О человеке

На город обрушился ливень. Казалось, он был везде: перечерчивал небо прозрачными стрелами, неумолимо стирал остатки тепла, проникая в сознание звоном-предвестием колокола. Эл одиноко стоял на крыше — он стоял здесь последние несколько дней, и, казалось, всё это время беспрерывно шёл дождь, и всё, что он знал, что он чувствовал, что предрекал, сходилось к неизбежной черте его смерти. Сколько ещё до неё оставалось? Лайт обрёл силу Киры — Эл узнал это по одному его взгляду, сколь бы ни был искусен актёр, проживая чужую роль через маску, хоть и практически вплавленную под кожу. Новый удар оставался вопросом времени, и более не возникало сомнений, что этот удар станет безжалостным, необратимым. Этот удар будет последним, и звенья незримой цепи между ними навек распадутся. Единственным выходом было — всегда оставаясь последней возможностью где-то на грани сознания — первым остановить. Эл знал, что Лайт был виновен, настолько же точно, как знал своё имя, и, обезглавив чудовище, можно было скоро расправиться хоть и с десятком-другим новых фальшивых Кир, подражателей, или преемников, или, может быть, верных поклонников, — породивший их всех был их центром и силой, их разумом, солнцем для сотен орбит. Хигути, Аманэ Миса, Четвёртый Кира — все они обращались вокруг него, использовали его идеи, действовали от его имени, все они устремлялись к нему, никогда не способные стать ему равными. Только Эл до последнего верил, что сможет найти за чудовищем человека. Того, кто боролся против Киры со всей самоотверженностью и пылкостью, кто стал ему другом, кто был честен, умён, справедлив и, даже сколько-то разделяя идеи Киры, помыслить не мог о допустимости таких методов; Эл стремился дозваться его и вернуть, за исследованием поведения, привычек, нравственных ценностей впервые в жизни по-настоящему заинтересовавшись самой личностью. Играя на грани падения, танцуя на острие лезвия, оставаясь у пропасти — только всё ещё не теряя надежды. Он давно разгадал эту тайну, давно вычислил Киру, но его игра ещё продолжалась — он должен был добиться признания и воззвать к его почерневшей расколотой душе, должен был доказать, что мир, созданный на руинах и созданный кровью, из страха, жестокости, немилосердия, не может нести в себе жизни. И… мог ли Лайт пойти по тому же пути, стать убийцей, никогда не подняв тетради, никогда не столкнувшись с силами шинигами, не завладев оружием, которое не способен создать человек? Эл был уверен, что этого никогда не случилось бы, не проникни этот проклятый предмет между мирами, наделяя владельца способностью, возвышающей над остальными людьми. Кроме того, тетрадь могла влиять на сознание, и Эл знал это: получив её от погибшего Хигути, он мог понимать, что его собственные принципы сколько-то размывались. Тетрадь привлекала возможностью наказывать ускользнувших преступников или спасать их жертв за мгновение до неизбежного — обострённое чувство справедливости под её воздействием незаметно становилось извращённым, новая сила манила к себе шансом её испытать. Родился бы Кира, если бы Лайт не был вынужден использовать тетрадь, чтобы спасти отца, оказавшегося в заложниках? Если бы Лайт избавился от неё, не заговорив с шинигами, который наверняка сумел его убедить, если намеренно бросил тетрадь в мир людей? Эл тысячу раз раздумывал, как тот Лайт, которого он искал, делал первые шаги на пути к становлению Кирой, и какая-то его часть всегда стремилась хотя бы немного оправдать его несчастливым стечением обстоятельств, играми шинигами, да хоть и самой судьбой, потому что тот человек, которого он узнал, просто не мог оказаться способным на превращение в монстра. Эл правда хотел бы остановить его. Привести к искуплению — и кто знает, какую форму оно могло бы принять; Эл хотел разуверить его в истинности мнимой морали, которую он избрал, и показать другой путь к борьбе против жестокости и бесчеловечности. Эл хотел бы спасти его душу, которой Лайт, может быть, тоже пожертвовал. Но если он будет мёртв, Лайта никто не вернёт. Кира временно восторжествует, а потом его схватят, потому что придуманный им мир окажется нежизнеспособен. Потому что Ниа с оперативной группой продолжат расследование, исходя из того несомненного знания, что Лайт — Кира и что он всегда им являлся. Потому что никто не окажется в силах быть ему равным и в этой борьбе защищать его от последнего шага к безумию. Дождь не кончался; Эл просто смотрел, как на плетения дорог и огней наползает беззвёздная ночь, а затем спустился на лифте вниз, безостановочно осмысливая принятое решение. Это действительно было последним, на что он теперь оставался способен, пока ещё жив. Как бы то ни было, Эл не мог позволить Кире победить — когда-то, когда он только начинал расследовать это дело, это было его единственной целью. — Ягами-сан, — на часах было за полночь, но это поручение не терпело никаких отлагательств. Ватари помог Эл избавиться от напрочь промокшей рубашки и тотчас предложил новую, точно зная, что понадобится Эл, когда он вернётся в штаб. — Прошу прощения за поздний звонок. — Что случилось, Эл? — судя по голосу, Ягами не спал; обдумывал ли он в который раз, может ли Лайт на самом деле оказаться Кирой, или, напротив, очень беспокоился за него, слепо уверенный в его невиновности? Эл был почти убеждён, что его мысли вращались вокруг действий и облика Киры, не позволяя расслабиться ни на минуту. — Привезите мне тетрадь из укрытия, где вы храните её, прямо сейчас, — Эл действительно поручил Ягами спрятать настоящую тетрадь, не говоря о её местонахождении даже ему самому. Сейчас ему требовалось вернуть её назад — брови Ватари поползли вверх в изумлении, но он ничего не сказал. — И ещё. Очень скоро случится что-то, последствий чего я не берусь предсказать. Помните то, что я говорил вам о Кире. — Ты что-то задумал? Это какой-то твой план, который может оказаться губительным для тебя? — иногда господин Ягами был крайне проницательным, что Лайт в полной мере перенял у него. Его голос выдавал беспокойство — Эл подозревал, что в какой-то степени тот привязался к нему, несмотря на множественные разногласия и очевидное недовольство бесконечными подозрениями Лайта, иногда кажущимися беспричинными. Эл улыбнулся, хотя его собеседник не мог этого видеть. — Мы остановим Киру, Ягами-сан. Спустя час с небольшим Ягами передавал Эл тетрадь, помещённую в защитный конверт. На его лице проступало непонимание вперемешку с той же тревогой, которую он не мог скрыть. — Для чего тебе настоящая тетрадь, если мы храним в штабе её точно изготовленную копию? Не собираешься ли ты… испытывать её действие? Правило, говорящее о тринадцати днях… — Я помню все правила, которые здесь перечислены, и, хотя некоторые из них вызывают сомнения в своей подлинности, тетрадь нужна мне не для того, чтобы проверять их. Как следовало предположить, между бровей Ягами залегла глубокая складка. — Хочешь ли ты сказать, что ставишь под сомнение это правило только потому, что оно оправдывает Лайта и Аманэ? Ты до сих пор подозреваешь их… — Ягами-сан, — голос Эл сделался твёрже; он спрыгнул с кресла, в котором расположился, перебросив ноги через подлокотник, и теперь оказался напротив него, держа в руках вещь, которая — или подобная которой — когда-то толкнула Лайта за грань дозволенного. — Я действительно не уверен, не является ли правило частью плана Лайта-куна в том случае, если он Кира. Его ум никогда не вызывал у меня сомнений, и в его силах было бы подготовить что-то, что обелило бы его имя, попав в руки следственной группы. Ягами хотел возразить, или выразить негодование, или что-то сказать, но Эл, не замечая, продолжил, неотрывно вглядываясь в одну точку чуть выше своей головы чуть вдали — будто видел там что-то пугающее. — Только речь сейчас не о том. Я планировал использовать фальшивую тетрадь, но мой план изменился. Что до копии — она должна храниться здесь, в штабе, как предполагалось раньше. Кто знает, для чего она пригодится. — Тогда зачем тебе эта тетрадь? Ты сам говорил, что она опасна. Что ты задумал, Эл? Ватари привлёк внимание, словно бы неосознанно хмыкнув, но, конечно, Эл знал, что действия этого человека никогда не могли быть непродуманными или случайными. Вот и теперь Ватари будто задавался таким же вопросом, который только что прозвучал, и, очевидно, желал знать на него ответ. — Планы господина Эл бывают очень многоступенчаты и тонки, — негромко заметил он, не отрываясь от ряда белоснежных рубашек. — И, безусловно, совершенно секретны. Эл взглянул на одного из самых близких ему людей с намёком на улыбку — она читалась только в глазах. — Я на самом деле не могу раскрыть всех деталей. Тетрадь смерти может впервые послужить по-настоящему благой цели — это ли не главное, что нам следует знать? За окном поднимался рассвет — никто не мог этого видеть, но Эл знал это, неоднократно встречая его на крыше. Иногда ему требовалась некая перезагрузка, и в отсутствие сна он просматривал что-то в сети, или по-прежнему думал о Лайте, или стоял там словно бы на вершине вселенной, пытаясь понять, как Кира чувствовал свою уникальную силу. Так или иначе всё сводилось к нему. — Орудие бессчётных убийств несёт в себе только смерть и не может служить на благо. Конечно, Ягами был прав. Эл признал это только мысленно, но разве его собственные методы когда-либо оставались кристально чистыми? Он подготовил список для Ватари, когда они вновь остались вдвоём, исписав полтора листка. Может быть, дождь вдруг затих, думал Эл, но он непременно возобновится. Ватари лишь покачал головой, с притворным удивлением проговорив что-то очень знакомое. Всё должно было решиться сегодня.