can you feel the difference?

      В толковании Сукуны, есть два вида любви: которую понимает только он, и та, которую понимают остальные, а не он.       Не помнит, чтобы кого-то по-настоящему горячо любил: ни родители, ни друзья, ни спутники по жизни, ни даже собственный брат. Итадори для него то, что подкинули в подарок с рождением: импульсивный младший брат со своим миром в голове, гора вспыльчивости, свои моральные какие-то приколы в семнадцать, которые он или не поймет, или даже не захочет понимать. Сукуна не любит Юдзи нутром. А чтобы не любить, причины ему не важны.       Ненавидеть можно и просто так.       Юдзи тоже не любит Сукуну, и второй это прекрасно знает. Нелюбовь не делает им двоим больно, не вызывает слез, но это мешает их совместной жизни и общению, а быт становится грузом, — любые вопросы сразу хочется засунуть обратно в глотку и не доставать. Итадори, по началу, как только переехал, еще пытался настроить контакт, как младшенький, но старший сам строил вокруг себя стены с колючей проволокой и всячески шугал: оккультизм, пропажи из дому, больно много философии в разговорах. Юдзи хватило ровно полгода, чтобы понять, что с Сукуной надо заводить только разговоры по делу, и что он — самый тяжелый брат.       Хотя бы спасибо, что до конца не отвернулся и пустил под крышу.       Юдзи знает, черт подери, прекрасно знает, что они различны по всем фронтам. Начиная от экспрессии и заканчивая вредными привычками: Сукуна курит как старый дед, ругается матом как ебаный сапожник, грызет крашеные ногти, не убирает за собой посуду. Зарабатывает откуда-то неплохие деньги на жизнь двоим — дополнительная ответственность, — не рассказывает ничего про личную жизнь и априори ненавидит вежливость, чувство такта, аристократические повадки. Итадори предпочел бы сутками сидеть в своей комнате и втыкать в телефон, нежели говорить с ним от силы пять минут, даже если это разговор по дому.       Максимум заботы с их стороны — это вопросы, что купить в магазине.       Сукуна, человек, который не боится смерти и верит в реинкарнацию, не признается даже под дулом пистолета, что его пугает только озлобленный Юдзи.       Фушигуро он проводил молча, еле сдерживаясь, чтобы не прописать ему подзатыльник, если не считать неприличный жест, на который заржал. На его бы месте, Сукуна бы окунул пальчик в антисептик на всякий случай, но его батарейки уже не хватает ровным счетом ни на что, — неистово рубит в сон. А еще его организм нуждается в дозе никотина, аж виски вздулись. Курево, пока что, выигрывает.       Плюет на все, идет на кухню, садится у стены, наконец-то, закуривая. На подоконнике сидит озлобленный брат, смотрит вдаль. Нуль внимания. Так и продолжил смотреть на утреннюю тихую улицу, на соседей, скрывая глаза под нужным углом, чтобы солнце не пекло. Солнце еще не успело попасть им в окно из-за положения дома, но, если солнце хоть немного попадет Юдзи на глаза — он достигнет своей точки кипения.       По кухне прошелся отчетливый звук тления сигареты, и Итадори запустил пальцы в волосы, компенсирует нарастающий так гнев. Все под контролем.       Он ненавидит Сукуну. Какой именно ненавистью — еще не определился, но той, где не хочется разговаривать с человеком.       Не знает, как его эгоизм уживается с ним в этом доме.       Таких прекрасных братских взаимоотношений не пожелает никому. Яркий пример для него хороших отношений, где друг друга не хотят убить, это Мегуми со своей сестрой. О ней наслышан, но не особо, потому что эта тема поднимается раз в сто лет. Фушигуро называет ее по-простому «девкой слишком доброй, но слишком снисходительной к мудакам». Само собой, если сестра и прощает этих мудаков, то Мегуми — нет.       Цумики он любит. Даже если она не родная сестра.       А Юдзи Сукуну не любит, даже если он — родной.       — Слышишь.       Итадори не против сейчас залить уши свинцом.       — Поговорить надо и меня твои отмазы не ебут вообще.       Юдзи устало спускает ногу с подоконника. Интересно: валидол еще остался?       — Мне не о чем с тобой говорить.       — Да ну?       — И я не хочу обсуждать это с тобой. Ты вообще не должен был этого увидеть.       Сукуна не стерпел смешок, делая затяжку. Само собой, сейчас искушение адское признаться, что на этой кухне он единственный, перед кем Мегуми стоял полностью голый. Пока что игра в одни ворота. Тем более, он сейчас очень сонный, чтобы повышать голос или морально избивать брата, — в этом сейчас ему ебать как повезло.       Итадори обернулся: Сукуна лениво курит полубоком, облокотившись спиной на стену, сбрасывает пепел в пепельницу. Такого, как Сукуна, может измотать только недостаток сна, нежели суточные загулы, неясная работа, жесткий секс или еще как предпочитает прожигать жизнь. На талии слабо завязан пояс кимоно, глаза полуприкрыты, в голосе — язва.       Наверное, Сукуна получает спокойствие не от никотина, а от процесса курения.       — Мне как бы все равно на это, если что, — между строк, добавил Сукуна. — Я всегда считал, что ты по бабам, но спасибо, что развеял мои заблуждения. Удивительные вещи иногда случаются.       Юдзи стискивает зубы от злости, раздувает ноздри, смотря на наглого брата, и ищет любой триггер, чтобы сорваться.       — Но и ебать мозги мне упреками, что я спалил тебя, не стоит. Уговор?       — Ты не должен был этого увидеть. — с нажимом.       — Ну пиздец теперь. А я, наверное, вчера родился? Прям впервые блядь увидел, как люди сосутся, — прыснул, уронил пепел на стол. — Ты то ли жалкий, то ли недоросток. Не могу понять, а может, вообще все вместе. Немыслимо. Я не могу подобрать адекватные слова, а я и не хочу их подбирать, но ты, шкет, вообще ничем от него не разнишься.       О чем он говорит?       — А ты когда успел в друзья к нему заделаться? Успел про себя рассказать? Когда только? — злится. — Когда я попросил его пустить в дождь?       — Ну… можно и так сказать, — недобро ухмыляется. — Хотя… ответь мне: ты-то сам к нему чувствуешь что-то?       — Я тебе уже сказал, что ничего тебе не расскажу.       — А ты не рассказывай, а отвечай на вопрос, — кривится в ухмылке. — Давай, представь: ты меня любишь, я тебя люблю, у нас идиллия, два дружных брата и я, который тебя никогда не отдаст в обиду. Ох, заметь, ведь так и есть: в обиду не дам, зато обижу сам!       Он не даст в обиду неопытному парнишке.       Итадори вновь отвернулся к окну, делает глубокий вдох, переводит дух, чтобы угомонить ярость из-за Сукуны, который будто специально делает все, чтобы вывести на эмоции. Мегуми… почему теперь его имя звучит иначе? На язык ложится иначе? По-другому… совсем не так, как весь год, а с сильной долей привязанности, нежности, заботы. О боже… он никогда еще не решался целоваться с лучшим другом. Или… после такого не друзья?       Ясно одно: привязанность собачья. И если Фушигуро отвернется или отвергнет после этого — это будет самый сильный удар под дых, и неизвестно, сдержит удар или примет, как должное.       Как же во взрослой жизни тяжко.       — Я ничего еще не знаю. Я не думал об этом…       Сукуна вновь хмыкает, ведь не удивлен, — карты никогда не станут врать, если они работают на хозяина.       — Все сложно. Мне надо обдумать все и расставить по полкам.       Юдзи не понял, когда подумал, что можно сейчас поговорить по душам с братом. Сукуну ответ не устроил, но сил выбивать правду нет, и еще сильнее разводит ноги, сильнее курит, сильнее хочет спать. По логике, Фушигуро не врал: Юдзи очень стеснительный, достаточно скован, в чувствах слабо шарит и предпочитает о таком вообще не разговаривать. На самом ли деле он так страшится влюбленности Фушигуро — секрет, который надо раскрыть. Но не сейчас… когда-нибудь позже, после крепкого сна.       По крайней мере видно: пацан не так сильно влюблен, как влюблен в него Мегуми. А если их сравнивать в сомнительной градации, то Мегуми явно будет смелее. Смотря как и где, если не брать во внимание полный рот воды и сублимацию влюбленности в сексе.       Но Сукуна вообще не хочет притворяться, что не трахал парня; не хочет притворяться, что не сблизился с ним настолько, что чуть ли не под кожу залез. Взял и манипулировал, как марионеткой, лучшим другом брата. Стоило привести на порог дома — и жертва сама пришла в логово зверя. Все это — отличные рычажки манипулирования, прекрасно осознает, когда надо жать. Но что же будет за удовольствие играть в открытую и палить тузы? Сукуна в карточных играх по-особенному хорош, а если дела касаются помощи в разрушении — превращается в ебаного ученого.       И смотреть на Итадори, зная, что в него влюблен его лучший друг, который жаждет от него большего, не сравнить ни с каким щенячьим восторгом. Мальчишка слаб, но актуально ли это теперь, увидев их поцелуй? Не заметил, кто начал первым, но подозревает, что у Мегуми отрасли яйца.       Сукуна сделал Юдзи одолжение, заполучив Фушигуро первым. Ну, во-первых, теперь у Фушигуро до конца жизни Сукуна будет первым опытом, хочет того или нет, но так есть и будет, — от этого теперь не окреститься. К тому же, увидев, что Мегуми использует его приемы в поцелуе, от которых Юдзи чуть ли не в сопли превращался, говорит о многом. Жребий брошен.       Сукуна, выползая из мыслей, засмеялся.       — Как прискорбно. — от нежности захотелось блевануть, но вспомнил, что надо докурить. — Мегуми ведь страшный, тощий. Кости да кожа, рожи никакой… ох, а если говорить про…       И Юдзи, божьего одуванчика блядь, от слов просто разнесло: подорвался с подоконника как ужаленный, сократил расстояние, перехватил скуренную до половины сигарету и вдавил насильно в пепельницу, не сводя глаза с Сукуны. Пепельнице уже ни одна мочалка не поможет оттереть въевшийся пепел. В принципе, как и самому Сукуне.       Юдзи не позволит так выражаться про Мегуми. Сукуна ему блядь никто, чтобы судить его друзей.       В принципе, кто владеет информацией — тот владеет и миром.       — Рот закрой. — вырвалось. — Ты его нихрена не знаешь, ясно тебе? Ты бы и дальше не знал о нем, если бы его не схватил солнечный удар.       — Ах, так вот почему на нем была тогда твоя тряпка? — ржет. — Солнечный удар? Так он у нас, что, настолько хрустальный?       — Я вообще не удивлен, что у тебя нет ни друзей, ни отношений.       — Пиздец. Кажется, я это слышал.       — От тебя даже собственный брат отвернулся. Совсем не грустно, что ли? — продолжает давить, пока гнев берет свое. — Ты вообще хоть раз кого-то любил?       — Угу. Себя.       — А если ты отключишь свою самовлюбленность? Уверяю, даже палец руки не наберется.       Сукуна демонстративно посмотрел на потолок, сделал вдумчивое лицо, взвешивая: вжать брата в стол или в стену из-за моветона.       — Да, было дело. На себя дрочил перед зеркалом. Ох… грязненький секрет рассказал. Кончил еще на него… оттирать было не ахти.       Сукуна сделает все, чтобы с ним было невыносимо разговаривать, если ему что-то не нравится.       Это невыносимо.       Итадори потирает переносицу. Его дерут два состояния: удушить во сне или сбежать, чтобы успокоиться. Все звучит сносно, но только при одном раскладе больше никогда не увидишь это татуированное, циничное лицо.       Наговорился с ним вдоволь, на блядский год вперед, если не на всю жизнь.       Надо срочно сдавать экзамены на отлично. И мотивация бетонная: съехать из этого проклятого дома и никогда не возвращаться. Ни к Сукуне, ни к этим стенам. Забыть про это место, как ночной кошмар, и даже не приходить в гости. Вычеркнуть Сукуну из всех контактов, если из головы не получится.       Потому что уже предвкушает, как Сукуна будет оперировать их поцелуем, их страстью, любовью, как ему угодно. Стопроцентно начнутся подколки невзначай из разряда «кажется, тебе нужна гигиеничка. тебе взять со вкусом клубники? черники? мегуми?». Ладно, если Сукуна возбуждается издевательствами — пусть стирает мозги сколько влезет, но больше в жизни не подпустит Сукуну близко к Мегуми даже на метр.       Потому что ревнив.       Потому что зол.       Потому что Сукуна.       Укротил ярость, удивляясь, где этому научился, и спокойно чеканит:       — Сукуна, ты ведь знаешь, что я тебя терплю?       — Не секрет.       — Меня вообще не интересует, как ты успел с ним подружиться, но я тебя предупреждаю: пальцем тронешь — урою.       Сукуна заржал еще раз, а потом вошел во вкус: схватил Юдзи за майку, потянул к себе, вынуждая согнуться. Чтобы понял, что такие разговоры с ним вести — самый верный путь к самоубийству.       Где твоя благодарность мне, что Фушигуро научился целоваться для тебя же?       Где твоя субординация, щенок?       — Ты его не тронешь, ясно?       — А то что? Уроешь? — скалится.       «я его, увы, трахнул, милый братик»       — Ты мне всего лишь брат, которого я ненавижу. Ты мне и в подметки не годишься, так что успокоился прямо сейчас, не буди во мне зверя, и убери блядь разбитую чашку, — резко встает и прибивает Юдзи к стене. Тот сопротивляется. — Если бы я трахнул твоего милого Фушигуро, то поверь мне, ты узнал бы об этом в первую очередь.       И у Юдзи сейчас ревность заполонила кровь, лимфу, кислород, желание жить и стоять на ногах.       Если их что-то связывает помимо односложных слов — он не знает, кого первым угробить.       Сукуна видит, как Юдзи опять теряет голову. И грех не раззадорить:       — Поверь мне на слово: твой Мегуми, твой любимый родной Мегуми, за которым ты бегаешь попятам, довольно сильно дорожит тобой, — и отпускает Юдзи, напоследок прижав в стену сильнее. — Смотри не проеби его, а то, знаешь, как говорится… не будешь ты рядом — будет кто-то другой.       Сукуна, щелкнув Юдзи по носу, выходит из кухни и ложится спать, как убитый. Юдзи не нашел слов, чтобы его остановить, — мозги по нулям от злости. Надо купить еще чашек.       Оставил Юдзи наедине с самим собой, со своей ревностью, злостью. Варится в этом котле сам, пусть и сам разгребает. Юдзи до сих пор помнит этот поцелуй, Фушигуро на своих волосах, его адское и теплое стремление, которое никогда не встречал с его стороны. Не до конца понимает, как к этому относится: с добром, с подозрением. Мегуми, что так ему дорог, никогда не показывал этого: ни словами, ни жестами, ни намеками. Слишком запутанно…       Мегуми никогда не зарекался про чувства. Никогда, за весь год дружбы, не говорил, что чувствует что-то большее. Итадори ведь совсем не кусается, в чем была проблема? Но смог показать все и сразу одним ловким поцелуем, и Итадори, действуя инстинктивно, все взял в свои руки. Мегуми ведь всегда с радостью приходит к нему в гости, даже зная, какой ужасный брат с ним водится: по началу приносил гостинцы, игнорировал Сукуну намертво, не обращал внимания и вообще не интересовался им.       Мегуми делал вид, что ничего не поменялось.       Мегуми нельзя подпускать к Сукуне. Потому что заметил главное отличие до и после их знакомства: взгляд неживой.       Надо придумывать план, как сократить их встречи, как самому утрамбовать фарш в голове, разобраться в этом и благополучно сдать экзамены.       Сейчас, собирая остатки разбитой чашки, обязан уехать из этого дома и поговорить с Мегуми не как друзья, а как что-то значимое.

***

      Наступил август довольно… быстро. Жара и духота стали сильнее, сезон дождей кончился, но все равно тучи кучковались и намекали о дожде. Мегуми ненавидит лето по одной причине — ему очень дурно и в любой момент может потерять сознание.       Волосы обгорели напрочь, а средств, чтобы купить кепку — нет. Отжимать у сестры не вариант, — та быстрее предложит три кепки, еще и зонтик свой отдаст. Не отвязаться, короче. Руки и ноги слегка загорели, волосы на голове от солнца немного выцвели, — и так ненавидит загар и пришлось смириться даже с минимальным. Все-таки, белая кожа особо чувствительна и быстро покрывается загаром. Он не выбирал — спасибо генетике.       Мегуми не приходил в дом братьев уже полмесяца. По началу сам не тянулся без причины — главную придумать не смог, — но совесть все равно подкидывала подсказки: Сукуна. Сукуна, который при первой же возможности воспользуется случаем и перевернет все на свой лад, вновь заговорит мозг, как заклинатель змей, и тогда шутка действительно прекратит быть шуткой.       Есть еще причина — сам Юдзи. Ну, если быть откровенным, то Юдзи не был против такой встречи губ и даже сам потянул. Вдруг поддался аффекту? ситуации? чему-то новому?       Что этот поцелуй значит? Любовь?       Само собой, они общались. Даосизм и ислам Фушигуро доделал сам, будто купит этим прощение, — Юдзи поругал, но не стал сильно понтоваться. Бесплатная рабочая сила. Обменялись конспектами, исписав изрядное количество тетрадей, и только один был уверен в своих силах — Юдзи. Точно был настроен по-боевому; у него неистовая мотивация поступить в столичный техникум и получить комнату. Этот колледж не может разочаровать по определению. Мегуми того же мнения. Но мотивация у него ниже плинтуса — лишь бы просто куда-то податься.       Итадори повезло сильнее в отсиживании дома: Сукуна пропадал уже не на восемь часов, а на двенадцать, возвращаясь только в обед. Тот вваливается домой, как в чертов бар, успокаивает сушняк, давясь водой из-под крана, и падает на кровать в отруб до глубокой ночи. Итадори радовался, чуть ли кипятком не ссал, что их общение сошло на сплошное нет только из-за идиотского графика Сукуны и ему удается отлично учить материал. Понятия не имеет, какие вопросы будут на экзамене, но предпочел верить в конспекты, которые писали три месяца с Мегуми. Сукуна просыпался глубокой ночью и бесился, что пацана не отправить в круглосуточный магазин, и приходилось самому все делать. Юдзи для него своего рода курьер: принеси, подай, иди нахуй и не мешай.       Фушигуро же, в силу своего ебнутого характера, не волновался вообще, в ус не дул. Зато волновался как сука на счет Юдзи и Сукуны. Потому что, несмотря на все фразы, уверенные позы и манеры, Сукуне никто не доверял из них. Мегуми даже не знал, стоит ли делать ставки, что Сукуна все разболтал и Юдзи просто, как воспитанный человек, вежливо отвечает и делает вид, что ничего не произошло. Но если бы Сукуна и взаправду все рассказал, может, Юдзи бы и первым делом спросил, правда ли это? Зачем верить брату, которого терпишь?       Тем более: Юдзи звал гулять, сам тянулся, сам приглашал вечерами гонять на пляжи или просто убивать время на детских площадках.       А потом Юдзи сказал, что у него есть железный план, и Фушигуро должен ему следовать.       Мегуми же, принимая правила игры, которую Итадори ему поведал, одной бессонной августовской ночью, сам спросил Юдзи: «давай честно… сукуна тебе ничего не сделал? ничего не говорил по поводу… поцелуя?»       Уведомление сообщения пришло на телефон, когда Юдзи сидел на кухне вместе с Сукуной, который теперь не сводит с него взор, и кратко ответил, не стесняясь: «не волнуйся, все пучком. мне понравилось, фуши»       Юдзи отнекивается от встреч, на которые сам зовет, чтобы Сукуна что-то начал подозревать.       Тогда Мегуми улыбался, как дурак. И ждал встречи, как второе пришествие.       Может, той ночью Фушигуро и понял — все не настолько и плохо, как он себе придумал.       На следующее утро его разбудил отец. Тодзи пришел с работы под утро, явно злой и раздраженный, в принципе, как и любой человек бодрствующий всю ночь. Растормошил сына со словами: «белобрысый зовет тебя в технарь, звонил минуты три назад. у тебя много учебников? нет? ну тогда сам поедешь, остатки — заберешь у дружка. годжо тебя ждет, можешь заставить его еще подождать. я не против»       Окей. Мегуми предупредил Юдзи, что в день экзамена надо будет притащить остатки учебников в библиотеку.       Мегуми уже не помнит, что такое вставать рано утром, и выглядит максимально убито: мятая белая футболка, бежевые шорты до колен и ремень, — встречают по одежке. Почему-то пришлось ремень искать, видимо, успел еще за лето и сбросить пару кило, и сбросил явно не жир, а мышцы высохли; руки совсем тонкие, локтевые кости торчат, как у скелета. Надо срочно обжираться…       На спине рюкзак, переполненный блядь кирпичами, а не учебниками, придаток еще и личными вещами. Добрался до техникума легко и душно — на автобусе.       Где-то здесь должно быть главное здание; техникум совсем безлюдный в это время и в этот день, ни одного абитуриента, ни преподавателей, ни одного работника, кроме охраны. Единственное, что падает на слух — птицы и ветер, шум листьев и голодный желудок. О да, про природу в этом месте надо составлять отдельные абзацы… чересчур роскошное место.       Сукуне бы понравилось.       Утром не особо злое солнце, земля немного остыла, и Фушигуро гораздо проще передвигаться из тени в тень, избегая солнца, как волк огня. По логике вещей, Годжо должен был его встретить, но, видимо, он не тот человек, который предпочитает спать в обнимку с педантичностью. Приходится самому тащить кирпичи и искать по указателям главное здание, и жалеть, что не заскочил за водой. Надо было все-таки взять у сестры кепку… чертов характер.       Но стоило еще раз усомниться, попадая под солнце, стоит ли игра свеч, Мегуми разворачивается и ему жутко хочется уехать отсюда домой, и его окликает глубокий голос где-то со стороны, совсем недалеко:       — И что здесь делает абитуриент?       Мегуми щурит глаза, делает козырек из пальцев, и присматривается: высокий блондин с зализанными волосами с косым пробором, с очками на лице, распахнутая голубая рубашка и недовольный вид. Выглядит довольно симпатично, но желудок хочет сам себя вывернуть от вида рубашки в такое время года. Фушигуро перемялся на месте, осмотрел мужчину, который уже заждался ответа и сложил руки на груди, осматривая пацана, которого явно видит впервые: взлохмаченная прическа, которая скучает по расческе, заспанная и надутая гримаса, страшно тощий для своего роста. Он вообще за собой следит, нет?       Фушигуро легко наклонился в знак приветствия и пожалел: хрустнула спина.       — Мне нужен Годжо-сенсей. У меня с ним встреча.       Блондин лицом ничего не выдает: абсолютная китайская стена. Кажись, он еще хуже, чем Фушигуро.       Прекрасно.       — Ты какой факультет?       Мегуми застрелял глазами по всему в округе, почесал затылок, вообще без понятия, на какой факультет идти.       — Ясно, не определился еще, — подходит ближе к Фушигуро. От него приятно пахнет нишевой парфюмерией — ярко выраженная амбра. — С тобой все нормально?       Мегуми не понял, что его выдало: повышенная потливость, усталость спины, усталый от жизни вид или нежелание здесь уже находиться.       — Нормально все.       — Уверен? Выглядишь…       — Я плохо переношу жару.       — Хорошо. Будем знакомы, я…       — Эй, йоу! Стоп! Он мой, если что! Нанами, стоять!       Парни обернулись воедино и заметили Годжо с расхлябанной гавайской рубашкой и такими же шортами, на глазах — круглые очки, прекрасно подчеркивающие его белесые волосы и точеные черты лица. Мегуми еще не особо понял, как получить такой цвет волос: оксид, краска, генетика? Надо будет загуглить.       Годжо приблизился к ним, и Фушигуро заметил, как по лицу Нанами пробежала кошка раздражения.       — Мегуми мой. — лучезарно.       — Где ты был? — голос ровный.       — Я только приехал! — Мегуми почувствовал себя внезапно маленьким по сравнению с Годжо. Раньше такого не чувствовал. — Спасибо, что подобрал его.       — Без проблем.       Мегуми не понял, что произошло, да и не хочет в этом разбираться.       Годжо провел его внутрь здания энергично, будто по дороге запил кофе энергетиком, и посадил Фушигуро на темный диван, устраиваясь напротив. Комнатка не особо большая, светлая, с двумя диванами. Видимо, переговорная. В ней довольно свежо и есть сквозняк, и Мегуми уже не так сильно хочет домой.       — Чай? Кофе? Потанцуем?       Мегуми клянется: еще раз задергался глаз.       — Со льдом, конечно же.       — Чай. Зеленый.       — А перекусить?       — Если можно.       Годжо в два мига приносит себе и ребенку два чая и вазочку вагаси — десерты к чаю, — и окончательно удобно устраивается на диване, закинув ногу на ногу. Слишком фривольно. Слишком развязно. Слишком открыто для преподавателя, и Мегуми невольно, пока отпивает чай, оценивает телосложение Сатору: максимально длинные ноги, длиннее самого туловища, белые волосы на ногах, длинные руки и лебединая шея, а кожа на ней — слишком натянутая, и кадык, такое ощущение, сейчас разорвет. Удивительно, как птиц еще своим ростом не сбивает, а так выглядит довольно своеобразно и необычно.       Вагаси не сжигают калории в отличие от любви.       Годжо вел диалоги довольно непринужденно и даже небрежно: задавал вопросы про семью, интересовался сестрой, отцом, как закончил школу, сколько лет. В целом спрашивал, как дела у Фушигуро, который, как будто, друг ему львиную долю времени. То, что Годжо все равно, кто перед ним — наглядно стало сразу. Но за легкомыслием и дурачеством скрывается большой ум, который Мегуми разведал не сразу: прекрасно подбирает слова даже на неловкие вопросы, аккуратно ходит по льду, не заползает выше, умудряется вставлять какие-то шутки или даже мемы. Если тема неприятна — свайпает жестом, снимая с него вес, и не суть важно.       Фушигуро не заметил, как поглотил четыре вагаси и осушил чай, сдержанно отвечая на вопросы и отупев от переполненного желудка. Годжо довольно интересная и замысловатая личность, наверняка есть потайные скелеты в шкафах, раз с отцом лично знаком и успел ему что-то задолжать, но все становится еще запутанней, когда, Годжо, объясняя нюансы экзамена, сверкнул кольцом на левой руке. Кольцо обручальное, серебристое, чистое, и Годжо явно следит за его состоянием.       Пришлось скрыть свое удивление, что у Годжо, оказывается, кто-то есть.       Годжо, в итоге, прекратив вытягивать из парня информацию про семью и прочую формальность, миленько попросил конспекты, якобы посмотреть проделанную работу и просто оценить. Получил три тетради, похвалил первые две за хороший почерк азбуки катаканы. Долго изучал без должного преподавательского интереса за будущего студента. У Сатору очень сильный ветер в голове.       Но Фушигуро клянется: очки не смогли спрятать ахуй Годжо, когда тот добрался до буддизма.       Ох, черт.       О боги.       Годжо сначала не понял, а потом еще раз не понял, и так четыре раза, перелистывая буддизм из стороны в сторону, терзает бумагу, не вдупляя, откуда Фушигуро получил эту информацию и пишет такими фразами, будучи уверенным, что такое не пишется ни в одной книге, ни в одном источнике, ни в одной библиотеке. Даже если это независимое издание. Даже если это…       Мегуми тоже, как и Годжо, пытается понять, почему завоняло жареным.       «на флешке то, что ты ищешь»       — Мегуми…       Фушигуро не понимает, почему Годжо из веселой хохмы превратился в серьезную мину.       — У меня вопрос, а где ты списывал буддизм? — и даже очки перекинул на макушку. Видимо, все серьезно.       — Эм… а что не то?       — Да нет, все окей, просто… ладно, не смешно. Я не знаю еще такого буддизма, в котором говорится, цитирую: «практика жертвоприношения с животными — практика истинного источника блаженства». Эм… ты вообще разбирал, что ты писал?       Мегуми покраснел, понимая теперь, как отвратно это звучит, и потер нервно переносицу. Блядь… Сукуна… что у тебя в голове?       — Книга? — указывает пальцами на стопку.       — Нет.       — Интернет?       — Нет.       — Наша библиотека?       — Нет.       Сатору откидывается на диван, опять смотрит в тетрадь. Фушигуро атаковали сомнения, взвешивая все за и против, стоит ли рассказывать о Сукуне.       — Мне помогли с буддизмом. Дали информацию из… первоисточника, что ли?       Годжо узнает эти фразочки, эти обороты речи, манеру написания, пунктуационные ошибки и предвзятое отношение к религии.       Годжо догадывается, с кем именно знаком Фушигуро.       — Мегуми… я узнаю манеры Сукуны за версту.       Блядь.       — Это ведь почерк Сукуны, я прав? Ты с ним знаком?       Мегуми сильно облажался.       От имени передернуло, как от внезапной панической атаки. А потом уже переключилось само тело, вспоминая истому: поцелуи, прикосновения, ядовитые фразочки, первый секс с изобилием и удушающий шарм. Нет, не шарм, а ебаные флюиды, которые утянут любого за собой, а куда именно, дно или небеса — избирает только сам Сукуна.       — Немного. — выдавил. — Совсем немного.       — И как давно знаком?       — Месяц.       — Ох… не промахнулся, — и стал дальше смотреть конспект, читая знакомые фразочки. — Сукуна… я с ним знаком.       — Откуда?.. — удивленно-напугано.       — Он был моим… студентом. — грустно усмехнулся. — Но был отчислен.       «ты меня не знаешь, детка»       «это будет твоим грузом, а не моим, можешь даже не мечтать»       Мегуми начал паниковать, вобрал побольше воздуха, откинулся на спинку, закрыл лицо руками. Эту информацию надо переварить прямо сейчас вместе с чаем и десертами, понимая, что он вообще Сукуну не знает даже близко, даже на миллиметр, вообще не представляя, что у того происходит в голове.       Годжо заметил такую реакцию, сам глубоко выдохнул плечами, скрестил ноги.       Мегуми нужен еще чай. Ледяной. И желательно с мышьяком.       — Это было несколько лет назад, — делает в воздухе символ, видимо, вспоминая те незапамятные времена. — Сукуна был самым проблемным студентом, хотя, на первом курсе, был довольно рассудительным. Но все равно шальная пуля.       Мегуми кусает щеки, сдерживает истошный стон стыда и предательства, умоляя себя прекратить так себя вести перед Сатору. Юдзи сам вообще знает про это все?       Какой ужас.       — Всегда отличался умом, сообразительностью, хитростью. У него развитые навыки дипломата и убеждения. Понял это только после его отчисления, когда вешал мне лапшу на уши, из-за чего я завышал его умения и старания, выдвигая на различные кандидатуры: от спортивных соревнований до олимпиады по английскому.       — Знает английский?..       — Он прекрасно владеет еще и латинским языком, Мегуми. Книги на нем читал… — Годжо ухмыляется. — Сукуна не знает поражения. Для него проигрыш — сильнейший позор.       Почему ему этого никто не сказал до жесткого поцелуя? Почему никто не рассказал, насколько Сукуна погряз в пороках?       — Но все пошло наперекосяк, когда он вдарил в оккультизм на третьем курсе, — Годжо поправляет белую челку с глаз, устраиваясь еще удобней на диване. Видимо, давно не было повода вспоминать те времена. — Стал очень странно себя вести… не появлялся, пропадал неделями, не отвечал ни на звонки, ни на угрозы директора. Я ради прикола пришел в гости — и никто мне не открыл.       Мегуми внимательно слушает с беспристрастным лицом. По крайней мере, пытается.       — Но потом, когда я увидел его спустя три месяца отсутствия, я понял: он стал фанатиком.       Мегуми напряг шею.       — Он на это обижается. Причем серьезно обижается.       — Да пожалуйста. Истинные оккультисты не бывают настолько фанатичны, — вздернул руками, уверяя. — Сукуна стал практиковать все: заговоры, ритуалы, йога, колдовство. Не дошел только до хиромантии — считает это чистой фикцией заодно с кофейной гущей. Ставил энергетические барьеры, ушел полностью в теософию. Никому ничего не навязывал — это стало его образом жизни.       Мегуми нихуя не понимает. Но в шоке за весь техникум заранее. И за Юдзи тоже.       — Стал настоящим книгоходцем: украл из нашей библиотеки множество старинных книг по практической магии, по экстрасенсорике… я не знаю, что он сейчас делает. Я искал информацию из книг — и он нигде ее не растрындел. Вот что-что, Сукуне до примера подражания далеко, но молчать он умеет.       Фушигуро в ужасе.       — Начал бить татуировки, полностью забил на жизнь и ушел в магию. Не знаю, где его успело так переклинить, но его отчислили из-за непосещаемости и очень сильного преследования — он запугал одного из наших студентов — Махито — до такого, что тот сторонился стен техникума за пять станций метро. Сукуна не отрицал это и даже добавлял, что добавит парочку шрамов в коллекцию.       Что?       — Это стало последней каплей и его вышвырнули. В принципе, не думаю, что особо расстроился, потому что с того времени он до сих пор не забрал документы и я не видел его. Интересно… Сукуна до сих пор занимается магией вуду?..       Фушигуро все еще в ужасе. Пиздец, что происходит?       — В общем, не знаю, как вы и где познакомились, но Сукуна — причудливый и очень умный. И его буддизм мне, в какой-то мере, ясен, потому что Сукуна никогда не доверял ни одной религии и ее законам как стоит жить, считал, что старое требует доработки. Переделаешь буддизм, потому что нельзя такое писать.       — Мгм…       — Не люблю говорить о бывших студентах плохо, а Сукуна, если что, жирное исключение из правил, но хочу тебе сказать: с ним выгодно только дружить. Может многому научить, многое рассказать, умный чел, и, может, начнет гадать бесплатно.       У Мегуми отвисает челюсть от слов, будто Сатору все знает от начала до конца.       — А он вам гадал, раз знаете?       — Ага… было по приколу разок. Спросил его, что меня ждет в будущем, — Годжо рассмеялся, а потом показал безымянный палец с кольцом. — Цитирую: «ты женишься на своем семпае, ты познакомишься с сыном человека, которому должен… и да: теперь ты мне должен десять тысяч наличкой». Но это если так… упустить по мелочи и мои нюансы жизни.       Мегуми понял, как легко отделался с расплатой. Гребаным телом.       — И это все… сбылось?       — Ну да. И женился, и Тодзи тебя привел. Я-то тебя заочно знал, как-никак. Правда, я тогда с Сукуной пытался сторговаться хотя бы до восьми, потому что я ни за что бы не отдал десять за расклад, но тогда он просто достал из кармана руну Хагалаз… и я перестал спорить. — возвращает очки на глаза. — Не хотел, чтобы моя жизнь накрылась медным тазом.       У Мегуми от дозы информации перестала функционировать голова и не знает, как реагировать, слушая, как спокойно и вдумчиво рассказывает Годжо про Сукуну, как про какого-то старого друга, с которым просто не сошлись дороги. Сукуна пиздец как не прост. Сукуна вообще не говорил, что где-либо учился, считал самоучкой. Итадори даже не зарекался за прошлое Сукуны, сам пожимал плечами, говорил, что ничего не знает. Все сомневались, есть ли у Сукуны вообще прошлое. И слушать такое пиздец как стремно.       Пиздец узнавать человека через уста другого человека, Сатору Годжо, который, по сути, вообще тут блядь не при чем. Третий лишний.       Атакует и тревога, и грусть, и удивление, все вместе смешиваясь в коктейль. Заправляет пальцы в волосы, поник, хочет понять, зачем так сильно спешил; зачем принял флешку, зачем молчал, зачем слушался и поддавался; почему не оборвал все веревочки изначально, почему не послушал Юдзи, почему пошел против себя. Оправданий его действиям нет и, скорее всего, не захочет даже выдумывать.       Если быть откровенным, то Сукуне абсолютно поебать, кто и как о нем отзывается. Потому что только он знает себя, только он себя видит каждый день в зеркале, каждый день и ночь, засыпает и просыпается с собой. Никто не знает его так, как он себя. Никто ему не скажет того, что говорит сам себе.       Сукуна не брезглив и полезет в самое жерло души любого человека, перекопошит все дерьмо, поставит вверх дном, перевернет, задушит качества и инстинкты, которые мешают ему в достижении цели.       Сукуна, не зная традиционной морали, сделает все по своему усмотрению. И лишь изредка вспоминать будет главное правило анархии: делай что хочешь, но не мешай этим другим.       Юдзи надо было лучше его защищать от собственного брата.       Но Мегуми сам рвался к нему. И поплатился.       Сатору заметил, как мальчишка поник, как чешет корни волос, будто мысли одним потоком идут. Пару секунд молчит, качает головой, поправляет воротник рубахи. Может, мальчишка и не знал ничего? Или сболтнул лишнего?       — Ты не знал, что ли? — смутился.       — Н-нет… мы не были настолько близки. Он ничего не говорит о себе.       Не настолько близки, чтобы разговаривать? Или трахаться?       — Узнаю его… я сам не до конца его понимаю. Ладно, Мегуми, — посмотрел на время на телефоне. — Я провожу тебя, можешь быть свободен. Книги я с Нанами отнесу в библиотеку, конспекты твои супер, сдашь экзамен. Про буддизм слышал — перепиши, — и Годжо встает с места, одергивая шорты. Слишком длинные ноги. — Когда Сукуну встретишь — передавай привет и то, что его карты не врали. Наверное, ему можно в единственном верить — в его Таро.       Мегуми с трудом поднимает взгляд на Сатору и глотает ком слюны. Какой пиздец…       Хочется купить револьвер. И засунуть себе в глотку. Или сразу в висок?       Это надо все расфасовать по релевантности. Встает на ноги, одергивает шорты; забирает вещи и рюкзак и косится на Годжо, который, не стесняясь, орет в коридор Кенто.       И Кенто приходит. С самым каменным и раздражительным лицом на земле. У Нанами широкие плечи, — Мегуми заметил его пропорции только сейчас.       — Книги в библиотеку. — Годжо прям босс, не иначе.       — А тебе что мешает самому отнести?       — Мне пацана провести надо. Мегуми, пошли.       Кенто пренебрежительно фыркнул, но в целом держался стойко перед новеньким, делая первое впечатление довольно сдержанного мужика с долей нетерпимости. Годжо представил Нанами за него: преподаватель по финансовой грамотности. В принципе, Кенто именно так и выглядит, как самый заядлый офисный планктон и жадный до денег со своей аккуратностью во внешнем виде и дорогим ароматом. Видимо, прекрасно разбирается, почему нельзя брать кредиты и отвечать на незнакомые номера. Для Фушигуро Нанами внушает доверие и, возможно, во время учебы они найдут общий язык.       Годжо мирно проводил Фушигуро до автобусной остановки, которая как раз находится рядом с техникумом, ненавязчиво по пути рассказывая про каждое здание и показал мужское общежитие: небольшое, просторное, чистое, и две комнаты уже заранее — спасибо связям — готовы под Фушигуро и Итадори. Ну, Тодзи прессанул Годжо, и тот не мог не подготовить для них все заранее.       Годжо закрыл глаза от солнца. Мегуми же хочется спросить его, зачем такие красивые глаза и белые ресницы прятать от других. Может, дать намек, что существуют модельные агентства?       — Через две недели экзамены, так что жду вас двоих, — улыбается Годжо. — Будет в главном здании. Будет всего два экзаменатора: я и моя жена.       Мегуми полуулыбнулся.       — Простите за французский, но у вас, тут, что, все друг с другом переженились, что ли? — не выдержал, честное слово.       — Ха-ха! Нет, конечно. Коллектив — некий аквариум, все друг друга знают, особенно если много лет работают вместе. Но и при любом недостатке еды готовы сожрать. Просто ты так говоришь, потому что я с твоим отцом знаком, — и кладет руку на тощее плечо. — И ему, кстати, тоже салют передай. Можешь еще и в щечку поцеловать.       Фушигуро сделал вид, что его не стошнило.       — Ладно.       Годжо любезно пару раз ударил Мегуми по плечу, как своего будущего студента, и нужный автобус как раз подъехал вовремя.       — Только не забудь Сукуне реально привет передать! Он должен меня помнить!       — Ладно.       Мегуми мило заулыбался, помахал рукой, отдаляясь от Годжо, который слишком энергично трясет рукой в знак прощания, и чувствует, как колени подкашиваются, голова перегружена информацией, а чувства — вовсе стали инвалидом.       Мегуми не знает, как на это реагировать. Отрицательно или положительно — абсолютно неважно по сравнению с тем, что уже было сделано. У него с Юдзи осталось две недели до экзаменов и за эти две недели надо что-то решать, причем в срочном порядке.       Надо поговорить с Юдзи не как друзья, а как что-то… значимое.

***

      В принципе, если быть совсем объективным, то эти две недели прошли гораздо спокойнее, чем шептала бабка.       Мегуми готовился к экзамену через пень колоду, открыв пару раз тетради. Пришлось переделывать буддизм с нуля, все-таки, дослушав ту занудную бабу. И эта баба оказалась чертовски права по буддизму по всем направлениям. Зря на нее бочку катил; Итадори тоже пришлось все переписывать, но особо не злился. Как бы, косяк Мегуми, и Мегуми ему все и предоставил в новом виде.       Мегуми очень сильно скучал по нему. Никакие слова не опишут: от тяги трясло, тело скулило, суставы выкручивало вместе с костями, делали крапиву, как сильно хотелось к Юдзи. Хотел прикоснуться, вновь вживую поговорить, а не тупыми переписками и обменами мемов. Но пацаны быстро усекли, кто причастен ко всему дерьму, и договорились в день экзамена придти к Юдзи и помочь ему собрать вещи. Юдзи сказал, что Сукуны нет уже три дня, и это не будет проблемой. На самом деле, парни делали себе только хуже, обманывая Сукуну, особенно Юдзи сам себе вредил, — Сукуну особо не ебало, куда Фушигуро запропастился, но задирать и выводить на эмоции братика — дело обязательное. Итадори злился, отвечал на отвали, а Сукуна — едко ухмылялся, зная, одно брошенное слово про Фушигуро — и их общению крышка.       Как и, возможно, будущим отношениям.       Сукуна не отказывает себе ни в чем: ни в доебах, ни в задирах, ни в самых тонких намеках, от которых Юдзи зависает, будто слетели предохранители.       Но Сукуна знал, что вопросы Юдзи задавать нельзя. Отклик очевиден: не ответил и пошлет куда дальше. Да и удовольствие не то, — Юдзи не реагирует так, как реагирует Фушигуро. В конце концов, Сукуна как-то жил без Фушигуро, и ни капли не привязался к нему.       По большей части ему насрать на Мегуми. Он ему никто и звать его никак. Но воспользоваться им и научить парой приемов было словно… приятным бонусом и обозначением территории.       Когда пришел день экзамена, Юдзи спокойно собрался и приехал в техникум. Было большое количество незнакомых лиц, незнакомых тел, но как по привычке среди толпы искал единственного, о ком волнуется больше, чем за свою задницу. Но Фушигуро опоздал, и прибыл только когда уже всех завели в большую аудиторию под экзамен.       Итадори тогда расцвел и еле не подорвался с места, когда увидел Фушигуро в ебаном дверном проеме; Фушигуро чуть сам не сдох, забыв про экзамен, когда увидел Юдзи в конце аудитории. Слишком скучали.       Если никто не удивился Юдзи и его внешности, то как же ахуел Годжо, когда вошел с женой в аудиторию. Первая эмоция была потрясение, конкретный разрыв шаблона, а потом, когда увидел, что на нем нет ни татуировок, ни красных глаз, немного поуспокоился. От ужаса покосился на Фушигуро, и тот губами ответил, что «это не сукуна, это — его младший брат, простите, что умолчал»       Мегуми сам себя не узнал, когда сказал, что это не Сукуна.       Годжо еле взял себя в руки, чтобы не подлететь к Юдзи и не спросить, что ты блядь такое.       По мнению Итадори, экзаменаторы выглядели максимально несуразно и не вписывались в интерьер: заурядный мужик, Сатору Годжо, которому откровенно все равно, что происходит в аудитории, и девушка с широким шрамом на лице, ростом меньше и намного злее: вечно подглядывала в бюллетени, шикала на Годжо, если тот закидывал ноги на стол и гонял чаи. Даже умудрилась в него швырнуть ручку!       Фушигуро было наплевать на экзамен — Фушигуро пялился на Юдзи, как на предмет высочайшего искусства всех времен.       Юдзи было не все равно на экзамен, но Мегуми понимает его.       Мегуми трясло.       Мегуми было очень плохо.       Мегуми фантомом чувствовал руки Юдзи на себе.       Мегуми не мог сконцентрироваться.       Они оба чуть не сдохли, когда сдали экзамен.       Мегуми пропотел, как сука, пока ехал вместе с Юдзи на трамвае до него. Сто раз успели обсосать экзамен, экзаменаторов, студентов, Кугисаки, которая не отрывала взгляд от бумаги и истратила миллионы черновиков из-за ошибок в грамматике, и Юдзи не поменялся за время разлуки: все также улыбчивое лицо, неизменное, стоит Фушигуро быть рядом, улыбчивые глаза и глупые ребяческие манеры. Еле сдерживал себя и своих зверей, чтобы не потянуть Юдзи за воротник в поцелуй, несмотря на сидящую старую бабку рядом и всяческие намеки, что стоит просто подождать до дома.       Юдзи искушен поцелуем на кухне. Искушен самим Фушигуро, который теперь совсем по-другому смотрит.       Юдзи согласен на все. На все от Мегуми.       Сказать, что они провалились в дом — это сказать целое блядь ничего.       Юдзи с трудом закрыл дверь на ключ, пока Фушигуро, потеряв остатки самообладания, прижимает его позади и целует в шею, в затылок, не разбирая ничего. Сукуна отдал свой ключ, потому что Юдзи сумел всрать свой.       — Я соскучился. — шепотом говорит Фушигуро. — Я до ужаса скучал по тебе.       Он сорвался с цепи.       Потому что Юдзи сводит его с ума.       Потому что Юдзи позволяет себя ласкать и трогать. Именно так умеют мстить недомолвки?       Юдзи не помнит, чтобы Мегуми был так щедр на слова и поворачивается, пихает его в стену, прижимает. Фушигуро словил жуткую ностальгию. Юдзи приблизился ближе, дрожа внутренностями, и его дыхание сбито. Руки Юдзи падают на талию, притягивают ближе, совсем как Сукуна, и Фушигуро не может уже уговаривать себя сдерживаться.       Непомерно его любит. Самой больной и большой любовью человеческой.       — Юдзи… мы точно одни? — голос задрожал.       — Точно… не боись. Весь дом в нашем распоряжении…       Какой же Итадори грязнослов. И горячий.       Кажется, клубок кайфа стал наматываться быстрее.       — Что, прям весь дом?       — Прям весь.       «думаешь, нужен будешь после того, что натворил?»       Мегуми закидывает голову к потолку, отгоняет ебаную мигрень, и тянет Юдзи к себе. Слишком влюблен в эти глаза, слишком влюблен в эти брови, в нежную кожу, тонкие светлые губы, в тонкие брови, в розовые волосы… это можно перечислять бесконечно: он не в силе угомонить свои чувства к нему, не может отказаться от них, не может отречься, оставить на лавочке и не вернуться.       Но стоит ли его любовь столько же, сколько до Сукуны? Его любовь на самом деле так и называется?       Тянет Юдзи на себя, утыкается в поцелуй. Но Юдзи не дал себя поцеловать, и мажет губами по щеке, распахивая глаза.       — Мегуми… Мы не виделись очень долго. У меня было достаточно времени, чтобы обдумать нас.       Сердце опять стучит по углам дома, как истеричка.       — Я должен объясниться. Не подумай, что я сторонился тебя или еще что… я был просто чертовски зол.       — Я понимаю, твой план…       — Да, да… мне надо было, чтобы он начал сомневаться и не думал влезать.       Только проблема в том, что Сукуна все знает от начала и до конца благодаря Фушигуро.       У Юдзи заплетается язык.       — В общем… просто хочу тебе сказать, что ты мне небезразличен. Не знаю еще человека, по которому бы так сильно скучал, так дорожил им… я не умею подбирать слова.       Юдзи должен окупить их поцелуй.       — Я счастлив, что у меня есть ты.       Мегуми не знает: рыдать или рыдать.       Наверное, радоваться, что ли?       — Ты, конечно, бываешь очень замкнутый, сам многое не рассказываешь, но насильно мил не будешь, да?.. Типа…       Мегуми не нужны больше слова: поднимает голову Юдзи, вынуждает посмотреть на себя, и убирает с себя бетонную броню, острые шипы и обет молчания, за которые еще сотню раз поплатится.       Потому что он слишком долго ждал этого момента.       Он слишком долго давился словами и чувствами, которые не в силе был рассказать.       Слишком сильно упал в грязь, чтобы иметь то, что имеет сейчас.       Родители точно такие методы помощи не оценили бы.       — Замолчи. А то тупеешь на глазах.       Чертов пубертат и выплески гормонов.       Целует Юдзи прямо в губы, в искусанные губы, не позволяя отстраниться. Закрыл глаза, отключил голову, утонул в теплоте. Юдзи задрожал как трясогузка, умирая в длинных пальцах на щеках, проникаясь поцелуем: Мегуми не давит, не вынуждает, ласково целует уста. Юдзи закрыл глаза и неловко отвечает, не веря, что дружба может перерастать во что-то высокое.       Фушигуро потребовалось четыре месяца трясины и недели предательства, чтобы добиться этого.       Фушигуро потребовалось всего лишь проявить решительность, чтобы забрать Юдзи себе.       Фушигуро потребовалось переспать с его братом.       Чувствует, как неопытность ограничивает Итадори, но он старается, честно старается делать все ласково, нежно, слушая ритм Фушигуро, но именно на этом моменте возбуждение отдается мощным импульсом: зажимает плечи Итадори и пихает его в противоположную стену, которая разделяет прихожую и комнату Сукуны, и углубляет поцелуй, просит разрешения кончиком языка, — и не получает никакого протеста.       Спускает руки ему на крепкие плечи, за бицепсы руки, которые не такие сильные, не такие накачанные, как у Сукуны, но такая разница для Фушигуро много значит: поглаживает, не сжимает, показывает, что мне доверять можно, я знаю, что делаю, и твоя кожа для меня — второе дыхание; твои касания для меня — второй смысл жизни, а стоны, которые не сдерживаешь, я готов воровать поцелуем, ловить их, как бабочек в сачок, лишь бы ты счастлив был и не знал невзгод.       Потому что я очень тебя люблю.       Фушигуро умирает.       Любовь не портит дружбу?       Итадори ведет носом в сторону, выдохнул кислород от удара об стену, и заползает Фушигуро под кофту, ведет выше, выше, выше, чувствуя его тонкую кожу и кости, как на ладони. Мегуми дрожит от прикосновений, ноги подкашиваются, и целует языком желанные вечностью губы, уголки губ, лаская зубы и десна, ощущая привкус пасты. Он бы отдал все, чтобы это не кончалось. Слишком прекрасно, слишком роскошно, чтобы отвлекаться на триггеры извне и не слушать, как Юдзи судорожно дышит и не боится.       Юдзи не знает, любит ли он на самом деле Мегуми, или просто так легко отдается в когти человека, которому бескрайно доверяет.       Юдзи не знает, почему сам ведет Мегуми в свою комнату, слепо встревая в дверной косяк плечом.       Юдзи не знает, почему сам бросает Фушигуро на свою кровать.       О срань божья.       Юдзи знает лишь одну истину: он слишком привязался к Мегуми. И привязанность, наверное, гораздо мощнее любви. Смотрит на Фушигуро, на своего лучшего друга, на парня, никогда не задумываясь, что у него может встать на парня априори; Фушигуро лежит на кровати весь красный от возбуждения, с перекошенной прической как у ежа, за которую так и хочется вцепиться и не отпускать; на худое тело, которое видит красивым, складным, идеальным.       «мегуми ведь страшный»       Кадык Фушигуро скачет вверх-вниз, мышцы напряжены, торчат ключицы из-под белой кожи, а костлявые пальцы — рефлекторно сжимают покрывало. Ждет, когда Итадори, стоящий напротив, сделает всего один шаг, разрушит преграду, исправит поломку в мозгу и поймет, что тело, тощее невзрачное тело, которое было в лапах другого, любит и обожает именно его. Даже если у Итадори проблемы с гневом и привычки умалчивать нюансы.       Мегуми ему дорог. И это будет повторяться постоянно, как чертова молитва, как что-то чересчур важное, сакральное, значимое лишь для узкого круга людей. Внутри, где-то в желудке, что-то скручивается в дугу, обдает спазмами, мучает парнишку. Не бабочки ли это?       Фушигуро любит Итадори. Любит так, что сам от такой любви страдает не по-детски. Его чувства искренние, без задних мыслей, без подтекста, без ебаных примечаний после. Но Мегуми, что так боится за невзаимность, никогда в жизни бы не признался, зная, что ответят отказом. Но можно ли считать отказ то, что Юдзи, которого обожает любовью четыре месяца, сам сядет на колени и сам поцелует? Можно ли считать это все доказательством?       Мегуми не знает. Юдзи тяжелый, давит весом, но Мегуми не мешает это отдаваться в поцелуй при открытом окне со сквозняком, как в зыбучих песках, как в самой приятной ловушке, в которую попадет и еще, и еще, и в сто пятый и в двухсотый, если потребуется, если Юдзи даст прикоснуться до себя, если Юдзи сам будет все делать и показывать напрямую, без намеков и недомолвок. А брать блядь и делать.       Мегуми согласен на все.       Согласен расписаться под каждой ошибкой, которую совершил. Мегуми хватает Юдзи за волосы, тянет к себе, ведет головой и без промедлений углубляет поцелуй, чтобы до конца запомнить каждый сантиметр рта, каждый клык, который невзначай прикусывает и оттягивает. Юдзи довольно прерывисто дышит, жмурится, пытается действовать в поцелуе по наитию, не плошая. Хватает Фушигуро за майку намертво, аккуратно поглаживает воспаленные губы и не знает каким богам молиться.       Мегуми целуется, как Сукуна.       Юдзи целуется, как Юдзи.       Мегуми не достоин высокой и чистой любви. Как искупить ошибки не подскажет ни будда, ни церковь, ни поп, ни колода карт, ни руны и никакие осознанные сны. Ничто не в силе дать наводку. Ничто не даст ему даже намека как исправить ошибку, потому что такое надо проходить самому, без ебаных подачек. Лезешь во взрослую жизнь — будь готов отказаться от пути наименьшего сопротивления.       Когда предаешь собственные чувства, это будет повторяться на постоянной основе, и они всегда будут подвергаться проверке. Если не Юдзи будет проверять его, то Фушигуро будет сам неосознанно попадать в ситуации, где придется упасть, чтобы встать.       Если раньше он умалчивал свои чувства от Юдзи, то теперь у него другой пиздец: он будет умалчивать связь с Сукуной.       Юдзи такого не простит. Нет… но кто его знает?       Кровь прибыла моментально к лицу, к ушам, к члену, который ой как не вовремя дает о себе знать. Юдзи сидит на нем, елозит задницей, хрипло стонет в поцелуй и не расцепляет, будто примагнитило и живи с этим. Мегуми сам разрывает поцелуй, напоследок облизнув тонкие обожаемые губы, и отклоняется назад, чтобы справиться с собственной ширинкой. Он вкусил, что такое секс, и теперь хочет показать это Юдзи.       Время передавать эстафету.       Итадори переводит дыхание, протирает губы и чувствует, как его тело возбуждено от одних только ласк.       — Куда ты так спешишь?       Фушигуро оглянулся, уже справившись с пуговицей, и опешил.       — Не гони лошадей, у нас много времени…       О боже.       — Юдзи… у меня нет больше терпения. Я не выдержу…       Спрашивать разрешение бессмысленно — они оба этого хотят.       Итадори улыбнулся, а потом, поразмыслив, что все под контролем, прикоснулся к собственной ширинке и ахнул. Уже стоит.       Дрочить Фушигуро не намерен. Видит его заметный стояк через шорты. Видимо, на него тоже прекрасно работают прелюдии.       — Если что-то пойдет не так — говорим сразу.       — Мгм.       Мегуми ловко выползает из-под Юдзи и устраивается коленями напротив, вызывая у любимого судорожный выдох, утягивая вновь в поцелуй, используя его как отвлекающий маневр, чтобы лишить его гребаной майки и прикоснуться к торсу, о котором мог мечтать только во снах. И то с незавидной частотой.       Ни одной татуировки. Никаких волос. Идеальный, крепкий, чистый, напряженный и слегка влажный от пота из-за жары, и рот Мегуми наполняется слюной от шальной мысли облизать все от начала и до конца. Увольняет рассудок, хочет разорвать напрочь майку, и тощие пальцы щупают, ласкают, не могут насытиться, и Итадори стонет, утешая судороги в косых мышцах, когда Мегуми облизал соски.       Ох блядь.       Мегуми от вкуса разрывает.       Это слишком влажно.       Это слишком душно. Прям как в сезон дождей.       Пресс вовсе не такой, как у Сукуны: загорелый, идеальный, и не такой мощный.       Мегуми отстраняется, насытившись, как дворовой кот, и ловит на себе затуманенный карий взгляд. И понимает, что Юдзи, которого так любит, ни черта не похож на своего брата-близнеца, под которого лег, думая, что это станет прекрасной альтернативой взамен закрытому рту: ни бровями, ни мимикой, ни дыханием.       Одно не похоже на другое.       Полные противоположности. Как же Мегуми проебался.       Мегуми хочет рыдать.       И Мегуми зарыдал. Блядь.       — Ты чего… — Юдзи опешил, заметив мокрые глаза и поджатые губы. — Тише… все нормально.       Совсем другая реакция на слезы: никакого саркастичного шепота, злого взгляда, надменных издевательств. Юдзи… вот кого Мегуми любит. Он любит Юдзи и его бесконечную заботу за своих. Через огонь и воду.       Юдзи обнимает его, притягивает к себе, не понимая, что вызвало слезы. Мегуми дрожит, хочет отсечь себе голову, что подкидывает предательские сцены с Сукуной.       Мегуми разбит. Сломлен. Уничтожен. И любовь его сровняли с грязью.       «ты никчемный, и любовь твоя — слабая, раз ты пришел ко мне»       На мальчишку слишком много дерьма вылилось. И его нервная система не вывозит.       Сможет ли Мегуми, слабый мальчишка, утаивать два секрета сразу? Нет, не сможет:       — Юдзи, пожалуйста… ответь мне: это взаимно?       Юдзи сжал сильнее костлявые плечи, прижал к себе лохматые черные волосы, от которых идет обгоревший запах, и застыл, обрабатывая слова, как компьютер. Дорогой мой Мегуми.       Притягивает ближе, будто так защитит от злого зла.       — Это ты так решил в чувствах признаться?       Слышит всхлип носом. Самый красноречивый ответ из всех. Лучше самих слов.       Все встало на свои места.       — Да. Думаю, да, Фуши…       У Фушигуро сейчас остановится сердце и вся нервная система, которые уже хотят убить себя.       Мегуми еле удержал крик души, разрастающийся по легким, как барвинок, пробираясь дальше, разрывая легкие, к диафрагме, в кости, мышцы, в соединительные ткани. Четыре месяца страданий. Четыре месяца казни, пыток и скитаний между добром и злом, между мозгом и сердцем, где всегда выигрывал мозг и ставил не в самое лучшее положение.       Утыкается мордой в плечо, протирает глаза плечом Юдзи, выпрямляется. Юдзи успокаивающе улыбается ему глазами, показывает, что нельзя бояться эмоций, не надо их страшиться, хотя бы не здесь, все хорошо, все нормально, я не осужу тебя и поддержу, даже если ты не прав.       Какой же ужас.       Какой же мрак.       Какой же пиздец.       — Прекрати… все нормально. Ты мне тоже очень важен.       Эту улыбку Фушигуро согласен пустить внутривенно.       Никаких больше слез с этих прекрасных омутов.       Никаких грустных улыбок, никакого грустного Мегуми на горизонте. Не позволит.       — Прости… как-то накопилось, — еще раз стер влагу с глаз.       — Я понимаю. Не волнуйся. Если хочешь, можем остановиться.       Остановить то, о чем Фушигуро и мечтать не мог? Ни за что.       Мегуми поднял взгляд, и сам не понял, как по лицу расползлась улыбка. А потом медленно сползает на пол, не отворачиваясь, вынуждая Итадори напрячь поджилки.       — Нет… я могу помочь тебе с этим, Юдзи.       — Чт…       Юдзи усаживается на край кровати, ерзает, не понимает, зачем Фушигуро упал на колени, зачем облизывает губы, зачем задирает челку подальше от глаз. Фушигуро уселся между разведенных сильных ног, ласкает бедра через тонкие светлые шорты, ломается надвое от предвкушения. Итадори сжимает пальцы ног, откидывает голову к потолку, и вовсе не мешает стягивать с себя шорты. Лицо редеет молниеносно от стеснения и зажатости. Мегуми может показать, как от этого избавиться.       «тебе напомнить, что мы — близнецы?»       Фушигуро очень сильно хочет, чтобы его сейчас ударили от души. Прям хорошенькую затрещину, но перетерпел: распределяет центр тяжести, разводит колени шире и, идя наперекор самому себе, отбрасывает шорты с трусами около себя. Юдзи шумно выдохнул, когда возбуждение больше ничего не сдавливает.       Мегуми сделал гордый вид, что ему все равно, что их члены вообще не одинаковые.       Разбился на кусочки морально и быстро собрался.       О боги.       Пододвигается ближе, слюнявит пальцы, хватает возбужденный член и сразу, без должных прелюдий, ведет языком. Член Юдзи не такой длинный, как у Сукуны, не такой жилистый, не такой… массивный. Все гораздо проще и нежнее, и Мегуми, включая свою похотливую сторону, которая подкидывала ему гадкие поллюции после влажного сна, пробует на вкус член, до которого касаться сродни пределу мечты.       Он жутко хочет принести Юдзи удовольствие. Ставит выше своего.       Белое, слегка веснушчатое лицо, которое Юдзи обожает, сейчас нерасторопно сидит между ног и слюнявит член, и его распирает от перевозбуждения: сжимает покрывало сильнее, сдерживает стоны, упивается прекрасными влажными ощущениями на члене, где касалась только собственная рука. Мегуми делает резкие движения языком от начала до конца, дразнит вены, спускается и поднимается вверх, играется с уздечкой. Он помнит, как это делал Сукуна, и интерпретирует это на Юдзи. Хотя понимает, что до совершенства ему, как до горы раком.       Юдзи знает: если Фушигуро продолжит так делать, то кончит на раз-два.       — Все нормально? — формальность от Мегуми.       — Это… потрясающе.       Эго поглажено. Или его остатки.       Мегуми специально оттягивает языком вниз, смотрит исподлобья, чтобы увидеть чистое красное лицо в омуте жара, которое готов расцеловать хоть сейчас; никаких татуировок, никаких красных глаз, никаких торчащих кверху розовых волос. Итадори смотрит сверху, упирается руками позади себя, глубоко дышит, и грудь каждые три секунды вздымается. Не согласен пропускать ни единую деталь. Не пропустит, как Фушигуро, любя и обожая хороший член, кладет руку на бедро и приступил поглаживать, чтобы снять остатки напряжения и неловкости. Так ведь делают добрые люди?       Фушигуро чует разницу.       Мегуми делает так, как надо в свой самый первый секс: нежно, любяще, не торопясь, заботясь об удовольствии, не делая больно и вовсе не грубо. Фушигуро получил обратный опыт, от которого, безусловно, кончил, но это явно не то, что стоит делать с Юдзи, который тихо стонет, глубоко дышит, только и делает, что поправляет розовые волосы с лица и смотрит на Фушигуро, встречаясь с его синими радужками. Эти синие глаза для него — самый дорогой топаз.       У Фушигуро трусы мокрые насквозь. Собственный стояк врезается в трусы, просит о внимании, кричит о нужде. И прекратил себя дразнить: расстегнул и приступил дрочить себе, вздрогнув. Прикрывает глаза, делая картину максимально грязной и похабной, от чего у Итадори течет все, что даже не должно течь.       Взять по гланды у Фушигуро не получится. Во-первых, он завтракал, во-вторых, опыта в глубокой глотке нет, а уроки Сукуны — последнее, что надо зубрить. Или не совсем.       Ведет по внутренним стенкам щек, немного позволяет пройти в горло, совсем чуть-чуть, выуживая из Итадори поощряющие стоны, и выпускает, разрывая слюнявые нити. Избыток неразделенной страсти. Которую теперь есть, с кем разделить.       Мегуми пиздец как себя недооценивал. И недооценивал Юдзи, который приложил руку на голову, запустил пальцы в черные волосы, поглаживает, ласкает. Мегуми ластится, а что еще остается делать? Юдзи без понятия, каков должен быть минет, но этот минет — выше всяких похвал.       — Фуши… я даже знать не хочу, где ты и этому научился. — не буквы — стоны.       Мегуми находит в себе наглости заулыбаться. Но потом в мозгу что-то застучало, мол, это несмешно, идиот.       — Ты очень вкусный.       Итадори сжало каждым атомом.       — Не говори так.       — Не говорить, что ты вкусный?       — О срань…       — Как не говорить? Вот так?       И в сотый раз оттягивает вязкую слюну, специально медленно, долго, смотря глаза в глаза с членом во рту. У Мегуми голова едет от осознания, что сейчас происходит.       Он готов делать это днями-ночами.       Если не любовью заниматься, то хотя бы просто быть рядом и не отпускать.       У Юдзи тоже голова набекрень: не сдерживается, стягивает колючие черные волосы, и кончает Фушигуро на язык, не специально попадая на губы и подбородок. Оргазм от первого раза захлестнул каждый участок тела, благодаря чужим прикосновениям, и мозг улетел на долю секунды, отнимая возможность мыслить здраво. По телу неравномерно разбрасываются прекрасные ощущения, пальцы сжимаются сами, а стоны, которые не сдерживает, стали громче и протяжней, — эти звуки для Фушигуро как самый сладкий мед. И вскоре сам кончил от одной чертовой дрочки, марая собственную руку.       Фушигуро еще не понял, хочет ли он жить дальше или помереть молодым.       В глазах темно и не уловил момент, когда Итадори стянул его на собственные колени, — для него Мегуми, как для муравья крупица. Юдзи горячо дышит ему на шею, приступил ласкать, улавливая вибрации дрожи, и Итадори увидел, как задвигался кадык, — проглотил все до капли. Мегуми не брезгует его до такой степени.       Теперь это имеет конец. Теперь они во власти друг друга.       — Кажется, меня переклинило, — начал Юдзи в свое оправдание. — Спасибо за прекрасный первый раз.       Мегуми невинно улыбнулся, протер губы, убирая грязную руку подальше от них двоих, — надо помыть. Вместо ответа кратко целует его в губы, говоря, что я тебя блядь так люблю, что кости скручивает в морской узел.       Я тебя так люблю, что готов в музее смотреть только на тебя.       Я тебя так люблю, что лег под другого, что так похож на тебя.       Я тебя так люблю, что был готов на все, кроме рот свой открыть.       Они — гребаные преступники, что украли сердца у друг друга. Только не знают еще об этом.       Юдзи притягивает Мегуми к себе еще ближе, ощущая его тепло и градус, пульс сердца, вздымающуюся от вдохов грудь, жадные глотки слюны и чуть ли не хлопки ресниц. Слишком дорожит. Слишком привязан. Слишком нужен и слишком ревнив.       Его будет всегда тянуть к Фушигуро, при любых обстоятельствах, при любых катаклизмах, не потому судьба, а потому что так работает зависимость.       Фушигуро, несмотря на совсем молодой возраст и неопытность, легко пустил по кругу свои чувства. Как бы это не звучало ужасно, любит-то одного, но все равно в голове проскальзывают предательские, татуированные мысли.       Это лето сгубило двоих.       Никто не похож на Итадори. Никто. Даже блядский Сукуна.       Жалеет ли Мегуми о том, что сделал? Определенно.       Итадори хватает Фушигуро за запястья, и они такие тонкие, что с легкостью может сомкнуть пальцы в кольцо. Надо будет ему приготовить покушать…       У Фушигуро поникшее лицо, слегка довольное, влюбленное. И до ужаса зашуганая в угол душа.       — Улыбнись. Ты выглядишь супер мило.       Юдзи говорит свое люблю как угодно, но только не «я люблю тебя»       Фушигуро растаял под комплимент. И улыбнулся. Так и быть.       Запустил чистую руку в розовые волосы, поглаживает корни, делает легкий массаж. Итадори нравится.       — Мы ведь пришли вещи собирать, да? — начал Фушигуро.       — Типа того… — смеются.       — У тебя коробки есть?       — Нет, коробок нет, но есть пакеты.       — Пакеты не то… — сползает с Юдзи, и тот быстро напяливает шорты с трусами. — Нам нужны коробки, с ними удобней. У тебя много вещей?       Юдзи окончательно привел себя в порядок, провел пару раз пальцами по волосам, протер глаза и губы в то время, пока Фушигуро мучается с собственной спермой в кулаке. А она, как бы блядь, подсыхает.       — Нет, не особо… но поблизости есть продуктовый. Можно у них попросить коробки. Им все равно от них избавляться надо…       Фушигуро воодушевился. Лучше собрать вещи как можно быстрее, чтобы можно было продолжить вечерком.       — Отлично. Тогда так: ты собирайся, выбирай, что нужно, а я по-быстрому в магаз. Лады?       — Зачет. — Юдзи улыбнулся. — Ой… стой.       Мегуми проследил за Юдзи, который быстро начал копошиться в собственном шкафу, выкидывая на пол то майки, то ремни, то носки, и достал кепку, в которую сам не влезает и напяливает на Фушигуро, приминая его торчащие во все стороны волосы.       У Мегуми от заботы сжалось сердце. И поджелудочная. Господи, за что?       — Чтобы не перегрелся. Ключи в прихожей.       — Мгм… — на большее не хватило.       Напоследок кратко целует в щеку. Нежно. Приторно. Хорошо.       Мегуми расцветает на глазах. Наверное, цветы в груди дали о себе знать. Счастливые цветы. Невозможное стало возможным; греза страданий, спонсор его ошибок и грехов, сам целует, сам стонет, сам все делает, дает до себя прикоснуться, дает целовать, дает, дает, дает. Сколько заблуждений… сколько слепоты было в их отношениях, дыр, пробелов, острых углов. В груди разрастается красивейший сад, роскошный и пышный сад, дорогой и редкий, заполняя собой эти дыры и пробелы, не позволяя сомнениям и горести рождаться; стирает чужие прикосновения с кожи, чужие фразы, провокации, издевательства.       Юдзи наверняка любит. Наверняка.       Быстро сполоснул руку на кухне, умылся, промочил волосы, поправил кепку, проверил время, и улыбка не сползает с лица. Они переспали. Они, мать вашу, реально сейчас переспали. Будто и тело радо, что это случилось, не зря ждал, не зря действовали плану… не зря. Мегуми теперь понял, каково это — порхать над землей и радоваться влюбленности.       Забирает ключи, обувается, отпирает дверь и попадает под солнце.       Но Мегуми хочется также быстро закрыть дверь, как и открыл, — на крыльце Сукуна сидит, не двигается, спиной к Фушигуро, и курит. Как бутафория, только сигаретный дым говорит о том, что это не подстава. Розовые волосы сильнее затянуты вверх, будто лаком покрыты, затылок немного зарос, а одет сам в ярко-розовые шорты до колен, такая же рубашка, под рубашкой белая майка, в пальцах — самокрутка.       Фушигуро по очевидным причинам захотелось убить себя прямо на месте.       Не уследил и дверь сама захлопнулась, выдавая его положение. Сукуна не развернулся, продолжая смотреть на свою машину, на которой приехал — как они его блядь не услышали? — и Мегуми ставит собственный рот, как сейчас Сукуна ехидно давит лыбу.       Обходит его, становится напротив. Сукуна продолжил сидеть, курить, а на лице — очень черные очки, очень огромные и черные очки, которые не пропустят ни единый свет, будь солнце или софит. Сукуна перевел ленивый взгляд на Фушигуро, которого не видел добрую часть августа, и подчеркивает под себя, что он похудел. Но куда блядь еще сильнее худеть?       Мегуми не начинает разговор, откровенно рассматривая Сукуну, который слишком гордый, чтобы вставать с места и пожать руку. На шее висит прозрачный кулон, на нем — Точка в круге, — Мегуми видел этот символ, когда изучал сакральную геометрию.       Сукуна видит влажное лицо, хмурый взгляд, нежелание Мегуми объясняться, что он здесь делает, и сжимает кулаки; видит убитую в хлам прическу, нелепую кепку, которая вообще ему не идет и еле сидит на голове, перекошенные шорты, костлявые руки, — пацан не удосужился до конца привести свой марафет в презентабельный вид.       Как прискорбно.       Сукуна демонстративно делает затяжку сильнее, чтобы Фушигуро услышал, как тлеет табак. Непомерное тщеславие — его второе имя.       Фушигуро понимает — ради формальности заговорить надо. Ради показа, что над твоим воспитанием работали родители.       Продолжение вечера отменяется.       — И давно ты ждешь? — получилось токсично, хотя хотел спокойно.       Вместо ответа Сукуна одаривает его молчаливым курением.       — Эм?       Скалится. Выпускает дым из носа.       Кажется, он все знает.       — Если тебе сопляк не сказал, то у нас один ключ на двоих, — Фушигуро обрадовался словам. — И дверь была изнутри закрыта. Предпочел сначала покурить, прежде чем сносить ее с ноги, понимаешь?       Фушигуро косится на Сукуну, принюхивается к дыму, делает шаг назад.       Пахнет отвратительно и очень едко.       — Ты под кайфом?       — Чего?       — У тебя самокрутка.       — И что блядь? — пожимает плечами. — Это просто крепкий табак, на пробу дали.       — Мм, ясно.       — А ты, что? По нюху определяешь сиги?       — Типа того.       — Смешно. Тем более блядь, я за рулем. Ты думаешь, я стану под кайфом садиться в машину?       — Откуда мне знать?       — В том то и дело: ты меня нихуя не знаешь.       Фушигуро уже и забыл, как с ним блядь тяжело. Ну, если человек гандон, то и отношения с ним будут натянутые.       Фушигуро уже и забыл, как сильно эти губы умеют целовать, что сейчас целуют самокрутку.       Достает из кармана ключи, бренчит перед Сукуной, чтобы вытянул руку, и бросает, но тот даже и не шевельнулся. Ключи упали прямо у кроссовок, у пепла. Мегуми успел закатить глаза, — надо валить отсюда, пока их разговор не услышал Юдзи, разгребающий свои вещи.       — И давно ты в доме? — огрубевшим из-за дыма.       — Час. Мы собираем вещи.       — И как он?       Мегуми успел не понять вопрос, а потом не понять еще и самого Сукуну.       Просто Сукуна до чертиков заебался. И хочет спать. И есть. И в душ.       — Кто?..       — Блядь, кто еще? Юдзи!       — Эм… а что за вопрос?       Сукуна успевает взбеситься, а потом осадил себя, показывая три пальца, как британцы:       — Меня не было три дня и три ночи, и он сейчас ахуеет, когда меня увидит, — сбрасывает пепел, убирает руку, тембр — заебистый и похуистичный. — И, судя по всему, из нас двоих успел заскучать только ты.       Мегуми промолчал. Сложил руки на груди. Ему должны дать медали за общение с ним.       И Сукуна знает, кому можно задавать вопросы:       — Погоди… тебя не было хуеву тучу времени. Где ты был? Весь август. Неужели тырился, шкет?       О да, будто в день знакомства вернулись.       — Семейные дела. Тебя это не касается.       — Огрызаешься? Мне нравится, смотри стояк у меня не вызови. — поправляет очки. — Я спрашиваю не потому, что я ебать как волнуюсь за тебя, а потому что мне тупо интересно, какого хуя ты даже в гости не приходил. Мне насрать, сечешь?       — А ты и не прячешь, что тебе все равно.       — Ответь на меня, — с нажимом. — Где ты блядь был?       — Я тебе ответил: не твое собачье дело.       Сукуна закатил глаза, потряс головой устало. С этим парнишей ой как хочется залезть в петлю. Кто бы говорил.       Не стал продолжать, ведь себе дороже спорить с подростком с максимализмом: докурил самокрутку и стрельнул остатки за периметр дома, к соседям на корм, подобрал ключи и встал на ноги, хрустя спиной и плечами. Поправляет очки, будто глаза света боятся, и Мегуми делает два шага назад, чтобы не подумал, что стоять рядом с ним — седьмое небо.       Вообще не одинаковые.       — Тебе салют от Годжо.       Сукуна оглянулся, вздернул бровями.       Блядь.       Мегуми клянется, как по физиономии Сукуны прошлась тень шока и замешательства, — даже очки не спасли. Не слышал это имя очень много лет, не вспоминал вообще, и тут Фушигуро передает от него привет… от знакомой фамилии у Сукуны коротнул позвоночник и часть мозга, отвечающая за память.       Мегуми впервые видит его таким удивленным. Привет передал… помнишь еще, засранец?       — Ты его откуда знаешь лично? — быстро угомонил шок. — Сатору Годжо, да?       — Да.       — И что он? Успел про меня многое рассказать?       Мегуми сощурился.       — Рассказал, но немного.       — Допустим?       — Что ты мудак. Ну, это я так… от себя сказал.       — Жестко. А еще?       — Что ты был отчислен.       И Сукуна прыснул; быстро в эмоциях переобулся.       — О да. Хорошее было время! — засмеялся. — Если он у тебя препод — можешь смело прогуливать его пары. Нихуя не потеряешь, отвечаю.       Фушигуро скучковал брови, сделал еще шаг назад.       «сукуна был самым проблемным студентом»       Сукуна замолчал, явно вспоминая что-то из тех времен. Годжо… да ты же чертовка!       — Видимо, вы были не в самых сахарных отношениях.       — Сделаю вид, что ты угадал, — прыснул. — Ну, удачи тебе с ним, что еще могу сказать? Иди, куда шел, мне нужно Юдзи дать денег.       Мегуми сощурился, не смог понять такую реакцию на Годжо, но не стал дальше рыть: проглотил вопросы и развернулся на пятках, направляясь целенаправленно в магазин за коробками.       Блядь… Сукуна просто самый сложный человек, он сложнее отца по характеру, по всем ебаным фронтам. С ним надо вести разговоры только под сильнейшим антидепрессантом или накуренным, чтобы понимать его хотя бы на десять процентов.       Мегуми теперь понимает Юдзи в полной мере, почему он его недолюбливает. Пазл собрался воедино.       — Эй, шкет!       Фушигуро стиснул зубы и обернулся: Сукуна двумя пальцами показывает на свой член, ведет дважды вверх-вниз.       — Застегни свою тупую ширинку, будь добр. Или ты рад меня видеть, детка?       Блядь.

***

      Так случилось: из них двоих прекрасно закрыл экзамен только Юдзи. Фушигуро был проще, конечно, не так идеально, с кучей ошибок и недочетов, но не особо парился.       Сам Годжо спросил, откуда столько ошибок при прекрасных конспектах, и с трудом смог натянуть баллы для комнаты в общаге. Ради формальности.       Комнаты получили оба, и радости были полные штаны, — всратое в тартарары лето окупило себя. Не зря потратили тучу денег на скитания по кафе. Пережили и жару, и дождь, и маленькие ссоры, недопонимания. Юдзи был радостнее Мегуми, потому что у него теперь самый весомый предлог съехать от Сукуны как минимум на четыре года. Четыре года как раз уйдут на размышления, как никогда не возвращаться к нему.       Но Фушигуро уже все сделал за него: он раскрыл некоторые детали про Итадори и Годжо сказал, что сможет помочь.       Но как же Годжо знатно попал, когда узнал, что у Сукуны есть младший брат-близнец. Попросту не поверил рассказам про это, отнекивался и шутил, что Сукуна просто татуировки свел, потому что сам никогда не слышал от него никаких рассказов про семью и братьев. Сатору убеждал, что такого попросту быть не может, это нездоровая хрень, сбой в матрице, но после толкового разговора с Мегуми, все понял и не стал лезть к Итадори за расспросами, — в конце концов, Годжо и Юдзи — незнакомцы, и старший не будет об этом тормошить, — Мегуми попросил.       Так будет безопасней.       Сказать, что Юдзи счастлив — это ебать вообще ничего не сказать.       У них остались считанные дни до въезда в общежитие, комната обставлена коробками с вещами, и Юдзи уже спокойно принимает Мегуми себе в гости, чтобы убивать время из-за жары: хрень, аниме, ютуб, мемы. Ладно, это только десять процентов, потому что остальные девяносто — обжимаются, закрывая дверь стулом, целуются, шепчут друг другу нежности, приятности, от которых даже у кошки шерсть встанет дыбом. И при таких ласках непонятно, кто сильнее обтекает: сам Мегуми, которого терзают собаки совести, или Юдзи, который познает взрослый мир любви и трепета.       Когда Сукуна проходит мимо комнаты — замолкают, когда Сукуна уходит чинить свою машину — он и в этом блядь шарит? — они забывают про моральные границы и обсасывают чуть ли не каждый участок тела, от которого сходят с ума, не зная про насыщение и стеснение. Юдзи все равно немного скован, редеет, стоит Мегуми заползти под рубашку или трусы, но быстро вспоминает, что это Мегуми и ему можно все.       Сукуна не тупой, чтобы не понимать, какого хуя происходит за дверью. Но у него слишком много накопилось дел и забот, чтобы разгребать эту Санта-Барбару по полочкам.       По крайней мере, не когда у него сломанная Mazda и недостаток сна.       Мегуми специально, чтобы разозлить Сукуну или вызвать у него догадки, специально громко стонет, когда тот заходит в дом или проходит мимо. Юдзи приходится его ругать и затыкать рот рукой. Только Сукуне на это, по большей части, фиолетово. Но его фантазия прекрасно подбрасывает рисунки, что же там происходит. Он тоже проходил пубертат, и тот был гораздо хуже.       Фушигуро любит Юдзи. Наверное, любит сильнее любви, которая есть у его родителей, но такое уже сложно назвать любовью до конца — там привязанность и дети.       Юдзи же принимает эту любовь, дает взамен всего себя, чуть ли не душу. С Мегуми хочется быть везде и всегда, не оставлять одного, навязываться, вешаться на шею и спрашивать, можно ли свесить ножки. Прилюдно Мегуми всячески пытается за руку взять, за щечку потискать, будто бы компенсирует четыре месяца, но Юдзи скромный, не любит показуху. Но потом, стоит зайти в дом, все происходит с точностью наоборот.       Фушигуро с трудным характером. А таких ненавидят и садят на последние парты. Но почему готов молчать и вытворять ужасные вещи, просить о помощи чужих? Мегуми холоден, стоит Юдзи отдалиться и скрыться от глаз, но стоит хотя бы намеку появиться, что здесь розоволосая душевная боль — и его корежит.       Чувства для него все, эмоции — священней нет, взаимность — богом дано.       Но у него есть главный враг сердцу — собственный мозг и хладнокровие, говорящие, что нельзя забывать свое место.       Нельзя забываться в поцелуе с Итадори, нависая над ним в кровати.       Нельзя забываться, когда Итадори сам импульсивно прижимает к двери, стоило ей защелкнуться.       Нельзя терять голову, когда Юдзи, лежа под ним, стонал, когда получил случайный засос.       Мегуми многому научился на теле Юдзи, стоит им быть одним или запереть комнату. Научился сочному французскому поцелую, хорошим прелюдиям, ласковому минету и ненавязчивому петтингу. Юдзи тоже не отстает — Мегуми предоставил свое тело как полигон для всех маневров, подставляя даже собственную задницу.       Только, к великому сожалению, до полноценного секса Итадори еще морально не дошел. Как бы… секс с проникновением требует тщательной подготовки, и эта подготовка явно не подразумевает невнимательность и безрассудство.       Мегуми дал согласие.       Юдзи согласился только когда они переедут.       Нельзя забывать свое место. Никогда и нигде.       Даже сейчас, в самом конце августа, в тридцатиградусную жару, не стоит терять ни себя, ни истоки, ни тех, кто поставил на путь истинный.       Вдали собирается дождь, как и всегда, в принципе, в затяжной сезон дождей в Токио, но Юдзи был упрям: уговорил Мегуми на парочку якитори собственного приготовления — шашлык из курицы — на заднем дворе, который не особо шибко выглядит ухоженным: двор закрыт высоким забором, по углам валяются какие-то инструменты, балки от дома, садовые шланги и кейсы. Если все остальное еще о чем-то говорит, то садовые шланги — вообще ни о чем и зачем они нужны Сукуне. Как раз в хламе стоял забытый богом мангал, который, видимо, Сукуна явно не купил, а спиздил, и Юдзи по-быстрому привел его в порядок. Фушигуро быстро разжег угли, Юдзи сгонял в магазин за мясом, овощами, приправами, соком и водой. Ну и по мелочи.       Раз Сукуна дал немного повышенную долю, то можно и разгуляться.       Мегуми гордо отжал кепку Юдзи, которую тот одолжил, и она действительно не хочет нормально сидеть на голове из-за объема волос. Выглядит ну очень по-дурацки: перекошенная, каждые пятнадцать секунд сползает, по периметру — вразнобой торчат патлы, в глаза и уши лезут. Итадори уже успел заценить прикид поцелуем. В доме спит Сукуна — в четыре дня — и они пользуются случаем, специально не будя его под якитори. Ну, Мегуми сказал, что можно и не делиться, но Юдзи нехотя переубедил, что с братом ради приличия надо поделиться.       Фушигуро крадет из общей чаши овощей немытый помидор, откусывает, следит за Юдзи, как тот насаживает мясо на шпажки, — он готовит вкуснее всех. Пришлось повышать навык с таким братом-близнецом, который из принципа заказывает себе из ресторанов только диетическую еду, редко вообще что-либо делая на кухне. Из мяса ест курицу или индейку. Иногда только морепродукты, кальмары или креветки, которые Итадори с детства терпеть не может.       В общем-то, все сходится.       Мегуми все равно прячется от солнца под небольшим занавесом. Руки и ноги от солнца не спрячешь в отличие от лица, и оглядывается на Юдзи, который изрядно так замарался специями и подзывает своего к себе кивком головы, — его прекрасные сильные руки испачканы в маринаде, есть немного на носе, и Фушигуро давит в себе желание это все слизать в одно движение.       — Фуши, я забыл в доме васаби и тарэ… — смотрит на него через свой козырек кепки; Юдзи не боится солнца, но все равно немного печет. — Сможешь принести с кухни? А то руки грязные…       По его пальцам течет маринад. Фушигуро представляет его вкус на языке: сочный, пряный, немного кисло-сладкий, с четкими гранулами приправ. Да, ему чертовски хочется взять прямо сейчас эти пальцы, но еле сдерживается, потому что знает — потом потребует продолжения.       — Конечно. — натянуто улыбнулся, мол, у меня с похотью все в норме. — Где лежат?       — Да прям на столе. Увидишь.       — Ага, лады.       Зажал в зубах помидор, направился к дому, поправил волосы с ресниц и тихо захлопнул седзи.       Фушигуро обернулся и успел остолбенеть: планы по поиску васаби меняются.       Черт.       Мегуми накрыл анабиоз от яркого запаха цитруса.       От Сукуны, что стоит напротив?       От благовония, который зажег?       Помидор вязко течет с уголков рта, Мегуми инстинктивно опять вжался в седзи, хочет, чтобы помогла раствориться и спрятаться, — Сукуна раздраженно — ото сна или просто так — косится на сок, падающий на паркет, и подозревает, что Фушигуро придется познакомиться со шваброй. Или заставить его вылизывать? Что лучше?       Разница ощущается моментально. Теперь для сверы Мегуми достаточно просто встать с ним рядом.       Помидор все еще в клыках. Глаза невольно опять осматривают Сукуну: голое тело, многочисленные татуировки, упругие мышцы, а ноги — уже в черных спортивных штанах, которые сползли с таза. Видимо, Сукуна проснулся от силы минуту назад. Взгляд упал ему на член и смотрит, в трусах или нет.       По всей видимости — нет.       Сукуна оценил помидор в зубах, вновь эту скверную кепку. Лучше бы закутался вновь в шмотье или панаму отжал.       — И хули вы делаете на заднем дворе? — голос максимально сонный и прокуренный. — Сколько блядь времени?       Мегуми молча достает телефон и показывает: четыре часа.       — Круто, класс. А что по первому?       Мегуми нашел в себе силы убрать помидор ото рта и проглотить кусок.       — Мы делаем якитори.       Сукуна понимающе вздернул подбородок, покачал головой, мол, нихуя себе у вас уровень отношений поднялся — совместный шашлык.       Хотя, идея с якитори отлично отозвалась в голодном желудке. Не жрал почти сутки, а только курил и пил кофе, спал часов девять кряду. Якитори звучит до ужаса аппетитно и Сукуна не будет спорить лишь с одним фактом — Итадори умеет готовить и очень даже недурно.       В принципе, почему бы и не присоединиться в их прекрасную идиллию? Сделать это еще раз?       — Вкусный обед… как привлекательно, — отчеканил. — Якитори в четыре дня… ты и сопляк. Подозреваю, что у вас свидание.       Мегуми сжал зубы вместо ответа. Как ты это делаешь?       — Эм… я угадал?       Сукуна рассмеялся в голос. Раскусил, как открытую книгу.       — Вы, что? Вы блядь встречаетесь?       О срань. Сукуна ржет сильнее.       — Нет.       — О мерлин! Даже думать об этом не хочу, — Сукуна отшатывается на два шага назад от смеха, прям надрывает живот, и достает из кармана пачку сигарет. — Какой кошмар… я бы с тобой в жизни не встречался. Ты хотя бы признался? Или так… язык жестов выучил?       Мегуми сейчас пиздец как прикусил язык и щеки, чтобы не вестись на провокации.       Чертова гарь.       — Да ну нахер? Ты даже не признался?       Молчать.       — Хотя… с тебя брать нечего. Ох, себя же и ругаю… а он что? Такой же тупой?       Молчать.       И тут Сукуну от смеха просто разрывает: держится за живот, не может засунуть от угара сигарету в губы, смотрит на жалкое отродье с кепкой, которое стоит с каменной физиономией и никак не реагирует, даже мимика не дергается. А потом, стоило Сукуне немножко успокоиться, сокращает дистанцию и жестко прижимает костлявое тело в стенку, уводя подальше от седзи.       Смазливый. Страшный. Дрожащий и немощный. Его тело несимпатичное.       Как низко.       Ногти вонзились в помидор. Мегуми откинул голову на стенку, чтобы увидеть Сукуну и его руки, штыками вставшие у ушей. Цитрусовый запах режет рецепторы, фыркает, не сопротивляется Сукуне зная, что он ничего не сделает, даже когда приблизился впритык и навис, как злобная мачеха.       Надо еще раз выебать мораль Мегуми. Просто ради галочки.       — Посмотри на себя, шкет. Ты мне даже не сопротивляешься.       Молчать.       — Мне даже извращаться не приходится, чтобы ты мне подчинялся.       — Я тебе не подчиняюсь.       — Слабо сказано, не поверю, — насмехается. — Как я и говорил: ты Юдзи не любишь.       — Иди дальше спать…       — Любовь не бывает такой уродливой, — гнет свое. — Всему тебя учить надо, Мегуми. Только ради чего? Твоей любви, которую я уже триста раз опустил ниже плинтуса?       Блядство.       — Кстати, будем откровенны, раз ты у нас успел за лето так подрасти: ты ему рассказал о нас? О нашем сексе, о твоем предательстве, о том, какой я монстр? Колись. Ты ему рассказал, как сам ко мне пришел?       Твою мать.       — Рассказал правду, почему рыдал на полу? Нет, не рассказал… по глазам вижу.       Смотрит в анфас: красные глаза сверлят, давят авторитетом, властью, внушением.       Если Мегуми слаб, то его характер явно не из дерьма и палок сделан, и дает отпор:       — Я уверен, что ты будешь теперь мне до конца жизни это припоминать и угрожать мне. Только какая тебе от этого выгода?       — Мне? Я уже получил то, с чем ты сам ко мне пришел. Как ты не понял, но я — тиран, злой и страшный тиран, — слишком много правды под соусом сарказма. — Злой и страшный серый волк, который любит никчемных, чтобы дальше их ломать.       — А если по существу?       — Ох… ну я не привык себе отказывать в сексе с несовершеннолетним парнем, знаешь? — шепчет, хватает Мегуми за затылок, тянет впритык, но тот не поддается. — Ты представь, как меня заводит просто осознание, что я трахнул парня своего брата, который никогда об этом не узнает? Ты никогда в этом не признаешься — ты слишком боишься за отношения. Представь, если я захочу это рассказать? Что же с вами станет?       «сукуне до примера подражания далеко, но молчать он умеет»       Мегуми пихает его от себя со всей дури и Сукуна отошел лишь потому, что сам захотел. Выпрямился, встал на расстоянии вытянутой руки, возвращает сигарету в ухмыляющиеся губы.       Сукуна слишком самодовольный. Сукуна никогда не признает собственные ошибки.       Прошлое не изменить.       — Я к вам присоединюсь, я голодный.       — Ни за что. — слишком резко.       — Угу.       — Нет, Сукуна…       — Тебя нахуй я и не спрашивал.       Сукуна уходит на кухню за зажигалкой, и Мегуми идет за ним, замечая нужные ему специи около пепельницы. Сукуна усаживается на излюбленный стул у стены, двигает к себе пепельницу, и Фушигуро быстро подбирает специи, еле сдерживаясь, чтобы не перевернуть заполненную бычками вдоволь пепельницу на пол.       Сукуна расслабленно затянулся, получая сладкую дозу никотина в кровь, и Мегуми в него тычет помидором, прям угрожающе, злобно.       — Ты ничего не знаешь, ясно? Держись от нас подальше.       Сукуна еще раз заржал, и закашлялся дымом.       — Да как скажешь, трус.       — Трус?       — Ты удивлен своему новому прозвищу?       Фушигуро делает шаг назад, и здравый смысл кричит: он просто пьет кровь.       — Ты будешь до конца своей жизни размазней. И я не знаю, что Юдзи в тебе нашел, если ты добился взаимности, — тычет сижкой. — Давай вернемся назад, напомним тебе, с чего все началось: ты сам ко мне приполз, сам все рассказал, сам тыкался, как котенок в молоко. Ты просил — я дал. Но, видимо, ты не ожидал, что ты дашь такому, как я.       Это невыносимо.       — Так что отъебись от меня прямо сейчас. Я хочу покурить в тишине и без твоей смазливой морды перед лицом.       Единственный, кто может дать ему отпор — это Юдзи.       Единственный, кто еще воспринимает Сукуну — это Мегуми.       Мегуми яростно кивает головой, потому что не может понять, как с таким человеком можно дружить, встречаться, вести хоть какие-то дела, и просто уходит обратно к Итадори, который уже потихоньку стал жарить якитори на огне.       — Прости, — оправдывается. — Они не были на столе.       — А где?       — Под столом.       Юдзи принял специи, и просто мило улыбнулся.       — Хорошо. Пару минут и будет готово все.       — Помощь нужна?       — Овощи помой только. А так готовка на мне.       — Угу.       Мегуми быстро взял себя в руки, доел помидор, который уже заебал, бросил куда-то за двор хвостик и взял тару с овощами, направляясь ко входу в дом. Протягивает руку, чтобы открыть сезди, но она открывается без его помощи: во двор входит Сукуна. В зубах сигарета, на глазах — знакомые солнцезащитные очки.       Мегуми отошел в сторону, показывая всем видом, что я не собираюсь с тобой дальше разговаривать, и Сукуна поддерживает — прошел прямо, пропустил шпану в дом, и в углу нашел старый раскладной стул, устраиваясь на нем в теньке. Поправляет брюки, разводит ноги в сторону, и косится через очки на своего братика, который тоже не горит желанием здороваться. Сукуна помахал ему демонстративно рукой, прям душевненько, будто не насрать.       Юдзи не прочь швырнуть в него что-то острое и тяжелое.       Мегуми быстро промыл овощи, попытался настроиться на адекватную линию, и возвращается во двор, замечая Сукуну недалеко от двери в расслабленной позе. На нем только брюки, даже обуви никакой нет, не говоря уже о тапочках.       Сукуна вновь ему ничего не отвечает, потому что знает, что его молчание говорит о многом, но смотрит все равно на Итадори: видит, как у него от нетерпимости сжимаются скулы, скачет кадык от частого глотания слюны, брови нахмурены, напряглись мышцы предплечья. Да, внешне они, конечно, две капли воды. Итадори колбасит от ревности и злости, когда Фушигуро просто рядом встал с Сукуной.       Интересно: что будет, если при Юдзи схватить Фушигуро за жопу?       Интересно: что будет, если прямо сейчас жестко усадить на собственные колени?       Интересно: что будет, если прямо сейчас спалить, сколько у Фушигуро сантиметров?       О боже. Как возбуждающе.       Мегуми молча проходит, потому что Сукуна позволил этому совершиться: смотрит на тощую задницу через шорты, на ужасные тонкие лодыжки, на волосатые голени, на силуэты лопатки, на позвонки. На нем отвратительно смотрится кепка, которую Сукуна хочет сорвать и выбросить, — эта кепка, вроде бы, Юдзи. У него до сих пор есть желание поставить его раком. Надо кормить своих демонов, чтобы не вылезали наружу.       Черные волосы, которые Сукуна помнит на ощупь, жесткие и упругие, торчат из всех мест сумбурно и их так хочется обстричь. Наверное, если бы Фушигуро додумался сходить хоть раз к парикмахеру, то решил бы проблему с перегревом.       Но нет. С такой длиной проще держать за волосы.       Юдзи улыбчиво принимает овощи, но Сукуна разговор не слышит: брат улыбается ему, благодарит, командует на кухне, как и всегда. Узнает своего младшенького.       Видно невооруженным взглядом, как Фушигуро говорит всем своим существованием, что питает любовь только к одному человеку на этой Земле: глаза сразу радостные, горят жизнью. Сукуна такого еще не видел, точно не такого Фушигуро…       Фушигуро без пререканий подает специи, помогает во всем, сам пачкается в маринаде, в траве, что-то показывает Итадори с телефона. Наверное, очередной мем, с которого совместно угорают. Сукуна хмыкает про себя: вообще не пара, вообще друг друга не стоят. Им блядь по семнадцать — это не возраст для любви и отношений. Гормоны усядут и все встанет на круги своя, — будут вспоминать это со стыдом.       Сукуна знает, что они сдали экзамены и Юдзи завтра съезжает: в коридоре только его собственные вещи. Юдзи все упаковал до отвала, только кухню не трогал и оставил еду.       Сукуна не знает, спустя год жизни с ним, радоваться или тосковать по брату, которого терпел. Рано или поздно всегда птичка покидает родительское гнездо; рано или поздно дитя всегда начнет сепарироваться от старших, хотят они того, или нет.       Юдзи тяжело пережил потерю родни, Сукуна — даже имени их не помнит.       Сукуна не понаслышке знает, что такое влюбленность. Как она проходит, какие корни дает, что отнимает, где позволяет дышать и где не позволяет играть в поддавки. Не из книг, не из интернета или из чужого — сугубо личный опыт. Этот опыт был ярким, запоминающийся, насыщенный, в какой-то степени прекрасный. Все было легко, непринужденно, и быстро закончилось.       Если бы Юдзи узнал бы, что Сукуна влюблялся в кого-то, он бы знатно заржал и предпочел бы такой нонсенс запить виски. Даже если не пьет.       Наверное, именно на третьем курсе все и пошло не так.       Но почему, смотря на влюбленную парочку подростков, смотря на их влюбленные морды, которые терпеть не может, на их милые улыбки и очевидную связь, концы с концами не сводятся? Почему чувствуются ужасные несостыковки?       И Сукуна намерен узнать из личного интереса, в чем их блядская проблема.       Достает из кармана свою очень старую колоду карт Таро, которой уже лет восемь, и перемешивает.       В Таро он верит. Себе тоже, безусловно, но бессознательное всегда будет важнее сознательного. То, что хранится в глубине, в закромах разума, должно быть раскрыто магией и хорошим отношением. Сукуна достанет это так, как умеет, в чем отличительно хорош.       Смотрит вперед: Мегуми делает гордый вид, что не замечает его колоду карт, а Юдзи — упрекает Мегуми в шуточной форме за нелепый вид, и сам поправил его волосы за кепку.       Какой бдительный.       Сукуна закусывает сигарету, и задает про себя самый неясный вопрос: итадори вообще влюблен?       И достает из середины колоды карту: Четверка жезлов.       Не ждал, что ответ будет таким, и вновь оглядывается на брата: все равно немного скован в силу характера и воспитания, дорожит Фушигуро, боится лишний раз нарушить личное пространство, даже если они перешли берег дружбы в постели.       Слишком много жирных «но». И Сукуна не хочет их разбирать.       Сукуна делает расклад сугубо из интереса. Ему это ничего не даст — только информацию, во что Фушигуро превратился.       «наверное, ему можно в единственном верить, так это в его таро»       Сукуна кладет карту на бедро, перемешивает колоду, задает следующий вопрос: их отношения будут счастливые?       Достает карту: старший аркан — перевернутый Повешенный.       Хорошо. Хоть что-то радует.       Мегуми совсем ребенок: загорелый, глупый, со своими замашками. Сидит на земле, коленями вверх, развел ноги для удобства, все еще о чем-то как рыба в воде разговаривает с Юдзи. Счастлив ли сейчас Мегуми — да, в будущем — пища для размышлений. Стоит Юдзи отвлечься на якитори — и тот не сводит взгляд с него, рассматривая спину и квадрицепсы, как что-то съедобное.       Отвратительно.       Сукуна сбросил пепел, сделал последнюю затяжку, и стреляет бычок в сторону парней, — из двоих заметил только Фушигуро, который следит за Сукуной от начала и до конца.       Сукуна тоже не лыком шит, если что.       Перемешивает колоду и задает самый важный, по его мнению, вопрос: если я расскажу юдзи про все, их дружба разрушится?       Про любовь бессмысленно спрашивать — все настолько прозрачно.       Потому что духовная измена карается сильнее, чем физическая. А измены прощают только неудачники и защеканцы, боящиеся одиночества, как огня.       И достает карту спокойно: Королева жезлов.       Ох, славно.       Королева жезлов, красивая и статная, закрывает Юдзи вдали благодаря перспективе, и Сукуна видит Фушигуро, который прямо сейчас рентгенит его взглядом из-под кепки и хмурит брови.       Сукуна переворачивает пацану карту, мол, смотри, что мне выпало.       От меня зависят ваши отношения.       От меня зависит ваша любовь и дружба.       От меня зависит, захочет ли Юдзи и дальше тебя целовать, как своего парня.       Ты так сильно проебался и не попал в руки не тому.       Мегуми, смотря на это татуированное и закрытое очками лицо, косится на карту в его длинных пальцах: опять гадал на него без разрешения. И Фушигуро понимает, что так бесит: нахальная поза, придуманная Сукуной неприкосновенность, напыщенная гордость, осознание себя, как великого, чуть ли не комплекс бога. Бесит, что Сукуна всегда напоминает об этом, при любом случае. Даже если они не виделись долгое время.       Мегуми знает, что Сукуна кончает просто от осознания, что заполучил его первым, украл его первые разы, надругался над ним и бросил чистому брату. Мегуми прекрасно осознает все.       Вообще по Сукуне не скучал. Как и сам Сукуна, собственно.       И Мегуми знает, как растоптать это барство.       Встает на ноги, снимает с себя кепку — для Сукуны все происходит в слоумо — и решительно, собрав весь свой характер и любовь к Юдзи, всю свою к нему преданность и привязанность, поворачивает его к себе в одно движение, вынуждая опешить от порыва, хватает за волосы на затылке и трепетно, требовательно врезается губами в губы Юдзи.       Мегуми знает: Сукуна разглядывает.       Итадори сначала качнулся назад, мол, не при брате, но когда Фушигуро недовольно замычал в губы, прекратил увиливать. Теперь-то Фушигуро свой скилл прокачал, знает, как целовать Юдзи так, как нравится двоим, и Итадори, наплевав на якитори и на Сукуну, на его любовь к издевкам и брать свое, прижимает Фушигуро впритык, грудь в грудь за талию, пачкая майку маринадом, сразу усиливает напор поцелуя до неутолимого. Мегуми стонет специально громко, чуть ли не перебивая треск углей, и Юдзи, кажется, понимает, в чем суть игры.       Смотри и вникай, мудила.       Фушигуро умышленно сжимает розовые волосы, которые так не похожи на волосы Сукуны, а вторую руку кладет Юдзи на подбородок, приподнимает, настраивает ритм, перемешивая слюни между собой, отчего у Итадори начинает разрастаться страшный пожар в теле; намеренно ведет головой в сторону, чтобы Сукуна, сидя у дома, смог увидеть их языки, их красные губы от настойчивого поцелуя.       Мегуми блядь не трус. По крайней мере, не сейчас.       Юдзи бросило в пот. И это не от жары.       Мегуми ему докажет, что он нихуя не трус, что его чувства не дерьмо, что их любовь — имеет право на жизнь и процветание. И что они, да, встречаются.       Юдзи сам разрывает поцелуй, понимая, как они сейчас заземлили Сукуну, и смотрит в синие глаза, которые благодарно смотрят, что и без слов понял, что надо делать на заднем дворе дома. Мегуми напоследок специально кладет руку ему на основание лица, а сам — сгибается и проводит языком по носу, слизывая кисло-сладкий маринад, отчего Итадори дернулся, укрощая возбуждение.       Сукуна оценил это. Ему понравилось. Мегуми явно поработал над этим вопросом, когда обжимались при закрытых дверях, вдобавок еще и Итадори схватил все на лету. Но движения языка Сукуна узнает из тысячи.       Для Мегуми сегодня слишком красивая луна.       Слишком слащаво.       Слишком нарочно.       Слишком чувственно.       Слишком страстно. Было неплохо для бесплатного цирка.       Мегуми отпустил Юдзи доделывать якитори и театрально, исключительно для Сукуны, протирает уголки рта.       Кажись, пацан разницу ощутил.       Сукуна, не выдавая ни одной эмоции, что ему эта сцена принесла только гастрономический экстаз, как они друг друга жрали, достает последнюю карту, которая должна описать всю ситуацию в целом.       И достает: Дьявол.       Немудрено. Это надо обмозговать.       Он все знал изначально.       И теперь в этом вариться будут все трое.       Юдзи делится с Сукуной якитори, и тот, пряча красные глаза за очками, специально для Мегуми, забирает два шарика сразу. Вкусно.       Мегуми передернуло. Слегка.       Один-один.

***

      — Ну, вот и твоя комната. Просторно, да? И свежо, с вентиляцией, сосед у тебя твой дружбан Фушигуро. На учебу первого числа, все коробки перетащил уже, да? Вода на постоянной основе, комендантский час до десяти. Понял? Нормально разъяснил?       Итадори быстро кивает Годжо, держа в руках коробку, и рассматривает свою новую комнату: больше прошлой раза в два, балкон, спокойные тона и хорошая кровать. И стол письменный не старый, приличный. Годжо стоит рядом в распахнутой рубашке с майкой, с огромными очками на глазах, с которыми, судя по всему, не расстается, и явно не спешит дальше проводить инструктаж для студентов, где тут пожарная лестница. Если она, конечно, есть.       Итадори позволил себе поближе рассмотреть Годжо: высокий, худой, белые волосы, красивые под очками глаза, а под маской хохмы прячется серьезность и авторитетная личность, к которой наверняка прислушивается половина техникума, — Годжо легко говорит со всеми, вне зависимости от статуса в социуме. Мегуми немного рассказал про него, и что та баба с большим шрамом на лице, его жена, немного Юдзи удивило. Две противоположности смогли найти в друг друге то, что притянуло?       Теория Подковы отлично вписывается в их отношения, если быть честным.       — Стены тут приличные, слышать друг друга не будете. С преподами знакомство первого числа, но все по мере поступления, вас не сразу начнут грузить. Будут пары — будут учителя. Я у вас также препод, часов со мной много, не заржавеете. Понял?       — Хорошо… я понял! — бросил коробку к остальным.       Юдзи прошел вглубь комнаты, сразу оценил упругий матрас, чистые от трещин стены, надежный стол, и Годжо резко замолчал, рассматривая Юдзи. Признаться честно, немного странно находится с близнецом Сукуны, про которого никогда в жизни не слышал. Сукуна молчал, никогда не говорил на тему семьи и родни, и Годжо понимает, зная Сукуну, что они ни черта не похожи.       Годжо хватило парочки секунд, чтобы понять это — разница колоссальная.       Мегуми же потребовалось гораздо больше времени и сил.       — Вообще не похожи.       Юдзи не понял, к чему это было сказано, и решился промолчать.       Годжо знает наверняка: даже при генетическом сходстве, у них просачиваются внешние различия: мимика, экспрессия, манеры, речь, отношение к миру. Они вообще не похожи на друг друга, вообще ни разу и, возможно, с Юдзи гораздо проще, чем с его старшим братом, про которого Годжо успел вспомнить не в самом лучшем свете, но и не окунул в парашу до конца.       Юдзи не похож на своего брата. Вообще никак.       Годжо отвлек от себя внимание, поправляя очки и направляется к двери, чтобы не мешать.       — Если у тебя будут вопросы — обращайся к Нанами.       — Это кто?       — Высокий блондин, очки на каменном лице, с голубой кровью. Короче, ваш препод по финансам. Ты поймешь, когда увидишь его.       — Хорошо. Спасибо.       — Без проблем.       Годжо распахивает дверь и прервался на шаге: перед лицом стоит Фушигуро с поднятой в кулак рукой. Мегуми округлил глаза, испугался от порыва ветра в лицо.       — Ох, Мегуми, ты уже разобрал свою комнату? Ты в норме?       — В полном.       А потом Годжо согнулся, спрашивая шепотом:       — Отец твой здесь еще?       — Здесь. — тоже шепот.       — О, супер! Я пойду тогда! — машет рукой парням. — Я по делам, а вы тут разгребайте вещи. Удачи!       — И вам! — в унисон парни.       Годжо в два счета ретируется из общежития, направляясь к парковке в поиске Тодзи Фушигуро, с которым не виделся постыдно много, чтобы перетереть некоторые моменты и «долгосрочный долг», и Мегуми пользуется этим: захлопывает дверь изнутри, и стоило ему открыть рот, Итадори сам его перебивает и оказывается вблизи:       — Мы сделали это. — улыбается. — О срань, Фуши, я сделал это.       Мегуми молчит, но внутри — не нарадуется за него.       Ведь у него была мечта: съехать от брата при любых условиях.       — О срань… убили целое лето, чтобы получить комнату, получить здесь учебу… наконец-то я его больше не увижу. Поверить не могу.       Все еще молча улыбается.       — Я не сплю, да?.. — плюхается на кровать. — Ну вот как я смог это все сделать?       — Своим трудом и сделал, — отпрянул от двери, медленно подходит к Итадори. — У тебя была сильнее мотивация, чем моя.       — А с твоей что не так?       — Мне просто надо было куда-то поступить. Ну, и условия тут прекрасные: природа, люди, уединенность. Думаю, я тоже в какой-то мере хотел съехать от родителей с сестрой. Слишком докучала.       — Да ладно, я просто увязался за тобой. — смеется. — Понятия не имел о техникуме, пока ты не сказал.       Фушигуро садится на кровать рядом. Упругий матрас.       Юдзи повернулся к нему, закинул одну ногу на кровать, и легко нахмурился.       — И да: мы сделали это вместе, между прочим.       — Сделали что?       — Трудились, пахали, писали эти конспекты…       — Веселое было время.       Очень веселое. Не отнять.       И тут в голове заиграл звоночек: признайся. Очень важно сказать это. Очень важно просто выговорить эти фразы, чтобы отпустить себя и свою ношу. Просто чтобы Юдзи услышал, понял, принял. Чтобы Мегуми прекратил сам себя сжирать, как паразит.       Признайся, скажи эти чертовы три слова, которые мучают и терзают! Сейчас, не откладывая на потом, в комнате общежития, в пыльной комнате с коробками, с Юдзи напротив, который выполнил свою мечту и разделяет ее со своим Мегуми. От Итадори больше не пахнет благовониями, которыми был пропитан весь дом, в который приходил чуть ли не каждый день два месяца подряд, не зная, во что очередная встреча перевернется.       Фушигуро поворачивается к нему, смотрит в профиль, в карие глаза, в которых бы утонул, на тонкие брови, на острые линии лица и немного курносый нос, на легкую полуулыбку и беззаботность. Юдзи действительно счастлив, что теперь не зависим от Сукуны. Сепарация прошла удачно.       Боль меняет людей. И меняет ровным счетом так, как человек смог ее выдержать.       Мегуми улыбается, как самый наивный ребенок на земле своими тонкими губами, и кладет костлявую ладонь на шею Итадори, вынуждает взглянуть на себя еще разок. И утопает — слишком влюблен в него, до той самой боли, которая видоизменяет в тебе все с самого основания. Такую любовь надо вписать в незаконные.       Юдзи смотрит в ответ, кладет свои руки ему на предплечья, показывает, что я люблю твои прикосновения, всегда любил, но был слишком скован и ценителем личного пространства, чтобы нарушать и идти против себя, тебя, правил этикета. Слишком привязан к Мегуми, слишком дорожит, слишком люб… слишком много «слишком», которые умудряются жить вместе, не ругаться, не спорить, не бушевать и не строить свои законы в чужой цивилизации.       Фушигуро неподражаемый.       Фушигуро верный.       Фушигуро образцовый.       Фушигуро… предатель истинных сантиментов.       Юдзи знает: за Мегуми убьет любого, даже если это будет фонарный столб.       — Юдзи…       Сердце встрепенулось. Руки на тонких предплечьях сжимаются, ведут вверх, очерчивают торчащие кости, ползут по локтю выше, выше, выше, по загорелой коже к плечам, к шее, большими пальцами у ушей, вызывая у Фушигуро адский табун мурашек и трепета, от которого вновь хочет разрыдаться от понимания, чего это все ему стоило. Юдзи говорит действиями: я тебе доверяю безгранично, мое доверие к тебе — выше любого доверия, его не разрубить топором, словом, поступками.       Мегуми трясет.       Юдзи не помнит еще человека, за которого бы так волновался и гневался.       За которого бы постоял.       Ради которого бы пошел против Сукуны.       Ради которого бы… о боги.       — Эм… я считаю, что должен… ну… черт.       Ему было бы проще признаться в ебаной переписке, чем сейчас.       У Фушигуро просто каша в голове.       «ты будешь до конца своей жизни размазней»       Однозначно.       У Фушигуро все плохо с объяснением собственных мыслей, и Юдзи прощает его: сам тянет к себе в теплые объятия, кладут головы на плечи без излишеств, без поцелуев, которые в такой утонченный момент могут все испортить. У них соседние комнаты, и Юдзи догадывается, что Фушигуро не вытерпит и сам перетащит свою кровать к нему через балкон посреди ночи.       Он лишь поможет ему в этом.       — Я все знаю. Можешь и не говорить… — утешает, как может.       Мегуми молчит. Ты, что, правда?..       Кажется, даже сердечная аорта сейчас ничего не понимает.       — Ты давно мне все показал. И сказал.       — Но я ничего не сделал… я молчал.       — Мне достаточно твоих действий, Фуши.       Раз, два, три.       — Я люблю тебя. — вырвалось.       У Итадори сжались органы в крупицу и обратно разжались. Черт… это сложнее, чем на самом деле.       — Я…       Фушигуро больше не может терпеть: затыкает рот Итадори отчаянным поцелуем, обнимает руками за шею, отдается порыву и врезается зубами. Никаких препятствий, сопротивлений, укусов, мычания и недовольства.       Итадори продолжил ласкать худые руки Мегуми, находя их прекрасными, и отвечает в поцелуе слишком горячо, нежно, любяще, так, будто в последний раз перед уходом. Никакого языка, который только испортит поцелуй, превращая его в похабщину и порнуху. Кажется, этим поцелуем все и сказано. Мегуми не скоро еще воспримет реальность за явь, ничему не веря, приравнивая ко сну.       Юдзи дает себя ласкать и целовать.       Юдзи ответил взаимностью.       Они оба это знают. Просто им еще только по семнадцать, у них четыре года учебы впереди, долгов по сессии, нервных срывов, и жизни от стипендии до стипендии.       Фушигуро согласен потратить четыре года учебы вместе с Юдзи.       Юдзи согласен потратить четыре года учебы вместе с Фушигуро.       Фушигуро валит Юдзи на матрас, нависает сверху, не расцепляя губы, и утыкается рукой в подушку, которую надо постирать. Розовые волосы падают на брови, немного щекочут лоб, когда Мегуми специально зарылся в корни и лохматит, чтобы пришлось вновь корячиться у зеркала с расческой. Итадори крепко целует, отстраняясь изредка, чтобы хапнуть воздуха, и заполнил свою комнату звуками поцелуя.       Мегуми разрывает поцелуй, смотрит сверху, и в груди такое адское пламя, аж ребра плавятся вместе и диафрагмой.       У любви есть крайности? Или всегда после черной полосы идет белая?       Слишком идеализировал.       — Если честно, я пришел помочь с коробками, — ответ на выдохе.       — У меня не так много вещей.       — Думаю, даже если это и так, то я обязан тебе помочь.       — Тогда мне придется помочь и тебе.       — Взаимопомощь?       — О да…       Мегуми срывается с катушек от такого баритона, выпрямляется, тянется к ширинке, но Юдзи потянулся вслед и схватил за плечи, которые сломаются при малейшем дуновении ветра.       — Тогда с вас оплата в виде…       — Замолчи.       Оплата ясна и прозрачна, как и сам ценник: опять затыкает любимые уста своими, но Итадори уже распробовал сладость и сам повалил Фушигуро на спину, ногами к изголовью, усаживаясь сверху, и на Мегуми падает тонкий луч солнца через стеклянную дверь.       Красивый и стройный.       Ладный и пропорциональный.       Юдзи целует ниже по телу, и еще ниже, и еще, и еще… и еще.       Ох черт.       У Фушигуро вновь стоит.       О боги.       Фушигуро на вкус, как лето, которое ненавидит, как фрукты, пот, чай со льдом, как картонные коробки. Как то, от чего Итадори не скоро отвыкнет, повышая дозу раз за разом.       Чем ниже поцелуи, тем выше любовь?       Мегуми готов лежать под ним двадцать пять на восемь.       О боги.       Почему так много акцента на запахе?       Чертова привычка.       Никогда такой привязанности не было, и это сбивает с ног.       Хочется назвать его своим именем. О боги.       Юдзи согласен на все. Согласен и на любовь.       Мегуми превратился в жижу, которая сейчас начнет умолять о большем.       Это было вполне легко и просто.

***

      Через четыре часа, когда Годжо довольно галантно рассказал остальным студентам, где и что находится в колледже, как примерный декан, был изрядно уставший от болтовни и студентов, — все ребятки по-быстрому обосновались в комнатах, знакомились друг с другом, и перестали маячить перед носом, а большую часть — сбагрил Нанами, который вообще не хочет в этих движениях участвовать. Но кто его, собственно, спрашивал?       Поправляет кольцо, одергивает рубаху, выходит из главного здания. Надо направиться в буфет, украсть жменю конфет, добавить в кофе пять кубиков сахара и затравить червячка и свой кариес, который усугубляется с каждым месяцем, как родненький. В принципе, от сахара сложно отказаться, а от кариеса — тоже. Но сахар пока что доминирует.       Как раз час назад проводил Тодзи, тактично пообщался с наемником на парковке, вновь вспомнил, как Тодзи прекрасно умеет только взглядом и давлением задуматься о смысле жизни. Годжо пообещал вернуть должок, когда Мегуми поедет на выходных домой. Тодзи фыркнул на такое, сделал пренебрежительное лицо, и ответил в своем репертуаре: «стоило мне заявиться в техникум, как сам вспомнил о предмете? вау, не перестаешь меня удивлять, белобрысый»       Было некомфортно. Тодзи Фушигуро — не самый простой человек, и Сатору, не понаслышке, знает это по личному примеру.       Очки немного грязные. Снимает, дышит на стекло, протирает уголком кофты тщательно, не давит, чтобы не треснули, жмурится от сильного солнца в лицо. Голубые глаза переливаются отливами синего и белого, как те самые ресницы, и подумывает: эспрессо или капучино? А может, все сразу? Еще можно булочки взять, профитроли…       Но стоило ему уже заполнить рот слюной от сладостей, на его плечо приземляется чья-то тяжелая рука, и Годжо застыл.       Это не рука Фушигуро. Не Нанами. Не Яга.       Это не блядский старик с палкой наперевес.       Ох… да твою же мать.       Годжо понял, кто это.       Спокойно возвращает очки обратно на глаза, поворачивается, смотрит через плечо.       Какая радужная встреча вновь с этими татуировками и ядовитой улыбкой.       Прям тоской завоняло.       — Ты… еще живой?       — Чай? Кофе? Потанцуем?