Квадратная пуля

Вместе с мотором ожило радио, на полицейской волне заикался Моллинс. Двойка приехала на вызов о самоубийстве — случайном, как заочно решил Дюбуа, ведь крепкий алкоголь, успокоительные и глубокая ванная могут дать неожиданный результат, — и на выходе к мотокарете за бланками Эмиль нос к носу столкнулся с покойницей, которую только что оставил в квартире. На связи собралось пол-участка. Моллинс сидел в мотокарете, держась за сердце и микрофон. Честер предлагал распотрошить полицейскую аптечку и выпить запасенного там на последней переукладке брому. Кейт охала и ахала, что старинный дом полон призраков, она много про него слышала — словом, поддерживала панический настрой как могла. Жюдит со вселенским спокойствием пыталась привести коллегу в чувство — призраков не существует. Наверняка у женщины были другая прическа, другая одежда? «Н-нет, — говорил Эмиль, — у нее т-то же лицо. Те же глаза. Н-неподвижные, черные глаза» Гарри не успел ни вставить свои веские пять сентимов, ни дождаться появления Тиллбрука, к которому все шло — Чад отправил напарника за бумагами, а тот пропал, — ехать оказалось недалеко, минут семь среди потемневших стен невысоких бараков. Мотокарета остановилась у одного из них, и голоса смолкли. — Некроплазматическое явление высшего порядка, — подытожил Гарри в наступившем молчании. — Редкость, ни разу не сталкивался. Вот бы им твою фотокамеру! — А у меня был похожий случай, — с неожиданной серьезностью отозвался Кицураги. — Близнецы решили, что прикрываться друг другом при воровстве удобно. Фас и профиль сдали оба. И распахнул дверь, выходя из мотокареты. Дюбуа негодующе уставился вслед. Сестра-близнец, ну конечно! Ему лишь бы найти самое скучное объяснение из всех и не вынимать камеру, пока фазмид сам не уткнется в объектив. Так недолго пропустить все загадки мира. К первому этажу, проданному в заботливые коммерческие руки, вела сложенная из кирпичей лестница. Над входом, вырубленным прямо в стене барака, расположилась старая вывеска «Столовая №1», явно утянутая с заводских территорий. Покрашенные «под витраж» окна, истертый ковер поверх ступеней и запах зиры демонстрировали, что здесь всем заправляли выходцы из Сафра. Когда-то это была широкая веранда вдоль всего фасада дома. Слишком широкие окна где-то заложили кирпичами, где-то утеплили и вставили стекло. На каждом подоконнике чахла пластиковая цветочная композиция. Вдоль окон в два ряда встали столы, а пол укрыли ковры, без которых жители Сафра жить не могли. Витрина с сафрской кухней уместилась в два оконных проема, ведущих с бывшей веранды внутрь здания, а в третьем окне над кассой читала книгу маленькая и смуглая женщина в платке. Воздух насыщал сытный запах плова. Трепетали радиоволны, легкомысленно прыгая с одной мелодии на другую. Среди столов виднелась только одна сгорбившаяся над супом старушка. Для обеда было рановато, да и кто мог прийти сюда на обед? Пожилые жители окружающих бараков, работники со второго этажа здания — если они вообще были. Веселье начиналось ближе к вечеру, когда уставшие рабочие, возвращаясь домой, заходили на ужин и чашечку чая покрепче. Спокойное и скучное место, похожее на десятки других столовых, разбросанных по Ревашолю. Настолько похожее, что Гарри иногда не мог понять — они здесь бывали или память обманывает? Сюда, кажется, они приезжали уже в шестой раз. Место, где реальность города была стабильной как мостовая под ногами и не пыталась тебя переварить. Один из оазисов спокойствия, которые Ким выбирал для обеда — может, не совсем осознанно, — когда день выдавался или обещал выдаться изумительным. С точки зрения Дюбуа, само собой. Вид у еды в таких местах всегда был аппетитный. Лоснящиеся рисовые зерна, щедрые порции зелени и овощей, жирные потеки на чанах с супами. Кушать здесь хотелось обстоятельно и подолгу. Гарри с неимоверным сожалением достал журнал и нашел листочек, на котором Жорж выписал диету. Стал сравнивать блюда за стойками с тем, что было на листочке. Ему не хотелось думать, как это выглядит со стороны. Наверное, крайне жалко. Для полного образа унылого старикана не хватало только потрепанной жилетки, круглых очков на цепочке да трости. Тем временем Ким взял тарелку с одного окна — зелено-скучный капустный салат, — попросил налить тарелку куриного супа и на кассе перехватил стакан компота… Дюбуа поймал себя на том, что пялится, и силой воли вернулся к разграничению витрины на съедобное и несъедобное. От одного только вида шурпы, которую вечно брал Ким, — бульон лоснился бараньим жирком и светился теплым оранжевым, — которой ему было нельзя, хотелось сбежать. Равно как и от вида блестящих горок риса, поджаренной с корочкой картошечкой и котлет из рубленой свинины. Сбежать, прихватив это все с собой и сожрав в одно лицо там, где его не найдет ни одна больная печень. — Что будете? — с сильно выраженным акцентом спросила женщина за окнами. Она искусно маскировала нетерпение вернуться к оставленной книге. Какой-нибудь женский роман, или что еще любят восточные дамы в возрасте… Тяжело вздохнув, Гарри спрятал листочек обратно, выгрузил на поднос чай, рисовую кашу и два салата — зеленый и фиолетовый, — и перекатил по направляющим к кассе. Пока женщина звенела сентимами, собирая сдачу с купюры, он не удержался и вытянул шею. «Древообрабатывающие станки. Справочник» строго уставился в ответ. Закладочка была на середине, ближе к концу — сплетенная детскими руками из шерстяных нитей ленточка. Ну надо же. Забрав сдачу и добавив к содержимому подноса лишь немногим менее съедобную вилку, Дюбуа отправился за стол. Под ковром слегка прогибались половицы. В самом конце веранды едой пахло самую малость меньше, помогало и приоткрытое окно над столом. От этого немного полегчало. Каша была на вкус как Серость — она растекалась по рту сладковатыми комочками и неприятно удивляла резкими солено-пряными нотками. Проще говоря, ее плохо перемешали. Попытка перемешать самому сделала немногим лучше, но блюдо потеряло малейший намек на аппетитный вид. Чтобы хоть как-то спасти ситуацию, Дюбуа апеллировал к напитку, но у того от чая оказался только цвет. Может, проблема не в каше, а в сегодняшнем поваре? — Как суп? — поинтересовался Гарри как бы между делом. Супа уже не было. Ким промакивал губы салфеткой. — Неплохо, — отозвался напарник и принялся за салат. — Как… каша? Пауза была почти незаметной, но для Дюбуа она продлилась издевательскую вечность. В ней так и слышалось «Какая жалость, что вам приходится это есть». Лучше б не спрашивал. — Сойдет, — небольшой компромисс между искренностью и вежливостью. Гарри отодвинул тарелку с размазанными остатками каши на край подноса и уставился на салаты. Капуста и свекла с морковью. Дюбуа дернул вилкой стружку из зеленого салата. Хруст и кислинка. Рука сама собой поползла за солью, но бессильно упала на стол на полпути. Недосоленная пища теперь его лучший друг и товарищ. Недосоленная, пресная, скучная пища. Фиолетовый салат оказался чуть лучше — он хотя бы отвлекал от своей недосоленности ярким свекольным вкусом. Нет, проблема не в заведении, а в нем самом и его диете. Вкусная еда — еще одна сущность, которую он потерял и обречен вечно оплакивать. — Так ее стоит брать или нет? — Кима не устроил компромисс. — Ну, знаешь, — неопределенно протянул Гарри. — Смотря в каком ты настроении, — ему очень хотелось уйти с темы и очень не хотелось признавать, что полное дерьмо на вкус эта каша. — Вот ты сегодня не в настроении для шурпы, да? Ты же ее обычно брал? Осознание догнало не сразу. И ведь правда, Кицураги брал то плов, то шурпу — сытные блюда, после которых не хотелось есть до самого вечера. Он редко изменял своим привычкам, предпочитая придерживаться блюд, к которым привык и точно знал, что их готовят хорошо. — Решил попробовать что-нибудь еще, — ответ напарника был столь же уклончивым, сколь и реплики Дюбуа чуть ранее. Ким достал блокнот и стал листать страницы. — Поговорим об убийствах? — предложил напарник вполголоса. Они сидели достаточно далеко от посторонних ушей, чтобы обсуждать подобное без косых взглядов со стороны. — Боже, да, — Гарри с облегчением отложил вилку. Самое то, чтобы отвлечься от ставшей неудобной теме еды. — Давай об убийствах. Осталось совсем немного, что мир еще мог отнять, если отнимут и убийства… — У нас совсем немного зацепок. Непредсказуемый выбор жертв, оружия, редкий наркотик… — Ким задумчиво уставился на страницу блокнота. Скорее всего, на ней умещалась вся информация по делу. — Не знаешь, с чего начать? — С того, где есть информаторы, — уверенно ответил Кицураги. — У нас есть телефоны бывших сотрудников кафедры органической химии и коллекционера, который проконсультирует по антикварному оружию. Предлагаю позвонить им, когда выйдем отсюда. Но сначала попробуем найти еще что-нибудь из того, что имеем. Звучало как «пофантазируйте, господин Дюбуа»! Гарри оживился и выпрямился. — Ну, сейчас найдем! — заявил он и сдвинул поднос с едой на край стола, освобождая место перед собой. Не хотелось бы в процессе активной жестикуляции вляпаться в остатки каши или недоеденный салат. — Пожалуйста, давайте без необоснованных теорий, — попросил напарник и зеркально повторил жест с подносом. — Вроде того, что наши убитые пали жертвой оживших мертвецов из катакомб. О, кажется, кто-то тоже копался в архивах старых дел. — У этой теории была целая тонна обоснований! — Сосредоточимся на фактах. — На фактах, значит? — Дюбуа оперся локтями о стол и прищурился. — Убийца всегда вынимает пулю из тела. Факт! — Я думал об этом. Где-то в дороге от одного пункта к другому или когда не спалось. Нутро согрело странное ощущение родства — они оба были теми, кто не может отпустить дело на полпути. — Всегда производился только один выстрел, — продолжил Ким, — а последнюю жертву убийца добивал вручную, когда промахнулся. У нашего убийцы только одна пуля, он ее изымает и переиспользует. Результаты баллистической экспертизы первых двух случаев это подтвердили, — недоумение в голосе ясно говорило, Ким искренне не понимает, зачем пользоваться только одной пулей, да еще такой странной формы, когда можно отлить с десяток и не мучиться с добиванием жертвы рукоятью. Идея выстрелила ослепительной молнией: — Ритуальное убийство! Ким на секунду прикрыл глаза. Гарри поторопился продолжить: — Все жертвы были нищие, как мыши. А одна из них по уши в долгах. И знаешь, я чисто случайно припоминаю некую банду с ритуалом разбирательств с должниками… — Выдуманные не считаются. Да, детектив, я знаю эту историю из «Дика Мюллена и Некрещеных». Вы сами рассказывали. — Может, кто-то решил скопировать почерк? Выбивать долги с шиком, так сказать? «Неубедительно», — сказал постукивающий по блокноту стержень ручки. — «Тогда было бы зрелищнее. Больше рекламы, страшных знамений и предсмертных мучений. Разве устрашишь должников выстрелом в голову?» — А если это какой-нибудь культ? — рискнул Гарри. — Культ квадратов? Берегись, ибо грядут прямые углы? — Одна пуля, — твердо произнес напарник. — Пока что это все. И уже немало. Один — ноль в пользу Кицураги. Гарри отступился. У него было много версий, зачем пользоваться только одной пулей, но ни одна из них не осталась бы в блокноте как факт. — Далее, — напарник заглянул в блокнот, но скорее по привычке. — Мотив. У нас недостаточно информации, чтобы утверждать что-то определенное. Вы согласны? Он не был согласен. Он знал! — Они были предателями, — возвестил Дюбуа. Ким с любопытством уставился в ответ, ожидая продолжения. — Предателями, — повторил Гарри. Почему-то это ощущение не отпускало его. Горький шепот из снов. — И кого же они предали? — Ее. Бессмысленный, бессвязный ответ, как электрический импульс по спинному мозгу. И, хотя Гарри отчего-то был уверен в его правильности, он не мог расшифровать. Как не мог расшифровать кружево дождевых капель на стекле. — Вернемся к фактам, — предложил Ким, почти успешно скрыв скептицизм в тоне. Он не хотел играть в провидца на территории полуяви. — Убийца не оставил ни прямых, ни косвенных указаний на свой мотив. Верно? Мало в каких играх была возможность открывать отрицательный счет, и в этом соревновании Гарри его только что открыл. Один — минус один в пользу Кицураги. — Верно, — вздохнул Дюбуа. — Может, пойдем от обратного? Парочку мотивов точно можно вычеркнуть заранее. К примеру, каннибализм. Ким неуловимо поморщился: — Определенно, не подходит. Голос звучал уверенно. Такая уверенность возникает, если ты знаешь точно. Или имеешь возможность сравнить. Гарри прикинул и решил, что не хочет знать. У него и без того не было аппетита, а салаты следовало доесть. — Откинем мотив нажиться. И сексуальный мотив туда же — никаких следов. Остаются сборщики долгов, психи, любители самоутверждаться… — Но точно сказать нельзя, — подхватил напарник. — Непонятен принцип выбора жертв. Единственное, что было общего — материальное положение. Кто-то жил один, а кто-то просто шел по улице не в то время не в том месте. «Твои братья и сестры, нищие и несчастные, — шепнуло мурашками по рукам. — Они боролись, но мир оказался сильней» — Каратель? — неуверенно предположил Ким, но сразу же качнул головой, а ручка даже не коснулась бумаги. Так называли своеобразных преступников, которые ставили целью «избавить общество от человеческих отбросов». Самый громкий случай, после которого явлению дали имя, произошел в тридцатых. Дельта уже тогда стала самым благосостоятельным районом Ревашоля, считавшимся почти другой страной, и привлекала в себя не только инвестиции, но и бедняков. Они думали, что стоит переплыть пролив, и богатства свалятся на них с неба. В то же время один из юных миллионеров Дельты завел привычку избавляться от «человеческого мусора» на вечерней прогулке. Мотокарета с открытым верхом, алкоголь и визжащие от ужаса и возбуждения девицы на заднем сиденье. Никто не считал это предосудительным, пока рикошетом не задело кого-то из той же касты. Преступника судили скорее за него, нежели за десятки убитых бездомных. «Каратель» — это зловеще и красиво. Молодые детективы любили лепить определение на все насильственные смерти. Карали старых, богатых, бедных, проституток и ростовщиков. Карали днем и ночью, огнестрелом и голыми руками, по пьяни и на трезвую голову. Поэтому Кицураги не хотел пользоваться термином — он словно бы снимал с себя очки и размывал преступника в абстрактное пятно, которым мог быть кто угодно. — Круг мотивов мы сумели сузить, — подвел итог напарник, — но недостаточно. По самому убийце у нас нет никакой информации, кроме той, что он имеет доступ к… — Гарри не мог винить Кицураги в том, что он подглядел название, — HUV4-Nil. Как думаете, есть что-то еще? — или «У меня закончились идеи». И снова один — ноль. Дюбуа победно выползает из отрицательного счета! Осталось хотя бы сравняться. Но за счет чего? — К любому наркотику есть сырье. И здесь тоже есть… — Гарри щелкнул пальцами, вспоминая, — какие-то микробы из Уби. Вряд ли такое много заказывают… — Нет, — Кицураги пошел на упреждение. — Доставка могла быть откуда угодно. Через Ревашольский грузовой порт проходят тысячи тонн груза в день, часть без документов, транзитом. Если наркотик изготавливается мелкими партиями, могли прибегнуть к помощи дальнобойщиков. Наш единственный шанс отследить поставки — если наркотик до сих пор изготавливается под эгидой института, и сырье поставляется туда. Но пройдет вечность, прежде чем мы что-то найдем в их бумагах. — Получается… — со всех сторон, Кицураги отрезал этот вариант со всех сторон! — Если кратко, то, выражаясь фразой из вашей любимой настольной игры, у этого направления расследования низкая эффективность. Дюбуа поднял руки, признавая поражение. Да уж, это не партию бутылок на самопальный ликеро-водочный отследить. Здесь им нечего ловить, негде подступиться и нечем дополнить дело. Было что-то еще. Гарри прикрыл глаза и позволил призракам обступить его. Желтый, мигающий софит высвечивал складки на песчаном пальто. Из сухих строк белесыми глазами смотрела пожилая женщина с отверстием во лбу. В унисон с салютами прозвучал последний вскрик матери. — Географически, — медленно, словно бы подкрадываясь к этой мысли, начал Гарри. С закрытыми глазами голос звучал словно бы иначе. — Все случилось в Ревашоле. — Предлагаете проверить другие участки? — Нет, — Дюбуа распахнул веки и уставился на скатерть. Узор в мелкий цветочек складывался в рисунок вен и улиц. — Капитан и Жан следят за новостями, и такой случай в чужом ведении они бы не упустили. Мы бы знали. Он провел пальцем по скатерти. Была ли связь между убийствами? Течения дорог и направления ветров. Ток электричества и водная капель. Одной мысленной схемой не обойдешься. Ему бы пройтись от одного места к другому в ночной прогулке, слушая голоса и моргание фонарей, обтирая плечами стены, но прямо сейчас не выйдет. Если он не мог перенестись на улицы Ревашоля, то можно перенести улицы сюда. Короткий взгляд на ручку — у нее уже есть хозяин, лучше что-нибудь другое… Гарри отодвинул тарелки. Запустил пальцы в капустный салат и выудил несколько стружек. Положил их на скатерть перед собой. Достал вялую морковку и пристроил ее поверх. Последними к картине добавились дороги — они же свекла. Не хватало только убитых, и, повернув голову, Гарри их нашел. Он потянулся к искусственному букету на подоконнике и аккуратно выдернул оттуда три пластиковых бутона. Поролон отдал их с той же легкостью, что и мир живых людей. Картина сложилась. Дюбуа окинул схему взглядом и поднял глаза: — Видишь? Ким, безмолвно наблюдавший за сотворением натюрморта на столе, только бровь приподнял. — Жертвы связаны! — торжественно произнес Гарри. — Убийца не убивал первых попавшихся на улице бедняков. Он рисковал не попасть на последний автобус после салютов, когда караулил Валери. Выждал, когда Антонио вернется из поездки в Коул-сити и встретится с кем-то поближе. Забрался в bloc obscur, чтобы найти там Хельгу. Пока он говорил, в голосе поднялся целый вихрь голосов. «Может, он выбирал случайных людей и путал следы?» — задался вопросом тот, который везде искал подвох и скрытую связь. «Убийца — это почтальон!» — азартно вопила часть, которая считала, что всегда права, и слишком сильно любила бульварные детективы. Напарник уставился на схему, хмурясь. Самый главный голос — его голос, — так и не прозвучал. — Убийца не перемещается за пределы Ревашоля, — запертые в голове мысли рвались наружу. — И выбирает жертв только внутри. Не избавляется от тел и следов, торопится сбежать… Трехмерность, в выложенной на столе карте была трехмерность. Места убийств были связаны между собой — дорогами, ветром и кровью, утекавшей в залив вместе с дождем. Гудящими проводами внутри его бедовой головы, искавшей связи там, где их не было. Он смотрел и не видел что-то, лежавшее на поверхности — вот какое было ощущение. «Тебе нужно смотреть глубже», — утробно заворчало в животе, — «Смотри на капусту, Гарри» — Раньше он никогда не убивал, — вывел детектив. — И не видит дальше момента убийства. Возможно, даже испуган тем, что делает. Это было логичным предположением, но нутро все равно свернулось в недовольный клубок. Оно не это пыталось подсказать. «А что?» — потерянно вопрошал Гарри у своих кишок. Те болезненно свернулись и отказались делиться ответом. — Amateur, — наконец прозвучал голос, которого он так долго ждал. И, что невероятно, раздался шорох ручки по бумаге. «Любитель» — слово легло в перечень устойчивых предположений, которые Ким фиксировал в блокноте. — Хорошая догадка, детектив. Похвалы — прекрасное топливо для умственной работы. В чем-то даже лучше спидов и алкоголя. Но прямо сейчас Гарри не испытал обычной удовлетворенности — в глазах буквально зудело от того, что он видел, но не наблюдал. — Есть что-то еще, Ким, — он вперился немигающим взором в карту на столе и чуть-чуть передвинул стружку моркови, чтобы Буги-стрит шла ровнее. — Я не уверен, что на имеющихся фактах мы можем вывести что-то еще. Гарри открыл рот. Закрыл. Кивнул. Меж тремя короткими действиями уместился вихрь мыслей — коммунистические издания Тенстром, вдовец Морел и три дочери-сироты, фигура, склонившаяся над еще теплым телом Торо. Вокруг каждой из мыслей сиял, накладываясь друг на друга многоцветным нимбом, ореол ассоциаций, совпадений и версий. Словно разбитый калейдоскоп, они никак не собирались в целое, в факты, о которых просил напарник. — Приберите свою схему, и будем звонить. И все же: один — один. Задержавшись напоследок взглядом на трех разноцветных бутонах, Гарри воткнул их обратно в цветочные композиции и смел стружку салата в миску. Доедать не стал. Знал, что пожалеет, но так и не смог себя пересилить. Провода, дороги и канавы — он рисковал захлебнуться, если бы сделал еще глоток. Из легких облаков накрапывал слабый, слепой дождь. Гарри бы его и не заметил, если бы не капли на стеклах «Кинемы». Он откинулся на заднее сиденье и бездумно наблюдал за прозрачными переливами капель, пока Ким устраивался на переднем сиденье и брал микрофон. — Сорок первый, Крукс на связи, — ожила радиостанция. — Говорит Кицураги. Нам нужно сделать несколько звонков. — Конечно, конечно, — Гарри почудилось, что он различил среди помех стук кружки, поставленной поверх листов с кроссвордами. — Номера, пожалуйста. — 005, — начал Ким, — 32-44-80. Добавочный 1. Соединить необходимо с Денисом Тома. — …Тома, — бормотала связистка в унисон. — Так, поняла. Ожидайте. Щелчок, режим удержания. Воспользовавшись паузой, Гарри поинтересовался: — Кому звонишь? — Антиквару. Их возможный консультант по старинному оружию, чей номер Ким добыл на оружейной кафедре. Денис — земчанин? Но фамилия однозначно плоть от плоти старого Ревашоля. Может, полукровка, и кто-то из родителей — мать, — хотела оставить след старой родины в имени? Тихо шуршащие помехи знали, но им было все равно. Щелчки и колебания волн — все невыбранные имена и вымершие вместе с родами фамилии, — сливались в белый шум. — Извините, лейтенант, трубку не берут, — прорвался голос Кейт. — Тогда прошу вас перезвонить по этому номеру несколько раз в течение дня и назначить с нами встречу, — распорядился Кицураги. — У него. — …рабочее время… у него… — бормотала связистка, записывая. — Поняла, позвоню. Еще что-то? Наверное, только Ким да сам Прайс могли с такой уверенностью полагаться на Крукс и просить ее кому-то дозвониться. Дело было даже не в том, что Кейт была плохим работником — нет, не была, — а в том, что она забывала. Звонки проносились через нее как ливень по семенинским джунглям, и если бы не записи, то под конец смены бедная женщина едва ли бы вспомнила, что сегодня происходило. За исключением, конечно, особо сочных случаев, о которых она всегда трещала за милую душу. Спокойная уверенность Кима в том, что каждый способен на выполнение своих обязанностей, отчего-то вселяла старание даже в таких ветреных особ как Кейт. И тем более в самого вселенского раздолбая в сорок первом участке. Ким двинулся дальше по списку имен, которые Дюбуа добыл с химической кафедры. Рональд Грант, Ян Кашински, Мари Кюрен — все трое, кто еще был жив и доступен из тех, кто хотя бы работал во время изобретения таинственного наркотика. От Рональда был только адрес, и Кейт предстояло обратиться в справочную, чтобы найти телефон. Они могли нагрянуть по адресу без предупреждения, но риск никого не найти был слишком велик, чтобы впустую кататься по городу. Следовало хотя бы выяснить, есть ли у Рональда телефон. На имя «Ян Кашински» женщина, взявшая трубку, начала славить всех светочей за то, что упомянутая личность здесь более не живет. Сквозь поток молитв пополам с жалобами Гарри понял только одно — сосед по коммунальной квартире из этого Кашински был отвратительный. Ким сумел добиться от женщины обещания, что домовладелица им перезвонит, но Дюбуа не особо в это верил. Как и Ким — переключившись на Кейт, он указал сделать запрос в справочную по имени и фамилии, найти адрес и телефон. Обреченность в утвердительном ответе связистки слышалась все четче. Им повезло хотя бы с Кюрен. — …на связи! — раздался возбужденный голос Кейт. Она начала говорить раньше, чем переключила канал. — Переключаю! — Спасибо, мисс… — начал было Ким, но перебил себя сразу после щелчка из динамика. — Алло, это Мари Кюрен? Вас беспокоят из РГМ. — Говорит Кюрен. Слушаю вас, офицер. Ее четкому выговору преподавателя мог бы позавидовать иной диктор. А сам голос был на удивление мягким и женственным, разве что с легкой хрипотцой и дрожью, выдававшей годы. — На химической кафедре Ревашольского института сказали, что вы можете проконсультировать. Когда мы можем с вами встретиться? — Сейчас. Римма предупредила, что вы позвоните. Я ждала. Образ мелькнул перед глазами. Римма — сероглазая лаборантка, спрятавшаяся среди бумаг и учебных планов. Она оповестила только Кюрен или всех? Что, если кто-то из них не брал трубку или съехал как раз из-за нее, из-за нежелания сталкиваться с РГМ? Была это обычная вежливость со стороны лаборантки или сговор? — Прямо сейчас? — переспросил Ким. Похоже, он не верил, как удачно все складывается. — Сейчас, — подтвердила женщина. — После трех у меня лекции. — Ваш адрес, — пауза, напарник сверялся с записью, — авеню Кулин, дом пятнадцать? В голове Гарри всплыл целый пласт знаний, связанный с этой улицей. Удивившись — немногие адресные объекты заслужили в его голове столько места, — он стал ворошить воспоминания и пропустил разговор до момента, когда раздался щелчок и место Кюрен заступила связистка: — Крукс на связи, как все прошло? — Мы едем на авеню Кулин. — Это где у нас такая? — судя по отдалившемуся голосу, Кейт вскинула голову, рассматривая карту. — Она там живет? — Мисс Крукс, пожалуйста, не забудьте связаться с остальными, — Ким проигнорировал ее любопытство. — 10-10. — Да-да, конечно, — вздохнула связистка. — Конец связи. Повесив микрофон, напарник стал искать в бардачке дорожный атлас. Он, как и Кейт, не знал, где находится авеню — обстоятельство, которое в присутствии кого угодно, кроме Гарри, попытался бы скрыть. Впрочем, вряд ли бы кто-то стал смеяться над незнанием в конкретном случае: мелкий, богом забытый тупик с громким названием располагался на берегу Виф, выше по течению от Курона, на противоположном берегу от самого крупного bloc obscure, заключенного в петлю притока. То есть максимально далеко от границ пятьдесят седьмого участка, который Ким наверняка знал до последнего задворка. Но вот Гарри знал, где это место. Чудилось, что он даже помнит голос, рассказывающий о дороге. Нежный? Может, немного сиплый? Он не помнил, кому принадлежала речь, но слова отпечатались в памяти, как следы на речном дне. — Давай покажу, — склонился Дюбуа вперед. — Я знаю, где это. — Какой квадрат? — на первом развороте красовалась карта всего Ревашоля, от процветающего Стелла-Мари до Коул-сити. — Тридцать второй, южнее Виллалобоса. Смотри отворот с Рю-де-Понт вдоль канала, влево. — Это же тупик, а не авеню, — пробормотал напарник, пролистав до нужного разворота и найдя взглядом место назначения. — Она никуда не ведет. — Раньше вела к госпиталю в Язве. Часть сохранилась, — Гарри потянулся вперед и провел пальцем по широкой дороге, исходящей от северной части холма, прямой, в отличие от извилистых улочек трущоб. — Видишь? Бульвар Равин. — Я знаю, что Виллалобос на месте бывшего bloc obscure, но что раньше там была авеню… — Кицураги свернул карту. — Такого я не слышал. Конечно, не слышал. Он родился уже после того, как на эту дорогу упали бомбы. В числе последних, кто ехал по авеню от начала до конца, была карета скорой помощи. Она везла роженицу в больницу, куда привозили умирать, по пути, которому было суждено оборваться вскоре после поездки. С холма открывался прекрасный вид на океан, откуда надвигались корабли Коалиции. Возможно, этому виду Гарри и был обязан полным именем — молитвой испуганной женщины к неведомому, к чему угодно, лишь бы оно защитило от гибели. — Я вам верю, — поспешил добавить Ким, пряча карту обратно в бардачок и берясь за рычаги. — Не похоже на городскую легенду. — Потому что это моя личная легенда. Он поймал неуверенный взгляд в зеркале заднего вида и усмехнулся в ответ. Да, пускай гадает, то ли это буйная фантазия детектива, то ли реальность. Мир без загадок невыносимо скучен, так что Дюбуа будет привносить в него магию с каждым вздохом. На полицейской волне снова было оживленно. Только у одной из двоек был выходной, и кто-нибудь да и был постоянно на связи. Прямо сейчас Робертс пытался согнать с волны пару дальнобойщиков. Параллельно Моллинс пытался узнать от Торсона адрес ДТП в Центральном Джемроке, но ругань с дальнобойщиками перебивала решительно все. На одном из светофоров Ким не выдержал и переключил волну. С Рю-де-Понт они свернули под оркестр, исполнявший «Оду Степану Презренному». Избитый образец классики, он как нельзя хорошо ложился на все чаще возникающие вдоль улицы старинные каменные постройки. Когда-то у района на юго-западе Джемрока было собственное название. Теперь же, испещренный оспинами bloc obscure, он не имел права на прежнее имя — как груда стеклянных осколков более не может называться оконным стеклом. Спрятавшийся в тени от холма, на котором разбухал Виллалобос, район по большей части уцелел во времена бомбардировок, но их следы до сих пор виднелись тут и там. Самый четкий след был напротив, через реку — мертвый район, самая безлюдная часть Джемрока. Как раз туда Гарри недавно завело преследование на чужой мотокарете. От одного взгляда через реку начинали чесаться заживающие ладони. У города не хватило денег восстановить все районы. Сюда дошли крохи на реновацию, да и те давно иссякли. Здешние виды не вдохновляли ни туристов, ни решивших остаться горожан. Мало какие дома выглядели обжитыми, и совсем немного людей и мотокарет встретилось по пути. Широкая авеню поднималась от Ке-де-Виф и терялась выше по холму. Старые дубовые пни по центру едва различались за кустарником. Пятнадцатым домом оказалось крепкое четырехэтажное здание. Красный кирпич проглядывал сквозь осыпавшуюся штукатурку солнечного оттенка. Остатки лепнины извивались по стенам вместе с плющами и травой. Только одна квартира смотрела в небо свежепокрашенными окнами, стекла прочих заволокло тряпьем и досками. Все дома выглядели похоже — четырех и трехэтажные крепкие строения с первым этажом на уровне земли. Где-то жильцы покрыли дом еще одним слоем дешевой штукатурки, а где-то никто не жил, и от окон вверх тянулись полосы сажи. «Кинема» мягко съехала со старого асфальта на мощеный бульвар. Сложно сказать, чего в нем было больше — брусчатки, ям или травы. В отдельных дворах кто-то еще боролся с зеленью, отвоевывающей брусчатку, но пятнадцатый дом был предоставлен самому себе. Низкую арку, ведущую во двор, заслоняла крапива ростом с человека. Справа и слева от парадного подъезда, выходившего прямо на авеню, виднелись остатки фонтанов — раскрошенный бетон, покосившиеся трубы и призрак арматурной сетки. Они заслоняли окна подвального этажа. Выйдя из мотокареты, Гарри глубоко вдохнул. В слегка влажном после слабого дождя воздухе звенели насекомые, благоухали цветы. Район напоминал Старый Юг, только самую малость благоустроенный — из кустов все еще возвышались старые фонари. К ним не вели гудящие провода — коммуникации шли под землей. Так когда-то делали в элитных районах. — Спокойное местечко, — Ким захлопнул дверь мотокареты, и щелчок замка остро вонзился в тишину. — Похоже на Курон. Вот только в отличие от Курона здесь не было ни одного нового здания — ни ларька, ни самодельного гаража. Зеленая Серость медленно затопляла это место, а люди растворялись в ней и в пении птиц. Отсюда хотелось уйти — туда, где кипела жизнь. И здесь хотелось остаться. Киму, кажется, здесь нравилось — Гарри читал это по расслабленной, опустившейся линии плеч и задумчивости в голосе. Дверь подъезда потемнела от времени. Деревянный массив верой и правдой служил с прошлого века, в отличие от витражных стекол, которые заменили фанерой. Когда Гарри взялся за дверную ручку — деревянную перекладину, накрепко прикрученную к массиву, — петли взвыли на всю улицу. В подъезде воняло. С этим пытались бороться — блестели вымытые с хлоркой полы, светились побеленные стены, — но подвальную вонь и застарелую ссанину было трудно вытравить. Кто-то поддерживал подъезд в приличном виде. Намывал стекла, где дотягивался, протирал завитки кованых перил… В последний раз капитальное мытье происходило много более года назад. Именно столько Гарри дал бы новому слою грязи на мутных окнах. После этого стали ограничиваться мытьем полов. Что произошло? Старательный, чистоплотный жилец съехал, устав бороться с грязью? Или развоплотился на запах мочи и хлорную воду, залившую этажи? Ко второму этажу концентрация десятилетий воспоминаний и ностальгии стала такой плотной, что Дюбуа едва мог дышать. Накатило разом: сколы на плитке, поменьше и побольше — от каблуков, мебели, инструментов, — слои краски под побелкой, высохшие травинки на подоконнике и песок на коврике, перегоревшие лампы, постукивающие в окно ветки рябины, воздух в трещинах стен, птичьи скелетики на открытом всем ветрам чердаке и вскрытая, но аккуратно притворенная дверь в одну из квартир на втором этаже, дверка для прислуги, выходящая на лестницу во двор, сколотые изразцы на камине в вестибюле, пыль в воздухе — рыжая, черная, желто-зеленая, белая… — Вы в порядке? Вопрос застал его крепко схватившимся за перила на площадке второго этажа и смотрящего в никуда. В тишине, полной отзвучавших приветствий и прощаний, не было ничего живого, кроме этого голоса. Якоря, в который он вцепился в водах времени, и погрузился в настоящее. — Это очень старый дом, Ким. Тут до сих пор угольные лампы. — Неужели? — напарник поправил очки и сощурился. — Не думаю, что они еще работают. — Нет, не работают, изолятор между стержнями сгорел, — Гарри глубоко вдохнул и отвернулся от дома, говорившего с ним. Следовало взять себя в руки. Поболтать с пожилой женщиной — уж с этим бы он справился, верно? — Все, я в деле. — Я начну, — небольшое одолжение для него, осоловевшего от груза лет в стенах. — Присоединяйтесь. Кицураги постучал в дверной молоток — в форме колокольчика, островалийской лилии. Женский голос воскликнул откуда-то из-за двери — слишком тяжелой, заглушившей слова. Спустя небольшую паузу дверь открылась вовнутрь, звякнув цепочкой. — Лейтенант Ким Кицураги, РГМ, — напарник показал удостоверение. — Вы — Мари Кюрен? — Все верно, господин офицер, — отчего-то ответ прозвучал с паузой. Тот же голос, что и в динамиках чуть ранее, но его интонации стали более прохладными. — Вы один? — Нет, мэм, — вклинился Дюбуа и потянулся за удостоверением. — Лейтенант Гарри Дюбуа, рад знакомству. Тонкие пальцы в черных тканевых перчатках лежали на краю двери. Темная плиссированная юбка, светлая блузка с длинными рукавами и худоба как у юной девушки. Лицо, несмотря на видимые следы возраста, сохранило ровный овал, но на нем не было ни ресниц, ни бровей. Невооруженным взглядом было видно, что аккуратный седой шиньон — это парик. Блекло-голубые глаза, в которых еще различались слабые зеленые искорки, смотрели очень пристально. От холодка, пробежавшего по спине, Гарри замер. У него возникло ощущение, что он идет в ловушку. В прошлое. К женщине с такими же глазами, которой здесь больше не было и никогда не будет. — Секунду, — она прикрыла дверь, чтобы снять звякнувшую цепочку. — Проходите. Это была другая женщина. Внутри по-мужскому плоской груди не светилась любовь — там свернулась червоточина, уводящая мягкий голос в тишину, полная воспоминаний, в которых его не существовало. Тень, похожая на призрак, похожий на женщину, которую он так долго любил. Смеяться над Чадом, которого хватил приступ заикания от встречи с близнецом жертвы, больше не хотелось. Он сам был близок к тому, чтобы развернуться на каблуках и позорно сбежать. Усилием воли детектив переступил порог. За спиной прозвучал шорох ботинок — высоких, с замененными подошвами, четко различимым протектором на них, оставлявших под собой невыразительный, абстрактный узор. Этого не существовало в его прошлом. Это из настоящего, и от осознания стало самую малость легче. — В гостиную, прошу, — она затворила дверь. Движения женщины отличались плавностью, которая возникает от воспитания и старческой хрупкости костей. — Подождите там, я налью вам чай. Не хотелось поворачиваться к ней спиной, и Гарри не до конца понимал, почему. Она притягивала взгляд как забытое лицо из другого, параллельного мира, где все сложилось иначе. Или же в рукаве блузы прятался стилет, которым она пронзит ему легкие? Она бы это сделала, преследуй он ее до самой Мировы. Плечо под повязкой укололо. Еще один шаг усилием воли — из коридора в гостиную. Назначение комнаты читалось по интерьеру — исключительно кресла и диваны, да фортепиано у стены. У Жюдит была похожая гостиная, только без фортепиано, и мебель выглядела современнее и дешевле. Еще у Мино не было столько фотографий на стенах. На них позировали разные люди, но двое были на каждой — мужчина и женщина. Они были вместе и в горе, и в радости: на выпускной фотографии, свадебной церемонии, охоте, скачках, похоронах. Они же располагались на большом портрете, висящем по центру стены. Усатый, поджарый мужчина с тростью сидел в своем кресле за столом, на котором располагались лабораторное оборудование и научные тома. За креслом стояла женщина, облокотившись одной рукой на спинку кресла, а в другой держала колбу с чем-то ярко-синим. Женщина на портрете отдаленно напоминала ту, что встретила их в прихожей. Столь же миниатюрна, но волосы переливались каштаном, а фигура более женственна. Оба гордо улыбались художнику. Они были счастливы. Движение на краю зрения — Ким устроился в одном из кресел и вынул блокнот. Он осматривал помещение, пока Гарри не мог оторвать взгляд от портрета. Дюбуа опустился на соседнее кресло и тоже окинул взглядом комнату. Время здесь застыло еще до Революции — мебель из красного дерева, высокое трюмо между двух окон, камин. Ковер на паркете. Здесь, как и в подъезде, было тяжело дышать от пыли, воспоминаний и хлорки. На столике у кресла напротив лежала книга в темном переплете. «Пр. хим. наук Арно Кюрен» — светились золотистые буквы, — «Химия невидимого». Кресло у камина было укрыто пледом из грубой, теплой шерсти, на нем лежал аккуратно сложенный теплый свитер, явно мужской. Столик рядом был завален книгами — не понять, научные труды, или художественная литература. Тапочки под креслом не на женскую ногу. За спиной тикали напольные часы. Слегка цокая по паркету низкими каблуками-рюмочками, в гостиную вернулась Кюрен, держа на вытянутых руках перед собой металлический поднос с небольшим фарфоровым сервизом — чайник, три чашки на блюдечках из того же сервиза, что и чашка на столике. Руки женщины дрожали от усилия, которое она прикладывала к удержанию подноса, но на лице этого не отражалось — оно было спокойным. Мари разлила светлый чай по чашкам и поставила их перед гостями, перед собой. Опустилась в кресло, сложила руки на коленях — потертое кольцо поверх перчатки на безымянном пальце. Гарри принюхался. Нос подсказал — чайная пыль с самого дна грузового контейнера. Вкуса к такой добавит только пол-стопки виски. Или водки. Любой алкоголь был бы лучше, чем… — Чем обязана вашему визиту, господа офицеры? — женщина смотрела на них, но словно бы насквозь. Пуговицы на блузе, крупная брошь на воротнике заиграли в лучах света — не дешевый пластик. Хрусталь. «Не пугай старушку», — тихо шепнуло внутри. — «Начни с чего-нибудь приятного» «Возьми за шкирку и протащи по комнатам», — прошипело что-то испуганное и злое. — «Пусть говорит» Нет уж, не время и не место для допросов. Эта пожилая женщина их не переживет — «переживет, она крепкая». Дюбуа потянулся к чаю, чтобы сделать глоток — загнать внутрь подступившую к горлу желчь. Гладкий фарфор ласкал пальцы. Дешевый чай согрел сжавшуюся в спазме гортань. — Ваш супруг к нам не присоединится? — Нет. Он скончался двадцать месяцев назад. Проклятье. Тогда сними кольцо с правой руки, женщина! Разбери книги на столике. Забудь эхо его шагов. Поверь наконец, что он никогда не вернется. Перестань считать месяцы с его кончины. Она не могла. Тогда у нее остались бы только работа, горький чай и забитый рекламой почтовый ящик на первом этаже. — Он работал с вами на одной кафедре? — уточнил Ким, пока детектив испытывал неловкость пополам с трансцендентными переживаниями. Глаза Мари слегка затуманились, губы тронула улыбка. — Поначалу. Область работы была столь нова, что открыли новую кафедру — радиоэманаций, — женщина бросила полный нежности взгляд на книгу, лежащую рядом. Она говорила о муже, словно он вышел на минуту — без малейшей печали, только с теплотой. — Вы не знаете, как она называется сейчас? — в голосе Кицураги слышалось замешательство. — В современной структуре института нет такой кафедры. Из взгляда ушла мечтательная нежность. Он снова опустел. Несмотря на то, что Ким говорил с ней, женщина до сих пор не удостоила его ни одним взглядом — только холодной репликой: — Нет. Понятия не имею, что сделали с его наследием. Имела. Имела и ненавидела это. Ким наступил на очень больную мозоль. Пора было менять тему и переходить к делу. — Вы можете рассказать о своих коллегах? — решительно вклинился Дюбуа. — Нас интересуют сотрудники одной лаборатории… Замешкался. Стоило бы открыть журнал и долистать до длинного, незапоминаемого названия, но он потерялся в ответном взгляде глаз, под которыми волновалось море. Не мог моргнуть. Не мог вдохнуть. — Международная отраслевая научно-исследовательская лаборатория синтеза органических соединений, — выручил напарник, негромко зачитав название из блокнота. — Конечно, помню такую. Но вынуждена предупредить — я не могу делиться секретной информацией, — веки без ресниц, словно у скульптуры, опустились. — Разве вы подписывали документы о неразглашении? — Господин офицер, — вздохнула Мари, все еще не поднимая взгляда, — я старая, больная женщина, но хотела бы уйти на тот свет без мучений. Кому как не вам знать, что случилось с моими коллегами, которые рассказывали слишком много секретов. А у тебя есть такие, за которые могут убить? Внутри родилось острое желание ее расколоть. Вычерпать секреты до самого дна, до последней ветки диалогового дерева. — К сожалению, знаю. Буду признателен, если вы поделитесь, чем сможете. Для начала, — Гарри уделил время на то, чтобы достать журнал. — Четыре-гидрокси-эн-метил-эн-этил этанамин, — зачитал он и поднял взгляд. — Вы знаете что-нибудь об этом веществе? Женщина склонила голову набок: — Алкалоид, семейство этаминов… Разработка моих коллег из лаборатории органики, верно? Боюсь, что нет. Коллеги работали над множеством задач, в том числе по указке из других стран. Могу только сказать, что в подавляющем числе это была разработка наркотических веществ, — хотя ее голос и был спокоен, но в нем чувствовалась скрытая брезгливость. К «другим странам» и «наркотическим веществам». — Вероятно, это вещество из подобных. Что-то складывалось. Между презрением к международному сотрудничеству и интерьером гостиной была неоспоримая связь. Нутро Гарри, та его часть, которая отвечала за национальную гордость, одобрительно заворчала. Эта женщина была истинной патриоткой изолы и гордилась ее достижениями. И совершенно не одобряла то, как распродавали мозги направо и налево в Ревашольском институте. Шорох ручки — Ким счел важным записать ее слова. Даже несмотря на то, как она нарочито на него не смотрела. Гарри решил проверить: — Вы помните, с какими странами и заведениями сотрудничала лаборатория? — Со всеми, кто готов платить, — да, ему точно не послышалось. Прикрытое вежливостью «шлюхи». — Граад, Готтланд, Орания… Приезжали из Абрикосового Сюзеренитета — после их визитов у меня всегда пополнялась vase de fruits. Аристократическое спокойствие, снисходительное отношение к младшим расам — она родилась в прошлом веке и в нем же оставалась. Один из немногих обломков роялистского Ревашоля, угасающий вместе с ним. Гарри запустил внутреннюю рулетку отношения, и шарик остановился на «жалости». Невесть откуда взявшийся второй шарик скакнул на «страх». Перед голубыми глазами, гордой осанкой, нежным голосом… и смертью, углубившей глазницы, разрастающейся внутри хрупкого тела. Он не мог отделаться от мысли, что так могла бы выглядеть Дора — когда-нибудь однажды, когда Серость поглотит всю святость мира. Ему стоило усилий отстранить эту мысль. Было так же сложно, как не думать о жале скорпиона, с которым оказался в одной клетке. — Гифомикробум уби воракс, — снова пришлось читать, — это название вам о чем-то говорит? — Нет, — она потянулась к своей чашке и отпила. — Полагаю, с этим вопросом следует обратиться на кафедру биологии. — Вы не знаете, откуда лаборатория брала сырье для исследований? — не сдавался Гарри. — Где могла, — пожала плечами Мари. — Большую часть заказывали через институт, часть брали на свободном рынке. Материалы с него не отличаются чистотой, но их всегда достаточно. А под «свободным рынком» могло скрываться что угодно. От хозяйственного магазина с коробочками соды на прилавках, до полубезумного дальнобоя с Южного шоссе. — Вы знаете о каких-то конкретных поставщиках? — Это не то, о чем мы общались в обеденный перерыв, — мягко улыбнулась женщина и пригубила еще чая. Понятно, здесь он вряд ли чего-то добьется. Но оставалось еще то, что Гарри так любил — люди! Пожилая женщина вряд ли удержится от желания рассказать о тех, с кем проработала столько лет. — В городе живут двое ваших коллег, работавших в лаборатории в то время. В частности, Рональд Грант. Что вы можете о нем рассказать? — Сэр Рональд Грант, — поправила Кюрен. — Он весперский подданный и был посвящен в рыцари королевской семьей за вклад в фармацевтику. Если вы намереваетесь с ним встретиться, не забывайте обращаться по титулу. Мы с сэром Грантом выступили соавторами в нескольких публикациях. Он был умным мужчиной, но… возраст затуманил его разум. — Это как? — Если вы с ним встретитесь, то сами составите мнение. Я не хочу говорить за его спиной. Затуманил в каком смысле — он разговаривал с облаками? Или обустроил на дому наркопритон, где щедрой рукой раздаривал старые разработки? Возникло ощущение, что Кюрен более ничего не скажет о старике — она понизила голос, будто речь шла о некой заразной болезни. Будто болезнь передавалась через речь и упоминания о ней. — Он мог иметь отношение к веществу, о котором я упомянул? — Мог. Это была коллективная разработка, — после небольшой заминки добавила: — как и все вещества, которые разрабатывали в лаборатории. — Ваше соавторство не касалось подобных веществ? — Нет, — твердо ответила Мари. — Я не работала с отравой. Наше сотрудничество касалось исключительно антиметаболитов. Краем глаза Гарри уловил легкий кивок напарника. Проверит. Ким молчал и следил за ходом беседы, отдав все в руки Дюбуа. Скорее всего, он уловил, как подчеркнуто его игнорируют, принимают за бесправного сателлита-служку в двойке, и не горел желанием лезть на рожон. Пока что. — Что можете сказать о Яне Кашински? — Ужасный неряха и воришка, — пальцы на тонкой ручке чашки сжались, и женщина, заметив, как пошла рябью жидкость, аккуратно поставила чашку обратно. — Ума не приложу, как он так долго проработал. — Говорите, воришка? Как именно это проявлялось? — детективное чутье навострило уши. Еще и недавно съехал — как раз после того, как позвонила лаборантка с кафедры. — Брал все, что плохо лежит. Считал нормальным «одолжить» оборудование и реактивы, за которые его лаборатория не платила. Таскал печенье у меня из стола. Его уволили, когда он стащил портфель у миссис Кастингтон, вы только подумайте! — глаза блестели, дыхание участилось. Воспоминания до сих пор ее злили. — Как думаете, он мог забрать из лаборатории какое-нибудь вещество? — Он — точно мог. Даже из мусорной корзины бумаги выносил, говорил, на макулатуру, но… — Мари глубоко вдохнула и выдохнула, потупилась. Детективное чутье пело и плясало, а ручка Кима строчила по блокноту как ненормальная. Зацепка? Да, это зацепка! — Все в порядке, — Гарри старался не улыбаться слишком широко, и решился на опасный скачок в теме: — Как считаете, Кашински способен на убийство? — Что вы! Ян дурной человек, но не думаю, что он бы решился… Ох, — выдохнула Мари. Ее глаза потеряли блеск и самую малость — фокус. — Так вот почему вы пришли. Кого-то с кафедры снова убили, как Кастингтонов. — Нет, нет, на этот раз не на вашей кафедре. Валери Морел. Припоминаете такую? — Да… помню. Бедные ее девочки. — Откуда вы ее знали? — Все в институте друг друга знают, хотя бы понаслышке. Она была настоящим энтузиастом. Постоянно билась за гранты, но никогда их не получала, как и все, кого не приглашали на дачу к проректорам… — она оборвала себя. Закончила: — Мы изредка пересекались на совещаниях, и только. — У Валери были враги? — Не думаю. Может, те, кому она была должна. Я слышала, что она обратилась за деньгами к бандитам. Они же ее и убили. Все только об этом и говорили на церемонии прощания, — женщина коснулась рукой чашки с чаем, но, будто не решаясь ее взять, только проводила пальцем вдоль фарфоровой ручки. Ну да, конечно. Пристрелили квадратной пулей и наследили вокруг раны разработкой вашей кафедры. Очень по-бандитски. — Имя Антонио Торо вам о чем-нибудь говорит? — Торо… Это имя кажется мне знакомым… — она бросила отстраненный взгляд на окно, но, вздохнув, пожала плечами: — Не припомню, откуда. Откуда институтской сотруднице старой закалки знать какого-то журналиста-мескийца из иммигрантского района? Разве что из подписи под газетной статьей. Такие имена всегда кажутся смутно знакомыми. Гарри решил вычерпать список до дна: — Знаете Хельгу Тенстром? — Хельга… — шевельнула губами Мари, размышляя. — Хельга… Женщина взялась за чашку остывшего чая и пригубила немного. Не было похоже, что она вспоминает. Она думала, что говорить дальше. — Ничего не могу сказать, простите. Могла. Она могла! Внезапная злая дрожь импульсом прошла по пальцам. В покрытой париком голове хранился секрет, которым женщина не хотела делиться. Зря она так с лейтенантом — дважды ефрейтором Гаррье Дюбуа. Он был рожден для того, чтобы выкапывать секреты на божий свет. — Очень жаль. Она единственная, про кого мы почти ничего не знаем. Губы слегка дрогнули от едва проскользнувшей эмоции. Ответа не было. — Кроме того, что она иммигрантка из Земска с инженерным образованием, — Гарри притворился, что разглядывает что-то в журнале. — Но с тем, чтобы занять место наших граждан, у нее не сложилось. Он произнес это с нарочито довольной улыбкой и мысленно извинился перед Кимом. Позже извинится и вслух. Но сейчас следовало ловить малейшую эмоцию на женском лице, слабый блеск в ее глазах… …готовых простить и принять обратно. Простить вечные задержки на работе и съемные квартиры. Впустить обратно в бесконечные тепло и нежность, и никогда больше не отпускать. От внезапно подступившей тоски сжало сердце. Нет, ему не стоило заигрываться с этими глазами. Они могли испортить весь оставшийся день, а то и неделю, и месяц. Живые призраки — они преследовали и не отпускали. Ты мог потерять их из виду, но они никогда не теряли тебя. Привел в себя стук опустившейся чашки. Мари ничего не сказала, только перевела взгляд на циферблат напольных часов, как бы давая знать, что она готова держать маску вежливой хозяйки, но время и терпение не безграничны. А еще она не хотела говорить о Хельге. Ни через лесть, ни через завуалированный призыв помочь. Что ж, имелись более неприятные методы. — Мари, я вижу, что вы не хотите говорить. И предупрежу — за сокрытие важной для следствия информации назначается штраф. Если в дальнейшем мы найдем связь между жертвой и вами, то он будет. Если не от нас, то от судебных приставов. Про приставов он блефовал, нагло и отчаянно. Они не думали о таких мелочах. Сажали убийцу и прощались с информаторами. Но нельзя было не воспользоваться этим устаревшим, сохранившимся еще с мазовистских времен пунктиком в законе. Моралинтерн переработал почти весь кодекс предшественницы РГМ — островалийской гражданской милиции, но этот пункт оставил нетронутым. Гарри понимал, почему. В голубые глаза опустилась тень. — Да, я не хочу о ней говорить, — сдержанно согласилась женщина. После странной, почти неуместной паузы ее лицо слегка вытянулось, как-то вкось: — Подождите, вы сказали — жертвой… — Да, ее убили, — Гарри уцепился за страх в голосе: — Сначала ваша старая знакомая, потом коллега с другой кафедры — вы уверены, что за вами тоже кто-нибудь не придет? Женщина прерывисто вздохнула, закрывая глаза. Руки в перчатках крепко вцепились в подлокотники. Дыхание участилось, почти как при панической атаке. Она сидела так какое-то время, видимым усилием выравнивая дыхание. Почти неслышное покашливание с соседнего кресла. Ким смотрел на детектива краем глаза — строго, с легким осуждением. Но ручку держал наготове. — Я ее не знала, — наконец произнесла Мари и открыла глаза. Они выглядели как два стеклянных шара, тусклых и пыльных, хрустальные пуговицы, и те играли ярче. — Хельга работала с моим мужем, иногда он упоминал ее в разговорах, как и других коллег. — Над чем они работали? — Хельга была специалистом в области энергетики. Полагаю, мой муж консультировался с ней. Он интересовался применением своей работы в различных областях. — Что еще вы о ней знаете? Мари покачала головой. Ее взгляд был устремлен куда-то очень далеко. — Ничего. Мой муж пытался пригласить ее к нам, она не пришла ни разу. Полный отказ делиться тем, что знает. А она знала. Гарри не чувствовал лжи в голосе и поведении, но вот скрывала она порядком. За что зацепиться, что сказать? Пока Гарри решал, раздался голос напарника: — Ваш муж — Арно Кюрен, — Ким заговорил тихо, но уверенно, — его имя до сих пор висит в зале почета института. За работу в области ионизирующего излучения или, как вы назвали — радиоэманаций. Он один из главных ученых-инженеров Народного Котла. Она перестала дышать. В первый раз за встречу посмотрела на солийца — прямо в глаза. И ничего не сказала. — Хельга Тенстром тоже работала над данным проектом? — спросил Ким. Он смотрел в ответ, не моргая. Тишина пролегла между ними, и пока кристалльное напряжение потрескивало меж пылинками в воздухе, мысли Гарри понеслись вскачь. Народный котел уже мелькал в расследовании. На заре карьеры Антонио Торо был одним из активистов проекта, тем, кто убеждал людей, что это будущее, и сам в это верил. В работах Валери не было прямой связи с проектом, но она изучала влияние излучений на материалы. Хельга — специалист в области энергетики, работавшая с одним из столпов проекта. Эйфория? Да, детка, она самая! В голове будто вспыхнула сверхновая, яркая и обжигающая. Гарри позволил себе на доли секунды согреться в лучах этого ощущения. Несколько эфемерная, но связь между убитыми наконец обнаружилась. Не их финансовое состояние, не их знакомство с кем-то подозрительным, но стародавнее участие в общем деле. Где не был виноват никто, и были виноваты все. Неужто кто-то решил отомстить? За умершую от рака родню, белокровие и утопленные в ядовитой грязи дома. Отомстить тем, до кого можно дотянуться, все еще живущим на расстоянии трамвайной линии в Ревашоле. …пока что не вписывались ни квадратная пуля, ни наркотик, но бешеный стук в висках и жидкую радость в венах было не остановить. — Вы не представляете, каково это, — выдохнула Мари, — когда считаешь, что твоя работа принесет людям благо, а она их убивает. Арно умер на моих глазах, когда реактор взорвался. Он дышал, но больше никогда, — моргнула и приложила тыльную сторону ладони к глазам. На них не было ресниц, чтобы удержать набежавшую влагу. — Никогда не смог вернуться к своей работе. К тому, что приносило ему радость. Потому что это убило столько людей! Голубые глаза светились от наполнившего их не страдания, не горечи, а чистого гнева. Она перестала походить на прозрачную тень — Дору Ингерлунд, — а стала похожей на женщину с портрета. — И теперь… — проглотила что-то невысказанное. — Если бы хватало средств, если бы мазовская клика не загоняла до кровавого пота, если бы всех, кто знал, как работать, не расстреляла Коалиция… Я бы с гордостью говорила, что работа моего мужа питает Ревашоль. Но я не могу. К чести Кима, тот не дрогнул. Он принял на себя весь яростный поток слов и всю его боль. И при этом ухитрялся царапать что-то в блокноте, не глядя. — Мадам, это была трагедия для всего Ревашоля, и я сочувствую вам и вашему мужу, — осторожно и вполне искренне, как показалось Гарри, ответил напарник. — Но это не было ответом на мой вопрос. Хельга Тенстром тоже работала… — Да, работала. Как и многие другие, кого растерзала толпа прямо на месте запуска реактора и позже. И те, кто уехал сразу после или еще во время работы. Гарри позволил ей немного отдышаться, прежде чем перехватил разговор: — А вы работали над проектом? — Конечно. Я помогала в приготовлении активного содержимого реактора, — в ее голосе, все еще подрагивающем от прошедшей бури, звучала сдержанная гордость. — Вы же понимаете, если мотив убийцы — месть всем, кто имел дело с Народным Котлом, он может добраться и до вас? Он рассчитывал еще раз надавить на страх и выжать остатки информации, но Мари рассмеялась. Слабый, болезненный, немного грустный смех. Будто он неуместно пошутил. — Пройдите за мной, господа офицеры, — Кюрен легко поднялась с кресла и зацокала каблуками к выходу из гостиной. Ее походка стала до странного живой и пружинистой, аура отстраненности — похожести, — сбивавшая Дюбуа с мыслей, отступила. Она отвернула свои жутковатые глаза без ресниц, и детектив смог моргнуть. Гарри оглядывал квартиру, пока следовал за хозяйкой. Дом пожилой женщины, но с явным отпечатком мужской руки — мелкие охотничьи трофеи и грамоты в рамках, развешанные по стенам. Успел повернуть и голову в сторону кухни, оставшейся за спиной — выложенные плиткой пол и стены, несколько ящиков и стол, дверца — в кладовку? — в углу. Мари привела их во вторую и последнюю комнату небольшой квартиры — в спальню и, по совместительству, кабинет. Кровать укрывалась за ширмой, два рабочих стола у окон — и на них расположилась целая химическая лаборатория. Получше той, что у них в участке. Явно не простаивала без дела. — Для чего используете склянки? — совершенно не подозрительные, из которых средней руки делец мог бы снабжать половину района. Ответный взгляд Мари самую малость отдавал укоризной. — Лабораторная посуда, — она слегка выделила эти слова, — у меня для работы. В последние годы — для изготовления лекарств. Только для себя, не подумайте. Вы видели цены за ex tempore? От мрачной мысли, что до лекарств под заказ он еще — еще… — не докатился, Дюбуа отвлек камин, располагавшийся в общей с гостиной стене. На каминной полке расположилась богатейшая коллекция лекарств. На части упаковок светилась снежно-белая роза — «Сен-Батист Фармасьютикс». У отдельных баночек не имелось этикеток. — Я умираю, и очень давно. Не хотелось бы ускорять процесс, но если мне помогут уйти быстро, то так тому и быть, — в ее гордой осанке читались в равной степени презрение к смерти и страх оной. Видя, как Гарри вытянул шею, она пригласила: — Да, смотрите. Все рецепты там же. Обезболивающее. Много обезболивающего. Очень, очень много обезболивающего. Таблетки, жидкость для инъекций, мази. И еще столько же лекарств, о которых Гарри даже не слышал. Он и так догадался, от чего. — Ваш муж тоже умер от рака? — это было не праздное любопытство. Ему действительно нужно было знать. Вдруг странные убийства начались задолго до того, как напивающиеся от скуки дети нашли в заброшенном доме мертвую женщину? — Да, — после легкой паузы ответила женщина. Едва слышно: — Ему было очень больно. Едва слышно, но страдание и ужас в голосе оглушали. В нескольких коротких словах уместилось все, что Гарри… никогда не хотел бы слышать. Не от нее. Новый сорт боли, который он не пробовал. Что-то внутри схватило эту боль цепко и бережно, увололкло в бездны памяти. Наверное, чтобы достать в самый неподходящий момент: во сне, при разговоре с еще каким-нибудь больным, или при попытке разобраться в деле, где фигурируют кражи опиатов и небольшая частная больница… В глубине памяти шевельнулось что-то смутно знакомое, но снова потонуло. Старое дело, до которого он даже не добрался, пока копал архивы. — Вы замечали, что вас кто-то преследует? Получали письма с угрозами? — Ким задал дежурные, скучные, важные вопросы, пока Гарри рассматривал лекарства. Наверное, вся крохотная преподавательская зарплата уходила на них. — О, нет, только счета за отопление, — она зябко обхватила себя за локти, не отводя взгляд от пустого камина. Словно грелась о фантомное тепло очага. — Можете назвать тех, кто работал с вашим мужем? — Все, о ком я знаю, умерли, либо за границей, — нет, она не хотела называть имена. Не доверяла их никому, до сих пор. — Почему вы сами не уехали? — Я не смогла бы, офицер, — женщина посмотрела на них с каким-то особым удивлением, почти детским. — А вы? Вы смогли бы? Вопрос прозвучал тихо и отстраненно. Как брошенная в море бутылка, которой суждено утонуть не найденной, как бумажный самолетик, запущенный с крыши в дождь. Они могли не отвечать, это не экзамен. И в то же время… то был первый вопрос с ее стороны. Кюрен могла спросить что угодно, но спросила это. — Нам столько не платят, — отделался Ким шуткой и отвлекся на пометки в блокноте. Не хотел озвучивать свои мысли? Гарри понимал. Он тоже не стал бы делиться сокровенным с кем-то, кто испытывал к нему антипатию за формацию черепа. Взгляд скользнул на Дюбуа, вопрошая и у него: «Но вы же понимаете меня, господин офицер? Вы же не бросите этот город?» «TU NE ME LAISSERAS?» — каплями по стеклам из голубого неба. Махнуть через пролив в Озонн, на дирижабле к Мунди, да хоть попутными грузовиками в Деору-на-Семи-Морях. Оставить позади всех, кого знал, кто знал его самого, все воспоминания, всю жизнь. Оставить и никогда не вернуться. Нет. Он никогда и не пытался. Сбегал от воспоминаний, сжигал нейронные связи и убивал себя по кусочкам. Но уйти? Гарри не мог представить себя нигде, кроме как здесь — в кричащем эфире, на залитых натриевым сиянием дорогах, в дождях и соленых брызгах. Здесь его оставила белая тень, здесь он встретил оранжевый рассвет. Ревашоль навсегда. — Нет, Мари, — честно ответил детектив. — Я бы никогда не смог уехать из Ревашоля. Ответная улыбка озарила лицо. Понимающая и гордая. Он справился. Он прошел экзамен. — Вот и я не смогла, — негромко произнесла женщина. — Я позвоню, если замечу преследование. Телефон — восемь, сто, два? — Верно. Еще были вопросы? — в пол-оборота спросил Гарри у напарника. — Нет, детектив, — Ким закрыл блокнот и убрал во внутренний карман. — Если они появятся, мы свяжемся. Благодарим за сотрудничество. — Позвольте проводить вас, — кивнула Кюрен. Несмотря на нить взаимопонимания, протянувшуюся между ними, все равно было страшно поворачиваться к ней спиной. Слишком легкое цоканье каблуков, слишком нежное и неслышное дыхание. Он уже не должен был этого помнить — так может, эту холодную жуть под кожей внушало что-то иное? Но что? Тихое «до свидания, господа офицеры» и щелчок закрывшейся двери оставили Дюбуа без ответа. Но с двойственным чувством облегчения и беспокойства. Ким смотрел на него, и в темных глазах за круглыми стеклами виделось неприкрытое волнение. — Да! — беззвучно произнес Гарри и выбросил кулак вверх. Потому что это была победа. Кицураги отрывисто кивнул и повел головой в сторону лестницы — идемте, детектив, обсудим это где-нибудь еще, кроме как в гулком подъезде. Окна квартиры Кюрен выходили на улицу, так что Гарри держал рот на замке, пока они не сели в мотокарету. Но как только они сели и захлопнулась дверь, его прорвало. — Ким, это оно, оно! — он схватился за край водительского сидения, наклоняясь, едва ли не перелезая вперед. — У нас есть… черт побери, почти всё! Распирало и хотелось делиться всем. Разложить с блеском, с шиком, диско! — У нас есть подозреваемый, Кашински. Даже если он не убийца, то точно мог барыжить информацией о наркотике или самим наркотиком. У нас есть мотив — надеюсь, ты не станешь спорить, что идея Котла в этих убийствах центральная? Пока что никаких следов к орудию, но это будет… — Да. Еще есть следующая жертва, — отрывисто произнес Ким, смотря на тихую улицу за лобовым стеклом. И Гарри заткнулся. Пока их не было, морось успела покрыть стекла крупными каплями. Они переполнялись и стекали, утягивая за собой остальных, оставляя блестящие дорожки. Беззвучно. В тишине салона Гарри слышал только скрип кожи на сиденье под пальцами — ослабил хватку и отодвинулся назад. Пока он с вываленным языком цеплялся в следы убийцы, взор напарника был обращен к возможной жертве. Допустимое разделение целей, но не делающее ему чести. — В участке есть волонтеры, которых можно привлечь к наблюдению? — Ким перевел взгляд на зеркало заднего вида. Было привычно, но в то же время так странно смотреть в ответ через отражение. — Ну, Мак с Честером прикормили пару бродяжек рядом с участком, но без бутылки или пары реалов к ним идти бесполезно. — Что с качеством их наблюдения? Дюбуа хватило выражения лица, чтобы описать все «качество». Будто Ким сам не понимал, чего ожидать от бомжа с бутылкой. — Есть отставные сотрудники, которых можно попросить о помощи? — Ханс… отставной сержант Ханс Блау иногда приходит посидеть в вахтерке, разобрать всякий хлам и вещдоки. Прочие, может, до сих пор с кем-то из наших на связи, но я больше никого не назову, — уклончиво ответил Дюбуа. Вроде бы с Робертсом общалась пара пенсионеров, в том числе из других участков. Тиллбрук периодически упоминал партии в бильярд с кем-то из отставных. Практически у каждого в участке были какие-то приятели, которых по старой дружбе могли попросить об одолжении. Гарри не помнил, чтобы у него были такие. Может, Трэнт Хейдельстам мог бы называться таковым? Ровно по одному параметру — он покинул их. Растворился в Ревашоле все с той же вежливой улыбкой и любопытным блеском в глазах. Возможно, уехал. Сразу после того, как сделал последнее одолжение в Мартинезе. Сделал все возможное, чтобы до него больше не дозвонился никто из участка — ни Гарри, ни Викмар, ни даже сам Прайс. Точь-в-точь, как Гийом Беви. Все, с кем Гарри когда-то работал, не желали больше иметь с ним дела. И Дюбуа не хотел говорить об этом. Совершенно не хотел. — Я поговорю с лейтенантом Викмаром. Возможно, он кого-то подскажет, — сориентировался Ким. Возможно, уловил мрачную тяжесть в молчании напарника. А может, просто устал ждать четкого ответа. — Предлагаю обсудить встречу с миссис Кюрен. Я записал то, что она говорила, но, может, вы заметили еще что-то? — Она знает куда больше, чем говорит. Но рассказывать ни о чем не собирается. Нам повезло выбить хоть что-то, — буркнул Гарри. — Еще она очень не любит иммигрантов. — Это я заметил, — сдержанно подтвердил Кицураги. — Что-то еще? — Если что, когда я говорил про Хельгу — что она не нашла работу, и хорошо, — то пытался ей подмаслить. На самом деле я так не думаю. «Сказать "извини, что угождал ее национализму" было бы короче», — оценила та часть, которая отвечала за качество речи. «Раньше надо было предлагать!» — мысленно огрызнулся Дюбуа. — Я знаю, детектив, — интонация была успокаивающей. — Вы отыграли убедительно, и это было нужно для дела. Давайте двинемся дальше. «Сказать "я не обижен и все еще тебя люблю" было бы короче», — прилетела еще одна оценка. На этот раз Гарри был с ней согласен. Что можно было сказать по встрече? Задумавшись, Дюбуа вдруг осознал, что не так уж и много понял о Мари Кюрен и том, что она умолчала. Было очевидно, что она до сих пор любит своего мужа, глубоко переживает о провале дела его жизни. На поверхности были смирение с неминуемой кончиной и ностальгия по минувшей славе Ревашоля… Ким тоже это видел. Капля сбежала по стеклу. Проследив за ней взглядом, Гарри осознал, что так и осталось для него загадкой в Мари Кюрен — что до сих пор держало ее в живых. Чистое упрямство? Педагогический запал? Не похоже на правду. — Непонятно, почему она до сих пор жива, — решился он озвучить странное осознание. — У нее ничего не осталось. Но она ходит на работу, делает себе лекарства, крахмалит юбку и намывает подъезд. Что ее держит? Не дети — их на фотографиях не было. — Хороший вопрос, — Ким задумчиво сощурился, глядя сквозь лобовое стекло. Но почти сразу качнул головой: — Не уверен, что ответ поможет нам в деле. И был прав. Помогли бы ответы: кто еще из ее коллег по проекту жив и в Ревашоле, кто мог бы спустя столько лет начать их преследовать, почему способ убийства настолько специфичен, откуда берется вещество из старых исследований для иностранных институтов… Пока что ничего не складывалось. Именно это Гарри и произнес. Он не стал говорить о странном воздействии глаз Кюрен. Не хотелось озвучивать, что призрак Доры все еще довлеет над ним. Даже самому себе в этом признаваться было неприятно, а уж Киму — тем более. — Значит, наши следующие действия по этому делу: постараться установить наблюдение за Мари Кюрен, как можно скорее найти и навестить Яна Кашински, по возможности — совершить визит к Рональду Гранту, — подытожил Кицураги. — Все верно? — Сэру Рональду Гранту. — Хорошо, говорить с ним будете вы, — покладисто, с едва заметным следом ехидства в голосе согласился Ким и потянулся за рацией. Прогремевшая из динамиков классическая музыка заглушила бы любой ответ, который мог бы придумать Гарри. Усмехнувшись, детектив оставил последнее слово за напарником — тот переключил частоту на главную линию, готовясь общаться с Крукс.