Курс на Карнаку

Небо темнеет. Последние проблески летнего солнца играют на водной глади. Дауд знает, что ему сейчас, промокшему и замерзшему, оставаться на ветру не стоит, однако не может отказать себе в маленьком удовольствии после тяжелого дня. Дауд дышит. Он не уверен, чем конкретно вызван знакомый привкус на языке: запахом моря или слишком уж неосторожным купанием. Возможно, и тем и другим. Дауда это не особо волнует. У него есть вещи намного более важные, чем вкус соли во рту. Вещи, о которых нужно поразмышлять, вещи, насчет которых нужно принять решение. Власти жаждет каждый. Но не все способны столкнуться с ответственностью, следующей за ней. Никому не нравится груз чужих жизней на своих плечах. С этим остается только свыкнуться, что Дауд успешно сделал ещё много лет назад. Он знает, какая ответственность на нем лежит, уведомлен о рисках и умеет рассчитывать выгоду, потому с готовностью принимает этот груз. Но всё-таки позволяет себе провести пару минут в тишине, ни о чем не думая. Дауд стоит на носу корабля, не ощущая собственного тела и не открывая глаз. Просто слушает. И дышит. Море, способное растерзать человека за несколько мгновений, море, способное вызвать самый сильный страх – страх смерти, сейчас успокаивает его разум и душу. Оно привыкло к старому китобою. В своей задумчивости ассасин не замечает стоящего чуть поодаль ученика. Томас, наученный опытом, ждёт и не мешается, потому что знает: сейчас Мастеру нужно время и пространство. Том никогда не показывает своего волнения, но Дауд, даже не зная, что помощник находится совсем рядом, загривком это волнение чувствует. Один только Чужой может догадываться о том, что это: связь Бездны, образованная между меченым и его людьми, или же наоборот нечто до глупости обыкновенное, вроде инстинктов или шестого чувства. Одно присутствие другого человека может изрядно беспокоить; кому, как не наемным убийцам знать это. Поэтому китобои не тревожат Дауда, когда это не нужно. В отличии от остальных, Томас ему не мешает. Томас может молча простоять за его спиной несколько часов и не вызвать никакого смятения. Дауд привык. За все время его лидерства над “китобоями”, так умели только два человека. Один из них, Том, сейчас стоит в паре метров от него. А вторую он прогнал из своих рядов пятнадцать лет назад за предательство. И несмотря на это, сейчас она находится где-то на корабле. С этим, кстати, нужно разобраться. Как можно скорее. Дауд вздыхает почти тяжело, заставляет себя выпрямить плечи и вернуться к действительности. Томас будто оживает, неслышно шагает вперед, оказываясь рядом, и тихо напоминает о своем присутствии: — Мастер. Ассасин, наконец, обращает свое внимание на него. У Тома в руках плед, его движения скованы, а под маской наверняка прячется беспокойство, тщательно контролируемое и преобразованное в подобие сдержанности. Слишком хорошая иллюзия чтобы её заметил кто-то кроме Дауда. — Вы простудитесь. Ну конечно. — Я иду к себе. Аттано не выпускать. Другая пусть гуляет, – коротко приказывает убийца. Том смотрит куда-то в сторону, кивает и переносится, оставляя за собой только черную дымку и выпущенный в последнее мгновение плед. Вот теперь можно и разобраться с “Меган”. Дауд не солгал. Он поворачивается и тяжелой поступью направляется к каюте. В сутулости его плеч прослеживается усталость – обычное для главы китобоев явление. Но вместе с ней грузом тянется кое-что, до чего по мнению большинства Дауд дожить не мог. Старость. Конечно, ассасина нельзя назвать беспомощным стариком, “старость” для него только начинается, но одна мысль о том, что Нож Дануолла прожил столько лет, не нарвавшись на чей-то смертельный удар, уже удивляет. Каждый раз, задумываясь о кончине своего мастера, Билли была готова поклясться, что Дауд умрет не своей смертью. Кто-то обязательно доберется до его горла в качестве мести за почившего родственника, товарища или любимого человека. Или однажды он ошибется и угодит прямо в лапы закона, а дальше и надеяться на что-то, кроме смерти – глупо. Все китобои это знают. А ещё все китобои знают, что у любого из них, вероятно, будет точно такая же судьба. В своё время Лерк подумала, что может избежать этой участи. Она попыталась вырваться из-под покровительства Дауда. Переходить под крыло появившейся в очень удобное время ведьмы она вовсе не собиралась, но, как оказалось, у Делайлы были другие планы на этот счёт. Билли подчинилась ей, позволила околдовать себя, опутать колючими стеблями контроля и совсем этого не поняла. Это была её ошибка. Иногда ошибки идут на пользу. Не оступись Лерк тогда – оступилась бы позже. Промахнуться, будучи убийцей, а не обычной морячкой, намного страшнее. Можно считать что этой оплошностью она вырвала себе шанс на нормальную жизнь. “Вероятно, и до старости бы дожила”, – думает Билли. Если бы не шла сейчас за спиной Дауда. Дауд, несмотря на возраст, не теряет хватки и осторожности. Он чувствует, когда за ним кто-то следит, и почти всегда догадывается кто именно. Под покровом темноты по его следам шли самые разные люди. Сколько раз за ним следовали обученные убийцы, каждый из которых думал, что именно он сумеет прирезать легенду Дануолла, сколько крыш и стен пересекли ещё совсем дети, заинтересованные в появившемся словно из ниоткуда силуэте человека, пользующегося магией, сколько из них добирались до его логова в Радшоре и сколько раз они крались подле него уже в качестве учеников в процессе тренировки, глупой игры или спора с товарищами. Старый китобой давно привык к этому. Дауд умеет различать повадки своих подопечных. Понимает, когда за ним по пятам крадется Рульфио, дыхание которого почти можно услышать через респиратор, когда издали подкрадывается Галия, до последнего стараясь не выдать себя, когда с высоты наблюдает Ринальдо и когда целая толпа разыгравшихся китобоев пытается держаться скрытно, чтобы потом внезапно броситься. Прошло много лет, но Билли в своих привычках не изменилась. Дауд затылком ощущает её присутствие. Она всё ещё хороша – он не слышит ни звука, но может четко представить, как бывшая ученица скользит за ним, скрываясь в тенях. Как по-рысьи сливается с темнотой. Он делает шаг, она повторяет. Билли всегда преследовала именно так – словно хищник добычу. Это сравнение подходит ей как нельзя кстати: в смертоносности с Лерк могли сравниться только дикие звери. И сам Дауд. Только если раньше беду несла она, то теперь Билли единственная, кому на этом корабле грозит опасность. Дауд до сих пор не уверен, что почувствовал, когда вновь увидел бывшую помощницу, предавшую его. Он уверен: злость, загоревшаяся тогда, пятнадцать лет назад, давно успокоилась. Но он не может предсказать, как отреагируют его люди. Дауд помнит горечь и страх китобоев, когда одна из них обрекла товарищей на смерть. Помнит ярость, охватившую тогда Рульфио. Помнит паранойю и недоверие, поселившееся в рядах китобоев. Тогда случилось много ссор, много драк, много разборок. Ущерб был слишком заметный. У него ушло много времени на то, чтобы вернуть в привычное русло. И даже так китобои разорвут её на месте, узнав в девушке давнюю соратницу, променявшую их на ведьму. В лучшем случае её скрутят и бросят за борт. Китобои никогда не тянулись к бессмысленной жестокости, но они не прощают обид. Почему же тогда её простил Дауд? Он ожидал, что когда-нибудь встретит Лерк вновь. И был уверен, что когда это случится, он будет готов придушить Билли собственными руками. К своему удивлению, Дауд обнаружил, что совсем не злится на неё. Хотя должен. Ведь из-за её предательства погибли его люди. С одной стороны Лерк должна ответить за свой поступок; китобои будут требовать справедливости. С другой стороны – он готов простить ее, и окончательное решение будет за ним. Теперь Дауду нужно вынести свой вердикт. Ассасин входит в каюту и плечи его устало опускаются. Не закрывая дверь до конца, Дауд ногой придвигает старый табурет ближе к койке, садится на неё. Раздраженно вздыхает: — Заходи уже. В дверном проеме появляется знакомая фигура. Она делает шаг вперед, держа в руке деревянную кружку с чем-то горячим, неловко закрывает дверь ногой и замирает, с тоской смотря на него. Дауд бросает ответный взгляд, приподнимает бровь, мол, так и будешь стоять посреди комнаты? Ему не нужно говорить это, чтобы Лерк наконец сдвинулась с места. — Вот. Это чтобы не слечь с горячкой, – объясняет она, присаживаясь на стул перед китобоем. Мужчина пару секунд наблюдает за тем, как из кружки поднимается пар, после чего берёт её в руки. — Не могу понять, это оскорбление или забота. – хрипит Дауд. Билли не отвечает. Он усмехается. Ассасин, не долго думая, несколькими глотками выпивает обжигающее горло варево, и Лерк удивленно моргает оставшимся глазом, поднимает бровь. — И ты не подумал, что оно может быть отравлено? — Подумал. Поэтому и выпил, – он фыркает, – но, к сожалению, судя по твоему выражению лица, я ошибся. Билли едва слышно прыскает. — Ты совсем не изменился, – она качает головой, поднимает взгляд. Дауд жмет плечами. — Как и ты. — Правда? Мне казалось, я хоть выгляжу по-другому. В отличии от тебя. Как стариком был, так и остался. Разве что поседел, – Билли расслабляется, у неё трясутся плечи от беззвучного смеха. Вместе с ней успокаивается и Дауд. — А ты всё так же никого не уважаешь. Билли смеется уже в голос. По-своему, тихо и коротко, но почти до боли знакомо. Повисает неловкая тишина. Дауд не знает, что сказать, Лерк тоже. Каждый из них сейчас вспоминает былые дни и знает, что другой думает о том же самом. Разговор всё не завязывается. Сейчас они не в том положении, чтобы предаться воспоминаниям, словно старые друзья. Оба понимают: закрыть глаза на всё произошедшее нельзя. Нужно решить, что делать. Дауд находит в себе силы заговорить первым. Он протягивает руку, и, не касаясь, указывает на лицо Билли, обводит взглядом правую, покалеченную сторону, перетянутый ремнем обрубок руки. — Как это случилось? Лерк опускает глаза, усмехается невесело, почти горько. — Долгая история. Тебе не понравится. — Это ещё почему? – китобой выгибает бровь и Билли прыскает насмешливо: — Как минимум потому, что твоя лучшая ученица потеряла руку и глаз. Не хочу опять перед тобой позориться. Ещё отчитывать начнёшь и заставишь угадывать, где конкретно я ошиблась. Предательница умалчивает о том, что иногда ей очень не хватает этих надоедливых, порой грубых и донельзя занудных нравоучений, которыми Дауд пичкал её с самого детства. Они снова молчат. Теперь тишину прерывает уже Лерк. Не глядя на китобоя, она негромко заговаривает: — Слушай, Дауд. Билли редко затягивает. Сомневается. — Почему ты… — Рефлекс, – не позволяя закончить, отзывается Дауд. — Увидел знакомое лицо, почувствовал опасность, вот и прыгнул. Тебя бы вылавливали остальные, изменись ты ещё сильнее. — Мог бы тогда уж и Корво выловить за компанию, – шутит Билли. Дауд ведет плечами и фыркает. — Нет уж, спасибо. Аттано с его размерами скорее сам бы меня потопил. Причем специально. Да и лица его я почти не помню. Одно дело – раз увидеть человека без маски, другое – учить кого-то с восьми лет. — Тоже в маске, – напоминает Лерк, усмехаясь. — Ну, не всегда. Вот, например, когда ты навернулась и сломала нос… – впервые за все время и на губах Дауда появляется нечто, похожее на улыбку. Он щурится издевательски, когда Билли, давясь смехом, его перебивает: — Нет, нет, не вспоминай! Это Галия меня толкнула, я не виновата! — Конечно-конечно. А потом вы подрались. Опять. Лерк смеется в кулак. — Узнаю это лицо! Называется “У Меня Пятьдесят Детей, Бездна, Как Же Я Устал”, – дразнит она, – а помнишь…