кабинет.
— Как, ему уже сказали?! А я так хотел сделать ему сюрприз!
— Вы не так поняли. Не сейчас ждёт.
Всегда ждёт.
Почему-то от этого «всегда» внутри у Макса всё перевернулось. Он выполз из-под радостного Друппи, велел ему сидеть тихо, а сам пошёл на верхний этаж. С остановками, конечно. Так много он уже давно не ходил, особенно по лестницам.
Дверь в кабинет открылась почти бесшумно. Да даже, казалось, что если бы Макс со всей дури грохнул ей по стене, человек, сосредоточенный на своей работе, этого не заметил бы вовсе. Идеально прямая осанка, гордый разворот плеч и белые одежды выдавали в корпящем над холстом мужчине того, кого Макс хотел бы видеть больше всего на свете. Он почти не изменился, если смотреть со спины. Только волосы слегка поседели и стали, как говорится, соль с перцем. Хотя, наверное, ещё пока всё же перец с солью: чёрных, как вороново крыло, волос на макушке друга было гораздо больше.
Макс почти бесшумно подкрался сзади и заглянул через плечо на незаконченную работу. Это снова был он. И кисточка замерла над радужкой глаза. А Шурф нашёптывал себе под нос:
— Какого же цвета были его глаза? Я же должен помнить! Я не мог забыть! Я так часто смотрел в них, я так хочу посмотреть в них снова… Я помню, что я смотрел в них! Я не мог забыть. Я не должен забывать. Я должен помнить! Какого же цвета они были? Какого… Какого…
Макс не сразу заметил, что плечи бышего Великого Магистра мелко затряслись. Он что, плачет? Из-за такой ерунды?! Вообще чудо, что он смог вспомнить его лицо. После какого-то (Макс уже не помнил, какого) приключения в самом начале пути, его лицо стало совершенно незапоминающимся!
Шурф чуть слышно всхлипнул. И у Макса сдали нервы.
— Какого захочешь, такого и будут, — прошептал Макс, обнимая друга со спины.
Лонли-Локли задеревенел и, кажется, перестал дышать.
— Эй, ну чего ты? Давай, пыхти на шесть счётов. Хоть на шестьдесят шесть. Что я буду с тобой делать, если ты у меня на руках задохнёшься?
— Синие, — сдавленно выдохнул тот и резко обернулся, вглядываясь в максово лицо. — Макс… Это действительно ты!
И сжал его в таких крепких объятиях, что Вершитель даже чуть крякнул.
— Что, действительно синие?
— Нет, золотые, — поспешно ответил Лонли-Локли и пояснил: — если бы были синие, я бы решил, что ты моя галлюцинация.
— Так, — Макс чуть отодвинулся и взял положил руки на лицо старого товарища. Щёки впали, под глазами большие тёмные круги, на подбородке небольшая щетина. — И давно у тебя… галлюцинации?
— Ещё пока не было.
— Давно ты спал? — Шурф молча отвёл взгляд. — Шурф, ответь.
— Я… Я не помню.
— Значит, давно. А ел? Снова молчишь. Шурф. Эй, Шурфище! Что же ты делал?
— Я… Рисовал.
— Меня?
— Тебя.
— Зачем?
— Чтобы не забыть, — горько вздохнул Лонли-Локли, начиная оседать на пол и увлекая Макса за собой. — Но забыл. Представляешь, я забыл, что у тебя нет определённого цвета глаз. И поначалу не мог вспомнить, какая у тебя форма носа, — он скосил глаза в сторону портрета, а потом прямо посмотрел на всё ещё поддерживающего его Вершителя. — Ты совсем не изменился.
— А ты постарел, — Макс нежно провёл кончиками пальцев по заострившимся скулам. — И похудел.
Макс завёл руку за спину и почти через секунду достал из Щели тарелку с аппетитно пахнущим хрен-пойми-чем, смутно напоминающим макароны. В глазах бывшей Истины загорелся голодный огонёк, будто бы до этого он вообще не помнил, что людям периодически свойственно испытывать потребность в пище.
— Ешь, — Вершитель с гордым видом вручил блюдо голодающему и, умилившись картине, ласково спросил: — Чай хочешь?
— Чай?
— Чай. С бергамотом. Твой любимый.
— Лю-би-мый… — растянул Шурф по слогам. — Хочу.
Макс ухмыльнулся и тут же поставил перед его носом большую чашку с крепким чаем, а себе достал пачку сигарет, одну из которых прикурил от пальца.
— Как будто всю жизнь не курил. Знаешь, как там тяжко было без магии? Без любой. Даже Истинной. Вот приспичило тебе покурить, а сигареты дома забыл. И хрен тебе, а не Щель Между Мирами. Терпи до дома. Особенно обидно, когда сигареты-то при тебе, а дома осталась зажигалка. Всё равно чеши домой. Или в трактир к Альфе. Там я кучу своих зажигалок оставил.
— Расскажи ещё, — тихо попросил Шурф.
— Да что там рассказывать? Тишь да гладь. Даже не поругаешься ни с кем особенно. Потому что никто не знает, когда настанет его последний день. Были, конечно, знаменитые в своих кругах люди. Тот же Мёнин раньше тоже был абсолютно уверен, что выйдет оттуда, потому что Джуффин обещал. И я был уверен. Потому что у меня тут вы есть. А были те, кто попал в Тихий Город по ошибке. Они могли и года не прожить: например, какой-нибудь катаклизм, и всех, кто его помнил, больше нет в живых… Лучше ты мне расскажи, что у вас тут… Хотя нет, молчи, потом расскажешь, вижу же, что устал.
— С тобой я готов говорить даже во сне, — абсолютно серьёзно отрезал Лонли-Локли.
— Во сне надо спать, а когда ешь — есть, и не мне тебя этому учить… О, ты доел. Ещё будешь? Нет? Ну, пей тогда.
Вдохнув аромат чая и дым от максовой сигареты, Шурф преобразился лицом. Как будто только сейчас понял, что это всё взаправду. Глаза его снова были на мокром месте.
— Эй, Шурфище, прекращай тут сырость разводить! Что на этот раз случилось? Я за всю жизнь не видел у тебя столько эмоций, сколько ты сегодня за день показал!
— Я просто рад.
— Вот и радуйся, — назидательно сказал Макс, приваливаясь спиной к плечу друга. — А порыдаем когда-нибудь потом, когда действительно повод будет.
— Я до сих пор не могу поверить, что ты здесь, — пожал плечами мужчина. — Тебя не было три сотни лет. И, мне кажется, за это время я сошёл с ума. Снова.
— Прости, но я не могу сказать, пахнет ли от тебя безумием. Эй, Шурф! Теперь всё в порядке, я с тобой, — Макс обернулся и заглянул ему в глаза. И ещё раз ужаснулся тому, как неправильно они выглядели в обрамлении чёрных кругов. — Шурф, я думаю, тебе стоит поспать. Тебя проводить до твоей спальни? — Лонли-Локли нахмурил брови и отвёл взгляд. Это натолкнуло Макса на не очень хорошую мысль. — Только не говори мне, что в этом доме нет твоей спальни. Как давно ты живёшь здесь?
— Как ушёл с поста Великого Магистра.
— Очень познавательно, но ответа мне не даёт, потому что я не знаю, когда ты на него встал и сколько лет длился контракт.
— Я живу здесь около двухсот лет, — ответил Лонли-Локли и вновь обратил взгляд на Макса, который пребывал в состоянии, пограничном между праведной яростью и крайним офонарением. — Я иногда спал здесь, — он кивнул в сторону приснопамятного дивана, который, кажется, за время максового отсутствия стал ещё меньше и неудобнее даже на вид, — но, правда, не разбирал его уже давно…
Диван действительно был завален всяким хламом, и это было настолько несвойственно натуре Шурфа-педанта, что Макс в очередной раз испугался за душевное равновесие друга. Вершитель встал, бросив укоризненный взгляд на бывшую Истину, а затем и на предмет мебели, горько вздохнул и принялся убирать с того полупустые баночки с засохшей краской, порванные холсты и поломанные мольберты, причитая себе под нос что-то о здоровом образе жизни, стремлении к чистоте и безрассудном поведении некоторых умудрённых опытом безумных Магистров.
— Ты ведь совсем не рад меня видеть, — внезапно нарушил спокойствие Шурф, и от этого завления Макс обернулся, уронив очередную банку. Мужчина, понурив плечи, сверлил взглядом чайную гладь, вскользь бросая на собеседника нерешительные взгляды. — Вижу же, что ты просто хочешь от меня отделаться. Я стал тебе противен, потому что устал, постарел и сошёл с ума.
— Да что ты такое говоришь вообще?! — парень подлетел к другу с явным намерением потрясти того за грудки, но вовремя сообразил, что лучше бы оного сейчас так не кантовать. — Как ты можешь быть мне противен?! Я просто хочу, чтобы тебе стало лучше. Ты слишком долго мучал себя голодом и бессонницей, поэтому я, по долгу официальной дружбы, тебя кормлю и укладываю спать. Ты… Чёрт, даже если ты тут успел свихнуться, я тебя вылечу, если не простым путём, то обязательно каким-нибудь магическим. Слышишь? Каких же глупостей ты тут успел надумать…
— Потому что нечего было пропадать на три сотни лет. Без предупреждения. Без малейшего шанса связаться с тобой. Без гарантии, что ты вернёшься. Без гарантии, что если ты вернёшься, я ещё буду жив.
— Ну, теперь я с тобой. Пошли, я разобрал диван.
— Ты не уйдёшь? — с надеждой спросил Шурф.
— Мне, вроде как, некуда… Да даже если бы и было куда, я бы тебя не оставил в таком состоянии! Придётся тебе терпеть моё присутствие в своём доме круглосуточно, пока ты не примешь божеский вид.
— Это твой дом, — серьёзно ответил он.
— Значит, пока что будет наш общий!
Макс удостоверился, что мужчина улёгся на диван, в который раз подивившись тому, что он помещается на нём целиком и в весьма удобной позе, и пошёл к двери.
— Макс! — окликнул его полный тревоги голос. — Ты… Ты обещал не уходить…
— Оу, так я тут, недалеко. Думал на кухню сходить. Или в гостиную. Или, на худой конец, в библиотеку.
— Извини. Просто, мне кажется, если я проснусь и тебя не увижу, я, как ты выразился, свихнусь ещё сильнее. И, дорогой мой, как бы ты хорошо ни восстановил равновесие, этот Мир вряд ли выдержит второе пришествие Безумного Рыбника. Ещё раз прости, мне крайне не хочется тебя стеснять, но я не могу себя контролировать в этом вопросе. Нет ничего хуже, чем сходить с ума и полностью осознавать это. Это как будто в открытой ране копошатся черви, и ты чувствуешь каждое движение их хвостов.
Вершителя передёрнуло от сравнения. Он предполагал нечто такое, но понимать, что именно это и происходит с небезразличным тебе человеком, воистину ужасно.
— Хорошо. Ладно. Вот он я. Так, куда мне сесть?
Шурф приподнялся, указывая на постель у себя в изголовье.
— Тебе точно так будет удобно? Шея затечёт…
Лонли-Локли наградил болтливого мужчину выразительным взглядом, в котором читалось явное: «В данный момент затёкшая шея — в наименьшей степени заслуживающая моего внимания проблема».
Макс вздохнул, чуть смутившись, но сел, и Шурф положил голову ему на колени. Вершитель, не задумываясь, начал перебирать его волосы, заставляя наконец-то расслабиться напряжённое до этого лицо. Шурф, кажется, стал тем
настоящим Шурфом, которого запомнил шебутной юный Вершитель: волосы, которые всё же стали гораздо длиннее, чем Макс привык, не растрепались, а аккуратно обрамляли худое спокойное лицо с чуть заострившимися от усталости чертами; грудь вздымалась на счёт восемь, еле заметно трепетали крылья носа; глаза, полуприкрытые, с исследовательским интересом наблюдали за попытками Макса поудобнее устроиться на априори неудобном диване. Незнакомым было только то, каким цепким казался этот взгляд. Теперь у Вершителя складывалось ощущение, что тот самый исследователь, который наблюдал за ним три сотни лет назад, наконец смог идентифицировать попавшую к нему в руки букашку, которой оказался чрезвычайно редкий реликт, и если он её отпустит — такой экземпляр к нему в руки больше не попадёт никогда.
— А теперь спи, — Макс наконец примостился так, чтобы было удобно и ему, и засыпающему на нём мужчине. — Клянусь, если ты будешь так выглядеть каждый день, я испугаюсь такого страшилища и сбегу в Арварох. Или в Семилистник.
— Не сбежишь.
— Ладно, хорошо, не сбегу. Но закроюсь где-нибудь в подвале и буду подвывать со страха, вспоминая твои синяки под глазами. Спи.
Шурф чуть нахмурился, но послушно закрыл глаза. Рука Макса продолжала считать седые волосы в его шевелюре, сам Вершитель пытался даже дышать тише, чтобы не мешать чуткому сну своего мятежного Магистра. В комнате стало так тихо, что слышались шаги незаметных королевских слуг, цоканье по паркету когтей собак на нижнем этаже и приглушённые звуки со стороны площади Зрелищ и Увеселений, доносящиеся через неплотно закрытое окно. Обострились все чувства. Макс наконец ощутил, какой стойкий стоял в кабинете запах масляных красок, ловил кожей каждый вдох и выдох Шурфа. Он выпутал пальцы из волос, не сводя взгляда с расслабленного лица. То мгновенно переменилось, Шурф открыл глаза.
— Макс…
— Я здесь, — голос показался хриплым, чужим и нездешним.
— Не молчи, пожалуйста, — Лонли-Локли осторожно взял его руку своими большими ладонями и положил себе на грудь. Макс свозь толщу ткани, кожи и рёбер почувствовал, как бьётся его сердце. Это показалось невозможно интимным и смущающим, но руку он не убрал.
— Если я буду с тобой разговаривать, ты будешь мне отвечать и не уснёшь до послезавтра. Я же не Мёртвый Магистр, чтоб из-за меня не спать годами.
— Тогда спой мне.
— Колыбельную? — удивился он.
— Если это песня, которую поют, чтобы быстрее уснуть, то да.
— Я… Не очень хорошо пою.
— Ты всё делаешь хорошо. Макс, пожалуйста.
— Ну… Хорошо. Но пообещай мне, что уснёшь.
— Обещаю.
Макс немного поёрзал, силясь вспомнить хоть какую-нибудь песню, мало-мальски напоминающую колыбельную. Равномерный стук сердца под ладонью создавал свой собственный, особенный ритм, на который обязательно должна была лечь какая-то неземная волшебная мелодия. В памяти внезапно всплыла песня, которую он (или не он) пел ещё в позапрошлой жизни вместе со своей самой первой девушкой, глядя на далёкие-далёкие звёзды с крыши какой-то сталинки.
Под небом голубым
Есть город золотой
С прозрачными воротами
И яркою звездой…
Он тихо запел, пытаясь попадать под ритм сердца.
А в городе том сад:
Всё травы да цветы.
Гуляют там животные невиданной красы…
Шурф, видимо, удивился выбору песни, но виду не подал, лишь мысленно пожал плечами и максимально расслабился, вслушиваясь в оказавшийся неожиданно приятным голос Макса.
Одно как жёлтый огнегривый лев,
Другое — вол, исполненный очей,
Третье — золотой орёл небесный,
Чей так светел взор незабываемый…
«Город, — думал Макс, — это Ехо. Лев — Джуффин, царь здешней фауны. Король-то, ясное дело, Гуриг (какой бы по счёту там сейчас ни восседал), а вот царь — Джуффин. Вол — это Шурф. Спокойный, холодный, собраный, трудолюбивый и всезнающий (глаз-то много). А Орёл…»
А в небе голубом
Горит одна звезда.
Она твоя, о Ангел мой,
Она всегда твоя.
Кто любит — тот люби́м.
Кто светел — тот и свят.
Пускай ведёт звезда твоя
Доро́гой в дивный сад.
«А орёл, — думал Шурф, — это Макс. Возможно было забыть цвет его глаз, а вот взгляд — никогда.»
Тебя там встретят огнегривый лев
И синий вол, исполненный очей.
С ними золотой орёл небесный,
Чей так светел взор незабываемый…
— Макс. Я люблю тебя.
Вершитель вздрогнул и взглянул вниз. Шурф выглядел умиротворённым, ровно дышал и как будто бы спал, и вовсе не он только что шокировал бедного Макса своим признанием.
— Спи. А потом мы разберёмся с этой твоей проблемой.
