Квадратная пуля

У каждого дела, поступившего в участок, была градация срочности. Понятно, что если в трубку кричал, задыхаясь от боли и ужаса, чей-то еще живой голос, старались приезжать скорее. Отрывали патрульных от описания ДТП, дергали детективные двойки с рутинных опросов и снимали оперативников с задержаний. Технически, это было неправильно. Каждый отдел должен заниматься своим делом, а не страховать других. Но что еще делать, когда не хватало людей? Ставить звонок в очередь, а спустя полчаса описывать труп? И они ставили в очередь дела. Наверх ложилось происходящее прямо здесь и сейчас насилие: покушение на убийство, драки, разбой. За ним — то, что требовало идти по горячим следам: свершившееся убийство, грабежи, изнасилования. В конце списка бесконечной вереницей тянулись «глухие» карманные кражи, вандализм, хулиганство и прочие мелкие преступления. Пока до них доходили руки, они успевали закрыться за сроком давности, или же потерпевшие сами находили управу на обидчиков. Отбирали обратно краденое, устраивали «темную» особо злостным вандалам. Не то чтобы полиция гордилась расцвету самопальных вигилантов, но они тушили искры, пока РГМ боролась с пожаром. Бывали случаи, когда за внешне безобидным фасадом скрывалось страшное. За жалобами на ночной шум — бордель с несовершеннолетними. За тихим уходом пожилого человека на свет иной — серийный отравитель. У Гарри, решившего после триумфального возвращения из Мартинеза залезть в архивы дел, которые он раскрывал, запал кончился примерно на второй папке, после увлекательнейшего отчета про производственную травму на консервном заводе в Коул-сити — одного из немногих выживающих там предприятий. Как выяснилось, завод крышевала «Ла Пута Мадре» и использовала для сокрытия следов преступлений. Они потом всем участком консервы с пару месяцев видеть не могли. И вот теперь, трясясь на заднем сиденье «Купри Кинемы» на неровностях дороги, Гарри пытался разглядеть в содержимом дел, врученных Жаном, что-то невозможное. Что-то страшное и уникальное, требующего немедленного вмешательства. Хищение особо ценного имущества? Пропавшая мотокарета! Бесспорно, крайне ценная — «Рояль 8» от «Армиль Риу». Хромированные детали снаружи, элементы управления из слоновьей кости внутри, встроенная холодильная камера для мини-бара… Вечериночное счастье, которое либо плыло во владение безымянному миллионеру на Семенинских островах, либо ободралось до нитки и сожглось какими-нибудь дикими анархистами. Мошенничество. Необоснованное обогащение. Признаки? У этого мужчины всегда есть деньги на еду. На любую еду. От этой кляузы веяло такими завистью и звериным голодом, что Дюбуа передергивало от одного взгляда на строки. Заговор. Да, самый настоящий заговор. Подробнее о нем автор говорить отказывался, так как «везде есть уши, такое нельзя доверять бумаге». Чистой воды паранойя. А может, и нет? Ведь конец близок. Свалка. Несанкционированная свалка на берегу небольшого, заросшего, безымянного водоема. Без комментариев. Нет, все-таки с комментарием, ровно одним. Они что, какая-нибудь МК «Муниципаль» на такое ездить? Удивительно, но самыми интригующими, хоть и внешне безобидными, оказались мелкие кражи. Периодические пропажи вещей у одинокой женщины? Тут и без выезда все понятно, но Гарри съездил бы исключительно оценить вкус вора. И получше принюхаться к необыкновенным духам, которые источало письменное заявление. Вторая кража по привычке воодушевляла — пропажа крупной партии алкоголя в винно-водочном, — хотя и походила больше на издевательство от Жана. Строго говоря, все эти дела походили на издевательство. За исключением убийства — которое оказалось не убийством, — и домашнего насилия, на которое они ехали. Гарри опасался, что таким темпом дойдет до архивных краж полушубков в школьных гардеробах. — Слушай, Ким, — решил он поделиться подозрениями, — тебе не кажется, что это ерунда какая-то? Они медленно, шепотом пробирались по убитым дворовым дорогам, чтобы добраться до старого двухэтажного барака, откуда прилетела жалоба на домашнее насилие. Мотокарету вело то вправо, то влево — Кицураги объезжал провалы на дороге с ювелирной точностью. — Поясните, — отозвался он с некоторым опозданием. — Дела, которые нам выдал Жан. Они с Мино расследуют что-то крутое, вроде новой банды, я вчера слышал. Мино даже сказала, что не отказалась бы от моей помощи! А это… — Гарри потряс стопкой листов в руке, пытаясь подобрать подходящее слово. — Это издевательство над моим послужным списком. Над твоим тоже. Газон перед бараком был разжеван в подсохшее месиво. Водитель стоял перед выбором утопить мотокарету в грязи или перегородить дорогу, рискуя нарваться на недовольство местных жителей. В зеркале заднего вида Гарри увидел горестный надлом бровей на лице напарника. И Кицураги, переключив передачу, стал сдавать назад. — Пройдемся, — пояснил он. — Я видел пару мест для парковки неподалеку. — Замечательно, — кивнул Дюбуа. — Но, Ким, что ты думаешь насчет… Заднее левое колесо ухнуло в бездну. Гарри смолк, увидев, как крепко напарник стиснул руль. Осторожным, мягким нажатием на педаль газа Кицураги вывел мотокарету из ямы. — В общем, что ты думаешь насчет этого безобразия с делами? Да, наверное, он выбрал не лучший момент для выяснений. Но бурлившее внутри возмущение требовало выхода. — Я думаю, — негромко, почти неслышно ответил Ким, — что… Они миновали еще одну небольшую яму, так что продолжение последовало после короткой паузы: — …вы недооцениваете их значимость. Это прозвучало так спокойно и безразлично, что Дюбуа не сдержался: — Нулевая у них значимость! Это самые проходные дела, какие только можно выгрести из звонков. Часть из них даже не нам стоило отдать, хоть вот эту свалку, — Гарри потрясал раскрытым журналом, из которого торчали листы новых дел. — Жан забрал самое сладкое, и ему же достанутся все плюшки. А нам выдал полную хрень, которую даже в отчетах стыдно упоминать. Во время его пламенной тирады «Кинема» развернулась на выезде со двора и отъехала в сторону проезда между домами. Он шел в две полосы. — Помнишь массовый расстрел? Его отобрали. А серийный убийца? Давай им займемся. Он, может, и глухой, но получше будет, чем вот этот la conspiration, — Гарри даже не пытался избавиться от сарказма в тоне. Выехав на проезд, Кицураги прижал «Кинему» к бортику и остановился. — Я неправильно выразился, — Ким заглушил двигатель и перевел взгляд на зеркало заднего вида. — Вы верно оцениваете их значимость. Но вы зажрались. Тон все еще был спокойным, однако в нем проступила сталь. Выбор уличного жаргона был намеренным, он обращал на себя внимание лучше пощечины. — Вас менее недели назад вернули в отдел C, и вы уже ждете что-то серьезное. Я же вижу поручение расстрела и серийного убийцы как жест доброй воли со стороны вашего бывшего напарника. Так вы не думали? Не думал. Но ведь речь была не совсем об этом. — Я хотел сказать… — заикнулся Дюбуа, однако продолжить ему не дали. Кицураги говорил, словно бы ничего не услышал: — Согласен, эти события малозначимы в криминальной обстановке Джемрока. Но для людей, которые к нам обратились, они значимы. И раз уж их поручили, то я намерен подойти к ним с максимальной ответственностью. От вас ожидаю того же. Почему-то спокойная отповедь ощущалась столь же неуютно, как любой из выпадов Жана. Смотреть в то, что отражалось в зеркале заднего вида, Гарри не решался. Он смотрел чуть ниже, в лобовое стекло, на пустой проезд. — Я также согласен, что это не лучшее применение ваших способностей, — ого, вот это было неожиданно. Дюбуа рискнул глянуть чуть выше. — С другой стороны, это значит, что и проблем у нас не возникнет. Нельзя было назвать взгляд усталым — слишком громкое слово для неуловимых оттенков. Но серьезным он точно был. — Ведь не возникнет? Попробовал бы он сказать хоть что-то помимо утвердительного ответа! — Нет, Ким, не возникнет, — уверил Гарри. — Но ты не так меня понял. «Неужели?» — читалось за круглыми стеклами очков. — Я не пытаюсь сказать, что эти дела скучные… Хотя, вообще-то, так оно и есть, — во избежание еще одной тирады Гарри поспешно добавил: — Я говорю, что нас намеренно держат в стороне от чего-то. — Думаете, нас «топят»? — снисходительно переспросил Ким. — Поверьте, детектив, это не так. Это делается по-другому. «Откуда ты знаешь?» — почти вырвалось у Дюбуа, но он вовремя прикусил язык. Двадцать лет в отделе по делам несовершеннолетних и унизительное дело с пинбольной бандой в качестве экзамена на лейтенанта — подростковой бандой, когда тебе самому уже стучит под сорок. Вот уж кого точно не хотели продвигать по службе. — Давайте разберемся здесь, — после недолгого молчания тон Кицураги смягчился, — а потом сделаем перерыв и попробуем покопаться в серийных убийствах. Кражи подождут. Больше походило на примирительную косточку, нежели на реальный компромисс. Но с учетом, кто в двойке на самом деле был главным — точно не Дюбуа и его демоническая труппа, — пришлось смириться. — Зачитаете вводные, пока мы здесь? — невысказанное продолжение: «а не идем по улице и разглашаем детали возможного преступления всей округе». О том, что стоило зачитать вводные с листа по дороге от участка, вместо того, чтобы ворчать, Кицураги упоминать не стал. Но Гарри и так это понял и ощутил легкий укол стыда. — Ким, здесь всего три строчки, — оправдался он и показал бумагу в зеркало заднего вида. Она до сих пор источала слабый запах лука — след ночного перекуса Фишера. Он записал вызов со слов Пидье, чтобы потом решить, передать вопрос дальше или съездить самим. — Адрес, пара имен и цель вызова. — Зачитайте, — терпеливо повторил напарник. Гарри уставился в строки. — «Центральный Джемрок, Локк-стрит, дом 67, квартира 7. Звонок поступил в 4:49. Вызвала Франческа Довконт. Побои, угроза холодным оружием, угроза жизни. Приоритет средний». — Средний? — переспросил Ким. Это объясняло, почему патруль не отправился на вызов сию минуту. Но плохо сочеталось с поводами для вызова, перечисленными выше. На такое могли не просто патруль, а оперативников отправить. С чего высылать детективную двойку? — Средний, — подтвердил Дюбуа. — Видишь, больше ни слова нет. Ким озадаченно хмыкнул, но не прокомментировал. Вместо этого глянул в боковое зеркало, проверяя наличие мотокарет на дороге, и распахнул дверь. Перед ними расстилался один из тех районов Джемрока, который можно было назвать «классическим». Двух-трехэтажные деревянные бараки, потерявшие цвет ковры на тропинках и в случае особо большой удачи — работающий уличный фонарь над дверью в подъезд. Сейчас было светлое время суток, так что фонарь не требовался, но вот по ночам над такими дворами царил непроглядный мрак. Заезжать сюда после шести вечера стоило только в составе оперативной группы и с заряженным табельным. Это была бедность, злая и безнадежная. Отсюда было не спастись. Что имелось у местных жителей? Комната с накренившимися наружу стенами, в лучшем случае — квартира, из-под вечно гнилых половиц которой исходила подвальная вонь. Ни сдать, ни продать, разве что за копейки таким же беднякам-погорельцам. Редкие мотокареты хранились в возведенных посередине двора жестяных сараях, гордо именуемых «гаражами». По их крышам по-обезьяньи ловко скакали, грохоча подошвами и заплевывая бесчувственные тела алкашей внизу, стайки детей, еще не осознающих, что вокруг — их будущее, одно-единственное и навсегда. Гарри чувствовал себя в таких местах как дома. Может, потому что здесь когда-то и был его дом? Свора ребятни, гордо звавшая себя «пятнадцатой индотрибой» и возжелавшая покорить мир, стать королями Ревашоля — где еще могла зародиться такая наглая идея, как не в двухэтажных трущобах Джемрока? Они покинули мир один за другим, его молочные братья. В перестрелках и передозировках, отравленные и убитые любовью Ревашоля, от дизентерии и воспаления легких — здесь многие умирали с широкой столбнячной улыбкой на лице. Они рождались легко и умирали с такой же легкостью, тонули в жизни, будто летние мотыльки в горько-приторном домашнем вине. Было ли удивительным, что из такого места поступил вызов на домашнее насилие? Да. Насилие здесь текло по венам вместо крови. Оно никого не удивляло, не пугало и уж тем более не рождало порыв вызвать милицию. С ним разбирались своими силами. Должно было случиться что-то из ряда вон выходящее, чтобы отсюда поступил вызов. Гарри даже знал, откуда он поступил — из таксофона в одном из углов двора. Частные телефоны оставались в Джемроке редкостью, и в рамках программы «Безопасность и контроль» за тридцатые годы по городу стали устанавливать вот такие навесы с телефонами под ними. Некоторые из таких аппаратов до сих пор работали. На них, двух копов в штатском, никто не обращал внимания. Просто два мужика идут по разползшейся дорожке вдоль дома, ну а блестящая нашивка у одного из них? Для понтов, как и у многих здесь. Полицейская фуражка на панели управления в мотокарете, списанный табельный пистолет, телескопическая дубинка — символы власти, почти утратившие силу. Здесь ее измеряли в килограммах на кулак, а не в толщине удостоверений. Барак, из которого поступил вызов, отличался от остальных витражным остеклением лестничной клетки единственного подъезда — от козырька вверх уходили квадратные стекла. Кто-то успел поиграть на них в крестики-нолики, используя камни. Между грязных стекол и плотно задернутых штор в окнах теснились чахлые герани и кактусы. Они, а также разноцветные труселя пацанвы, гонявшей по двору, были единственными яркими пятнами среди метафизической плесени, витавшей всюду. Вместо травы под окнами росли окурки. Осколки оконного стекла и бутылок усеивали окрестности. Дорожку к подъезду, впрочем, кто-то старательно вымел, и по ней можно было пройти, не опасаясь пробить пятку донышком от бутылки. Двери у подъезда не было — она красовалась вместо крыши на самопальной беседке в глубине двора. Судя по блеску дверных петель, оставшихся на месте, ее регулярно возвращали и столь же регулярно выдергивали обратно на беседку. Гарри невольно усмехнулся в усы, представив эту картину. Он знал, за кем останется победа — алкашами, которые улучат момент и пустят дверь на дровишки для самогонного аппарата. Внутри подъезда было почти чисто и на удивление аппетитно пахло щами. Этот застоявшийся, но сочный аромат перекрывал все прочие, которые обоняние Гарри категорически отказалось опознавать, ссылаясь на относительно недавний завтрак. Номеров на квартирах не имелось. Но Дюбуа и так знал, куда им двигаться. Он знал нумерацию квартир в таких бараках, их типичную планировку и места для пряток на подтекающих чердаках у местных жильцов. Здесь скрывали наркотики, антиквариат, психические расстройства, нежеланных детей, разбитые сердца и шепот коммунизма из тех времен, когда в этих районах еще можно было дышать. Он был уверен, что именно за этой обитой дерматином дверью скрывается источник боли, излившейся в четыре утра на их связиста. — Франческа Довконт? — спросил Дюбуа, постучав кулаком по облезлой обивке. — РГМ, открывайте. За ними наблюдал кто-то еще — любопытный, болтливый и всезнающий. Это даже не шестое чувство было — карий глаз, плавающий в желтушном белке, отчетливо виднелся в гигантском глазке в соседней двери. Гарри постучался еще раз. — Есть кто? — окликнул он. Зародившееся нехорошее предчувствие — разве в вызове не фигурировала угроза убийством? — отступило в сторону, когда за дверью послышался грохот замков. За распахнувшейся дверью стояла невысокая, дебелая женщина в домашнем халате, изношенным до почти полной прозрачности. Через него было отлично видно, как ее кожа цвела букетом синяков, свежих и не очень. Дюбуа с легкостью мог прочитать каждый. Этот — от ладони. От кулака. От чего-то длинного и твердого — скалки? А параллельные полосы походили на следы от спинки стула… Нет, от мангальной решетки… Детектив часто видел эту многоцветную роспись на уже мертвых телах. Мужчины, особенно подвыпившие, плохо рассчитывали силу, их привычка втолковывать правоту ударами оказывалась фатальной для множества женщин Джемрока. Франческа была достаточно мощной женщиной, чтобы вынести такое насилие. Более того, она даже наслаждалась им, равно как наслаждался и мужчина, вымещая на ней свою импотенцию — половую или жизненную, без разницы. Вот в чем была прелесть таких истязаний — после них ты был королем. Бьющееся сердце, растекающиеся эндорфины и пульсация в члене. Он не оправдывал. Равно как не оправдывал убийц, юных садистов и поджигателей. Но чтобы понимать и преследовать людей, приходилось подглядывать им в головы. Это было даже хуже, чем разбираться с трупом недельной давности. Вонь исчезала после хорошего душа, а мысли — нет. Желания, взбаламученные тем, как свободно и безоглядно другие могли творить то, что хотели, тоже уходили нескоро. — Policja? — взволнованно воскликнула женщина и колыхнулась обратно в квартиру. — Wejść, wejść! Гарри переступил через порог и проигнорировал подвинутые к нему тапочки. Наклонившись за ними, женщина невольно продемонстрировала следы укусов на груди. А вот на грубых, привыкших к физическому труду руках ничего не было. На лице — простодушном и живом, — тоже, если не считать рыхлые ямки старых оспин. Единственной яркой отметиной на нем была темнота под глазами — не спала всю ночь, ожидая их. — Вы — Франческа Довконт? — уточнил Гарри. — Tak, tak. Jesteś z policji, prawda? Кажется, дама говорила исключительно на земском. Если это она звонила в участок, то становилось понятно, почему подробности о деле были такими краткими — ни патрульные, ни связист на земском не говорили. Как они поняли хоть что-то — уже вопрос. Гарри успешно понимал большую часть — Лексей тоже порой срывался на земский, особенно после выпивки. Детектив даже мог чуть-чуть выражаться на ломанном земском. Невольно заговоришь, когда четверть преступников говорит на его матерной версии. — Правда, — согласился детектив. — Лейтанант Дюбуа, лейтенант Кицураги. Показывайте, э-э-э… kto problem. Повернувшись спиной, с рябью, проходящей от каждого шага по телу, Франческа поплыла по коридору. Ее спина являла особо красочное полотно, прикрытое истертым и местами дырявым халатом — как выставочная картина, заманчиво играющая цветами под кисеей. Идти пришлось недалеко — буквально пару шагов, в пустой дверной проем, ведущий на коммунальную кухню. Вдоль стен теснились тщательно выскобленные разномастные тумбы и старинная плита на дровах. Под потолком повисли пустые бельевые веревки. Холодильной камеры на кухне не было, открытое настежь окно не спасало от витавших в воздухе запахов легкой гнили, перегара и мух. Посреди комнаты стоял длинный, составленный из нескольких, стол. За ним сидел сгорбившийся мужчина в одних трусах. Формы его туловища, как и формы женщины, ушли от благородных франко-негрийских пропорций в банальное ожирение. Конечности же больше походили на паучьи. Мужчина сидел неподвижно, сжимая бутылку без этикетки — скорее всего, домашний самогон. Казалось бы, вот он, виновник. Почетный член алкашного братства, чьи избиения переполнили чашу терпения женщины, и та вызвала полицию повязать негодяя. Но версия моментально развеялась от того, с каким искренним участием Франческа подлетела к человеку. И от того, как ужасно тот выглядел. — Люди, Люди! — нежно заквохтала женщина, обращаясь к мужчине. — Policja! Люди — Людовик, не иначе, — медленно, с хрипом и хрустом повернул голову. Вся левая сторона лица у него распухла раза в два, равно как и сломанный нос, а смотрел он только правым глазом. Помимо этого на брови и щеке — самых выступающих частях лица, по которым пришелся удар, — вздулись ожоговые пузыри. Старательно смазанные маслом, они жирно блестели. Полуоткрытый рот обнаруживал критический недостаток зубов, который, впрочем, мог случиться с мужчиной еще очень давно. Больше отметин не было. Лишь мелкие царапины на ногах, коленях, да пара синяков на предплечьях, гематомы под ногтями, характерные для чернорабочего. — Видок у тебя, товарищ. Сковородой приложили? — сочувственно поинтересовался Гарри у пострадавшего. Если следы на женском теле еще оставляли простор для толкований, то вот этого человека точно ударили с желанием прикончить. Но до конца дело не довели. — Co-о-о? — прогудел Людовик. Во взгляде, устремленном на офицеров, не было ни малейшего признака мысли. Не было понятно, видит ли он вообще хоть что-то перед собой. — Panowie, widzimy? To widzimy? — возмущенно уставилась на офицеров Франческа, бережно сжимая мужское плечо. Кицураги обошел напарника и приблизился к мужчине. Склонился поближе, изучая повреждения. Людовик повернулся с некоторой задержкой, и все так же тупо уставился на подошедшего. Картина становилась яснее. Женщина вызывала полицию, чтобы наказать того, кто ударил этого человека, кем бы он ни был — мужем, соседом, братом, — а не чтобы пожаловаться на свои горести. Да и были ли у нее вообще горести? С теми, чьи прикосновения ненавистны, не обращаются так нежно. И не звонят ради них в РГМ. — Франческа, co stało? — обратился Гарри. — Если можете, не на земском. Эм, nein mówię Ziemsku. Дюбуа не сомневался, что поймет расхожие фразы — типа «дай денег», «убивают» или «смерть полицаям», — но не был уверен, что осилит изложение произошедшего целиком на другом языке. Мужчина и вовсе не был способен дать хоть какое-то объяснение случившемуся. Пока что Франческа была единственным источником информации, и на основе ее слов они пойдут к соседям или опросят подозреваемого. А значит, придется ей говорить на понятном для них языке. Женщина хлопнула губами пару раз, задумчиво колыхнулась, собирая воедино свой явно небогатый словарный запас. Краем глаза Дюбуа следил за действиями Кицураги. Тот проверял состояние мужчины. Провел пальцем перед глазами мужчины слева направо и тихо спросил что-то вроде «Как вас зовут? Какой сейчас день?». Мужчина не реагировал, он просто смотрел перед собой, едва фокусируя взгляд на лейтенанте. Это можно было объяснить в равной степени как глубоким опьянением — в бутыли едва плескалось на дне, — так и черепно-мозговой травмой. Да и незнанием языке тоже. — Wiesz, pan polizant, — начала было Франческа, но хлопнула себя по губам и начала заново: — Мне пришло сйостра. Сёстра, tak? Сёстра тут, — женщина махнула в сторону стены. — Вчора вечор сёстра спор, и то, — другая пухлая ладонь обвиняюще указала на почти незаметную сковороду у стены, явно ту же самую, которая разбила лицо мужчины, — бах! Корявый рассказ Франческа завершила мини-пантомимой: скривила злобное лицо, размахнулась пустыми руками и от души припечатала кого-то невидимого у стола, едва не задев Кицураги. — Ой! Przepraszam, przepraszam, — забормотала женщина. Лейтенант сдержанно кивнул и отодвинулся в сторону. Закончив с осмотром потерпевшего, он достал блокнот и стал записывать. — Люди упал. Zwymiotował. No… Бвэ-э-э, — еще одной яркой пантомимой Франческа изобразила рвоту. — Потом сев, пив. Rozumie pan? — Разумьё, — кивнул Гарри. Он действительно понял — Франческа и впрямь сумела описать все кратко и ясно, хоть и вперемешку с земским. Не было оснований сомневаться в описанном — Франческа не походила на умелую актрису, сцену разыграла с искренним неумением. Ситуацию можно было даже назвать забавной. В кои-то веки мужику прилетело от бабы, а не наоборот. И прилетело хорошо, капитально. Но над этим потешалась исключительно обывательская часть Дюбуа, а полицейская флегматично отмечала, что нет разницы, какого пола труп. Им все равно необходимо провести разъяснительные работы с виновным и назначить штраф. А для начала — установить причины конфликта. Может, все обернется зеркально, и штраф будет платить уже мужчина. — Вы сказали, что между ними был спор? Люди, сестра — спор? — Tak, tak, — закивала женщина и наморщила лоб в попытке подобрать нужные слова. — Люди похвала, сёстр зла. Bardzo zła! — Что ее разозлило? — Похвала, — всплеснула руками Франческа. — Что за похвала? — Добры кухаш? — робко произнесла женщина. Толкнула мужчину в плечо. — Prawda, no? Мужчина издал недовольный, долгий звук и вяло отмахнулся. Он отвернулся и потянулся к бутылке. Гарри потерял нить изложения. Кицураги, судя по уже закрытому блокноту, и вовсе не пытался что-то понять. Языковой барьер был непреодолим. Общая картина складывалась, но Гарри все равно не отказался бы узнать больше. Оставалось надеяться, что виновница произошедшего расскажет больше.  — Я правильно понял, что, э-э-э, сёстр тут? — Тут, — обвиняющая длань указала на стену. — Сев тихо. Лизабета, ma na imię Лизабета Довконт. Не меняли фамилию, ни та, ни другая. Или меняли, но вернули обратно. Скорее первое. В бюрократической пучине Джемрока проще было совсем не трепыхаться. — Мы с ней пообщаемся, — пообещал Гарри. Он не знал, как сказать на земском, поэтому снабдил сказанное самой доверительной и успокаивающей интонацией, какой мог. Женщина поняла — она жарко закивала, яростно поджав губы. — Вы вызывали скорую помощь? — неожиданно вклинился Кицураги. Мельком глянул на напарника: — Переведите, пожалуйста. — Я? — вытаращился Дюбуа. Но быстро собрался и обратился к Франческе: — Пани, амбуланция. Люди до амбуланция, не? — Не-е-е, — пренебрежительно фыркнула женщина и неожиданно добавила на почти чистом ревашольском сленге: — Оклемаши! По-доброму улыбаясь, она потрепала своего мужчину по плечу. Тот протяжно вздохнул, обдав стоящих рядом волной перегара. — Пойдем, Ким. Спросим Лизабету. Едва выйдя в коридор, напарник с искренним любопытством поинтересовался: — Вы говорите по-земски? — Так же, как ты говоришь по-мескийски! — в тон отозвался Гарри. Возможно, Кицураги и хотел бы спросить что-то еще, но Дюбуа не мог этого определить или прочитать по лицу — он пробирался по узкому из-за вереницы шкафов у противоположной стены коридору. А Ким воздержался от дальнейших комментариев. Возможно, он тоже опасался ударить стеклянные дверцы локтем или, того хуже, обтереться об их многолетний слой грязи. Квартира носила следы перепланировки. Когда-то пятикомнатная, теперь она обладала всего двумя комнатами, вдоль которых тянулся длинный коридор с окном в конце. Места, в которых должны были располагаться другие двери, надежно перекрылись шкафами. Старый половичок скрадывал звук шагов. В соседней комнате, на которую указала Франческа, никого не обнаружилось. Все в ней говорило о том, что здесь живет пара, незнакомая с гигиеной. От прогнувшейся под ногой Дюбуа половицы шугнулись тараканы, забиваясь в щели. Один упал с потолка, стукнулся о плечо и почти скатился вниз по гладкой ткани, но зацепился лапкой о край нагрудного кармана. Он держался. Держался изо всех сил и скреб лапками в попытке не упасть обратно к собратьям, попрятавшихся под половицами. В порыве внезапного сочувствия к насекомому, Дюбуа подставил палец под брюшко. Таракан крепко схватился за край ногтя и отцепился от рубашки. Приподняв палец на уровень лица, Гарри уставился в почти неразличимые глаза насекомого. Оно не спешило уходить. Оно смотрело в ответ. — Что вы делаете, детектив? — Как думаешь, Ким, мы можем его опросить? Он кажется вполне разумным. Будь Гарри проклят, если в крохотных глазенках и любопытном шевелении усов не было больше мысли и разума, чем в пустых зыркалах мужчины на кухне. — Мы не будем включать в отчет показания насекомых. Это не значило «нет». Это означало «да пожалуйста, только потом, будьте добры, предоставьте доказательства». — Привет, мелочь, — обратился Гарри к таракану. — Я лейтенант Дюбуа и расследую недавнее происшествие на кухне. Поскольку ты производишь впечатление думающего товарища, я тебя поспрашиваю, договорились? Кто первым начал потасовку? Усики насекомого замерли. Затем он повернулся и побежал по пальцам. Цепкое покалывание лапок дергало за волосы на руке и щекотало кожу. В какой-то момент насекомое нашло свежую ранку от заусенца на большом пальце и приникло к ней, изучая. Как Гарри ни старался, он не мог понять, что сокрыто в этих передвижениях. Но отчего-то был уверен — таракан понимает. Ведь понимал же фазмид. А эти паразиты, хоть и нелюбимые людьми, славились живучестью и сообразительностью. Ходили слухи, что в Ревашоле прижился особый подвид тараканов, сбежавший из оранийских лабораторий на грузовых кораблях и постепенно вытеснивший прочих, даже огромных семенинских, благодаря интеллекту. — Давай договоримся. Если первой начала женщина — беги на ладонь. Если мужчина — оставайся на пальцах. Идет? Таракан согласно пошевелил усиками. Заскреб челюстями по крови в ранке. Это было щекотно. — Первым начал мужчина, — уверенно постановил Дюбуа. — Если мужчина к ней приставал, побегай по пальцам. Если они ругались, иди на ладонь. Насекомое оставило попытки разгрызть черный сгусток и короткими перебежками проследовало дальше. Остановилось на тыльной стороне ладони и стало щупать рукав усиками. — Великолепно, спасибо! — возликовал Гарри. — И что она сделала? — Детектив, заканчивайте этот цирк, — не выдержал Кицураги. — Давайте опросим сестру Франчески. — Но, Ким, он отвечает мне! Определившись с маршрутом, таракан уверенно вскарабкался на рукав и заперебирал лапками дальше — выше, к плечу, но отходя в стороны, разведывая складки. Гарри завороженно уставился, пытаясь расшифровать таинственные символы, которые насекомое вычерчивало своим маршрутом. Они походили на буквы. Он успел разобрать только первые три: «с», «к», «о». А потом сбоку что-то мелькнуло: одним точным движением журнала Кицураги сбил насекомое со скользкого рукава. Трепеща усиками, таракан улетел и сгинул в щели между половицами. Дюбуа уставился туда, ощущая странное чувство потери. — Между прочим, он почти договорил, что она ударила сковородой. Судя по вздоху, Кицураги тоже не отказался бы от наличия чего-нибудь тяжелого поблизости. — Ладно, давай опросим Лизабету, так и быть, — Гарри отступил из комнаты и затворил дверь. — Остальные все равно не производят впечатления общительных. — Детектив, с насекомыми нельзя общаться, — не выдержал Ким. — Они не способны к коммуникации с человеком. — Ложь! — откликнулся Гарри, шагая по коридору. — Знаешь, как я вывел тараканов у себя дома? Договорился с ними. Вторая дверь была закрыта изнутри. — Неправда, — пробормотал Кицураги. Он словно пытался убедить себя. — Вы перестали оставлять им еду. Гарри проигнорировал эти слова. Он-то знал, как все было на самом деле. — Лизабета? — окликнул детектив и постучался. — РГМ, откройте! Изнутри не раздалось ни звука. — Я знаю, вы здесь. Если вы откажетесь от показаний, то у меня имеются все основания, чтобы назначить вам штраф в… — Гарри оглянулся на напарника. Тот молча показал два пальца. — …в двести реалов. Ну что, назначаем? Из-за двери донеслось негромкое ругательство на земском. — Сейчас открою! — и сразу же щелкнул язычок замка. Дверь распахнулась. За ней стояла такая же невысокая, неуловимо похожая на Франческу женщина, но моложе, а тело под опрятной одеждой было стройным и подтянутым. Лизабета выглядела настоящей леди из южного или восточного Ревашоля. За короткой стрижкой следили, равно как и за изящными овалами ногтей, гладкой кожей лица и рук. — Я не виновата, — мгновенно выпалила Лизабета с едва уловимым земским акцентом. Ее взгляд перебегал с одного офицера на другого и обратно, вопрошая. — Это уже нам решать. Лейтенант Дюбуа, лейтенант Кицураги, будем знакомы. Нервно ежась, женщина отошла вглубь комнаты, пропуская офицеров. Здесь было чисто. Во всех смыслах чисто. Окно сияло прозрачностью, на полу не было ни пылинки. И даже от мебели — только железная кровать с провисшими до пола пружинами. Поверх них лежали длинная фанера и матрас с застиранным бельем. Одежда висела на гвоздиках, торчащих из стен. Рядом с кроватью приютился дорожный чемодан, на котором лежала заложенная в конце книга и стоял пустой стакан. Едва незаметно пахло хлоркой и духами. — Извините, у меня негде присесть, — Лизабета, несмотря на робкий, напуганный вид, решительно перегородила путь к кровати. — Что вам нужно? Вас вызвали на шум соседи? У них что-то случилось? Гарри разглядывал одежду на стенах. Она была куда более дорогой и стильной, чем гардероб средней жительницы в этом районе. Возникшее было предположение ушло при виде полупрозрачного пакета с нижним бельем — он скромно прятался под блузками, но увиденного хватило, чтобы оценить вкус владелицы как целомудренный. — Офицеры? — нерешительно окликнула Лизабета. Она проследила за взглядом Дюбуа, и на ее лице отразилась растерянность. «Да что там интересного, это же просто одежда», говорили ее брови. Одежда могла рассказать о человеке если не все, то очень и очень многое. Взять хотя бы ее обувь, аккуратно расставленную у изножья кровати: пара танцевальных туфель, строгие офисные, симпатичные домашние тапочки и ни одних галош… — Покажите ладони, — попросил Гарри, поворачиваясь к женщине. Та удивленно вздернула брови — живой мимикой она очень походила на сестру, — и подняла руки навстречу, словно бы отгораживаясь. На нежной, гладкой коже указательного пальца правой руки вздувались мелкие мозоли. Они уже уплотнялись. На внешнем крае ладони виднелись не до конца смытые следы чернил. Юная женщина попытала счастья с замужеством в Восточном Ревашоле, но не вытянула, а красота уже отцветала. И, пока не поздно, она съехала к сестре, нашла работу писарем — а может, телефонисткой или секретарем, — чтобы продержаться. Наверное, Лизабета уехала из Джемрока слишком молодой, чтобы понимать: такие работа и жилье не на время, они навсегда. Но Гарри не собирался ее поучать, он был намерен предотвратить убийство. За плечом прошелестел раскрытый блокнот. — Что именно сказал Людовик, после чего вы заехали ему по лицу сковородой? — потеряв интерес к рукам Лизабеты, Дюбуа заглянул в лицо. На «Что произошло?» она напустила бы дыма, наставила зеркал. Вопрос в лоб обнажил суть и воспроизвел на лице настоящий натюрморт — испуг, смущение, стыд. Она сожалела о произошедшем и одновременно ни капли не жалела. И слишком растерялась, чтобы врать. — Он… сказал, что я отлично готовлю… Гарри был готов закатить глаза, — у некоторых женщин в отношении комплиментов доходило до смешного, — но Лизабета набрала побольше воздуха в грудь и выпалила: — Он сказал это и ударил Франческу! Потому что она, вишь, готовит плохо. Я сказала ему, что так нельзя, а он начал кричать на меня в ответ. Я испугалась, что он и меня прибьет. Схватила, что первое под руку попало. А теперь прячусь, потому что боюсь. Лучше идите и разбирайтесь с этим… мужланом! Ее взгляд яростно горел. В душе откликнулась созвучная волна. Он причинял боль. Он должен быть наказан. Но главнее справедливости здесь был закон. Они не вигиланты, они полицейские. — Мэм, не переживайте, он к вам больше близко не подойдет, — разве что в полном комплекте франко-негрийских доспехов, но это Гарри уточнять не стал. — Состояние у него не лучшее. Если этот мужчина скончается в ближайшие пару суток, виноваты будете вы. Так что на вашем месте я бы уговорил Франческу отвезти его в больницу, а не пытался добить. — Да лучше б он сдох, — с прежней злостью бросила Лизабета. В ее глазах и жесте — завела пряди за овал лица, обнажив натертости на ушных раковинах, — крылась уверенность в святой миссии защитить сестру от издевательств. Вот только Франческа не нуждалась в защите, и это следовало донести сейчас, пока не случилось ничего непоправимого. — Хорошо, будет одним мужланом меньше, — покладисто согласился Гарри. — Вы окажетесь в «Ангельской обители» на десяток лет. Но знаете, что увидите, когда освободитесь? Ваша сестра нашла такого же мужчину и ходит в синяках. Если вы не заметили, она не против. Более того, ей это нравится! Затаенный ужас, мелькнувший на открытом лице женщины при упоминании женской тюрьмы, сменился омерзением: — Да как вы смеете! Как такое… такое! — может нравиться? Судя по брезгливо вздернутой верхней губе, она и впрямь не понимала. В ее мысленном королевстве самым приятным ощущением было нежное прикосновение. Гарри не выдержал и рассмеялся: — Вы правда… Нет, Ким ты слышал? Он повернул голову, чтобы удостовериться — напарник тоже вежливо посмеивается над такой наивностью. Вместо этого Гарри обнаружил, что Кицураги смотрит на него очень спокойно и внимательно. — Почему вы так думаете? Рядом с ним стоял профессионал, а не друг и тем более любовник. Лейтенанта не интересовало, до какой степени глупа эта женщина, и смеяться вместе над этим он не собирался. Его интересовало, кто именно виноват в произошедшем — и детектива тоже должно интересовать именно это, а не копание в грязном белье. Это читалось в ровном, недрогнувшем отблеске на линзах очков. Дюбуа прокашлялся и стряхнул с лица ироническую ухмылку, заменил деловитым выражением. Тем, что должно было убедить стоящих рядом — он не хихикающий садист, а наблюдательный психолог. Одно и то же? — Ушибы только на теле. На руках и голове их нет. Она не защищалась от ударов, — расшифровал детектив женщине, непонимающе сузившей глаза. — Следы укусов на груди тоже вряд ли появились без согласия. Лизабета, перестаньте качать головой и представьте себя на месте сестры. Вас кусают за грудь. Что вы сделаете? — Ударю, — кто б сомневался. — Чего ваша сестра не делала. Иначе синяков у мужчины было бы больше. За плечом по бумаге зашуршала ручка. Его объяснение сочли удовлетворительным. Гарри незаметно выдохнул. Тем временем картина произошедшего сложилась почти целиком. Семейный вечер на кухне. Простенькое варево в тарелках, наготовленное Франческой — тушеная капуста или картошка в мундире. Но Лизабета еще не отвыкла от вкусной кухни. Она месила тесто для блинов, фарш с хлебом на котлеты или стругала очищенный картофель для жарки. На плите грелась сковорода. Мужчина, уставший после работы, мутным, слегка завистливым взглядом наблюдал за движениями ухоженных рук. Лизабета ощущала его взгляд, а потому была напряжена. Раздалась похвала. А затем… — Вернемся к тому, что случилось на кухне. Как именно Людовик ударил вашу сестру? Последнее, что следовало выяснить. Лизабета уже подтвердила штраф, осталось оценить его размер. — Сильно, — она потупилась. — Куда именно? — Пониже спины. …а затем ладонь шлепнула по содрогающейся заднице. Привычное движение, дежурная шутка, которая переросла в перебранку между нервной женщиной и уставшим мужчиной, неожиданно для обоих. Точку поставила раскаленная сковорода. Крик боли, крик ужаса. Лизабета бежала с кухни. Франческа — на улицу, к телефону. Соседи приникли к дверным глазкам и тонким стенам. Фишер, жуя и торопясь, черкнул несколько общих фраз. Засверкали диски «Кинемы». — Он и по-другому бьет, вы видели, — с тихим отчаянием добавила женщина, поднимая взгляд. — Я знаю, он убьет ее. В зелено-карих глазах лучилось кристальное, неумирающее воспоминание. «Я знаю, он убьет ее» — как кто-то другой кого-то, дорогого ей. Подругу? Мать? Поэтому реакция была столь бурной. Поэтому она была готова стать виновной, лишь бы не смотреть снова, как медленно, по одной отметине в день, забивают сестру. Возможно, это было правдой, и Франческу, как и примерно еще одну сотую женщин Джемрока, ждала гибель от распускающего руки партнера. Соскользнувшая в сторону рука, лопнувшая селезенка. Попытка отлежаться от привычной боли, которая перерастает в глубокий, вечный сон. Они не могли спасти всех. Иногда не успевали, иногда не имели права. Когда-то просто не замечали — не все случаи насильственной смерти попадали к РГМ. Порой они сразу опускались в могилы, палитры тел, окутанные белоснежным. Но здесь был счастливый случай, где тараканы в головах обоих сошлись в гармоничном танце. И единственным, кто мешал полюбовному насилию, не угрожающему жизни, была нервная и глупая женщина, смотрящая это кино с середины. — Знаете, я видел более запущенные случаи. Не убьет, — скорее всего. Если не сойдутся все вероятности. — В любом случае, об этом нам должна сообщить сама Франческа, тогда у нас будет право что-то делать. А вам советовал бы съехать, если вы не в состоянии на это смотреть. Плечи Лизабеты опустились, а глаза померкли. Гарри хлопнул по карману брюк и выудил журнал. Пролистал, отыскивая желтые отрывные листы. — Если вам больше нечего сказать в свое оправдание, — начал было он, держась за край листа с печатным заголовком «штраф за нарушение общественного порядка», но за плечом со звуком, похожим на выстрел, захлопнулся блокнот. — Детектив, — окликнул Ким, — давайте обсудим этот вопрос. Конечно, не стоило принимать решения в одиночку. Без возражений Дюбуа вышел из комнаты вслед за напарником и прикрыл за собой дверь. Пасмурный свет сочился сквозь мутные стекла, очерчивал силуэт напарника и ложился под ноги зыбкими тенями. Кицураги бросил мимолетный взгляд на дверь. Морщина между бровями стала глубже, выдавая попытку как можно яснее сформулировать проблему. Спустя короткую паузу Ким спросил, понизив голос: — Вы точно уверены, что за отсутствием сопротивления Франчески стоит именно ее… симпатия к происходящему? — слова, больше подходящие научной статье, а не сумрачному коридору, где в воздухе висел запах гнилой половой тряпки. — Ее могли запугать или она просто смирилась. Конечно, будто Гарри не знал о такой вероятности. Но отмел в момент, когда Франческа подлетела к мужчине. — Ким, ты не видел, как она смотрит на своего Люди? — тоже полушепотом спросил детектив. — Она его не боится, она его обожает. В лице напарник не изменился, но отчего-то Гарри чувствовал — недоволен. И непонятно, чем именно. Дюбуа испытал слабое раздражение. Он предпочитал понимать. — Надеюсь, вы согласны, что ситуация ненормальная. — Получше, чем у многих, — пожал плечами детектив. Но напрямую не согласился. Ему ли утверждать о нормальности. Все еще недрогнувшее лицо, все еще отчетливая аура недовольства, витающая вокруг. Но Ким сменил тему: — У меня есть контакты некоторых организаций, которые помогают в таких вопросах. Я собираюсь поделиться ими с Франческой. Вы поможете перевести? — Трата времени. Если бы хотела, сама бы все нашла… Уже договаривая, он вдруг ощутил короткий прилив тепла в груди и запнулся от неожиданности. Ким не пожимал плечами и не говорил происходящему c’est la vie. Он пытался разобраться, если это было в его силах. Может, стоило оставить уродливое равновесие, не вынимать сросшиеся с телом осколки. Не спасать. Но он пытался. И это была одна из черт, за которые Гарри его любил. — Помогу, конечно, — быстро добавил Дюбуа. — И давай договоримся, что делать с Лизабетой? Я собирался оштрафовать. — Штрафуйте, — без колебаний согласился Кицураги. — И пригрозите еще раз. Вы хорошо с этим справляетесь. С чем Гарри не справился, так это с самодовольной ухмылкой от внезапного комплимента. Они снова зашли к Лизабете. В комнате мало что изменилось за время коротких переговоров — чуть разгорелся утренний свет, да женщина теперь сидела на кровати, склонив голову набок и разглядывая половицы. — Мэм, — перфорированные края листов разошлись с треском и вибрацией в кончиках пальцев, — вы обвиняетесь в нарушении общественного порядка и обязаны выплатить штраф. Принимая во внимание все сопутствующие обстоятельства, размером… Он помедлил, высчитывая. Слишком большой — никогда не выплатит. Лучше меньше. — Мне некуда съезжать, — неожиданно произнесла Лизабета, не поднимая головы. Она отвечала на слова, которые он бросил перед тем, как уйти из комнаты. Сердце кольнуло. У нее не было ничего, кроме повернутой сестры, горстки одежды и этой комнаты, возможно, оставшейся в наследство. Куда идти, чтобы не видеть? На улицу? Гарри едва не сбился с мысли, но взял себя в руки и закончил мысль, твердо выводя: — Шестьдесят реалов. Женщина приняла протянутый бланк, едва взглянув. Сунула руку под матрас и выгребла оттуда, не глядя, несколько хрустящих бумажек. Пересчитала, часть сунула обратно. — Подавись, мусор, — ровно произнесла она, протягивая купюры. Гарри пропустил мимо ушей. Он не тот, кто должен двинуть ей за такие посылы в нос. Пусть это сделает кто-нибудь, не связанный отделом внутренней безопасности. И облаченный во франко-негрийские доспехи. — Дружеский совет, — продолжил Дюбуа, сунув бумажки в журнал, журнал — обратно в карман брюк, — не пытайтесь попасть в тюрьму, только жизнь испортите. Не верите — пообщайтесь с теми, кто там уже побывал. Лизабета едко скривила губы и промолчала. Нет, угрозы вряд ли помогут. Напротив, взвинтят сильнее. Она ему не нравилась. Но все же он сочувствовал. Ей действительно некуда было идти. Те, кого она любила или пыталась любить, оставили ее. Она разжала пальцы и падала, теряя надежду и даже не пытаясь найти выход, вместо этого срываясь на ближних. — Знаете, у нас есть вакансия, — почти неожиданно для себя добавил Гарри. — Телефониста. Вы же телефонисткой работаете? Затылка коснулся недоуменный взгляд. Лизабета настороженно уставилась в ответ, перестав тоскливо рассматривать половицы. — Откуда вы знаете? — По ушам видно, — не стал вдаваться в подробности Дюбуа. — График сутки через двое. Сможете совмещать, будете зарабатывать больше, поменяете комнату или снимете что-нибудь. На штрафном бланке телефон, звоните, если надумаете. Она сощурилась, ничего не ответила. Он ей тоже не нравился — вся эта наглость и прямолинейность, словно бы знал все на свете лучше других. Но… Кивнув на прощание, Гарри вышел из комнаты. Нет, он не подвизался искать кадры в участок. Просто улучшил отношение к себе, а заодно дал контраст — вот способ умереть пораньше, а вот способ выбраться. Так глупая женщина, возможно, прислушается к совету. Им не нужны лишние трупы. — Отличная работа, — раздался голос Кима. Он шел следом. — А то. Они не стали заходить на кухню. Гарри заглянул и поманил Франческу к себе. — Chwileczkę, — отозвалась женщина. Она заворачивала колотый лед в полотенце. Водрузила мешочек на голову так и не поменявшего позу мужчины. Нежно потеребив по плечу напоследок, вышла в коридор и вопросительно взглянула на офицеров. — Co z nią… — но сразу поправилась: — Что сёстр? Что она? — Мы ее оштрафовали. Штраф, — четко выговорил Дюбуа. Это слово, как правило, знали все. Для надежности продемонстировал уж точно известный знак — потер пальцы друг о друга. — И пригрозили, — сдвинул брови и показал кулак потолку. — А-а-а, — Франческа одобрительно закивала: — Dobrze! Dobrze! — И мой напарник собирается кое-что сказать, — мужчина извернулся и вытолкнул вперед себя Кицураги. Звякнул задетый спиной шкаф. — Я не, — попытался двинуться обратно Ким, но путь был заблокирован. У него не осталось выбора, кроме как повернуться лицом к удивленно взирающей на перемещения женщине. — Секунду. Кицураги поспешно нацарапал три номера на чистом листе блокнота и, оторвав его, вручил женщине. — Позвоните, — бросил взгляд за плечо. — Франческа, — позвал Дюбуа и сделал характерный жест — словно бы крутил пальцем телефонный диск, а потом поднял растопыренные пальцы-трубку к уху. — Rozumiem, — снова закивала женщина и вежливо, тепло улыбнулась в ответ лейтенанту. — Спашибо! С кухни раздался глухой стук — полотенце со льдом шлепнулось на пол. Следом послышалось недовольное мычание. Всплеснув руками, но не выпуская бумагу с номерами, Франческа упорхнула обратно на кухню. — Я считаю, мы здесь закончили. Дюбуа не видел лица, с которым Кицураги это произнес, но ему и не нужно было. Усталость — не физическая, скорее, моральная, — исходила от повисших вдоль тела рук. Гарри молча хлопнул напарника по плечу и подтолкнул к двери. На улице было свежо. Сквозь тонкую, полупрозрачную пелену облаков проглядывал бледный кружок солнца. Пацанва во дворе играла в вышибалы, и мяч то звонко бил в гулкую стену гаража, то выкатывался на дорогу. — Не любишь ты такие дела, — произнес Гарри, идя рядом по узкой, заложенной коврами тропинке, уходящей за угол дома. Это был не вопрос. И не констатация факта. Утверждение, подходящее для легкой беседы ни о чем. Давай поделимся парой забавных случаев, посмеемся и развеемся — вот о чем на самом деле шла речь. — Нет, — ответил Ким и на корню загубил продолжение разговора краткостью. Дюбуа покорно смолк и стал смотреть под ноги. Под коврами — в чужом молчании, — стелилась неизведанность, и в ней могли скрываться драконы. Для него дело не стало чем-то ужасным. Скорее трагикомедией с оттенком фарса. Он не помнил, что видел раньше, но в патруле попадались более страшные сцены. «Случайно» заколотые мужья, придушенные дети, затейливо расчлененные женские тела — вот там была драма, там тело сотрясали трепет и холодная дрожь. А здесь? Лишь глупость. Потерянная, глупая женщина. Гарри избавился от каких-либо переживаний еще до того, как уселся в салон «Кинемы». — Ну что? — поинтересовался он. — Куда дальше? Кицураги молчал. Возможно, следовало напомнить варианты? Извернувшись, детектив выудил журнал из кармана и пролистал дела. — Хищение, заговор, мошенничество… — Обед, — решительно постановил Кицураги. — Что? — поднял голову Дюбуа. Было слишком рано для обеда. У него едва ли начинало бурчать в животе. Детектив попытался поймать взгляд Кицураги в зеркале заднего вида, но не смог. Лейтенант как раз снимал очки. — Я обещал вам серийного убийцу, — напомнил напарник, доставая из бардачка чехол с тряпочкой. — Сядем удобнее и поговорим про него. Предложение было соблазнительным. Но у Гарри еще имелось достаточно сил, чтобы следовать чувству полицейского долга, а не увиливать от него. — Спасибо, конечно, но мы успеем еще что-нибудь захватить! Вот, смотри, заговор. Готов поспорить, обычный параноик. Выслушаем и откажем в возбуждении дела, всего-то. Кицураги протирал стекла и не отвечал. Он не хотел срываться на другие дела. Он нуждался в перерыве. — Тебя настолько вымотало это домашнее насилие? — решил сменить тактику Гарри. Он склонился вперед. — Почему, что не так? Обсудить, поговорить, привести в себя. Один из классических приемов, который они использовали, когда видели, что напарник явно выбит из колеи. Такое случалось и с лучшими. Кого-то трясло от дел, в которых страдали дети, кто-то терпеть не мог мошенников и аферистов. У каждого имелась больная точка. Никто из них не был железным. Даже психопат-Архетип. — Мы можем обсудить это позже? — Ким тщательно, очень тщательно протирал стекла. — Нет уж, давай сейчас, — Дюбуа взялся за скрипнувшую кожу водительского сиденья. — Я не хочу сидеть и смотреть, как у тебя из ушей дым валит. Одной рукой Кицураги убрал тряпочку обратно в чехол, а второй водрузил очки обратно на переносицу и поправил дужки. Он ведь тоже знал обо всех психологических уловках. Не мог не знать. А как он к ним относился? Скорее всего, как к жалости, которую терпеть не мог. Не стоило начинать. Но Дюбуа опоздал отмахнуться и сделать вид, будто ничего не говорил. — Меня обеспокоило не это дело, — Ким хлопнул бардачком, — а твое отношение. — Пружинка бардачка заела. Напарник прервал объяснение и сделал дополнительное усилие, чтобы замок щелкнул как надо. Обычно Дюбуа приветствовал обращение на «ты», но прямо сейчас оно прозвучало зловеще. Детектив поспешно прикинул — нет, он вроде бы вел себя достаточно профессионально на протяжении всего визита. — Мое отношение к насекомым? Неуклюжая попытка пошутить и развеять озон в воздухе прошла мимо. Ким повернул голову, игнорируя зеркало, смотря не прямо в лицо, но вбок, поверх плеча. — К физическому насилию в отношениях. Твой энтузиазм на его счет был… ненормальным. Вот оно, то самое недовольство. Только высказанное вслух. Наконец-то! Очевидно, Киму показалось, будто бы Дюбуа поощрял чужое страдание. Он наверняка видел это так же, как Лизабета — мужлан потрясает кулаком и утверждает, что бабу можно и нужно бить, для профилактики в том числе. Видение следовало изничтожить, потому что оно было в корне неверным. Но для начала: — Ненормальным? — переспросил мужчина. — Именно. О, Светочи и чудо семи солнц! Ну и слово! Не слово, а жизнеописание, и уж ему-то об этом говорить. Дюбуа не удержался: — А у нас с тобой, Ким, все нормально и правильно. Образцово. Кицураги сдвинул брови, но помедлил с ответом, и Гарри незамедлительно перешел в наступление. — Я скажу тебе, откуда энтузиазм. Я рад за нее! Эта женщина нашла себе именно того мужчину, который был нужен. Ей повезло. Чтобы все сложилось именно так, должно было произойти маленькое чудо. Мужчина, которому нравится бить, и женщина, которой нравится, что ее бьют? Часто ты такое видел? Он искренне верил в то, что говорил. Ни капли лжи. — И не надо говорить, что ее запугали. Франческа не побоялась вызвать нас на родную сестру, которая при ней же ударила сковородой мужчину, с которым живет в одной квартире, у которой могли остаться связи в высшем обществе Ревашоля. Если Людовик сделает что-то против ее воли, она сама отправит его на больничную койку. Она там главная, не он. Не стоило обманываться рыхлой внешностью. Крупные люди, может, и не способны к долгим забегам, но масса есть масса. Она делает удар тяжелее. И даже в руках сравнительно хрупкой Лизабеты кухонная утварь способна на многое, а в объемных, полных силы руках Франчески? — Короче говоря, Ким, — неосознанно, он крепко сжал пальцами колени, намереваясь поставить точку в разговоре. — Франческе ничья защита не нужна. Твоя тоже. А «ненормальный» мой энтузиазм оставь при мне, договорились? Он ожидал любой реакции. И повисшей тишины в том числе. Но вот длилась она неприлично долго. Взгляд напарника ничего не выражал, из него ушло даже то недовольство на грани со злостью. — Договорились? — повторил Дюбуа. — То есть, — ожил Кицураги, — вы говорите, что понимаете Франческу? Этого не ожидал. Отступление обратно на «вы» — как бег с поля едва начатого боя. Но почему, что он такого сказал? — Да, понимаю. И? — А ее… сожителя? Возникло ощущение, что они одновременно ведут два разговора. Ким говорил о чем-то другом. Спрашивал о чем-то другом. В то время как Дюбуа ответил не по теме и сбил с толку. — Ну, типа того. Что там с моим энтузиазмом по поводу насилия в этой паре? — попытался он вернуть разговор на прежние рельсы. — Еще вопросы? Уже проговаривая, вдруг понял. Про Франческу с Людовиком речи не шло. Он сам завернул на их счет, додумал, что вопрос касался его мнения о чужих отношениях. Но вопрос был — что он, лично он, Гарри Дюбуа, думает насчет этой боли, почему так защищает ее, насколько причастен и готов ли воспроизвести, если вдруг захочется. А его угораздило ответить, что понимает женщину, которая нашла счастье в этом нормальном мире, и рад за нее. Сказал прежде, чем подумал. Небольшой переизбыток искренности, который мог рассказать о его вкусах чуть больше, чем хотелось бы. Например, что он, вообще-то, втайне был бы не прочь оказаться на ее месте. Не то чтобы в точности, но... В застывший мозг поступил сигнал от легких. «Надо бы вдохнуть», — недовольно донесли они. — Нет, — с небольшим запозданием ответил Ким. — Мне все понятно. Прямо-таки все? А может, половина? Или лучше треть? Пожалуйста, пусть он ошибается и на самом деле понимает лишь четверть. — Извините, что усомнился в вашей мотивации, — напарник отвернулся обратно за руль и звякнул ключами. — Я не до конца понимал происходящее. Спасибо за разъяснение. Кажется, его поняли неправильно, так, как он задумывал изначально, и это было хорошо. Ким мирился с ненормальным поведением, но это не значило, что он столь же спокойно воспримет и ненормальный секс. Специалистом по интимной жизни Гарри не был, однако слышал и знал, что привнесение личных тараканов в постель рушит больше отношений, чем укрепляет. Можно, наверное, было добавить еще пару фраз о том, что попытка привязать другого человека к себе насилием обречена на — оглушительный, катастрофический, фатальный, пройденный на личном опыте — провал. Исключительно чтобы запутать следы и со скользкой темы слезть на безопасную, где все готовы кивать друг другу. Но Гарри отлично помнил — чем старательнее утверждаешь, что это не ты вчера обоссал колесо у «Купри», тем сильнее в этом убежден лысый собеседник, и тем дальше всем растрещит рыжий. И уж тем менее в это поверит Ким. Проще промолчать и притвориться, что все друг друга поняли. Так что он наконец вдохнул — легкие ожгло кислородом, — и кивнул: — Всегда пожалуйста. Так куда мы поедем? — На обед, — откликнулся Кицураги и сразу повернул ключ в замке зажигания. Наверное, чтобы взвывший мотор «Кинемы» заглушил любые возражения и мысли.