***
Следующую неделю Саша играл по правилам жены: обнимал и целовал за завтраком, пялился в скудное декольте, не скупился на ласку и похвалу. В попытке развеять сомнения у старшего поколения молодожены бегали по утрам, работали на участке и в границах разумного имитировали соитие, которое, по мнению Ани, лучше всего убедило бы родителей, что дети счастливы. — Не надоело? — на вторую неделю поинтересовался Саша, когда девушка, увлекшись концертом, свалилась с постели и ушибла бок. — Твоя мать хочет внуков. Я же не могу послать ее. Пусть думает, что мы пытаемся. — Сказать, что рано, не проще? — Не проще. Мы в браке, я больше не лыжница — идеальное время для зачатия. Если не отстанет — совру что-нибудь. — Например? — Скажу, что у тебя проблемы с эрекцией из-за предстоящей Олимпиады, — девушка самодовольно улыбнулась. — Врать не придется. — На тебя и не встанет, — огрызнулся Саша. — Проблема в тебе, а не во мне. Ты меня не возбуждаешь. — Хам. — Пошла ты, — парень отвернулся и, к огромному облегчению, не услышал больше ни звука. Худо-бедно работало. Громкоголосые петухи, соседи, Большуновы-старшие — все были очарованы и одурачены изобретательной ложью. Неразлучный с хозяином Фалун единственный лицезрел изнанку безупречной жизни. Собачье чутье связало размолвку в семье, кольцо на пальце и плохое настроение всех без исключения Большуновых с неким прекрасным Йоханнесом, чье имя каплями меда срывалось с Сашиных губ всякий раз, когда поблизости не было родителей-надзирателей и жены. Одинокими вечерами, навострив бархатные уши, пес внимал горьким словам, сочувственно выл и, когда Саша показывал ему фото незнакомого парня ангельской красоты, облизывал экран в знак одобрения. Животный инстинкт твердил, что хозяин по уши влюблен в голубоглазого блондина, которого (судя по количеству откровенных снимков в телефоне) вожделел больше жены. Занимаясь хозяйством, которое запустело с тех пор, как отец ушел в запой, Саша задался неактуальным вопросом: «Понравилась бы Йоханнесу деревенская жизнь?» Невольно он представил облаченный в розовое, снующий среди грядок и кустов силуэт и рассмеялся. Нет, куда там. Незачем любимому таскать ведра с водой, колоть и пилить дрова, бегать с лейкой, ковыряться в земле до черных ногтей. Не для грязной работы его нежные руки с музыкальными пальцами. Слишком влюбленный Саша окружит его гиперопекой, непрерывно генерируя: «Что, если?» Что, если Йоханнес зацепится шортами за гвоздь или колючий кустарник, натрет мозоли, обольется ледяной водой из шланга, простудится, оступится, ужалится крапивой или не подружится с осами? На ум пришла невинная ремарка любимого: «возмутительная звукоизоляция и жесткие матрацы в номерах Оберстдорфа». Разве стерпел бы Йоханнес ночной писк комаров в углах тонких стен, лай собак и петушиные крики? Разве уснул бы на узком, скрипучем диване в окружении складочек и бугорков? Привыкший к комфорту и роскоши норвежец не оценит скромный дом с тремя комнатами, обставленными советской мебелью. В Подывотье не было джакузи с подсветкой, тренажерных залов, роллерных трасс, просторной спальни с шелковыми простынями, службы доставки фирменных вин и морепродуктов, а главное — шанса скрыться с радаров и побыть вдвоем. В суровых условиях обделенный вниманием Йоханнес страдал бы от косых взглядов отца и неспособности угодить ему в силу менталитета, образа жизни и незнания. Все необязательно должно быть так… Саша оглянулся и наступил на самодельный ящик с гвоздями, рассыпавшимися по молодой зелени. За спиной никого не было. Выругавшись, он вернулся к гнилым доскам в заборе и между делом представил… Они могли бы бегать по утрам (действительно вместе, а не как с Аней — до леса, и каждый своей дорогой), выгуливать Фалуна, запекать в костре картошку и безглютеновый хлеб, любоваться звездами, расстелив покрывало на прохладной траве, ловить майских жуков и кузнечиков, целовать и ласкать друг друга, пока родители не подглядывают. Жаждущий сексуального разнообразия, смены мест, жанров и поз Йоханнес, чертов суккуб, соблазнит его в лесу, под стройной, белой березой, отговорит от вечерней пробежки изящным прогибом спины. Поддавшись искушению, Саша исполнит желание любимого и на закате вернет должок: отхлещет в бане душистым веником по нежным местам, завалит на сеновал и не выпустит из колючего стога до первых петухов. На счастье обоих, родители не хватятся. Измотанный Йоханнес пропустит утреннюю пробежку и к возвращению Саши накормит Фалуна, поможет маме с альпийской горкой, а отцу — с дровами. Восхищенный усердием, Большунов утащит любимого в полисадник и прижмет к фасаду, под окнами кухни. — Если ты пытаешься отблагодарить меня за ночь, то не стоит. — Ты так и не понял, Большунов. Я делаю только то, что хочу. Всегда. И получаю, — Йоханнес притянет для собственнического поцелуя, — кого хочу. Занавески всколыхнутся. Открыв окно, мама кликнет отца обедать и до смерти напугает любвеобильного, самоуверенного норвежца. — Сашенька, твоя мама… — Черт возьми, Йоханнес! Ты хуже шестнадцатилетнего подростка, который покурил за гаражами, а жвачку купить забыл. Скажи честно: боишься моих родителей? — Но они же… Ты меня за попу держишь. Что они скажут? — Без понятия. Если спросят — скажу, перед тобой сложно устоять, — усмехнется Саша, ощутимо сминая ягодицы. — Стой спокойно, недотрога. Утихомирившись, Йоханнес застенчиво обовьется вокруг любимого и затараторит: — Что они подумают, увидев, как я вешаюсь на тебя? Пусти! Я помогу твоей маме на кухне, а после обеда мы с Александром Ивановичем закончим с дровами. У меня не получается складывать так, чтобы они не сыпались, но, по крайне мере, твой папа не против помощи! — Тебе не нужно из кожи вон лезть, чтобы ему понравиться. Мое мнение… — Я не спрашивал твоего мнения. Он меня примет и полюбит, — Клэбо вскинет голову и виртуозно выскользнет из объятий. — Извини, но тебе придется подождать. Мне не до обжиманий. Саш, ты чего?.. Пусти! Отказ раззадорит, опьянит и разгорячит. Охваченный желанием невиданной глубины, Большунов по-новому взглянет на любимого и с мыслью «он мой» поймает у выхода из полисадника. — Не пущу, пока не поцелую, — мельком взглянув в окно, Саша прикоснется губами к загорелой шеи. — Вечером отнесу тебя в спальню и непременно отшлепаю. Йоханнес споткнется о булыжник и, болезненно пискнув, окажется в любимых руках. — Ты не ушибся? — Нет. За что? — Просто так. Давно этого не делал. Если хочешь, конечно… — как всегда Саша оставит за ним последнее слово. В мечтах Йоханнес окажется на его коленях в тесной, полутемной комнате лицом к отштукатуренной, только что прогоревшей печи. С просящим писком и долей смущения любимый прогнется, искусает подушку и задохнется в адреналине, испугавшись разбудить и шокировать его консервативных родителей. После нежнейших шлепков и треплющих душу слов Саша разгладит розовую кожу и приласкает обиженного, нуждающегося в заботе норвежца. — Хочу. Очень… — Йоханнес вскинет небесные глаза и бросит вызов: — Что, Большунов, в родительском доме начнешь воспитывать? — На Кубке Мира руки не доходят. Иди уже. — Если тебе интересно, на мне нет белья, — забавляясь реакцией, норвежец поцелует в губы и испарится. Переиграл. До сумерек воодушевленный Йоханнес искупается в раздевающих взглядах и в предвкушении близости прикоснется к тем местам, которые Саша ему трогать строго-настрого запретил. Образы рассеялись. Большунов потянулся за последним гвоздем и сердито стукнул молотком по шляпке. Напридумывал. Йоханнесу здесь не место. Он не приживется в деревне, как не приживется комнатный цветок под открытым небом, — его сожжет солнце, застудит ночь и сломает ветер. Они разные. Грубоватый парень из села и изнеженный городской сноб. Ничего общего. Прав был Устюгов: тяга к сопернику, страсть и азарт — не любовь. Так зачем же Йоханнес отчаянно рвался в Подывотье, учил русскую речь и готовился к встрече, которой не суждено было состояться, если ни дня не любил? *** Ошпаренные кипятком гальки зашипели шкварками на раскаленной сковороде. Пар выкатился из печи и, усыпав переносицу каплями пота, просочился сквозь доски в потолке. Саша потянулся за веником и любя огрел Фалуна, которого взял в баню вместо жены. Водные процедуры и жару овчарка стерпела, но легкий шлепок по крупу не простила: заскулила и метнулась к двери, некрасиво огрызнувшись. — Ну, извини, плохая была идея… — вдогонку крикнул Большунов. — А вот Йоханнес не отказался бы составить мне компанию. В духоте и тесноте мысли о любимом унеслись в эротические дали. Разыгравшееся воображение дорисовало на верхней полке, рядом с крошечным, пыльным окном, точеный силуэт. Нагота Йоханнеса, нежность и гладкость распаренной золотистой кожи, древесный запах волос и тела, горячность, застенчивость и любопытство в синих глазах живо представились и воспроизвелись по памяти. Саша ухватился за сотканный из ниточек прошлого образ и приоткрыл завесу минувшей зимы. — Романтично, правда? Определенно лучшее вложение олимпийских призовых. Розовые просторы сердцевидного джакузи с кричаще-розовой подсветкой и золотым краном с журчащей водой цвета бледно-розового кварца обошлись Йоханнесу Клэбо немногим меньше персонального тредбана. В кругу мерцающих свечей лазурные глаза и светлые волосы — завораживающее цветовое сочетание, на которое Саша безнадежно запал — одурманивали сильнее тающего воска и ангельски гладкой кожи под пальцами. — Не то слово, принцесса. Но с русской баней твое роскошное корыто не сравнится. Йоханнес не обиделся и не рассердился. Прильнув к любимому, он поймал его губы своими и заинтересованно спросил: — Чем твоя баня лучше моего джакузи? — Попариться можно, а зимой — обтереться снегом. — Что хорошего в том, чтобы в жаре охаживать друг друга вениками? Это больно и унизительно. — Нет же, любимый. Это своего рода массаж. Кожа очищается и отшелушивается, — наклонившись к уху, Саша дразняще прошептал: — Ты бы кайфанул, если бы отхлестали веником по спине, бокам или ягодицам. На макушку приземлилось облако ароматической пены. — Что за варварский обычай! Для очистки кожи есть скрабы и крема, — немного погодя Йоханнес с любопытством уточнил: — Веником? По попе? И насколько будет приятно? — По-моему, ты меня не понял, — с тихим смешком Большунов ущипнул его за мыльную поясницу. — Я не удивлен. Засмущавшись, парень зарылся носом в розовые пузырьки, которые лопнули в ямочке между ключицами русского. Рука с безграничной нежностью перебирала волосы, и соблазнительное мурчание, живое доказательство того, что Йоханнес Клэбо в восторге, побуждало Сашу ласкать и рассказывать: — Отец с детства к бане приучил и на лыжи поставил: мою первую трассу проложил в лесу, возле поселка. В лютые морозы он убирал наледь, а мы с сестрой расчищали снег. Чем быстрее приведем лыжню в порядок, тем больше покатаемся. Папа бежал впереди, следом Настя и я. — Вот почему ты не жалуешь места, кроме первого. Детский комплекс? — съязвил Йоханнес и, застыдившись, прикусил острый язычок: — Прости. Папа — твой первый тренер? — Точно. Когда я подрос, он отдал меня в секцию. Помню, приехали с ним на областные соревнования… Местные бежали на профессиональных лыжах со смазками, а батя по-старинке мазал лыжи парафином. — Чем? — Воском, — Саша улыбнулся теплым воспоминаниям. — Еще, помню, салом мазал. Больше не было ничего. Выскочки подняли на смех и часом позже прикурили. Гордый за любимого, Йоханнес бесстыдно прижался и раздавил пригоршню пузырьков на груди. — Мой король… — Тогда и пришло понимание, что хочу целенаправленно заниматься любимым делом. Первый сезон в сборной я провалил из-за дерьмовых лыж. По совету бати, весной заказал шесть пар во Франции, и дело пошло на лад. Папа, если и не был рядом, то всегда поддерживал. Если зима не снежная, он собирает снег в полях и сохраняет до лета в специальном помещении, чтобы дома я мог прокатиться. Слой тонкий-тонкий, как масло на бутерброде. Тебе, наверное, неинтересно? — спохватился Большунов. — Дико звучит. По велению пульта подсветка-фуксия окрасилась в цвет чайных роз. Барахтаясь в массажных потоках воды, Йоханнес коснулся пальцем в густой пене любимых губ и прошептал: — Это потрясающе. Ты хотел заниматься любимым делом и все? Не ставил цель выиграть на мире у сильнейшего лыжника планеты и влюбиться в него? Неразборчиво фыркнув, Саша ущипнул его за лопатку. — С 2017-го я мечтал оставить тебя без штанов. Сохнуть по норвежцу в планы не входило. — И все же не устоял! — Это факт. Неудовлетворенный количеством и цветом пены, Йоханнес опрокинул в джакузи содержимое нескольких бутылочек. Из хлопьев выросли пышные перламутровые гребешки с ароматом пряностей. — Пена для ванн с розовым перцем, — Клэбо хищно мурлыкнул в основание шеи. — Могу же я побаловать своего парня… Смотри, как шипит. — Похоже на неудачную попытку меня кастрировать, — оторопел Саша. — Я думал, ты любишь нежные штучки. — Люблю. Но остренького, знаешь ли, тоже хочется, — Йоханнес лизнул шею и намекнул, как умел: — Обожаю, когда ты меня хвалишь и отсчитываешь. Честно говоря, второе возбуждает сильнее… — неуместный смех спутал мысли и возмутил: — Большунов, скажи, что ты все понял! Я ведь от тебя не отстану! Саша красноречиво закатил глаза: у Йоханнеса и вправду странноватые вкусы. — Поговорим о твоем желании после ужина, — шепнул он и признался скорее себе, чем любимому: — Скучаю по папе. — Дай ему время остыть и принять реальность. Ты нарочно и неумело скрыл правду о личной жизни. Если бы рассказал, как есть, он бы рассердился, но оценил твою честность. — Я скрыл, потому что предвидел реакцию. Мне не хотелось выбирать между вами, но отец заставил. — Однажды он изменит мнение, — не терял надежды Йоханнес. — Я был бы счастлив познакомиться с твоей семьей. — Забудь. Отец тебя не выносит. — Чем я ему не угодил? Он меня даже не знает. Я же не могу уступить лыжню только, потому что люблю тебя. — Ты норвежец и гей. Чертовски красивый. Этого достаточно. Он считает, ты спишь со всеми подряд, а меня используешь. — Ориентация и внешность — не причина для ненависти и оскорблений, — более-менее спокойно возразил Йоханнес, однако дрожащий голос выдал непонимание и обиду. — Объятия на пьедестале и рукопожатие на финише — все, что я позволяю другим. Ты у меня второй и единственный. Занимаясь со мной любовью, ты не чувствуешь, что у меня нет третьего и четвертого? Если твоему отцу угодно, я могу найти себе… — Выкинь из головы дурь, — потребовал Саша и аккуратно перевернул его, оказавшись сверху. — Отец — крепкий орешек, не расколешь. Он не примет отношения, которые выходят за рамки его убеждений. Мне самому потребовалось три года. — И все же ты упал к моим ногам. Большунов повел бровью и поцеловал щиколотку, которую любимый бесстыдно выпростал из-под толщи воды. — Разве не ты к моим? Говорят, напрягаться даже полезно. — Мне не было легко! — запротестовал Йоханнес. — Обожаю, когда ты злишься и дуешь губки, изображая Вселенскую обиду, — хмыкнул Саша. — А кто хвастал, что первые лыжи ему подарил дедушка на Рождество? Сколько тебе было? Годика два? — Не думал, что ты запомнишь. Я ходил в лыжах в гостиной, в ванной, на кухне, даже спал в них. Я так достал родителей, что они выгнали меня на улицу вместе с дедом. Мы катались до захода солнца. Мама выносила еду и ругалась, что мы не можем остановиться, — Йоханнес трогательно уперся пяткой Саше в плечо с расчетом на еще один поцелуй. — Поначалу катались возле дома, после — на стадионе и в горах. К весне я уверенно держался на спусках. В полумраке нежные черты лица выглядели до невозможности очаровательно. Залюбовавшись, Большунов снял ногу с плеча и поцеловал беспокойно шевельнувшиеся пальцы. — Шустро. — А ты думал. В семь лет дедушка забирал меня с тренировки, и мы катались на стадионе. Одно время я занимался с личным тренером, но затея себя не оправдала. Дедушка понимает меня, как никто, — он мой тренер и лучший друг. Мы до изнеможения болтаем о лыжных гонках, охотимся на куропаток, плечом к плечу рыбачим на берегу. Мы без слов понимаем друг друга. Как с тобой на лыжне, — добавил Йоханнес и покраснел. — Не смущайся. Я в курсе, что ты от меня без ума, — выдохнул Саша в нежные, горячие губы. — Что дальше? — О, дальше самое интересное. От природы у меня идеальный баланс и быстрые мышечные волокна. Мне как нельзя лучше подходит спринт — высокая частота, интенсивные движения. К сожалению, низкий рост и худощавость не позволяли показывать хорошие результаты. В пятнадцать лет я занял в спринте 108-е место на чемпионате Норвегии. С весом 40 кг и ростом полтора метра я не мог ничего противопоставить половозрелым буйволам. Представляешь, я не усидел за ними на спусках и страшно распсиховался. — Не-а, не представляю, — рассмеялся Саша и поцеловал прежде, чем Йоханнес успел возмутиться. — Дедушка сказал, все придет, нужно немного подождать. — Ты ждать не любишь. — Вот именно. Я решил сыграть на опережение: раз не могу обойти здоровенных, неуклюжих болванов с помощью мышечной силы — обыграю за счет интеллекта. Частенько я прикидывался больным и прогуливал школу, иногда глотал аллергенные продукты, чтобы из-за сыпи остаться дома и залипать в телик на тактику и технику. Все шло хорошо, пока мама не спалила, что мне регулярно нездоровится в разгар Кубка Мира по лыжным гонкам. — А ты, оказывается, плохой мальчик и безответственный ученик. По попке не шлепали за плохое поведение? — Нет, — донельзя смущенный, Йоханнес поймал задумчивый взгляд и расхрабрился: — Любимый, ты слушаешь? — Ловлю каждое слово, принцесса. Кстати, твой дедушка шепнул за семейным ужином, что ты совершенно не умеешь проигрывать и, когда Ани обставляет тебя в монополию, в истерике сметаешь фишки с поля и неделю с ней не разговариваешь. Ула сказал, ты неадекватный. Нормальный человек не может быть так раздосадован. — А без дедушки и брата ты этого не знал? — скривился Клэбо, нервно пожевывая губы. — Большунов, у меня взрывной темперамент, исключительный соревновательный инстинкт и экстремальная психология победителя. Я за километр чую соперника. Если я чего-то или кого-то хочу — это будет моим. Никто меня не остановит. Ты, наверное, уже понял. Никакой пощады на лыжне. Терпеть не могу, когда чей-то ботинок, в особенности твой, пересекает финишную черту раньше моего. Рассмеявшись, Саша развернул его лицом к мраморному бортику и обнял. Обезоруженный норвежец прекратил паясничать и довольно выдохнул, расправив плечи. Дело шло к расслабляющему массажу. — На лыжне агрессор и контролер, а наедине со мной неженка и капризуля, каких свет не видал. — Поближе к шее, где ямочки, — промурлыкал Йоханнес, брыкаясь в ласковых руках. — Здесь? — Саша чуть сильнее нажал на мышцу. — О, да… Я много требую: от тебя, от себя, от нас. Но тебе не на что жаловаться: импульсивный темперамент идет на пользу личной жизни. — И какая польза от того, что ты постоянно хочешь секса? — Не так уж часто хочу… Обычно ты не против, когда я пристаю. Сегодня мы лишь трижды занимались любовью. — Потому что ты проспал до полудня, — не сдавался Большунов. — Мог бы разбудить — успели бы больше. — Нимфоманка. — Щекотно, Саша! — захихикал Йоханнес. — На чем мы остановились? Спустя пару лет, как и обещал дедушка, я начал выигрывать все. Поклонники не дадут солгать. — Кобели за тобой бегали? — А вот и нет. В переходном возрасте из-за неправильного питания и гормонов лицо изуродовала сыпь. Я ужасно выглядел и ненавидел отражение в зеркале. Вместо девушек заглядывался на красивых парней, которые в сторону прыщавого заморыша, разумеется, не смотрели! В пятнадцать лет я запал на соседа, что жил в коттедже через два дома и не обращал на меня внимания. Ненавижу игнор и неизвестность. Набравшись смелости, я признался в симпатии, а он рассмеялся. — Рассмеялся? — Представь себе. Хлопнул по плечу со словами: «Приятель, не знаю, что ты себе напридумывал, но я не такой. У меня есть девушка, так что проваливай». Было обидно и стыдно. Несколько дней я не выходил из дома, не желая попадаться ему на глаза, и полгода избегал в тщетных попытках забыть об унижении. — Ты сомневаешься в себе из-за придурка, который не оценил тебя по-достоинству? — Забавно, правда? После отказа я решил, что больше не один человек не скажет мне «нет». Ни за что на свете не хочу быть отвергнутым. Теперь у всех, кто смеялся надо мной, крышу рвет, когда я прохожу мимо. — Так и есть, воображуля. Что с тем парнем? — полюбопытствовал Саша. — Еще виделись? — Он женился, перепихнулся с кем-то на стороне, развелся… В прошлый уикенд предложил выпить в баре и жирно намекнул: «Йоханнес, я все еще свожу тебя с ума?» Жалкое зрелище. Я послал его к черту. Лишь один человек в мире сводит меня с ума. — И кто же? — А какие у тебя варианты? — с хитрой улыбкой Йоханнес брызнул розовой водой в притворно-задумчивое лицо и получил зеркальный ответ. — Либо Саша, либо Большунов. — Оба, — Клэбо подплыл к любимому и расцеловал влажные скулы. — Не соображаю, когда ты рядом. — Значит, я буду рядом всегда. Саша схватился за голову, которая незаметно и неожиданно разболелась: кажется, он растопил слишком жарко и, охваченный воспоминаниями, пересидел в парилке. В отличие от каменки и ведра с холодной водой лицо Йоханнеса не теряло четкие контуры, словно только что они закончили разговор, — единственный разговор о лыжах без взаимных упреков и обвинений. Ты у меня второй и единственный. Занимаясь со мной любовью, ты не чувствуешь, что у меня нет третьего и четвертого?.. Искреннее счастливое лицо сменилось в туманном сознании разгневанным и озлобленным. С чего ты взял, что был единственным в моей постели? Меня все хотят. И я получаю любого. Наконец, показалось третье лицо, отчаянное, искаженное болезненной судорогой… вранья?.. Ты не представляешь, как я рад, что все кончено. Наконец, мне не придется притворяться, что твои прикосновения и поцелуи доставляют мне удовольствие. Я тебя не люблю! По спине заструился пот, в виски поочередно ударили молоточком. Нескладная картинка сложилась в чугунной голове. Нетвердым шагом ступая к двери, Саша с ужасом понял, что в очередной раз позволил себя одурачить, принял за чистую монету неумелую, низкопробную ложь. Не мог он не любить, не мог принадлежать нескольким и обманывать одного. Не странно ли просить близости, которой не желаешь, добиваться, чтобы воткнуть нож в спину? Зверски ревновать, отдаваться, колоть татуировку с именем на бедре, хватать за локоть в последней, отчаянной попытке удержать и не любить — да разве, спросил себя Большунов, такое возможно? Ну, не дурак ли я, что поверил?***
Ночь прошла в бессвязном бормотании, бредовых снах и неустанной жажде, которую Саша мазохистски не утолил, отказавшись от помощи жены и родителей. Пульсирующая головная боль, тошнота и слабость отпустили к рассвету, когда язык и губы выдали все, что он тщательно скрывал. После завтрака в тишине Аня покинула дом, демонстративно хлопнув дверью. — Что? — спросил Саша, когда отец с матерью осудили взглядами. — Что не так опять? Угорел немного. С каждым может случиться. — Причем здесь баня? — нахмурился Александр Иванович. — Что с лицом? Ты сам не свой вторую неделю. Спишь или витаешь в облаках? — Нормально все. — Где же нормально, если ты от родителей шарахаешься и на жену не смотришь? — Я же сказал, все нормально! — Ты мне зубы не заговаривай! — Тебе не надоело?! — психанул Саша. — Если есть, что сказать, говори. Нет — я ухожу на пробежку. Жена ждет. Остерегаясь лишних ушей, Светлана закрыла окно и, обеспокоенная, покосилась на мужа, который сухо кивнул. — Не о жене ты думаешь. — Откуда такие выводы? — Я, может, старая, но не слепая! — воскликнула женщина. — Материнское сердце не обманешь. Я чувствую, что моему ребенку плохо. Ты сам на себя не похож: дерганный и рассеянный. Огрызаешься, избегаешь нас, целуешь и обнимаешь Анечку с меньшей охотой, чем кормишь Фалуна. Публичные поцелуи как на сцене! Ты полночи бормотал его имя… Ради Бога, Саша, скажи, что я заблуждаюсь, что слух подвел! Я вижу, ты тяготишься браком. Очевидно, поэтому не получается завести детишек. — Мама, что ты несешь? — перебил Саша, все больше раздражаясь. — Какие дети? Мы и не пытались! Мне не нужен ребенок от нелюбимой женщины. — Нелюбимой? — Материнское сердце не подсказало, что мы не любим друг друга? Брак — пустышка, формальность, фарс чистой воды, чтобы заткнуть журналистов и проучить норвежцев. Я ее не люблю. Не смогу полюбить. Ни ее, ни мисс Россию, ни одну из необразованных деревенских девок, которых ты мне сосватуешь, если я останусь здесь еще хоть на день! Нет, нет и нет. Не после Йоханнеса. Большунов-старший растер горящие скулы и обратился к неподвижной, бледной, как меловая скульптура, жене. — Что я тебе говорил? За нос они нас водят. Больно быстро спелись и свадьбу сыграли. — В голове не укладывается… — потрясенная женщина опустилась на подоконник и, приоткрыв форточку, глотнула свежего воздуха. — Я не понимаю, зачем? Что у вас, молодежи, на уме? — Не твое дело! — нагрубил Саша. — Моя жизнь — что хочу, то и делаю. Не суй свой нос, куда не просят! Отчаянный всхлип вырвался из груди, где болело израненное материнское сердце. Светлана ссутулилась и отвернулась от сына, сквозь слезы наблюдая за солнечным зайчиком, прыгнувшим на улицу. — Ты как с матерью разговариваешь, щенок? Разговор на повышенных тонах предсказуемо обернулся семейным скандалом, который Аня, вероятно, подслушивала за дверью. Саша почти ненавидел отца — когда только он превратился в ворчливого, мерзкого старикашку с воспаленными от гнева глазами и трясущимися руками? — Пошел к черту! — вырвалось против воли. — Все из-за тебя! Ты настроил против Йоханнеса маму и Настю, а он, между прочим… — Я запретил говорить о Клэбо в моем доме. Ты в курсе, что он… — Замолчи! Ты ни слова правды о нем не скажешь. Собираешь сплетни в желтых газетенках с целью оклеветать человека, которого знать не знаешь. Ты мог бы дать Йоханнесу шанс. Между прочим, он учил русский, чтобы однажды с тобой поговорить. И с тобой, мама, тоже! — Мог бы не утруждаться, — отрезал Александр Иванович. — Я отказываюсь говорить с пидором, который совратил моего сына и сломал ему жизнь. — Ты себя слышишь? Облил человека дерьмом, потому что он, видите ли, не вписывается в твою картину мира! Йоханнес ничего плохого не сделал. — Я его не уважаю. Как можно уважать парня, который… — Значит, и меня не уважаешь! — пресек Саша очередное оскорбление. — К чему спорить, если ты даже не пытаешься принять мой выбор? Мы год говорим на разных языках. — На твоем месте, сынок, я бы проверился в клинике. Он заразный. Скамейка запасных у норвежской потаскухи большая. Не удивлюсь, если подцепил от него что-нибудь. Не успел Саша ответить отцу, как в разговор впуталась молчаливая мать. — Сашенька, он приворожил тебя! Завтра же пойдем к соседке-травнице. Она тебя вылечит. Нервы сдали. Стул пролетел через кухню и приземлился на сушилку для белья. Конструкция накренилась и мгновение спустя рухнула за спиной Александра Ивановича. — Заебали! Вам мозгоправ нужен, два параноика. Уясните, наконец: я Аню не люблю. Нет у нас ничего, живем как соседи. Если вы ждете внуков, вынужден вас огорчить: их не будет. Я люблю Йоханнеса. Чувство настолько же реально, как желание его победить! Я погорячился, сделав предложение. Второй месяц мучаюсь от отвращения к себе и невозможности что-либо изменить. — Но Анечка тебя любит! — причитала Светлана. — Ты мог бы попытаться… — Нет, мама, я не лягу в постель с Аней, потому что люблю другого человека! Она тоже меня не любит. Если думаете, что мой выбор ужасен, то знаете, что Жеребятьева сохнет по Иверсену, который встречался с Йоханнесом, а любил Устюгова! — О, Господи! — женщина схватилась за сердце и заистерила: — Что за Санта-Барбара! Чем вы на Кубке Мира занимаетесь?! Норвежец не родит тебе детей. Хочешь сказать, у меня никогда не будет внуков?! — Мне не нужны дети. Мне нужен Йоханнес. Услышь, наконец! Я хочу все вернуть. Если уж на то пошло, у тебя Настя есть. Захочет — родит. — Саша, ты слышал? — Светлана обернулась к мужу, который выглядел еще бледнее, чем она. — Я не вынесу больше! Запрети ему думать о Клэбо! Сын и отец — во многом похожие — столкнулись гранитными взглядами. — Если он любил тебя, сынок, зачем же сунулся в твой коридор, а? Ты из-за него остался без золота в марафоне! — Замолчи! — Если бы он любил тебя — не полез бы под руку, не сломал бы палку, не отнял бы победу, к которой ты шел три года. Что же ты молчишь? Твоя шлюха ни капли не раскаивается. Где его извинения, Саня? Нет их и не будет. Он тебя винит! В интервью соловьем заливается, как ты его обокрал, лишил золота, загубил гонку жизни. Разве это любовь? Норг ни о чем не жалеет. Не обманывай себя. Ты не король, не великий лыжник. Ты жалкий хлюпик, которого спринтеришка нагнул на его территории. Ставлю ящик водки, что на Олимпиаде он снова тебя обставит, а ты снова расхнычешься, как девчонка. Задницу, случаем, ему не подставлял? Не столько жестокие слова, сколько воспоминания о финишной прямой марафона выбили почву из-под ног. Живая, яркая боль растеклась между ребрами и сердцем. — Это последняя капля, — прорычал Саша и ударил отца, который с отборным матом свалился с табуретки под стол. — Сейчас же позвоню Йоханнесу. — Только попробуй, щенок! — вскричал Александр Иванович и с удивительной ловкостью смел телефон сына со скатерти. — Я тебя так отпинаю по кишкам, что ты его имя забудешь, не то, что номер! — разъяренный мужчина тайком открыл галерею с фотографиями. — Хороша шлюха, нечего сказать! Удаляем! — Не смей! В попытке спасти мир, в котором был счастлив, Саша кинулся на отца, но тот, воодушевленный подлостью, увернулся и подбежал к окну. — Вот тебе твоя сопливая пидорская любовь! Телефон вылетел в форточку и упал на песок, под колеса несущемуся на скорости мотициклу. — Сволочь! — заорал парень. — Ненавижу тебя! Промчавшись мимо рыдающей матери, Саша толкнул дверь и выбежал за ворота. Над разбитым смартфоном склонилась Аня. — Не работает, — сочувственно выдохнула она. — Корпус разбит, симка повреждена. Мне жаль. — Подслушивала? — спросил Саша, которого от боли чуть не вырвало на проезжую часть. — Незачем. Вы так орали, что слышали в каждом дворе Подывотья. Что дальше, муж? Собрав осколки, Большунов поднялся на ноги и бросил свирепый взгляд в окно, где застыли два силуэта. — Собирайся. Мы немедленно уезжаем.***
— Саня, ты отдыхал? Последний раз Юрий Викторович видел подопечного полтора месяца назад в уборной банкетного зала. Отпуск на дорогом курорте и поездка в родные края прошли мимо: в Крыму Саша выглядел хуже, чем на свадьбе. — Типа того. А что незаметно? — Если честно, не очень. Как Мальдивы? — пытал Бородавко. — Как Аня? Родители? Большунов хмурился, прикидывая, о чем рассказать, — о тоске и одиночестве, о вранье жены, о безобразном скандале, рукоприкладстве и сломанном телефоне или о глупости, поспешности и безрассудстве, которые дорого обошлись? — Спросите что-нибудь попроще, — усмехнулся он. — Лучше не спрашивайте ничего. «Не остыл, — сокрушенно подумал Юрий Викторович. — Надеюсь, у Носсума с Клэбо дела обстоят хуже». — Меня беспокоит твое состояние. Вечером вернемся к разговору. На первом сборе тихонько втягиваемся в работу. Упор на кроссы и велотренировки. Организм не перегружаем. Саня, ты слышишь меня? Ты готов? Большунов рассеянно кивнул. Последний месяц он думал о спорте и грядущей Олимпиаде столь же мало, сколько о погоде, цвете неба и форме облаков. Йоханнес эгоистично и ревностно занимал его мысли. — К осени прогнозируют вторую волну короновируса. По вечерам не шатаемся, соблюдаем социальную дистанцию, с журналистами общаемся в исключительных случаях. Звонки родным только в вечернее время. «Было бы кому звонить», — горько подумал Саша, покидая тренерскую. Ласковый ветер свистел в ушах и услужливо вымывал пот из пор. Маясь от жары, Большунов с ожесточенным усердием крутил педали, будто скорость могла справиться с безысходностью и отчаянием. Йоханнес игнорировал звонки и сообщения, заставляя жалеть, что отношения существовали вне социальных сетей — в галереи и адресной книге. Соперники любили друг друга тайно — без Инстаграмма, мессенджеров, совместных интервью и фансервиса для болельщиков. В переездах от этапа к этапу они созванивались и переписывались, а в межсезонье, когда нестерпимо хотелось увидеться, обменивались старыми фотографиями, чтобы соскучиться до невозможности и при встрече наверстать. Телефон — все, что напоминало о Йоханнесе. Теперь его не было. Остались только бесконечные «если». Если бы не поторопился со свадьбой… Если бы поговорил… Если бы вовремя распознал зависть… Отогнав мысли, Саша заработал интенсивнее и разогнался под гору до семидесяти километров. Трасса заплясала, деревья превратились в зеленое мессиво, спина взмокла, словно только что он искупался нагишом. От небрежного движения на неровном участке велосипед повело. Не справившись с управлением, Саша кувыркнулся в прозрачном, как пленка, воздухе и с болезненным стоном рухнул на асфальт. Имя любимого забылось. Разбитый и искалеченный, Большунов скорчился на отбитом боку в двух шагах от дорожного ограждения, на которое, по счастливой случайности, не напоролся. Пошевелив пальцами рук и ног, парень перекатился на спину и мазнул ободранными до костей локтями по залитому кровью асфальту. Безбрежное, до безобразия синее небо свысока смотрело глазами Йоханнеса и упивалось восторжествовавшей справедливостью. Одна за другой пронеслись мысли — предвесницы шока и боли: не видать ему Олимпиады и Олимпийского золота, не видать Йоханнеса, как своих ушей, не пересечься им на лыжне, не подняться вместе на пьедестал. Саша не нужен Йоханнесу, а Большунов уже десять минут не нужен Клэбо. Зачем звезде лыжных гонок в соперники калека?