can you feel the difference?

      Это будет продолжаться и снова.       И снова.       И снова.       И еще раз, чтобы окончательно закрепить результат.       И снова будет Сукуна прекрасно придумывать оправдания. И снова будет заливаться смехом, как угорелый. И снова будет источать отвращение и сарказм, как самая яркая звезда, и оставлять горькое послевкусие, как дешевый виски с пеплом сигарет на дне.       И снова Сукуна докажет Итадори, что плачущий Мегуми на полу — издержки производства.       Итадори знает каждые эти «и снова»       Итадори знает, что Мегуми не из тех, кто показывает свои эмоции.       И не стал сильно воспринимать всерьез защитную реакцию Мегуми; тот, сидя на полу, не понимая, что происходит, стал подражать Сукуне. Сукуна, в силу своего отвратительного характера, сумел отмахнуться от довольно каверзной ситуации, сказав, что Мегуми заинтересовался раскладом и старыми картами, и ему пришлось объяснять, что каждая карта значит. По сути, это не ложь, но и не правда.       Итадори сделал вид, что поверил.       Мегуми отнекивался от вопросов, мол, все нормально, а глаза прослезились из-за едкости и какофонии благовоний.       Но Итадори не помнит, чтобы Сукуна жег настолько ядреные палочки.       Если Мегуми был морально выпотрошен, как рождественская утка, то Итадори — в жутком замешательстве и гневе. Мегуми потом ни виду не подал, что ему плохо, грустно, и красные глаза слишком быстро пришли в норму. Юдзи не мог решиться задать вопрос напрямую, боясь реакции.       Не помнит, чтобы за год хоть раз воспринял Сукуну всерьез. Конечно, Сукуна никогда не являлся серой мышкой в компаниях и в обществе, и изобилие внимания и общения для него стандарт. Итадори таких, как собственный брат, предпочитает игнорировать и держать на дистанции, но такого крайне тяжко не подпускать к себе. Да, они братья и да, братья-близнецы, их связывает генетика, кровь. Но это не железное оправдание, чтобы начать питать к друг другу нежные братские чувства; Сукуна не скрывает, что Юдзи не любит, относится предвзято, всячески доебывает и дает подзатыльники, но старается, в глобальном смысле, не обижать и не доводить все до ручки. Итадори не обижается лишь по одной причине: это Сукуна и этим все сказано априори.       Если отнять у Сукуны жестокость, это уже не будет Сукуна. Это будет кто-то левый.       Поэтому скорее удивится Мегуми на полу, нежели угорающему брату. Вывозить страдания Мегуми чисто психологически тяжко. И из-за того, что заботится о нем не только физически, но и ментально, не стал тормошить еще больше своими глупыми вопросами, не терзал душу, что к чему; почему глаза красные и почему Мегуми не приходит третий день подряд.       Юдзи чувствует, не видя Мегуми три дня, какая между ними огромная эмоциональная дыра. С Мегуми не просто: не особо эмоционален, скрытен, предпочитает действовать в одиночку и изредка улыбается. Но не заметить, как лицо меняется, словно по приказу, стоит рядом встать — это Юдзи не заметить не может, но и указать на это будет признак невежи.       И лишь по причине эмоциональной дыры, от которой неуютно и грустно, чувствуя, как теряет Мегуми, собрал волю в кулак и решительно пошел к Сукуне за разговором.       А разговаривать с братом, которого откровенно терпишь — удовольствие из разряда «увольте»       Напялил кепку, пришел к его машине, нахально облокотился на водительскую дверь. Утреннее солнце по-особенному злое, слава богу, что козырек закрывает глаза. Сукуна должен вот-вот выйти из дома и сесть за руль, — ему пора валить по делам на свою крайне сомнительную работу.       И ему абсолютно насрать, кем именно брат работает и откуда он приносит такие суммы.       Сукуна не выходит из дома и через две, и через пять, и через семь минут, изрядно измотав своим ожиданием. Как бабу на свиданку ждешь.       Юдзи отходит, осматривает дорогую тачку, не интересуясь, откуда ее получил. Долго ли копил? Кому лицо стер об асфальт? Какого идиота смог развести на деньги своими гаданиями?       Знает наверняка, что выкурит Сукуну из дома: трижды со всей дури бьет по шине, и на весь двор запищала мерзкая сигнализация.       Но радость длилась недолго:       — Дешевый трюк.       Сукуна на пороге дома отмороженно выключил сигнализацию пультом, закрывая красные радужки очками от Ray-Ban. Гребаная чертовка.       Хочется задушить. Сукуна одет в солнцезащитные очки, белые шорты до колен и в черную майку. На шее висит кулон со знаком руны Уруз — руна силы и могущества. Как иронично и самодовольно, однако.       Главное — не позволить злости выползать из норы. А с этим у Итадори максимальные проблемы.       — Есть разговор, — фыркнул, блокируя дверь водилы. — И я не отпущу тебя, пока не получу ответы.       — Ого. Ты, что? Глицин выпил? — Юдзи привык к язвительности и прекрасно отражает. — Манеру общения смени и быть разговору.       В нос ударяет вкусный запах масляных духов. Табак и ваниль. Спорить впустую: с запахами у Сукуны особые отношения.       — Что было в тот день? — свел тему.       — В какой день?       — Когда я нашел вас на полу. Припоминаешь?       Вместо ясного ответа Сукуна одаривает его ухмылкой и закуривает сигарету, доставая из заднего кармана пачку. Раз закурил, видимо, тема заинтересовала и можно не спешить. И это можно разжевать подольше.       Три ебаных дня Сукуна вел себя, как и всегда: по ночам уезжал, по утру возвращался, мешал Итадори спросонья и гнал в магазин за полисорбом. За сигаретами младшего не пошлешь — в магазине скорее самого пошлют нахуй, а не пачку вручат малолетке. Поскорей бы вырос. Или съехал уже. И то и другое звучит отлично.       — Ох… это когда твой любимый друг упал на мой пол? — давит, зная все от и до. — Рыдал на полу? Умолял его не убивать?       Умолял не целовать?       Сукуна до сих пор помнит эти тощие бедра. Совсем невзрачные. Мегуми надо задуматься делать выпады и качать задницу.       — Сукуна…       — Помню, конечно, такое забудешь. Это был крайне странный день, хочу тебе сказать, — делает затяжку и активно жестикулирует руками. — Шкет пришел ко мне с просьбой, а ушел — в слезах! Вот я монстр.       Итадори помнит, что был разговор о флешке, но не о просьбе. Сложил руки на груди, подозрительно косится на Сукуну, который уже отошел на два метра и втыкает в небо. Очки защищают от прямого солнца. На небе ответ написан, что ли?       И Сукуна слишком много разглагольствует.       — О какой просьбе идет речь?       Спасти мальчишку или угробить окончательно?       Сукуна выбирает очевидное: угробить.       — Какая-то тупая просьба про флешку и документы, — отмахивается, держа в пальцах сигарету. — Кажись, забыл оттуда свою еблю удалить. Мне насрать, кто об этом узнает, даже если это твои друзья. Для меня это не повод стыдиться!       Покраснел, помял руками лицо, пытаясь в голове уложить мысль, что стоящая напротив копия с татуировками — твой близнец, твоя кровь, твое второе я. То, что Сукуна с приветом — ясно с первого взгляда. В прямом смысле.       Юдзи знает, что они две полные противоположности. Юдзи знает, какая Сукуна мразь, если это ему станет выгодно.       Сукуна усмехнулся, замечая, как брат прячет лицо, будто бы люди никогда не ебутся. А потом осенило: у него-то и не было еще ничего.       — Ну ясен хер, что не с порнухой ко мне пришел, — продолжил нагло врать, зная, что этим Мегуми никак не защищает, а только дальше закапывает, утаивая его чувства. — Пару вопросов по буддизму задал, про духовные практики и прочую хрень. Показал ему свою роскошную коллекцию камней и рун, — ядовито улыбается, замечая, как Юдзи меняется в лице, будто маски. — Хотя пацан тонко намекнул про порно. Такое, знаешь…       — Мне это неинтересно, — выдал в ладони, перебивая. А Сукуна это до пиздеца ненавидит. — Меня волнует, почему он рыдал у тебя на полу.       — Слышишь…       — Меня вообще не интересует, что ты с ним обсуждал, — Сукуна ебать как злится, что его перебивают. — Меня волнует, почему Мегуми со мной это даже не обсуждает. Что случилось тогда?       И Сукуна не выдерживает: закусывает сигу и впечатывает брата в свою машину, хватая намертво за грудки майки.       — А теперь заткнулся и меня послушал, — шипит из-за сигареты между губ. — Будешь дальше со мной в таком тоне говорить — и вышвырну из хаты как кота, и ты без пиздежа знаешь, что я могу это сделать, — сильнее вдавливает в машину. — Я тебе сказал, как было: парень не рыдал, а я переборщил с благовониями. Так бывает, когда смешаешь два резких вида. И, потом же, Мегуми мне никто, чтобы я с ним нянчился и играл папочку.       — Но ты…       — Заткнись, я сказал, — вновь ударяет по машине лопатками. Юдзи бесится. Соседи явно картиной не удивлены, зная, кто такой «сосед Сукуна». — Какого хрена ты вообще ко мне идешь с этим? Это твой лучший друг, вот и разбирайся со своими друзьями сам. Ты, что, совсем не любишь его? — сказано с иронией, но со жгучим соусом интереса.       Итадори, самому имея крайне сомнительный характер, из всего услышал только последнее.       — В смысле люблю?       Сукуна должен получить информацию от двоих. И от Фушигуро, и от Итадори, чтобы полностью иметь власть над первым и оперировать, жонглировать знаниями. Чтобы получить самый большой кусок пирога.       Получить Мегуми первым.       Забрать Мегуми первым.       — В прямом смысле, тупица, — и отодвигает Итадори от водительской двери, отпирая машину ключом. — Ты что-то чувствуешь к нему?       — Какая тебе разница?! — кричит.       — Так ты ведь пришел ко мне, чтобы узнать, что с твоим Мегуми стряслось, — бинго. — То есть вместо того, чтобы открыть свой рот, ты решился придти ко мне? Я тебе, что, ходячий ответ на все вопросы?       — Потому что я знаю тебя.       — Ты, блять, ревнуешь?       Юдзи усек: Сукуна уводит тему разговора совсем в другую сторону, и дальше продолжать это не имеет абсолютно никакого резона, — переспорить его недосягаемая услада.       Итадори решительно отбивает руки Сукуны от себя. Ревновать-то Юдзи умеет, но ревновать Мегуми к Сукуне — апогей ебаного сюра. Или нет?       Дышите. Не дышите.       Знатно так разозлившись, Сукуна делает последнюю затяжку и стреляет бычок куда-то за периметр дома, в кусты, ярким огоньком скрываясь.       Юдзи обязан поговорить с Мегуми… обязан пригласить сегодня к себе после трех дней полного игнорирования и глупых отмазок, почему сегодня не придет; обязан выяснить, почему, как и что.       Обязан убрать эту огромную дыру между ними. Стоит просто начать со спокойного вечера кино.       Сукуна молча садится в машину, заводит, но дверь не торопится закрывать: косится на Юдзи, все также облокотившегося на пассажирскую дверь, о чем-то глубоко задумавшись.       И вот как Мегуми мог полюбить его? За что можно любить Юдзи? Конечно, Сукуна никогда не питал и не питает братских теплых чувств к нему, мало где может поддержать и мало где подаст руку, но если быть объективным, то чем он хуже? По сути, ни в чем, и Сукуна знает, что, в конце концов, было бы у них больше времени, то еще пару мгновений — и поцелуй бы состоялся, и тогда бы Сукуна показал парнишке, что такое поистине взрослая жизнь.       Потому что потом у Фушигуро не останется выбора, кроме как признаться.       Должен понять, почему они сидят у друг друга в голове.       Обязан понять, почему в этих отношениях любит только один, а другой — даже не позволяет себя любить.

***

      Можно делать ставки: у Фушигуро потрескалась душа и самооценка.       Часть его души, что была так предана Юдзи, как самый верный пес, устраивала ему козни, каждодневные пытки, часы самокопания; она противилась всем словам Сукуны, его телу, его феромонам и силам убеждения. Не мог смириться с раскладом, с тем, что значит, и с тем, что сам сел ему на колени и проиграл. Скорее всего, не хочет признавать правду, которую, внутри себя, похоронил.       Не привык себе врать. Кому угодно и как угодно, во благо или нет, но не самому себе, и просто не мог смириться с этим дерьмом самостоятельно. Итадори ему ни слова не сказал в тот день, вообще ни слова, почему на полу и почему красный, а просто сделал вид, что все нормально и угар Сукуны — побочный эффект. Причин много, почему Фушигуро тоже не хотел начинать разговор. Все стартует от банального «а как задавать вопросы?» до животного страха, что Сукуна оказался прав и давно уже все разболтал; Юдзи не выдает ни поведение, ни жесты, ни манеры, ни поступки, что это взаимно.       Если быть абсолютно честным, то Сукуна не должен был быть тем человеком, который скажет это Мегуми.       Был подавлен три дня к ряду: жрал фастфуд, не выходил из комнаты, бурчал на сестру, огрызался на родителей и при любых вопросах валил в комнату. Короче, все как типичный подросток, у которого ебашат гормоны за края и за душой стоит неразделенная любовь. Ну, батя, само собой, дал Мегуми пару хлестких затрещин за инфантильное поведение, но это не помогало от слова совсем.       С бабами ситуация сложнее.       Сестра самым натуральным образом наседает на мозги, игнорирует замок в двери, врывается без стука, придирается к настроению брата, пытается вытянуть хотя бы на улицу, но Мегуми упертый. Настолько посрать на все ее попытки изменить его настроение, что попросту игнорирует до такой степени, что не понимает, почему по дому левитирует женское кимоно.       Сестре не понять, что натворил. Не понять ей, какой отвратительный осадок лежит в груди и томится.       Мегуми даже здесь предпочитает хранить все в себе.       Но все сменилось, когда сестра подловила его на кухне, прижала к столешнице, сжала плечи и самым злым и недовольным лицом заорала на него: «если у тебя проблемы, ты не должен об этом молчать. ты можешь обратиться за помощью, я могу тебе помочь»       Сестра хотела сделать как лучше, но сделала только хуже. Потому что тогда на кухне Мегуми вспомнил слова Сукуны.       «я могу тебе помочь с твоими… проблемами»       Этих ласковых, безобидных женских слов для него стали роковыми и достаточными, — принял приглашение Итадори на вечер кино.       Ну, само собой, во время трехдневной депрессии они поддерживали общение, но оно было односложным. От силы двадцать сообщений в день, и то из разряда «ты как?», и все от Юдзи. Правда волновался, как дела у Фушигуро, а Фушигуро не был умным, чтобы говорить напрямую.       Отвечал всегда однообразно: «просто нет настроения. нет, это не из-за сукуны. он не при чем. отвечаю», хотя за этими сообщениями скрывалась такая ебучая боль, из-за которой хотелось содрать кожу и убежать в никуда. Потому что приходится врать тому, кому врать совсем не хочется.       Мегуми еще никогда так быстро не собирался к Юдзи; никогда так быстро не тряс из тайных мест заначку и никогда так быстро не стучал в дверь.       Им крупно повезло, что в это время — в восьмой час вечера — Сукуна спал, вернувшись домой только в три дня, по словам Юдзи.       Мегуми под вечер надел черную кофту с длинными рукавами, а Итадори же, сидя с ним на одной кровати, был в рубашке и майке. Итадори выглядит спокойным, но внутри жуткий ураган, огромное количество вопросов, волнения, переживания, которые не может показать на лице, — боится перекинуть это все на плечи друга, которого, итак, не видел три дня.       Они пиздец как соскучились.       Напротив кровати стоит стул, на стуле — ноутбук, на ноутбуке — новое аниме. Фушигуро крайне привередлив к аниме, но позволил Юдзи выбрать которое хочет он.       Юдзи можно все. Потому что Фушигуро провинился, как свинья.       Мегуми слышит запах его волос даже отсюда.       — А я вот… пока тебя не было, наконец-то понял христианство, — иронично сменил тему Итадори, похлопывая по кровати в пару сантиметрах от бедер Мегуми. — Это было крайне… невыносимо. Выписал очень много теории, которая, вроде бы, пригодится. Воду вычеркнул, а что сам не понял — даже и не притрагивался. Тебе же дать потом скатать?       Мегуми не понимает, почему, сидя с ним на одной кровати, его дерут две гончие: одна хочет безумно засосать Юдзи, не оставляя выбора, а вторая — сорваться с цепи и сбежать в другую, соседнюю комнату, где спит Сукуна.       Его широкие ладони и образ в полумраке при ванили не давали Мегуми нормально спать.       — Я думал, ты не трогал ничего без меня, — заулыбался, как дитя. — Я-то реально ничего не делал.       — Да ладно. Мне было нетрудно. — знакомые фразы.       — Хорошо, давай. Сделаю потом даосизм и ислам. Пойдет?       — Можешь просто ислам. А даосизм вместе рассмотрим. Могу ошибиться, но даосизм — последняя вера из списка, так ведь?       — Не знаю… а у нас есть список?       — Ага. В голове его придумал только что.       — Класс.       Мегуми сгорает.       Морально, ментально, психически — все сразу, — но разлагается так, как не разлагается труп за свой срок, пока чувствует энергию Юдзи в пару сантиметрах от себя, видит его руки, лицо, тело, ноги и ресницы; различает под футболкой очертания пресса, груди, ползет ниже, ниже, и ниже…       Заворожен им. Будто он — тот самый художник, что искал свою музу всю жизнь, истратив миллионы красок, кисточек и холстов. Рядом с Юдзи сердце бьется чаще; рядом с ним жить хочется дольше. Хочется раскрыть ему все, каждую секунду своей жизни, что и как ты делаешь, что переживаешь, о чем тоскуешь, по кому скучаешь, чем дышишь, что ешь, под что предпочитаешь засыпать; Мегуми сделал аниме громче, чтобы заглушить свои глубокие выдохи, граничащие с истерикой из-за мыслей, атакующие его слабое место.       Его любовь к Юдзи.       Юдзи хочется обнять, приласкать, притянуть ближе, чтобы сердце слышал, как грудь вздымается, как температура тела растет; хочется показать, как жить без прикрас, без притворства, целуя отчаянно, горячо, горячее кружки любимого чая, показывая, как сильно ты ценишь и уважаешь. Мегуми влюблен. Влюблен до треска, боли, до глубокой грусти и апатии, и боится потерять здравомыслие, уходя в это с головой и забывая, на чем все держится.       Юдзи поправил волосы за ухо, немного закручивая прядь, и Мегуми с этого уже выпадает.       Юдзи хрустит пальцами и закидывает ногу на кровать, и Мегуми с этого хочет впасть в истерику.       Юдзи улыбается и Мегуми хочет сбежать.       Рядом с Мегуми, будто ты дома.       Но когда Юдзи положил свою голову на плечо… его голова забита другим:       «это невзаимно»       «ну, это разрушит вашу дружбу»       Как признание в любви может уничтожить дружбу?       «я могу помочь»       Мегуми разрывается, ломается, скулит.       Юдзи положил голову на плечо, потому что захотел. Потому что жутко устал от бессонной ночи, которую устроила ему собственная злость и ревность, с которыми пытался разобраться самому. И Мегуми, сидящий в двух сантиметрах от, выглядит чертовски привлекательной подушкой и… просто привлекательно.       Голова на плече горит, обдает жаром и болью. Нет, нет-нет-нет… Итадори в жизни не даст себя обнять и поцеловать, не говоря уже о сильных чувствах. Мегуми еще не настолько гордый, чтобы разрушать их фундамент и дружбу. Не позволит себе умереть еще раз. Ни за что.       Фушигуро не настолько отверженный, чтобы уничтожать их дружбу.       Зато он в силе пойти и попросить помощи.       — Йоу, ты спишь?.. — тихо поинтересовался, смотря на любимую розовую макушку.       — Неа.       — Мне отойти надо, — и Юдзи лениво поднял голову, позволяя Мегуми встать. — Я на пару минут.       — И куда ты? — Юдзи надеется, что это было не слишком ревниво.       — В туалет. И за водой. И сестре позвонить надо.       У Юдзи нет причин ему не верить.       — Лады. Только будь тише. Не хочу, чтобы Сукуна проснулся.       — Ага. Я тоже.       Итадори полностью лег на кровать и Мегуми клянется, что его кадык сейчас прожжет блядское горло.       Выходит из комнаты, тихо закрывает дверь и прижимается к ней. Глотает новый, свежий воздух, не пропитанный Итадори, и зажмуривает глаза, вздернув подбородок к потолку. Руки дрожат, горло дрожит, ноги — подкашиваются, а где-то в животе не бабочки порхают, нет, а завязываются в узел змеи, мелкие и мерзкие змеи. Наверняка гадюки. Машинально смотрит на плечо, где был Итадори, и принюхивается, — ткань обдает легким, еле слышимым ароматом то ли парфюма, то ли душа, но этого достаточно, чтобы Мегуми опять разрывался на части, будто ему устроили четвертование.       Сукуна может помочь исправить это.       Сукуна может предоставить Итадори в своем амплуа.       Но стоило ему успокоить собственное дыхание, будто побывал на родео, как слышит какое-то тихое шуршание с кухни и поворачивается — за столом полубоком сидит курящий Сукуна, а в руках — колода карт, а на самом столе — уже разложенные две карты.       Сукуна явно услышал, что из комнаты вышли. И из принципа не поворачивает голову, продолжая ронять пепел на скрещенные ноги, — на нем распахнутый шелковый халат.       Он, блять, в одних трусах?       В кухне ни единого неестественного освещения. На Сукуну падает лишь вечернее солнце с окна и губы красятся в красный, когда делает сильные затяжки.       Мегуми молча подходит к нему равномерными шагами. Пытается разглядеть уже три карты на столе. Между ними жирный гештальт, который надо закрыть прямо здесь и сейчас.       Но Сукуна даже здесь выигрывает, и Мегуми первый начинает диалог, стоя от Сукуны в двух шагах:       — Доброе утро, — саркастично начал, и Сукуна в ответ лишь кивнул головой. — И что ты делаешь?       — А ты не видишь?       — Вижу. В другом заключался вопрос.       Сукуна хмыкнул, сбрасывая пепел, все-таки, в пепельницу, и откладывает колоду, двигая три карты в сторону, чтобы Мегуми было лучше видно: Луна, Двойка кубков и Семерка кубков.       Мегуми пытается дедукцией понять, о чем толкуют карты. Сукуна на три разложенные карты вообще не удивляется, прям совсем. В конце концов, при правильном подходе любая дрянь начнет жрать с рук.       В конце концов, Мегуми любит вовсе не его, а голова забита именно им, именно Сукуной.       — Я не сплю уже час, и я слышал, что ты в доме, — спокойно говорит, и поворачивает голову на Мегуми, кусая сигарету. — И решил из интереса на тебя расклад сделать.       Мегуми недоволен, но решил это не показывать.       — И что карты говорят на этот раз? — боится, что ответ повторится.       — Ну, например, Двойка кубков, — берет в руку и показывает ближе пацану. — Что ни черта ты не изменился и все еще зациклен на мне.       Мегуми предпочел прикусить язык.       — А вот эта карта… — берет Семерку кубков. — Говорит о твоей большой любви к нему. Правда, я не уверен, что ты настолько своей любви предан. До собаки тебе далеко, и я даже не знаю, комплимент это или нет. Собаки никогда не предадут, в отличие от людей.       Блять.       Мегуми вспомнил, за чем пришел, и взял себя в руки. В глаза все еще бросаются его крепкие ноги, точеный пресс, татуировки, взъерошенная от сна прическа и сигарета в губах.       Он абсолютная противоположность Юдзи.       Или нет?       — Сукуна… нам надо поговорить.       — Говори.       — Нет… это приватный диалог.       — Ну так, блять? — злится, сверкая красными глазами под стать огоньку сигареты. — А мы, блять, не одни сейчас?       Мегуми сжимает кулаки.       — Пошли в твою комнату.       — Это настолько срочно? — тушит сигарету. — Мне уходить через полчаса надо, если что.       — Нам хватит.       Сукуна подозрительно повел бровью, смотря на Мегуми снизу, который отсюда выглядит чересчур длинным и тощим, и не стал тянуть резину: собрал карты, одернул трусы и пропустил Мегуми первого в свою комнату. Поговорить так поговорить, хули нет?       Руки покрываются легким тремором. Мегуми заходит, поднимает взгляд, и комната погружена в абсолютный мрак из-за толстых занавесок, а запаха — никакого. Палочки лежат рядом и ни одна аромалампа не зажжена, видимо, предпочел ничем воздух не скрашивать. Сукуна прошел вперед и похуистично чешет затылок, поднимая с пола свою брошенную одежду.       — Говори, что хотел, только быстро. Мне еще надо одеться.       Нет, не надо.       Мегуми по интуиции знает, где замок, и защелкивает дверь изнутри и в два шага сокращает дистанцию с Сукуной, вынуждая последнего обернуться и посмотреть, — Сукуна расслаблен, как удав, ничего не ебет, и от него идет жуткий смрад сигарет — это точно не те дорогущие сигареты отца, которые получает через контрабандистов. Черные татуировки падают первыми в глаза, и они отчетливо видны даже во мраке, здесь, в комнате Сукуны, Мегуми забывает, как дышать.       Краска ползет с плеч на грудь, как два языка кончаясь на диафрагме, и он, зная, что у Итадори нет ни единой татуировки на теле — по его словам, — резко поднимает руки и хватает Сукуну за бицепсы через халат. И его накрыло волной: вновь знакомый жар тела, вновь знакомая мощная энергетика и сила, медленно впитывающиеся в мозг, демонстрируя свою власть, мощность, доминантность, ебучее господство.       Интересно: а у Юдзи также?       — И что ты делаешь?       Мегуми утонет и не раз. Просто надо дать больше времени.       Сукуна не сопротивляется, нет, а только с нарастающим азартом наблюдает, как Фушигуро, проигрывая себе в личностной войне, приступил ласкать его плечи, заползает под халат, невесомо проводит по коже, по изящным татуировкам, немного придавливая, будто хочет проверить, размажется ли краска и оставит ли длинный след, тянущийся вниз, и вниз, и вниз, как те самые тонкие руки, что уже на мощных предплечьях. Мегуми в тюрьме из собственных чувств и поднимает свой синий взгляд на красные глаза, которые говорят, что я дам тебе это, даже если за стенкой младший брат, которого ты безгранично любишь, потому что мне глубоко поебать на твои щепетильность и лирику.       И длинные руки поднимаются на лицо Сукуны. Пальцы приподнимают гладковыбритое лицо у основания, рассматривает острые линии носа, манящие губы, торчащий кадык, татуировки на лице, и абсолютно не понимает, почему Сукуна, зная Мегуми от силы полторы недели, позволяет себя щупать, стоять рядом полуголым в окружении оккультных вещей. Мегуми тянет к Сукуне, как к чему-то чужому, еще неизученному, тому, чему надо найти сходство.       Ему не с чем сравнивать.       Сукуна понял, зачем мальчишка пришел к нему и почему смотрит на него, как побитый мопс.       Он чувствует, как его пальцы слегка дрожат то ли от страха, как может отреагировать, то ли от волнения, без возможности обуздать. Сукуна вовсе не дурак, чтобы не понимать предел ситуации.       Мегуми сжал его лицо пальцами, изучает, рассматривает черную краску, тонкие брови, сведенные вместе и красные глаза, которые просто смотрят, не мешают, не моргают. Пытается ощутить тепло, огненный вайб, не получая абсолютно никакого отпора, даже ебаного намека, что это неприятно.       Но Мегуми слегка перестарался с давлением и напором: Сукуна почти падает навзничь, пока его лицо рассматривают, как найденное сокровище, но успевает схватить Мегуми за талию и потянуть на себя, сохранив равновесие.       Мегуми скрутило в ебаный узел. В комнате остался кислород?       Прижимается к оголенному торсу, груди, вдыхает еще сильнее запах сигарет, въевшийся запах благовоний, сарказма, желчи, как к чему-то хорошему, милому, задорному и любимому, мечтая, чтобы Итадори, смотрящий за двумя стенками аниме, мог ощутить это на своей коже. Руки, что так грубо держали Сукуну за щеки, спускает на мощный торс, на идеальные кубики, на крепкую грудь и просто щупает, на что Сукуна, без прикрас, реагирует положительно. Органы бьются в истерике, а чувства, любовь — давно уже преданы.       Им давно уже вонзили кинжалы в спину.       Сукуна и видит и знает, какой пиздец происходит с Фушигуро. Наверное, мог бы его понять в полной мере, но не сможет, как бы не хотел, — с эмпатией и сочувствием у него всю жизнь проблемы, не говоря уже о солидарности, которые предпочел оставить еще в детстве. Зато в силе оценить пикантную ситуацию, сложность их взаимоотношений, в которых только один получит процент; тянет Мегуми к своей кровати, застеленной черным бельем, как воронье крыло, и Мегуми садится первый, все также не убирая свои холодные пальцы с живота Сукуны, будто отпустит — и упадет окончательно на дно. Сукуна своего брата терпит, о чем тогда говорить про Фушигуро?       Сукуна может контролировать зло на коротком поводке.       Если Мегуми ждал сочувствия и любви, то он ошибся дверью.       — Ты вновь ко мне пришел, — констатация. — И, на этот раз, ты защелкнул мою дверь.       — Я пришел за помощью, — руки оставил на косых мышцах; смотрит на ноги — ему чертовски стыдно. — Ты сам говорил, что можешь… помочь.       Сукуна хмыкает, удобнее устраивая руки Мегуми на своих.       — И c какой из двух проблем тебе помочь?       — Со всеми сразу. Был слишком рядом. Непозволительно рядом. Не могу… не могу.       И тут Сукуна улыбается, как самое страшное проклятие, — Мегуми сам себе роет могилу. Сукуна с удовольствием подаст лопату.       Садится рядом на кровать полубоком, и заползает ему под кофту, вновь чувствуя эту знакомую юношескую кожу и торчащие ребра. Фушигуро не находит в себе чести и смелости шугануть его, накричать, и даже если бы нашел, то это не имеет уже никакого смысла — сам пришел к нему, сам на своих двоих, оставляя Юдзи наедине, бросая, предавая самого себя и свои чувства, утопая в ласках другого, в глазах другого, пропитываясь его энергетикой. Сукуна спокойно дышит, наслаждается процессом, выслушает полностью, предоставит себя и никогда не останется в дураках. Сукуна не почувствует себя виноватым даже в гробу, — он не тот человек, с которым будет безмятежно в поле.       Фушигуро в страшном отчаянии тянется к нему, вешается руками на шею, делая замок, и утыкается ему в плечо, будто бы родной человек рядом, будто бы лучший друг рядом, мать, отдушина. Юдзи.       Сукуна воспользуется этим; Сукуна, зная чувства парней друг к другу, будет манипулировать этим, орудовать так, будет выгодно только ему и только ему.       Он станет дергать за нитки. Потому что его характер — сборище грязи.       — Ты должен мне помочь.       — Я тебе ничего не должен.       — Нет, ты мне должен. Должен помочь.       — Это не так работает, если честно. Я могу тебе помочь, но никак не должен.       — Хватит… прекрати придираться к словам. Просто дай мне это.       — Конкретизируй, детка.       Вместо краткого и ясного ответа, Мегуми делает по-своему: поднимает голову и грубо, незнаючи, неумело врезается губами в губы Сукуны, удачно попадая прямо в цель. Он будет наступать на одни и те же грабли сколько потребуется. Конкретизировал так конкретизировал.       Сукуна не сразу закрывает глаза, пытается перенастроить поцелуй под другой ритм и угол, но пыл Мегуми гораздо сильнее: обхватывает руками татуированные скулы, забывает, как дышать, и встает на кровать коленями. Мегуми небрежно целует, слишком много воздуха тратит. Сукуна хочет, но не может разорвать сцепление, мыча в поцелуй, но, когда, все-таки, Фушигуро додумался повернуть голову, дабы убрать нос, прекратил сопротивляться.       Так вот каковы губы напротив?       Руки Мегуми длинные, а пальцы — еще длиннее, они касаются выбритых висков, ушей, тянут вверх, уходят выше, и целуется в упоении: сразу пытается сделать поцелуй глубоким, без должных предосторожностей и прелюдий, хочет выкрутиться. Но Сукуне такое не по душе, и сам хватает Мегуми за кофту, прижимает ближе, перехватывая инициативу, показывая, как надо: аккуратно ведет языком по нижним деснам, по зубам, ласкает неугомонный язык, смешивает горькую от сигарет слюну со сладкой.       А Юдзи также целуется? Не… не так. Наверняка нежнее.       Мегуми отчаянно кусает губы, как какую-то сочную хурму, и Сукуна сам разрывает насильственный поцелуй, вдыхая полной грудью, чтобы перевести дух от стремления сожрать его губы; синие, грустные глаза смотрят на него в темноте, а покрасневшие губы не закрываются, хапая кислород. Мальчишка адски конфужен, искушен и сбит с пути, и лишь поэтому Сукуна не позволяет ему вновь уйти в себя: хватает парня за шорты, встает коленями на кровать, и притягивает к себе, вырывая судорожный выдох. У пацана пубертатный период и совершенно не удивлен, что уже образовался легкий стояк. Сукуна делает это не для Мегуми — он делает это сугубо ради себя.       — Думаю, я могу тебя научить чему-то, — возбужденно прервал молчание и какофонию выдохов Сукуна. — Но, если подключишь хоть раз зубы — я тебе все испорчу.       — Научишь целоваться?       — Мгм. И не только, детка. Так что просто следи за темпом и делай так, как делаю сам, — хватает Мегуми за щеки впритык к себе, почти губы в губы. — Потом спасибо скажешь.       И целует его сам, жестко, грубо, цинично, закрывая глаза и поворачивая голову немного в сторону, самому углубляя поцелуй как надо, как правильно, как будет двоим приятно; Мегуми теряет кислород от бешеного натиска, колени подкашиваются, будто со всей дури ударили железякой, и просто отдается на растерзание: язык слюнявит сильнее нижнюю губу, издевается над деснами, зубами, заставляя Мегуми возбуждаться с бешеной силой, быстрее ебучей геометрической прогрессии.       Сукуна притягивает еще ближе сопляка к себе за пояс, показывая, что именно он здесь доминант и инициатор всего, а не мальчик, который чуть ли не на коленях приполз; на несколько секунд замер мир, остановились естественные процессы в организме, мозг — превратился в ебаный гербарий, обмениваясь слюной и маниакальной страстью. Сукуна слишком ахуенно целуется.       Сукуна усиливает давление губами, когда видит, что Мегуми поддается и даже мычит, подключая язык; совсем немного, скромно, проскальзывает в рот, поддразнивая кончиком, и Сукуна положительно реагирует, и Мегуми приступил более уверенно. Языки встретились, Мегуми немного опешил, но Сукуна не дал отстраниться или дать заднюю: сильнее сжимает белое идеальное лицо, давит на челюсть пальцами, через раз мыча «мгм», намекая, чтобы Фушигуро не боялся и учился целоваться, как в последний раз.       Мегуми легко запоминает информацию, если потребуется.       Рот — сплошная эрогенная зона, и Сукуна знает это, позволяя Мегуми целовать собственный рот под контролем.       Мегуми делает свои первые, нормальные движения во рту Сукуны, передавая собственную слюну и, кажется, Мегуми не знает их разницы: у Итадори такие же тонкие губы, такие же горячие щеки и… и…       Блять.       Это ведь Юдзи, да?       В теле неистребимый пожар. В голове — сущий бардак. Мегуми не знает, как это все укоротить в один рывок; он не понимает, почему это так… прекрасно, неоднозначно, ужасно, и почему Сукуна не игнорирует его, отдаваясь полностью, будто и не ждет ничего взамен. Мегуми не имеет никакого опыта, но то, что Сукуна делает с его ртом в глубоком поцелуе — забирает в стратосферу, туда, куда не забраться без подручных средств. Но Сукуна срать хотел на это все и вновь делает по-своему: расстегивает пуговицы на шортах Мегуми и пихает его на свои воздушные подушки, разрывая долгий смачный поцелуй вовсе неожиданно. Губы горят, будто целовал раскаленный чайник, протирает и понимает, что первый поцелуй украден.       Сукуне насрать на это, Мегуми — нет.       Мальчишка протирает губы, ерзает ногами, пытается удушить яркие противоречия, которые травят, сжимают мозг в тисках, как гребаный крысиный яд, — хотят донести, что ошибка еще не совершилась, можно встать и уйти, и сделать все это с Итадори, но все безуспешно.       Мегуми ведь слишком любит его, слишком дорожит им, чтобы разрушать дружбу своей любовью.       Зато вполне себе может разрушить это сексом с его близнецом.       — Ты слишком много думаешь, — не может проигнорировать такое поведение. — И постарайся быть тихим.       Мегуми не знает, когда начал доказывать от противного.       Сукуна притягивает ближе за бедра, и склоняется над грустным, покрасневшим лицом:       — И я подозреваю, что ты не хочешь, чтобы тебя услышал любимый, да?       Юдзи… Юдзи?       Мегуми распахивает взгляд, будто его осенило.       — Хорошо… я буду тихим, — проскрипел, ведь на большее не хватило. — Только давай… быстрее.       — Быстрее?       — Ты ведь уходишь.       Сукуна ухмыляется.       — Точно… я уже и забыл, что должен уходить. Видишь, что ты со мной делаешь? — скалится, издевается над мальчишкой. — Представь, что ты будешь делать с Юдзи? Хотя все гораздо проще: просто закрой глаза.       Черт.       В одно резкое движение снимает с Мегуми шорты и кидает их на пол вместе с трусами. Мегуми выдохнул, стиснул ноги рефлекторно, пытаясь скрыть очевидное возбуждение.       — Киса, только не говори мне, что ты стесняешься.       Сукуна спускается ниже, шурша покрывалом, и берет тощие ноги Мегуми за щиколотки, разводит в стороны. Мальчишка чересчур гладкий и нежный. И костлявый.       Почему Сукуна так больно бьет словами?       Время наказания за молчание.       — Ты ведь об этом мечтал?..       — О ч-чем…       — Ох, не делай такую мину. Тебе ведь наверняка снилось, как Юдзи делал именно вот так?       Мегуми это начал, а Сукуна — укажет праведный путь.       И Сукуна, сильно ссутулившись, скопив огромную порцию слюны, сплевывает на член. Мегуми зажал собственный рот ладонью, кусает мягкие места, пытаясь унять внезапные прикосновения, влагу и тепло, окутавшие его и так вставший член. Успел помереть, воскреснуть, опять помереть и вновь воскреснуть как ебаная жар-птица.       То, что Мегуми девственник, Сукуна понял по реакции. Ну и причинно-следственная связь крайне очевидна. Прикосновения для Мегуми сродни новому пиздецу, нахлынувший его организм как цунами. Зажимает пальцы ног, приподнимается на одном локте, чтобы увидеть как Сукуна, ебаная копия Юдзи, один в один, размазывает слюну по длине и заставляет кровь быстрее приливать, выуживая из Мегуми тошные гласные. Сукуна знает, как довести кису до апогея удовольствия: зажимает у основания и делает пару протяжных дрочных манипуляций и прикасается языком к уздечке, поднимая исподлобья красные глаза. Знает через полумрак, какой Мегуми сейчас красный.       У Фушигуро голова винтом. Этот язык делает невообразимое.       Черные татуировки и красные глаза — единственные ориентиры, намекающие, что человек, который сейчас облизывает член, не Итадори. И Мегуми, теряя силы, хватается за это как за спасательный круг, отчаянно и грустно, но промахивается и еще, и еще, и еще.       Сукуна заберет у Мегуми все первые разы, научит Мегуми трахаться и целоваться, чтобы потом, когда придет нужный час, Мегуми мог все это передать Итадори.       Он знает: так, сука, и будет.       Сукуна заползает второй рукой себе в трусы и приступил дрочить, что он делает крайне редко и то иногда от нужды, а не от желания.       Проходит языком по всей длине вязко, издевательски, огибая вены, играясь с головкой, уздечкой, чувствуя на языке горький и солоноватый привкус смазки на рецепторах. Перемешивает ее со слюной и вновь плюет, наслаждаясь приглушенными стонами Мегуми, который не закрывает глаза, а смотрит, наблюдает, как Сукуна, брат-близнец, сосет ему, розовыми волосами гуляя вверх-вниз.       Звуки стали агрессивней и еще хуже, стоило ему прекратить играться с желанием испачкать любовь Мегуми и делает заключительные аккорды: смахивает розовые волосы с ресниц, сжал член и полностью опустил член в глубокий горловой, делая мощный вакуум. Косит головой, чтобы хороший стояк вошел в глотку без препятствий, и Мегуми на этом моменте умоляет себя не заорать на весь район, когда влажные и тонкие губы касаются лобка, чувствуя сантиметрами ребристую глотку. Сукуна расслабляет мышцы горла, унимает рвотный рефлекс и делает нужный угол, пытаясь не засмеяться от стонов парнишки под ним.       Для своего первого раза Фушигуро получил слишком много.       Засунул весь член в рот, по самый блядский финиш, растопырив пятерню на лобке. Косится красными зрачками на него — Мегуми рефлекторно приподнимает бедра, чтобы взял еще глубже, наглее, чуть ли не яйца еще вобрал, но дальше попросту некуда, — Сукуна знает, как делать глубокий минет. Сосет с вакуумом до конца и приподнимается не высовывая хер, и так делает несколько раз, стимулируя. Фушигуро стонет в ладонь как побитый пес, не зная, как реагировать на такое, пока ему делает безупречный минет Юдзи.       Да, ему снилось именно это, черт возьми.       Именно этот ебаный ночной кошмар.       Фушигуро распадается на атомы. Не понимает, что происходит. Инстинктивно подался назад, к изголовью, пытаясь понять, кто же на самом деле сейчас должен, по его мнению, сосать. Но Сукуна не дает уползти: зыркнул исподлобья, сжал член глоткой, держа по самые помидоры, и резко выпустил. Громко вдохнул кислород, разорвал ленивые нити слюны. Слишком грязное зрелище для Фушигуро.       Сукуна улыбается слишком самодовольно после стояка по самые гланды. Мегуми от экстаза и смены температур ведет головой, лишь бы не смотреть на Сукуну; смотрит на дверь, мечтая, чтобы ее сейчас выбил Юдзи и разочаровался в лучшем друге.       «держись от него подальше»       Сукуна первый получил Мегуми в западне возбуждения. Будет что Итадори поведать. Прокашливается, успокаивает фантом члена в глотке. Пару раз сжал зубы, возвращая челюсть в привычное положение.       — Надо же, а ты очарователен, — острит с ухмылкой, облизывая уголки рта. — Умеешь быть хорошим, когда потребуется.       Мегуми сильнее покраснел, прижимаясь к изголовью.       Юдзи бы так же грубо брал свое? Так же бы не церемонился, так же бы бросался словами как снегом? Так же бы смотрел, будто он — и есть жертва?       Юдзи хотя бы с любовью это делал?       Юдзи бы смотрел в глаза, признавался в любви, держал бы образ Мегуми в голове?       Сукуна не привык брать в рот и не делал это слишком долго, и кашель от спазмов сам вырывается наружу. Выпрямляется, слюнявит пальцы, достает собственный член, который уже болит от прилива крови, прижимает к члену Фушигуро. Мегуми, само собой, пиздец как задрожал, когда увидел чужой член напротив, и прикусил собственную губу до бела, пытаясь утрамбовать кошмар в голове от вида чужого члена так близко. Виду постарался не подавать. Руку с лица не убирает до последнего, оставаясь максимально тихим. Ему сейчас и ахуенно, и не ахуенно.       А у Юдзи такой же? Ладно, лучше об этом не думать…       Но, когда Сукуна взял два члена в руки, пододвигаясь еще ближе между ног Мегуми, последний понял: все максимально серьезно и все катится в пизду.       Зажмуривает глаза, кусает ладонь, истекая вожделением, потом, чувствуя в комнате бешеное напряжение и запах секса, никак не сопротивляясь Сукуне, а даже доверяя ему.       Доверять? Сукуне или Итадори?       Сукуна приступил дрочить двоим сразу, немного ненавидя это — не удается добраться до задницы парня. Во-первых, у него нет времени на подготовку пацана к жесткому сексу, а во-вторых — он не станет церемониться с этой тощей задницей и будет ебать ее так, как сам захочет, не интересуясь, больно тому или нет. Если и не заполучит ее первым, то Мегуми явно придумает все сам. Сукуна получает неимоверное психологическое удовольствие, можно сказать оргазм за оргазмом, сильнее физического, склоняясь над тощим малолетним телом, выкручивая его душу в ебаный бараний рог.       Движения плавные и ритмичные. По телу гуляют приятные импульсы и желание кончить. Фушигуро застонал, сжал пальцами щеки сильнее, придавливая рот большим пальцем, и от перенасыщения чувств зарыдал. В прямом смысле этого слова.       — Ну? И чего ты? — интимно шепчет, замечая горькие слезы. Хотя у самого пиздец как все горит от возбуждения. — Неужели я делаю что-то не то?       Сукуна еще не разобрался, от чего сильнее стоит: от слез или от своей гениальности.       — У тебя настолько все ужасно?       Удар в самое больное место.       Мегуми знает, что вместе со своей любовью ужасен и он.       — И как ты после этого посмотришь ему в глаза?       Никак.       — Думаешь, нужен будешь после того, что натворил?       — Замолчи…       Сукуна театрально умиляется, прикладывая руку ему на челку, поглаживая жесткие черные волосы. Какая юная сладость. Любит одного, а трахается — с другим.       — Как-никак, но ты хочешь, чтобы это было в секрете, да?       Мегуми молча кивает, уговаривая себя не скулить от дрочки.       — Как думаешь, а я хочу держать это в секрете?       Мегуми отрицательно машет головой.       — Да-а-а, я не хочу молчать, — и склоняется, притягивая за волосы к себе, чтобы почувствовать тревожный запах от Фушигуро. — Но мне придется закрыть свой рот. И знаешь почему? Потому что ты никчемный, и любовь твоя — слабая, раз ты пришел ко мне, стонешь подо мной. Ставлю двадцать тысяч — в голове у тебя один Юдзи. Кстати… напомню: мы — близнецы. И, как ты догадался, члены у нас тоже одинаковые.       Блять.       Сукуна притягивает красное лицо к себе ближе, стягивает корни в кулак и проводит языком по напряженной шее, слизывает капли пота, унижения, позора, оскорбления, полной погибели. Очерчивает острый кадык, впадинку, вкушает солоноватый вкус с иррациональным фанатизмом, а потом поднимается к губам и целует жестко, требовательно, уже не интересуясь, запомнил ли Фушигуро его уроки. Мегуми стонет в поцелуй, открывает рот, дает Сукуне лидировать, чувствуя, как начинает злиться.       И одной рукой хватает Сукуну за розовые волосы от злости, ненависти, возбуждения. И его будто сбила машина: розовые волосы, что так похожи на волосы Юдзи, оказываются жесткими, ломкими, как самая настоящая солома; лохматые, непокорные и трещат под напором. Мегуми контузило: а волосы Итадори такие же? Такие же грубые, ломкие, жесткие? Они такие же как у Сукуны или даже лучше? Хуже? Мягче? Сжимает у корней, пытается еще распробовать розовые, наверняка крашеные волосы, и притягивает Сукуну сильнее в поцелуй, встречаясь с дерзким языком. У Сукуны голова трещит по швам от комплекса обстоятельств: размеренной дрочки, тонких припухлых губ и хныкающего носа напротив.       Сукуну бьет предоргазменный всплеск и разрывает алчный поцелуй, слизывает засохшие дорожки слез с щек и со скул, как мороженое. Одним вязким и длинным движением. Солено, приторно, хорошо. Но такие, блять, жгучие и наивные, что Сукуна, абсолютный аморал, идеалист и диссидент чувствует в воздухе, чего стоило Мегуми переступить себя и опрокинуть свою истинную любовь.       И Сукуна ударяет навязчивая мысль в голову:       — Скажи честно: за что ты его так сильно любишь?       Это не любовь — ебаное насилие.       — Или, наверное, будет вернее перефразировать: почему ты так сильно его не любишь?       В смысле?       — Я бы никогда не смог, любя одного, ложиться под другого.       Нет. Лег бы. Еще как.       Хьюстон… у нас проблемы.       — Но ты сейчас лежишь подо мной и стонешь мое имя, потому что я похож на него, да?       — Нет. Нет-нет-нет, — в бреду.       — Да-да, детка. Ты скитаешься, помнишь ведь? — языком провел по щеке. — Мы похожи. И ты пришел ко мне и придешь еще раз, потому что я могу дать тебе это.       Мегуми хмурит брови.       — Я понимаю, что ты специально… — бурчит в ладонь. — Просто… Дай мне кончить.       — Тебя не было три дня. Думал, не замечу? — игнорирует; гнет свою линию. — Дай угадаю: с правдой тяжело ужиться?       — Замолчи…       — Мой Мегуми, да тебе же расти и расти! — от Мегуми пахнет безнадегой. — Во взрослой жизни так дурно… мне бы в твой возраст. Не знать ни бед, ни забот, ни бремени… Где же мой колледж?..       — Сукуна…       — Как часто ты мечтал об этом? Как часто, стоя в душе, ты мечтал о моем брате?       Мегуми на грани кончить со слезами на глазах.       Молодая красивая дрянь.       — Мегуми, можешь расслабиться: я стану твоим черновиком во взрослую жизнь.       И Фушигуро кончает, выстанывая имя Сукуны, как ебаную мантру, закусывая собственную ладонь до следов. Сукуна шепчет еще что-то нечленораздельное, не сбавляет темп до конца, и кончает следом, собирая всю сперму пальцами и наблюдая, как Мегуми утопает в запретном удовольствии у него в кровати и комнате со слезами на глазах.       Сукуна знает: Мегуми не скоро акклиматизируется.       Сукуна кончает, скорее всего, не от стимуляции — хоть и пиздец как удивлен, что обычной дрочки оказалось достаточно, — а от того, каким именно лежит Фушигуро под ним: красный, потный, весь в похоти, в предательстве и грязи, от которого ни одно мыло и мочалка не помогут. Сдавленно стонет. От силы оргазма отключается от реальности. По телу искрится фейерверк и эйфория. Выбрасывается ебучая доза гормонов в кровь.       Пока оргазм полностью не сошел на нет, отпуская нервы, не отстранялся. Чистой рукой заправляет член обратно в боксеры, а вторую, грязную, облизывает, собирая всю сперму языком, вызывая у Мегуми то ли разрыв шаблонов, то ли иррациональное удовольствие от сцены.       Смотрит на Мегуми с высоты своего роста, стоя на коленях, и проглатывает все. Мегуми понял это по движению кадыка и довольному лицу, говорящему, что пытка кончилась вместе с половым воспитанием.       — С первым разом, детка, — гордо жестикулирует, но лениво из-за отходняка сочного оргазма.       Мегуми переводит дыхание и совесть в порядок, чувствуя себя ниже плинтуса.       — Я тебе не детка, — стал язвить — значит, очухался.       — Мне похуй. Называю как хочу и не переубедишь.       Довольно грубо, но отрезвляюще. Подбирает одежду и швыряет ее Фушигуро, который все еще полулежа устроился на кровати и пытается собрать себя в единый пазл. блять… Его первый раз случился с чертовым близнецом Юдзи, с Сукуной, с ебаным оккультистом при ловце снов, при всей его оккультной хрени во мраке, отдаваясь под каждые касание и манипуляцию. Это не должно было случиться. Не должно было! А что, если кто-то узнает об этом?       Сукуна, игнорируя зависшего Фушигуро, время не теряет: снимает с себя трусы и халат, не стесняясь пацана, и в темпе одевается. Роется в комоде, сделав небольшую паузу, чтобы переварить, что, блять, только что произошло. Напяливает черные обрезанные джинсы до колен и белую майку-алкоголичку, прекрасно подчеркивающую его татуировки на плечах и мускулы. Черт. Сукуна знает: это был не просто секс.       На него смотрит металлический будда, рассыпанные руны и открытая спиритическая книга. Да, ребята. Сукуна чертовски ахуевший человек. У него нет времени ни на душ, ни на жалость к Фушигуро. Дал лишь то, что от него потребовали без переплат.       Поправляет свои лохматые волосы в зеркале и замечает: Фушигуро уже сидит на кровати и медленно возвращает на себя шорты, вовсе апатично, бессильно, безэмоционально. Как ебаная кукла.       — Лицо попроще, — вынуждает обратить на себя внимание. — Ты выходишь первым. И при чем давай в темпе.       — Я не выйду, пока не приведу себя в порядок, — хмурится.       — Ну так приводи, бля! Быстрее!       Мегуми быстро ориентируется, протирает лицо кофтой, шумит ширинкой и на шатающихся ногах подорвался к двери, специально пытаясь ни о чем не думать. Надо не зацикливаться на хорошем минете и первом поцелуе, потому что сейчас, закрыв дверь с другой стороны, он покинет эту территорию и войдет в другую. Придет к другому, кто сидит в голове и из нее не выходит. Сукуна — самый отвратительный и соблазнительный мудак, с которым ему доводилось иметь дело и, конечно, обмениваться нелюбезными любезностями.       И своими размазанными чувствами.       Но стоило ему прикоснуться к дверной ручке, стоило надавить на нее, Сукуна поворачивает к себе прижимает его к двери и целует в губы. От напора чуть ли не ударились зубами. Без предупреждений; просто захотел, подошел и поцеловал так, как хочет, напоследок вжимаясь в тонкие губы. Чтобы при выходе не забывал, под кем именно лежал и чьи губы касались его члена. Мегуми клянется: Сукуна специально больно прикусил губу.       И выпускает молча его из комнаты, не разрывая поцелуй до последнего, громко, для антуража, захлопнув дверь.       Мегуми смотрит на бездну, и бездна смотрит на него.       Мегуми на дне. На самом днище, где скапливается вся грязь, пыль и мусор. В доме тихо… если не брать в учет тихое шуршание Сукуны за дверью и что Юдзи до сих пор не объявился. Стоп…       Контрольный раз протирает лицо, чтобы не увидел остатки сломанной самооценки, и аккуратно заходит в комнату. И замечает, что Юдзи, скрючившись в позе эмбриона, уснул.       И не знает: радоваться или от злости рехнуться.       Юдзи мирно спит, пуская слюну на руку и тихо посапывая, а на лице — танцуют цвета из экрана. Мегуми позволил себе немного засмотреться, понаблюдать за спящим другом, будто так, пока спит, Юдзи защищен от него самого, от предательства, никогда не узнает, что было через две стены, что именно творил Сукуна, что шептал, что творил, как искусно издевался, играясь с их любовью к друг другу. Так можно мирно рассмотреть его, покормить своих демонов, ангелов, тварей, живущих в каждом участке тела, но самое главное — сердце, что еще качает кровь, выполняя свою работу, намекая, что жизнь клином не сошлась.       Его брови расслаблены. Наверное, ему и не снится сейчас ничего, фаза сна не та; дыхание ровное, а сам Юдзи — желанный и такой… родной.       И тут осенило: Юдзи уверен в Мегуми на все сто процентов.       Юдзи доверяет ему, верит ему, никогда не полезет дальше, куда не требуется.       Юдзи всегда будет рядом, всегда поддержит, стоит лишь попросить.       Юдзи бы никогда не делал так, как делает его близнец.       Его совесть не может смотреть без угрызения: Мегуми отводит взгляд, ведь больше не достоин его, не достоин чистого Юдзи, открытого, милого, добродушного и ответственного Юдзи.       Грязный, поникший и мерзкий Фушигуро, утопая в ласках другого, не заслуживает его.       Теперь уже не заслуживает.       — Ох, он спит? — позади появляется Сукуна шепотом. — Кажется, нам крупно повезло.       Мегуми смотрит на него через спину, хмурит брови, ни слова не вымолвив.       Сукуна и на сеновале бы трахнул Мегуми.       — Знал бы… получил бы и эту задницу. — и грубо хватает Мегуми за булку, заставляя вскипеть. — Как думаешь, выдержишь иное наказание?       Сукуна ломает его в девяносто градусов, хватает за шею, а второй — скрещивает руки за спиной. Фушигуро не сопротивляется, потому что знает, сколько наделает шума.       — Я не удовлетворен дрочкой и отсосом. Ты, кстати, запомнил, как нужно отборно брать в рот? Я был увлечен процессом, чтобы комментировать.       Фушигуро до треска сжимает зубы, и желваки загуляли по лицу.       — Смотри, как мило он спит… у тебя, наверное, сердце кровью обливается?       Сукуна склоняется над его лицом, и шепчет еще тише, обжигая каждый нерв парнишки:       — И у меня пиздец оргазм от фантазии трахнуть тебя у него на глазах.       Фушигуро терпит. Голова подсказывает: этого не будет и стоит переждать шторм и насилие Сукуны, от которого приятно пахнет табаком и ванилью.       Титул терпилы достанется ясно кому.       — А если я сделаю так?       И Сукуна пристраивается позади, утыкаясь членом позади к заднице Фушигуро, прикидывая, что парень неплохо будет выглядеть, когда будет стоять раком и качаться в такт жесткой ебле, — от одной мысли у Сукуны опять нарастает стояк.       Животное. Не иначе.       Фушигуро делает движение назад и пихает Сукуну от себя и от шума Юдзи просыпается.       Мегуми вздрогнул и отскочил в сторону, как от огня, чтобы встретиться с красными глазами, закрытыми солнцезащитными очками и едкой улыбкой, говорящей обо всем и сразу. Итадори от странного шепота и гулких телодвижений проснулся сразу, будто в армию попал. Черт… сколько он проспал и почему Сукуна опять рядом стоит с Фушигуро?       Мегуми готов упасть на колени, чтобы Сукуна лишнего не спиздел.       — Доброе утро, страна, — слишком довольно. — Я ухожу. Тебе в магазине надо что-то?       У Фушигуро отвисла челюсть от умения переобуваться.       Юдзи потребовалось время, чтобы включить заспанный мозг и увидеть два силуэта в полумраке: вновь зашуганный Мегуми, прижатый к стене подальше от Сукуны, стоящего в дверном проеме слишком уж фривольно. Их разделяет буквально несколько сантиметров и неистовое напряжение, которое слышится от Мегуми даже на таком расстоянии.       Мегуми не прочь прямо сейчас сровняться с землей.       — Насколько ты уходишь?..       — Не знаю. Утром если приду, то повезет, — Фушигуро злобно косится на его невозмутимое лицо и саркастичный подтекст, мол, я все еще могу разболтать, как ты стонешь. — Быстрее рожай, че хочешь.       Юдзи смотрит на Мегуми и потребовалось время, прежде чем ответить:       — Ну… эм… шоколадку?       — Ты же не ешь шоколад. — хмурит брови.       — Теперь ем. — в ответ тоже хмурит, с нажимом повторяя.       — Окей, куплю, — Сукуна поворачивается на Мегуми, и тот схож на полуобморочного, боясь выпадов. — Хорошего вечера, мальчики. Дом не переверните.       Итадори буркнул что-то под нос из разряда «вали уже», пока Мегуми, улавливая свое сердце по всему сучьему дому, как сильно оно бьется, сопровождает Сукуну взглядом. Когда дверь захлопывается, Мегуми выдохнул всей грудью, чуть ли не в девяносто градусов сгибаясь, чувствуя опустошенность, униженность, дерьмо на душе.       Юдзи зевнул, почесывая чистую, не татуированную щеку.       Черт.       — Фуши… поговори со мной.       О нет. Нет-нет-нет!       — Скажи мне… он сделал тебе что-то?       Фушигуро постарался сделать максимально расслабленное лицо, подозревая, что после такого обязан получить блядский оскар.       — С чего взял?       — Да я… просто знаю его. Понимаю, о братьях нельзя плохого говорить, — Юдзи пиздец как мнется. — Просто хочу верить, что он, зная, что ты мой лучший друг, ничего тебе не сделал. Про маты бессмысленно говорить…       Лучший друг? Ну твою же мать…       Может, раз он все еще «лучший друг», не зря все это было?       — Нет. Плохого еще ничего не сделал, — само собой, это с какой стороны посмотреть на пиздеж Фушигуро. — Мы пересеклись на кухне, немного поговорили… он вновь с картами был.       — Опять гадал? — закатывает глаза. — Господи… за что мне брат фанатик?..       — Правду говорю: и пальцем не тронул. — и что-то разрушается внутри. Наверное, остатки преданности. — Он, кстати, на «фанатик» обижается. Ты мне не говорил, что он чертов оккультист! Ты вообще про него молчал до последнего!       — Я не говорил тебе про него, потому что мне за него стыдно, Фуши… — пожимает плечами, давно смирившись с таким братом. — Мне тяжело о нем говорить, рассказывать, жить с ним. Я вынужден с ним жить: из родни никого не осталось, сам знаешь. Никто про него не знает, кроме тебя… я ненавижу его знакомить со своими людьми.       Что-то еще живое затрепетало от слов и Мегуми слабо улыбнулся уголком губ.       — Ты сам видел его комнату. И это ужас. Фуши, может, вы и успели поговорить и познакомиться, и не спорю — Сукуна чертовски умный и хитрый. Я ему ничего не рассказываю, потому что не хочу, чтобы он это использовал против меня.       Кажется, Мегуми понимает, как капитально проебался.       — Поэтому… я правда очень боюсь за тебя. Ты мне дорог и, пожалуйста, скажи, если он что-то сделает. Типа смогу уладить это, даже если придется с ним заводить разговоры… хорошо?       Сердце опять стучит по всему дому; Фушигуро чувствует, как холодеют ноги и пылает лицо, как внутри загорается пожар, страшный пожар, смотря, как Юдзи, младший брат, поистине недолюбливает Сукуну и не рассказывал о нем не из принципа, а из соображений безопасности.       Просто Юдзи знает, в чем их глобальная разница. Когда Мегуми ничего из этого не знает.       Мегуми в стыде чешет затылок, не находя в кладези слова, и глубоко выдыхает. Он уже совершил ошибку, и эта ошибка будет рождать другие ошибки, одну за другой, давать свои корни в их взаимоотношениях, отдавать огромный отпечаток и след.       Фушигуро признается. Когда — вопрос времени.       Юдзи замечает, как поник Мегуми и подумал, что слишком долго и нудно рассказывает.       — Ай ладно… забыли, — подрывается с кровати, потягивается, хрустит спиной, и майка немного задралась; Мегуми заметил торчащую резинку трусов. — Просто… ну… скорее бы сдать экзамен и получить комнату. Кстати! Не хочешь переночевать?       Сказать, что Мегуми ахуел — ничего не сказать.       Этот день может уже закончиться, пожалуйста?       — Я тебе новый футон дам, одежду, подушку. Не хочешь?       Фушигуро расцвел на глазах.       — Нет… без проблем. Хорошо. — слишком просто согласился.       — Отлично! Тогда погоди, я принесу! Как раз он ушел и претензий не будет…       Мегуми знает: никакое душистое мыло не поможет смыть такой позор.       Мегуми сел на подоконник, распахнув окно, пропуская свежий вечерний ветерок, не мешая Итадори раскладывать футон на полу и делать за него спальное место. Смотрит вдаль, на соседние дома, редко моргает и кусает губы, чуть ли не насильно дерет, пытаясь удалить, убрать чертов фантом губ Сукуны, его жесткие кусачие поцелуи, его нахальный язык, чертовы зубы и красные глаза, смотрящие с высоты собственного достоинства. Чувствует, как не достоин сидеть здесь, оскверненный, прокаженный, не достоин соглашаться на ночевку за долю секунды и изредка поглядывать на Юдзи, наводящего суету.       «почему ты так сильно его не любишь?»       «за что ты его так сильно любишь?»       Сомнения. Нерешимость. Страшная дилемма и Фушигуро пытается прислушаться к собственному больному сердцу: шепчет, по-доброму шепчет, что ты любишь Юдзи четыре ебучих месяца, не выпуская его из своей кожи и головы, дорожишь им, как самым большим золотом в своей жизни; дорожишь его добротой, отзывчивостью, снисходительностью и скромным чувством юмора. Юдзи в целом скромный парень: лишнего не скажет, лишний раз покраснеет. Мегуми готов целовать эти красные щеки до смерти, обнимать Юдзи и не отпускать, но теперь для него это сродни несбыточной мечте.       Ведь теперь, смотря на Юдзи, воспоминания секса с Сукуной сами выползают, как змеи.       Мегуми не прочь отрезать себе руки.       Конечно, внешне, если убрать некоторые нюансы, они и похожи как две капли воды, но характеры абсолютно разные, как небо и земля, как лево и право, как черное и белое. Это два разных человека, два разных ходячих интереса, две разные жизни, темперамента, мировоззрения.       Разница в том, если дать Сукуне револьвер, то он нажмет на спуск. Юдзи же в руки револьвер даже не возьмет.       Но Мегуми примет пулю только от Итадори, как должное. Как наказание за проеб.       Если бы Фушигуро знал год назад, во что выльется дружба с Юдзи, он бы и дальше предпочел считать его странным и не сближаться. Пиздить обидчиков сестры и то проще, чем мириться с таким. А к такому ни одна школа не учит, — только жизнь и ебаный опыт на ошибках.       Мегуми не может искоса не смотреть на Юдзи, как у того задирается майка, когда на корточки садится; когда спрашивает, какое покрывало хочет, можно ли закрыть окно и не передумал ли он еще проводить с ним летнюю душную ночь вдвоем.       Почему ты так сильно заботишься за покрывало?       Мегуми не сильнее своего страха, живущего в нем, как самый ебучий паразит, заполняя каждый уголок тела, каждый пробел, который только сможет найти. Наверное, ночь без Сукуны в доме, отличный вариант развязать свой жалкий язык и убрать характер куда подальше… но будет ли игра стоить своих свеч?       Интересно: а Сукуна также бы переживал за покрывало?       — Эй, Фуши, — вместо ответа Мегуми молча оглянулся. — Может, стоит предупредить родителей?       — Точняк…       Вспоминает, где бросил телефон, и находит его на столе. Быстро находит контакт отца, пытаясь угомонить тремор рук и нервы. Он звонит отцу крайне редко, может, раз в две недели, но сейчас не тот случай, чтобы ждать от него ответы по сообщениям, — в такое время он работает.       И только чудом Юдзи не заметил, что Фушигуро изначально не взял с собой телефон.       — Ну и? — крайне оригинальное приветствие Тодзи.       — И тебе привет. Ну… меня типа дома сегодня не будет.       — И с чего бы это? — и по ту линию раздался чей-то сдавленный крик. Неудивительно.       — Юдзи на ночевку пригласил… вот, напротив сидит, — Юдзи покосился на Мегуми. — Привет передает.       — Ага. Ему тоже, — вновь чей-то крик. — Короче, ты сейчас вообще невовремя, как слышишь. Ночуешь — ночуй, но чтобы к обеду был дома. Усек?       — Ага.       — И ты разобрался со своими проблемами? С чем ты подходил ко мне.       Мегуми с трудом проглотил слюну, вспоминая это.       — Н-нет… ну, наверное, — нервно трет переносицу, подбирая слова. — Это не быстрый процесс… мне еще нужно время.       — Мм, ясно, — и истошный крик обрывается на полпути. — Я матери передам, что ты звонил. Хорошей ночевки.       — Спасибо.       Мегуми сбрасывает звонок и ловит на себе непонимающий карий взгляд.       — «Передает привет»?       — Скажи спасибо, что я отмываю тебя перед отцом, — возвращает телефон на стол. — Он у меня очень специфичный, знаешь ли.       — Да я не против, просто… я уже и забыл, каково это — родительское общение.       Мегуми смутился и виновато улыбнулся. Не хотел становиться самым большим разочарованием.       — Спасибо за футон. — быстро перевел тему.       — Без проблем, — вновь засиял улыбкой Итадори, которую хочется пустить внутривенно. — Сейчас дам одежду! Кстати, мороженое хочешь?       Мегуми знает наверняка: он умрет, засыпая с Итадори в одной комнате.

***

      Так случилось, но Мегуми злился. А потом рыдал. А потом был настроен решительно, но слезы все равно выиграли.       Рыдал тихо, бесшумно, явно на опыте; как может, как позволяет плотность подушки и давление рук на устах. Его жалкие всхлипы заглушал собственный ноутбук у Юдзи на коленях. У Итадори не было своего ноутбука из-за нехватки денег, — не умеет копить и экономить, и часто обращается к Сукуне за ноутбуком. Само собой, Сукуна кроет его трехэтажным матом, но ноутбук дает только под слежкой. Слишком много информации, до которой Юдзи еще не дорос.       Мегуми хочет к Итадори на кровать. Но Мегуми трус, чтобы встать и лечь рядом.       Мегуми сопляк, что пляшет под дудочку.       Мегуми не хотел всего этого, правда не хотел. Никогда бы не допустил такого, но когда над тобой стоят отчаяние и горе в виде неразделенной любви — голова не работает должным образом, а работает в другом направлении, туда, где будет найден самый простой путь к сублимации, к заимствованию, к помощи. Мегуми не эмоционален внешне, и внутренне никогда особо не замечал за собой букет эмоций. Но когда дело касается Юдзи — превращается в бесформенную жижу, отдаваясь на растерзание.       До сих пор не может поверить, что сам пришел к Сукуне и получил то, о чем просил. Секс, оказывается, пиздец какой прикольный.       Получил самый простой вариант любви. Самый жестокий, бездушный, беспощадный способ вытравить чувства из черепа. Сукуна сделал все по-своему: исказил влюбленность Мегуми в абсолютно другую нишу, демонстрируя обратные истоки так называемой любви.       Сукуна не из тех, кто пожалеет и простит ошибки; Сукуна не из тех, к кому надо бежать за помощью.       Сукуна не тот, кто должен объяснять, почему трава зеленая.       Сукуна, брат-близнец Юдзи, ни черта на него не похож.       Сукуна не Итадори. Это ебаный факт. И Мегуми, отчаянно лежа на футоне, делает себе условия: если Юдзи ответит — признанию не избежать. А если будет наоборот… то и будет все наоборот.       — Юдзи?..       И Юдзи не ответил.       Наверное, это знак.       Но, когда и во второй раз Юдзи не откликнулся, Фушигуро не стал больше испытывать судьбу, и постарался уснуть.       Так будет лучше.

***

      Он спал просто отвратительно и проснулся весь опухший и убитый. Будто в самом сне его терзала собственная совесть и заставляла просыпаться каждый час, как бы намекая, что ты, говнюк, еще живой.       Долго лежать и плевать в потолок, слушая тихое сопение Итадори на кровати было тяжело. Само собой, глаза все равно не могли долго смотреть на потолок, а глядели на Юдзи, на его выпяченную ногу из-под одеяла, на розовые волосы, торчащие из-под подушки и руки. Мегуми не выдержал такого давления и завалился в душ. Посрать на сменные трусы, — спрячет в рюкзак, а на тело напялит свою одежду. В конце концов, сейчас гребаное лето, и ходить с нижним бельем — пиздец какая мука.       И ничего не говорит о появлении Сукуны в доме: ни обувь, ни комната. Но Мегуми заметил ключи от машины в коридоре. Видимо, ночные гуляния не подразумевают наличие машины.       Стоит под контрастным душем, черные волосы прилипли к лицу и шее, а сам — не двигается, смотрит в плитку под ногами, словно батарейки сели. Ванная комната у них не особо маленькая, но и не огромная, и тут с легкостью могут поместиться два человека, а еще достаточно, чтобы самооценка Мегуми вполне себе поместилась в душевую кабину и зависла под водой. Не знает, сколько уже намотал братьям счет за воду, но то, что давно уже весь чистый — понятно даже слону.       Но Мегуми не в состоянии выйти отсюда, — слив на полу стал совсем как родственная душа, также пропуская через себя всю дрянь. Для него это будет ебаный подвиг — выйти отсюда и посмотреть на Юдзи.       Запустил пальцы в волосы, задирает челку назад, смывает с лица реки воды, протирает глаза; хочется застрелиться или застрелить кого-то, — не разобрался еще. Царапает корни волос, промывает от кожного сала и в один момент, который не ожидал абсолютный никто, дверь в ванную распахивается и в нее вваливается Сукуна. Мегуми не разобрался, как работает ебаный замок, и просто оставил дверь закрытую, надеясь, что шум воды скажет о многом.       Видимо, Сукуне в девять утра на это абсолютно поебать.       Мегуми, само собой, передергивает, как от удара током от такого, а потом прищурился: на затылке знакомые очки, та же одежда. Сукуна начал пить из крана жадно, подставляя морду к потоку воды, полностью закрыв глаза. Мегуми морщится, пытается понять, что с ним не так, а потом замечает, как у того еле дергается нога и расслабляется шея, — Сукуна жутко хочет утолить сушняк.       А потом, когда майка-алкоголичка немного сползла с лопаток, замечает отчетливые следы царапин. И такие царапины оставляют только когда под тобой лежит тело, которое ты неистово ебешь в матрас. Мегуми настолько уже заебан морально, аж насрать, что он стоит, в чем мать родила.       — Доброе утро? — прервал шум душа вовсе вяло.       Сукуна размыкает глаза и смотрит на Мегуми, и, видимо, мозг не сразу вспоминает, кто это вообще такой. Судя по всему, работающий душ и голое тощее тело — не отходняк.       — А?.. ох, не заметил, — протирает губы. А потом струной выпрямился, посмотрел на себя в зеркало, просветлев: — Какого хуя… ты что здесь делаешь?       Мегуми хмурит брови.       — Остался ночевать.       — Ночевать?       — Да, ночевать. Это когда человек остается спать всю ночь у другого человека.       — Дохуя умный, вижу, — язвит, вновь отпивая. — Кстати, отличная задница.       Мегуми смутился, и опять отвернулся к стене, как прокаженный.       Сукуна еще сделал парочку жадных глотков, прополощил рот, и только позже понял, что с пацаном что-то не то: не стесняется, не отворачивается, не верещит, не орет. Смотрит исподлобья, демонстрирует характер или то, что от него осталось. Пытается рассмотреть длинное тело через конденсат на стекле, что именно не так, заглянуть в неулыбчивое лицо в профиль, синие зрачки — изучают слив.       Признался, что ли?       — Слыш, че с тобой? — перекрыл кран. — Ты вообще спал?       — Мгм.       — А что с лицом?       Мегуми стискивает зубы, и только контрастный душ помогает держать голову на плечах.       — Отвали.       Вау. Переступил через себя?       Сукуна прыснул и отбросил очки на столешницу, сбросил ботинки — заставит потом Юдзи драить пол — и подходит к душевой кабине, открывает дверцу и разворачивает Мегуми к себе, и тот даже не артачится. От Сукуны вновь пасет агрессивностью, жестокостью, влиянием.       Кажись… разница есть.       Мегуми смотрит на Сукуну, на его татуировку на носу, на красные глаза, которые еще сильнее покраснели из-за бессонной ночи и утра. Тяжелая рука на плече колет, будто сотни иголок вонзились.       Сукуна смотрит на него, и в голове сидит мысль, томится в уголочке, а какая — понять не может. По-хорошему, пока есть время, пацана можно жестко трахнуть в душе, поставить раком и заставить скулить, а с другой — надо самому принять душ и завалиться спать.       А почему бы все это не комбинировать?       И Сукуна едко ухмыляется.       — Юдзи спит? — интересуется.       — Тебе какая разница?       — Мне никакой, а вот тебе — огромная.       Фушигуро оттолкнул Сукуну от себя двумя руками в грудь, но тому было, как дуновение ветра. Само собой, Сукуна ненавидит, когда его не слушаются и успевает разозлиться и захотеть подорвать дом на орбиту. А потом распробовал, когда Фушигуро взял его за плечи, затащил в душевую кабину и прижал к стеклу. Майка и голые части тела пропитываются конденсатом, а Сукуна — иррациональной сластью.       Фушигуро чертовски идет быть мокрым. Еще при дожде оценил его эстетику.       От Сукуны пасет мускусом, масляными духами, сигаретами, и он явно этой ночью с кем-то трахался и пил.       — Где ты был? — Мегуми не понял, откуда у него есть такой ревностный тон.       Сукуна позволяет себе потерпеть ахуевшие выходки сопляка. Просто потому что может.       — Где-то там.       — Это не ответ на мой вопрос.       — Это ответ на твой вопрос, — и уже перехватил тощие руки на своих плечах. — Какой-то ты прям совсем не ласковый. Ты успел снова загнаться? — больно, сука.       — Если ты что-то сделаешь мне — и я заору.       — Да ладно? Ты уже согласен спалиться?       Мегуми прикусил язык. А согласен ли на самом деле?       — Думаю, если бы я был на месте брата, я бы жутко не хотел видеть лучшего друга голым рядом со старшим братом. Кстати, ты ему рассказал, как я прекрасно тебе отсосал?       Мегуми еще сильнее прикусил язык, смотря на Сукуну сверху, — разница в росте дает о себе знать.       — Нет? Не рассказал? А почему?       Сукуна прекрасно прессует авторитетом и приказным порядком. Потому что умелый манипулятор.       — Потому что трус?       Мегуми знает: он прав. Оттого больно прикусил щеку, громко задышал.       И у него едет крыша от незнания, похожи они или нет.       — Сукуна… помоги мне. — ключевая фраза.       — И с чем тебе помочь в очередной раз, милый? — издевательски шепчет.       — Вашу разницу…       — Я же тебе все объяснил: ты еще слишком маленький.       — Это не объяснение…       — Почему же? Все обусловлено опытом. Из вас двоих, опытный только я. Как говорится?.. опытом надо делиться?       — Но ты не можешь все знать.       — Не могу, — пожимает плечами, не спорит. — Только ты сам мне все рассказываешь и показываешь, милый. Твои подсказки слишком прозрачны.       — Потому что вы похожи!       Мегуми еще не знает, что просит помощи у самого настоящего демона.       Сукуна сначала не понял, будто впервые слышит такие слова, а потом от души смеется, прерываясь на выдохе, чтобы не разбудить младшего своим смехом. На самом деле, у него пиздец как стоит в мыслях нагнуть голого Мегуми здесь и сейчас и поебать, что Юдзи может их увидеть, потому что Сукуна заботится только о себе и своем удовольствии.       Мегуми оглушает смех Сукуны, будто светошумовая граната; смех говорит, мол, это было самое глупое, что доводилось слышать за последние пару лет. Разница очевидна, как дважды два.       Мегуми может спать рядом с Юдзи, быть рядом с Юдзи, сидеть и лежать рядом с ним, улыбаться вместе с ним, но не любить вместе с ним. К Сукуне же тянет, будто магнит потому, что позволяет себя трогать, трахаться, прижимать в кабинку, разговаривать непринужденно, не чувствуя себя не в своей тарелке; не вынуждает подбирать слова, отводить взгляд. Позволяет выплескивать эмоции наружу в то время, как Итадори делает с точностью наоборот.       Итадори чувственный, импульсивный, преданный, ответственный, верный.       Сукуна же жестокий, своенравный, аморальный, холодный и неоспоримый лидер.       Итадори не даст себя поцеловать, Сукуна — даст. И лишь поэтому, Мегуми, не в силе выиграть войну, отключает голову и тянет в поцелуй сам, без подачек. Немного получше, не так грубо и вязко, подмечает Сукуна, и не препятствует поцелую и юношескому языку гулять в ебаной душевой кабине. Мегуми задает слишком тупые вопросы и слишком открытый не перед теми людьми.       Если Фушигуро хочет этого — Сукуна это даст.       Да что же они оба знают о первой любви? Когда сердце замирает, в животе в истерике порхают бабочки, а голова — затуманивается? Каждое прикосновение… как удар тока. Это ли любовь — целовать другого, быть рядом с другим, сбегать к другому, тянуться к другому, а в голове — образ другого? Сукуна — зло, желчь, неистребимая агрессия, и его уже не изменить, не перевоспитать; Юдзи простит, осыплет комплиментами, поделится последней клубникой и даже предложит купить еще одно лукошко.       Мегуми, что так любит Юдзи, предает. Предает, вжимая Сукуну в стекло, предает, заползая к нему в комнату, предает, сравнивая их двоих, как единое целое.       Потому что Итадори бы обиделся, узнав, что их считают одинаковыми. Он слишком над этим работал, чтобы не быть с ним схожим.       Четыре месяца — не срок.       Даже, блять, не стаж.       Но когда все четыре месяца тебя терзает неразделенная любовь, с которой видишься чуть ли не каждый день, все абсолютно становится по-другому: правое становится левым, нуль становится ебаной единицей.       Мегуми зажмуривает глаза, отгоняет предательские мысли, чувствует сомнительное тепло Сукуны. Он знает чувства мальчишки, знает, что на самом деле чувствует Итадори, и с удовольствием встанет между ними, пользуясь черноволосым, пачкая собой, пропитывая собой, ведь тот разбит и потерян; боль меняет каждого, независимо, физическая или ментальная.       Сукуна сам разорвал поцелуй. Через него почувствовал, как слишком много думает парень.       — Целуешься лучше, гораздо. Ты нашел хорошего семпая.       Мегуми сдержался, чтобы не сорваться на откровенные провокации.       — Сукуна, ты вообще оцениваешь, насколько это должно оставаться в секрете? — Мегуми не поднимает взгляд. — Ты… хватит шутить. Прекрати издеваться.       — И что мне тогда остается делать? Превратиться в своего душного младшего брата, что бегает за тобой хвостиком?       Мегуми признал: он использует Сукуну.       Сукуна признал: тоже пользуется Мегуми. Ради энергетической подпитки. И кто из них в плюсе — лежит на поверхности.       — Мне не видать Юдзи. Мне его не заполучить, я ему не нужен. Я не вывезу, если он отвернется от меня.       — Зачем же ты так категорично оцениваешь собственное молчание? Или же… собственную бесхребетность?       Сукуна не будет его осаживать. Не в его интересах.       — Да, конечно, да-да, бесспорно, да… — судорожно, лишь бы согласиться. — Называй это так. Называй меня трусом, сопляком, слабаком. Если у тебя от этого стояк — жги, давай, я весь твой. Только дай мне это.       Сукуна ненавидит нытье: зажимает Мегуми щеки и насильно поднимает башку, вынуждая посмотреть на себя, напоминая, что сопли распускать ему приказа не давали.       Как был тряпкой, так и остался ею.       Эти дети не хотят учиться основам жизни.       — Мегуми, чтоб ты понимал: ты виноват во всем сам. И сейчас я не стану тебя останавливать, не стану прерывать ни на секунду, ни слова не скажу, даже если ты падешь ниц и начнешь мне сосать, — сжимает щеки сильнее, придавая уверенности словам. Мегуми сжал зубы. — То, что было между нами, будет твоим грузом, а не моим, можешь об этом даже не мечтать. Ты меня совсем не знаешь, крошка. И если ты сейчас это сделаешь, я очень хотел бы посмотреть, как ты полезешь к Юдзи с нежностями.       Слишком много воды утекло.       Фушигуро строит непробиваемую стену: руки сами тянутся к лицу Сукуны.       — Ты любишь не меня, а Юдзи, кретин.       — Но ты ведь даешь мне себя целовать, — и смотрит в красные, как кровь, глаза, которые смотрят в ответ, как рентгены, не сдавая позиции. — Ты даешь мне себя.       Сукуна всего лишь инструмент.       — А Юдзи прям что? И дотронуться до себя не дает?       — Представь только…       Сукуна всматривается в глубокие темно-синие радужки, как морской бриз, закрытые ресницами и видит, что Мегуми вообще не врет. Ни на каплю, ни на йоту.       И, кажется, только сейчас понимает, как сильно ребенок упал лицом в грязь.       — Какой же пиздец… повезло ведь быть близнецом брата, в которого ты безответно влюблен. Аж досадно, блять.       Сукуна резко кладет руку ему на затылок и целует, прижимая к себе. Да так горячо, пылко, сочно, что оба успевают одуреть и вжаться в друг друга под шум душа. Самое время целовать Мегуми взасос, не боясь, что тот начнет допускать ошибки, облизывает нижнюю губу. Мегуми вновь заползает пальцами в жесткие розовые волосы, пропитанные запахом бара, и просто умирает в этом.       Цунами сбивает двоих с ног; Сукуна сам снимает с себя промокшую до нитки белую майку-алкоголичку и бросает за периметр кабины, яростно превращая поцелуй во французский. Но наверняка французский поцелуй не подразумевает такой бешеный обмен слюнями и низкими стонами, похабными звуками поцелуев, дыханием в унисон и покусанные губы. В поцелуй врывается теплая вода, размывая поцелуй еще сильнее. Мегуми умудряется ударить зубами, Сукуна поежился, в наказание пихая Фушигуро в стекло напротив. От пинка стекло чуть паутиной не пошло, но это хуйня.       Сукуна дает себя целовать; дает ласкать себя, язвить, кидать сарказм. Потому что гедонист и мудак.       Сукуна в темпе расстегнул промокшие джинсы, осталась только ебаная пуговица, но Мегуми опешил и разорвал пылкий поцелуй, — именно это заставило Сукуну рассмотреть переоценку возможностей и прикоснулся к члену Мегуми, который от обычных поцелуев пиздец как залился кровью. Сукуна не помнит себя терпеливым и чувственным, чтобы еще скидывать всю ответственность на терпение в прелюдиях. И он ни за что не нажмет на тормоз.       Мегуми пришлось прикусить собственную руку.       — Я заставлю кончить тебя за две минуты, — апломбом выпалил, улыбаясь искусанными губами. — Начинай отсчет.       Вместо ответа Мегуми одаривает его хмурыми мокрыми бровями и сомнениями. Ну, и стояк говорит сам за себя.       — Считай, я сказал.       Сукуна заразнее бубонной чумы.       Сукуна делает напор сильнее, добавляя горячей воды, чтобы скрыть будущие стоны парня, уже прикидывает, мучить ли парнишку смазкой в виде шампуня или вновь показать умения собственной глотки, но его мысли и тупняк Фушигуро прервали стуки в дверь.       Почувствовал, как Мегуми напрягся каждым полимером.       Черт!       — Йо… Мегуми, ты долго? — парни узнали, чей это такой сонный и томный голос, и замерли.       Мегуми зажал собственный рот сильнее и покосился на Сукуну, который смотрит в ответ, отрицательно кивая головой.       — Ботинки здесь. Отвечай ему. — шепот.       Мегуми делает большой вдох, собирает волю и сопли в кулак, не сводя глаза с Сукуны:       — Две минуты и выйду. — и Сукуна уже себе зажал рот, лишь бы не заржать в голос.       — Окей, лады… я тогда пойду завтрак делать. Тебе варить яйца вкрутую? Соль нужна?       И, кажется, сердце Мегуми заиграло вторым дыханием.       «мороженое хочешь?»       «тебе точно нормально?»       «соль нужна?»       А потом перед лицом вновь появляется лицо Сукуны, и Мегуми вновь хочет то ли рыдать, то ли умереть.       — Делай на свой вкус!       — Лады!       Кажется, даже Сукуна немного растерялся. Он такого Юдзи очень давно не слышал.       Мегуми задышал, только когда Итадори полностью отдалился от двери. Которая была открыта. Которую даже не тронул, а просто вежливо постучал, убедившись, что Мегуми все еще занят своими делами.       Голова кидает подсказки, кого из них двоих он больше любит, и отталкивает Сукуну от себя подальше. Тот все понял, убирает руки, спокойно откидывается на стекло напротив и перекрывает воду. Хер знает, сколько намотали, да и поебать.       Розовые волосы прилипли к вискам, к черному бритому затылку, лезут в глаза. Облокотился только плечами, отпяливая таз вперед с расхлябанными джинсами, и ехидно улыбается, смотря на Фушигуро. У парня явно с каждой минутой кончается порох в пороховницах.       — Надо же… я такого Итадори ой как давно не знаю.       — В смысле?..       — Не помню, чтобы он хоть у кого-то интересовался, чего человек хочет.       Это признак?       Мегуми не знает, — сползает по вспотевшему стеклу вниз, падает задницей на кафель, а от возбуждения в голове не осталось и мокрого места; садится полубоком, прячет ногой хер, а черные игольчатые волосы — темные глаза. Холодный кафель отрезвляет, напоминает, что во взрослой жизни не все идет так, как задумано или как ты хочешь; не все, чего добиваешься, захочет к тебе лицом повернуться. Ему надо самому разобраться с этим дерьмом, надо признаваться в срочном порядке, потому что чем дальше — тем хуже, и это видно невооруженным глазом.       Наверное, если бы не вторжение Юдзи со своим завтраком, это бы поимело необратимый процесс.       Неужели Фушигуро стал ближе к Сукуне, чем родной брат?       Сукуна смахивает с живота и груди остатки воды, убирает назойливые волосы с лица. Не ожидал, что утреннее вторжение домой обернется таким образом. Вообще-то, хотел придти, хапнуть водицы и завалиться спать, а не вновь играть пиздатого психолога для малолетки, который сохнет по младшему брату до судорог.       Смотрит на черную приунывшую макушку, на Мегуми, на его худые плечи. Совсем несуразный, нелепый, тощий, кости да кожа, охота целый рынок выкупить и накормить его. Целиком и полностью нескладный, неказистый, несимпатичный и до абсурда наивен, глуп, прозаичен и сломлен, как ебаное лего. Сукуна хмыкает, пытаясь понять, что в его понимании настоящая любовь, о какой именно любви идет речь, если здесь и сейчас они оба в душевой кабинке, страстно целуясь, ни в чем себе не отказывали.       Сукуне не платят, чтобы поднимать ребенка с колен.       Сукуна знает, что он бы никогда бы не спросил у человека, какой он хочет завтрак.       Сукуна знает, что он бы никогда бы в дверь не постучал.       Сукуна себя знает наизусть. Мегуми же знает его меньше месяца.       Зато Мегуми, зная Сукуну меньше месяца, продал свою годовалую любовь.       Сукуна неисправим. И никакая подростковая любовь не исказит его нравы и законы; никакой Мегуми Фушигуро со своей никчемной любовью не заставит его поменять приоритеты и пересмотреть взгляды на мир. Зато он, как хороший старший брат, предостережет младшего от неопытного любовника, обучив некоторым приемам.       Он ведь заботливый старший брат. Волнуется, как-никак, вот и пришлось Мегуми вырвать двумя руками, манипулируя им, как ебаный чревовещатель.       И это приобрело абсолютный другой уровень.       Сукуна усек: у Мегуми красивая любовь, но до жути надруганная. Не без его помощи.       — Вставай, — и отходит от кабинки, протягивает руку, которую и не заметит. — Он не знает, что я дома. Видимо, спал.       Мегуми не отвечает. А вместо ответа его встречает гнетущее молчание и мокрая башка.       — Слышишь, сопли собери. Тебе семнадцать или два? Не здесь впадай в депрессию, об одном прошу.       Молчит.       — Ты предлагаешь тобой полы помыть?       Молчит.       — Мегуми… не беси меня. Иначе я тебя голым выпру отсюда, и ты знаешь, что я могу это сделать.       — Уйди.       — Вот так просто? Он поймет, если первым выйду.       — Мне посрать.       — И он тебе этого не простит. Тогда ты и поистине станешь ему ненужным — это я тебе гарантирую.       И Фушигуро ударило, как током. Точно… завтрак… любовь, Итадори… забота.       Поднимает голову, замечает протянутую руку. Сукуна проверяет его прочность: примет или нет?       И, кажется, Мегуми не принимает руку Сукуны.       Поднимается на ноги сам, рукой об стекло, выходит первым из кабинки. В принципе, Сукуна знал, что так и случится, поэтому и не удивился, и не разозлился, и не обиделся.       В жесткой апатии высушил волосы и тело, возвращая на себя домашнюю одежду Юдзи — пиздец — и стоит над зеркалом, сжимая от злости раковину. Сукуна лаконично приземлился на закрытый унитаз, само собой, мучается со стояком в джинсах, наблюдая молча за костлявой грудью, равномерно делающая вдохи каждые четыре секунды, — видимо, пытается вспомнить дыхательную гимнастику. Нервишки шалят.       И он явно не ожидал, что малец первый разрушит томительную тишину:       — Сукуна… ответь мне честно: ты вообще своего брата любишь? — и это застало Сукуну в настоящий врасплох.       — Смотря как. Точно не так, как ты. Инцест — не мое ремесло.       Мегуми промолчал, давая понять, что такой ответ его не устроил.       — Нет, я не питаю к нему братских чувств, — откидывается на бочок спиной. — Я с ним никогда не общался и этот год для нас… тяжелый.       — Вы не общались из-за твоих пристрастий?       — Нет. Потому что я не иду на контакт. Мой оккультизм — не помеха. Ведь Юдзи сам этим интересуется, на кружки какие-то там ходил внеклассные. Несерьезно это все. Он еще зеленый, он мало что понимает, мало что судит объективно. Максимализм — ваше все, даже у тебя он есть. Блять… семнадцать лет…       Мегуми поворачивается на него, не понимая, как так можно говорить о родном брате.       — Я вообще не удивлен, что у тебя до сих пор нет отношений. — хорошая шутка, которая Сукуне, как раз, зашла. — С тобой невыносимо.       — И это мне говорит детка, которая чуть ли не в ноги мне падала, — смотрит с укоризной. — Вали уже. Мне надо свою неудовлетворенность угомонить.       — Ты появляешься ровно через десять минут, ясно?       — Если добавишь волшебное слово, то соглашусь.       Мегуми пережевал свою гордость, упрямство, но так и не выдавил из себя волшебное слово.       И Сукуна сдавленно засмеялся, чтобы не выдать себя.       — Ты жалок. Даже обидно, что такой любит Юдзи.       Мегуми уже не слушал; развернулся и молча вышел из ванной, специально для Сукуны громко хлопнув дверью. Блять… понимаешь всю тяжесть характера Сукуны, только когда уходишь от него, будто с твоих плеч сгрузили по центнеру килограмм отборного дерьма.       Но стоило ему зайти на кухню и увидеть Итадори за плитой в домашней одежде с ужасной прической на голове — и он просто пропал.       И он застрял в дверном проеме, будто впереди — невидимая стенка. Смотрит тихо, боится шевельнуться и отвлечь Юдзи от готовки, как снуется туда-сюда, мучается с посудой, кипятком, ножом, как в зубах держит немытый огурец и мокрыми от воды пальцами убирает волосы с глаз. Это все слишком просто. Это слишком романтизировано.       Мегуми слишком идеализировал Юдзи в своей голове.       Мегуми слишком… слишком сам себя убивает.       Итадори заметил Фушигуро только когда потребовался холодильник.       — Оу… доброе, — улыбнулся, и Фушигуро сдох. — Норм спалось?       — Угу… как убитый. — зачем врет — сам не знает.       — Я нам по паре яиц варю… в холодильнике пусто. Потом можем в магазин сходить. Ты не против?       — Ни разу.       Садится оперативно за стол, поправляет небольшую скатерть, убирает подальше пепельницу Сукуны, и невольно прислушивается к ванной комнате, — в ней тихо идет вода. Лишь бы не вышел раньше времени…       — Кстати… мангу новую успел прочитать. Ты обязан ее заценить! — поворачивается к Мегуми с ложкой и вилкой в руках, жестикулируя. — Ты как-то рано уснул, а меня прям затянуло и поздно уснул.       — Прям поздно?       — Ну, в час ночи, наверное. Пришлось ноутбук под подушку прятать, чтоб тебя не разбудить.       Мегуми опять заулыбался, забывая про все невзгоды, про Сукуну, про гадкие прикосновения и жесткие поцелуи, стоит просто взглянуть на Юдзи. Будто амнезия наступает, проникаясь другим братом, другой стороной медали, которая дает ласку, чувства, заботу, хлопоты. Откровенно наслаждается времяпрепровождением с Итадори; его спиной под майкой, его лохматыми волосами ото сна, карими глазами, легкой манерой речи и привычкой говорить аккуратно.       Любит Юдзи, а не Сукуну. Раз и навсегда.       — А сколько времени, если не секрет?.. — прервал сердечные мысли, опираясь рукой в щеку.       — Десять, — вытаскивает яйца из-под прохладной воды и ставит единую тарелку с яйцами на стол. Мегуми свыкся, что Юдзи не изменяет себе и следит за собой. — Кстати… обычно, Сукуна раньше приходит. Он еще не пришел?       Мегуми молится, чтобы Юдзи не заметил, как по лицу прошлась тенью тревога.       — Вернется. Не пропадет.       — Лишь бы сейчас не пришел… я не собираюсь делиться завтраком.       Рассмеялись, Юдзи поставил гору последних овощей и налил каждому по стакану сока, усаживаясь напротив. Продуктов в холодильнике просто не осталось: курица, сваренный рис, болгарский перец — Юдзи знает, что Мегуми его не любит, — кусочки сыра и замороженный полуфабрикат. Во-первых, он не станет к этому даже прикасаться — это еда Сукуны, а трогать его — себе дороже.       Честно говоря, Мегуми как-то слишком резко забыл, как чистить яйца и как есть огурец, — он ушел с головой в абсолютно бессмысленную, но такую важную болтовню про новую мангу и про планы на день, будто бы пропустит хоть слог — то все, мир разрушится, потеряется нить повествования, а Юдзи — обидится.       Фушигуро пялился на Итадори. Чертовы гормоны.       Быстро съел два яйца, и до ушей тихо доносится работающий душ. Дома, само собой, с тонкими стенками, но Юдзи не мог бы услышать работающий душ даже если бы захотел: сидит не у стены, позади кряхтит холодильник, а в ушах — хрустит огурец и сельдерей.       Но стоило Мегуми откусить сельдерей, и услышал не только он, но и Юдзи, как хлопнула дверь и тяжелые шаги становятся все отчетливей и отчетливей.       Итадори успел испугаться и насторожиться, Мегуми — расстроиться и вспомнить, что он, вообще-то, себя ненавидит.       На кухню заходит Сукуна в банных тапочках и с полотенцем на талии, никак не пряча свой пресс и черные татуировки. Мегуми повернут к выходу спиной, и он и без этого знает, какая там саркастичная гримаса, на кого смотрят красные глаза, каким чертовым мылом он мылся; Сукуна смотрит на Мегуми, на его горбатую спину, на слегка влажные волосы, не ожидая, что тот повернется и миленько поздоровается.       Мегуми проглатывает ебаный булыжник: а вот и все в сборе.       — Эм… а ты когда зайти успел? — вместо приветствия, начал Итадори растерянно с сельдереем в зубах. — Я тебя не слышал.       — Когда надо было, тогда и зашел, — ахуенный ответ, к которому придираться попросту бессмысленно. Сукуна подошел ко столу, и в нос ударяет яркий аромат геля для душа. — Кстати… ой, блять. Я забыл купить тебе шоколад.       Юдзи раскинул руки в стороны импульсивно, бросая на тарелку остатки овощей; он всегда отличался своей вспыльчивостью, и Мегуми, замечая это очень редко, сейчас сильно охеревает.       Молчание — лучшая защита.       — Я тебя попросил шоколад купить, и ты и то не смог это сделать! — вздернул вилкой в руке. — Не себе я его просил! И где ты вообще был?       — В пизде на гвозде, — Сукуна ворует из его тарелки овощи и половину яйца, и Мегуми знает, опустив взгляд в тарелку, на кого именно он смотрит. — А нахуя тебе тогда шоколад? Ты для себя же просил.       — Для Мегуми и просил…       И Мегуми, и Сукуна ахуели в одночасье.       Так вот оно что?       Мегуми напряженно посмотрел на Итадори напротив, а потом на стоящего Сукуну, который смотрит на Юдзи с еле заметным удивлением, будто бы обрабатывает смысл слов на ходу.       Сукуна понял: у Юдзи любовь проявляется в заботе.       — Ну… раз такое дело, то пойдешь и сам купишь, — то ли в шутку, то ли в наказание, прописывает Юдзи увесистую затрещину, прям отцовскую. Мегуми почувствовал это на себе. — Деньги я оставил в прихожей, если что, а я спать ушел. Если кто-то из вас разбудит меня раньше пяти — отрежу ноги.       Сукуна искоса глянул на Мегуми, намекая, что ты не только трус, но и лицемер, до последнего не отпуская — оба заметили царапины на спине, — пока не скрылся за углом кухни. А потом обернулся стрелой, вспоминая фразы Юдзи, которые прошлись по ушам, как самый вкусный и роскошный мед.       Юдзи абсолютно беспристрастно доедает свой завтрак, будто бы сейчас не огрызнулся на Сукуну.       — Шоколад? Для меня?       — Ага. Порадовать типа хотел. А получилось, как всегда.       Да что же ты творишь?       На плечах рогатый демон и белокурый ангел. Первый твердит, умаляет: Итадори делает это в знак дружбы, в знак братской привязанности, и то, что он попросил брата купить шоколад — ничего не значит, обесценивает все от нуля до конца, равносильно поцелую в щеку у девочек; а второй, ангел, мягкий и добрый, перебивает демона и кричит, что никогда друг не попросит купить шоколадку за просто так, никогда не сделает это просто так, не имея ни интереса, ни личных побуждений, и что это — самая теплая дружба, которая, наверное, граничит с любовью.       Демон звучит пиздец как убедительно, ангел — тоже.       И не знает, кому верить: демону, Сукуне, что убивал его любовь словами и манипуляциями, доказывая, что такая любовь не имеет права существовать, царить в нем, расцветать роскошными букетами, — и такая грязная любовь достанется его младшему брату? Может ли любовь соединиться из двух частей, что так не похожи?       Мегуми сжимает кулаки, злится, не может смириться. Ангел все еще сидит, тихо шепчет, не кричит, как демон: все хорошо, это взаимно, это имеет место быть, и то, что творил Сукуна — всего лишь последствия, ошибки юности, которые станут простительны и не будут ничего весить в будущем.       Но можно ли дисквалифицировать такую грубую ошибку? Нет, нельзя.       И тут в перепалку врывается мозг: заткнулись оба и ты, Мегуми, прямо сейчас встаешь с места и целуешь его, чего бы тебе это не стоило.       Кажется, Мегуми солидарен, как никогда.       Закрывает глаза, встает с места, роняет стул и хватает Юдзи за майку всей силой, всей силой своих костлявых рук, хмурит брови и врезается в эти тонкие губы отчаянно, чувствуя отчетливый вкус апельсинового сока.       Юдзи не отвечает; распахнул глаза и отпихивает Мегуми от себя, приземляясь обратно на стул всем весом. Мегуми не противится, и рука все еще висит в воздухе, которая держала майку, и смотрит на Юдзи, который ничего не понимает. Успел выпустить весь кислород из легких, а сердце — пропустить парочку ударов.       Итадори неловко протирает губы с выпученными глазами, не сводя взгляд с Фушигуро, у которого сейчас от молчания разобьется сердце.       — О боги.       — Ты…       — Это я зря.       — Это в знак благодарности?       «думаешь, нужен будешь после того, что натворил?»       — Я налажал, — Мегуми поправляет стул и подрывается к выходу из кухни, но Юдзи оказывается быстрее и блокирует выход, выставляя руки на косяки. — Пусти… извини меня. Я все испортил.       — Ни черта ты не испортил.       Мегуми успел откровенно ахуеть с двух вещей: от того, что Итадори умеет ругаться, и от того, что Юдзи сам хватает его за шею и притянул в поцелуй. Делает шаг назад, глаза расширяются, как покерные фишки, руки в воздухе, а голова — где-то там, далеко, вне мира нашего, вне сети. Юдзи неумело целует, как сам Мегуми в свой первый раз, не зная, что и как делать, кусает и терзает, грозится ударить зубами, жрет, как что-то необыкновенно вкусное, съедобное и чересчур дорогое.       Мегуми с восторгом даст себя жрать.       Мегуми клянется: по телу течет не кровь, а ебаный кипяток.       Четыре месяца пыток. Недели предательств. Неделя Сукуны. И все ради этого момента?       Итадори дает себя трогать, целовать, ласкать.       Он дает это все. Он дает это все. Он дает это все.       Мегуми покажет, что он умеет: косит головой в сторону, убирая нос — спасибо, Сукуна, — аккуратно оттягивает нижнюю губу, не углубляет, не лезет языком, боится сделать больно, а нежно, ласково отстраняется каждые четыре секунды, заполняя маленькую светлую кухню звуками поцелуев, от которых хочет сбежать, потому что на грани потерять сознание.       Эти чертовы губы вообще не похожи на губы Сукуны.       Более мягкие, покусанные, в ранках, и вкус абсолютно другой: никаких блядских сигарет, а только апельсин и естественный вкус кожи вперемешку с зеленью, и это все подпитано жаркими чувствами Фушигуро, который еле сдерживается, чтобы не прижать Юдзи в стену и не поцеловать по-взрослому. Поэтому выбирает самое меньшее зло: нежно прикладывает руку на розовый затылок, прижимая розовые волосы… абсолютно не такие, как у Сукуны: мягкие, густые, пушистые, немного посеченные и взлохмаченные. Итадори весь как сплошной кусок сахарной ваты.       Юдзи перекладывает руки на тощую талию, скрытую под его домашней одеждой, и почувствовал, как Мегуми передернуло. Не знает, почему потянулся первым, почему делает это со своим лучшим другом, целует его так, будто любит, будто никому не отдаст, ни с кем не поделится и будет ревновать его к каждому фонарному столбу; скорее всего, сейчас, понимая вкус губ Мегуми, его умелый поцелуй, который все еще требует доработок и опыта, в курсе, что чертовски ревновал его к Сукуне.       Слишком много тратит кислорода, слишком больно вжимается, так, будто соединиться воедино хочет и понимает, что не так делается поцелуй. Но Мегуми насрать на это, насрать, что они уже триста раз ударились зубами, искусали губы, обласкали тело напротив, и просто дает ему делать все что угодно и как угодно, не разрешая себе отказываться от этого. Ласкает розовые волосы, немного оттягивает, но не сильно, прижимает ближе, обожает этот поцелуй, это лицо и губы всеми фибрами души. Юдзи не давит напором: руки на талии не давят, не притягивают ближе, но поддерживают, подогревают страсть.       Он не сучий Сукуна.       Мегуми морщится, пытаясь прогнать тягостные мысли, с упоением целуясь с Итадори, с лучшим другом, со своим объектом чувств и боли, не веря происходящему. Что именно ему пришлось сделать, чтобы заполучить Юдзи в свои лапы? Что он сделал? Где он успел это сделать и как?       Когда Юдзи понял, что вот оно это «можно»?       Юдзи вновь случайно стучит зубами, но Мегуми только сильнее загорается, — делает это случайно, неосознанно, трепетно, неумеючи и, черт, всем сердцем.       Итадори не понимает, где Мегуми научился так целоваться.       Итадори не понимает, почему он вязнет в поцелуе с Фушигуро, как в зыбучих песках.       Эта ебаная любовь сведет в могилу.       Ощущение времени вернулось только когда Мегуми застонал в поцелуй. И тогда же Юдзи расцепил первый свой в жизни поцелуй, первый алчный поцелуй, вбирая воздух, будто его безжалостно топили. Рука покоится на шее Мегуми, а сам он — покраснел, залился краской до ушей, схож на красную розу; вся кровь ушла и в щеки, и в член, но пытается укротить возбуждение, которого сейчас абсолютно не хочется, — Юдзи молча улыбается ему, выдавая улыбкой, что все в порядке.       — Где ты научился так целоваться? — Юдзи поистине интересно, а Мегуми — сжал тиски.       — Помидоры.       А потом, где-то слева от уха, слышат громкие тянущиеся аплодисменты каждые две секунды. Хлоп, хлоп, и хлоп, и еще раз…       Хорошо учишься, мой мальчик!       Обернулись — и видят не изменяющего себе Сукуну в домашнем кимоно с сигаретой в губах, с самой наглой маской на лице и взглядом в одну точку, которая смотрит ошеломленно в ответ. Видимо, шел курить перед сном.       И только Мегуми знает, о чем именно говорят эти хлопки и взгляд исподлобья.       Сукуна, смотря на целующуюся парочку, уловил две тонкие вещи: у Юдзи неинтересная ориентация и все плохо с контролем страсти, как и с гневом.       — Надо же… а я догадывался, что ты, брат, не так уж и прост.       У Итадори моментально душа упала в пятки: в два движения отталкивает Мегуми и протирает лицо майкой, краснея еще сильнее, будто вместе с яйцами и его в добавок сварили.       Сукуна не должен был этого видеть; Сукуна не из тех, при ком можно такое делать.       Потому что Юдзи, несмотря на то что бесконечно терпит его, за год успел понять его истинную сущность.       Мегуми стало больно. И его крышанула страшная злость: хмурит брови, стискивает кулаки, насупил ноздри — и это все на Сукуну, смотря в красные радужки, которые смотрят в синие, демонстрируя свою беспечность, любовь к напыщенному моветону и фривольности; не перестает хлопать в ладони, наседает на мозг хлопками, раз за разом, как самая старая казнь каплями воды на голову.       Мегуми не злится — он в ярости. И выдает его только язык тела.       Мегуми свидетель: Сукуна наслаждается.       Итадори же, в силу своего характера, не знает, что выдвинуть на первое место: бешеную злость с ревностью или привычку молчать, когда не надо.       — Само собой, могу сильно ошибаться, но тебе, шкет, пора домой, — ухмыляется, тыкая Фушигуро в собственное дерьмо. — Юдзи, а ты как думаешь?       Юдзи не думает, а знает: это надо перенести на другой день, потому что сейчас он на грани перевернуть все вверх дном. Потому что то, что сейчас Сукуна увидел, было самое откровенное за время их сожительства.       Мегуми молча оглядывается на злого Юдзи и тот понимающе кивает, намекая, что сейчас, при Сукуне, надо закрыть рот и не ляпать ничего лишнего; Мегуми справляется с желанием удушить Сукуну, убить прямо на месте и закатать в бетон, и молча покидает кухню, оставляя братьев наедине.       Юдзи не помнил, чтобы он так сильно злился на Сукуну.       Или не помнит, чтобы так злился, что Фушигуро успели обидеть?       Юдзи не может выбрать, что перевернуть: стол или стол, когда Сукуна, забыв про сигарету, идет за Фушигуро следом.       Юдзи себя импульсивного знает: двинется — и гнев выльется наружу.       А потом закусывает губы, и вспоминает поцелуй, который не прочь бы повторить.       Фушигуро в темпе собрал собственные вещи, закинул все в рюкзак, и на выходе, у главной двери, как ни в чем не бывало, его ждет Сукуна, усевшись на полочки для обуви, только сигарету за ухо спрятал.       А где…       — Не волнуйся, — опередил мысли, заметив злой взгляд. — У мальчика сейчас предохранители слетели от злости, к нему лучше не подходить. Пиздец, интересненько утро началось, да?       Мегуми не лучше Юдзи: сбрасывает рюкзак с плеч и подходит к Сукуне впритык, который даже мускулом не повел.       — Ты специально? — шепот.       — Что специально?       — Зачем ты пришел?       — Захотел убедиться.       — В чем? — это превращается в ебаный допрос.       — Я захотел курить, а потом услышал шум, а это, оказывается, ты завалил стул. И решил посмотреть, что за херня творится, а вы там, блять, сосетесь, как не сосался я в ваш возраст, — жестикулирует, пожимает плечами, будто это все — какая-то игра. — И, судя по всему, тебе не ответили отрицанием или визгом, детка.       Вновь больное место тормошат.       — Это еще ничего не значит…       — Но почему я готов поставить собственную машину, что ты до сих пор помнишь этот поцелуй? — и это пиздец как задело Фушигуро.       Мегуми отшатывается, как от проклятия. блять… только сейчас, в прихожей, в десять утра, со злым Юдзи на кухне и с сонным Сукуной перед лицом, понял: все было гораздо проще и прозрачней, чем было на самом деле.       — Все, что было, должно быть между нами.       — Скажи мне это еще раз, а то с первого не понял. Или, ты, что, боишься, что отвернется? — он еще раз это повторит.       Сукуна заткнется лишь по одной причине: его возбуждает то, что это знает только он. Он будет с садистским удовольствием смотреть на брата, зная, как ахуенно обвел его вокруг пальца.       — Он тебе не поверит.       — Я могу сделать так, что поверит, — улыбается. — Так что, милый мой Мегуми, ответь: разницу чуешь?       Где-то на кухне разбилась чашка об стену.       Почему-то резко хочется похоронить себя под плинтусом.       Вместо словесного ответа, Мегуми показывает фак.       Мегуми знает, какую разницу он больше всего на свете любит, покидая дом, к которому успел привыкнуть.