мы чужиᴇ ᴄ тᴏбᴏй

Мне всегда было страшно ходить по этим огромным коридорам, заглядывать с любопытством в каждую щёлку и ждать, что за какой-то из этих дверей меня ждёт что-то новое. Я делала это тогда, я делаю это и сейчас. «Твоё любопытство родилось впереди тебя», — сказал мне однажды Сергей Викторович, когда я пыталась клешнями вытащить у него информацию о наших дальнейших планах. Моё любопытство с детства кого-то раздражало, кого-то занимало, а кто-то считал, что при отсутствии определенной предрасположенности к фигурному катанию именно оно поможет мне стать настоящей чемпионкой. И это был мой второй тренер Любовь Яковлева. Этот человек сделал для меня больше, чем кто-либо. Я была хуже всех в детской группе. Понятно, что в таком маленьком возрасте трудно было что-либо разглядеть в фигуристе, но я видела в других девчонках силу. Они прыгали двойные и выезжали, а я полировала детскими штанишками холодный лёд, который явно был не очень рад принимать меня в объятья. Я так привыкла падать, что вставать с каждым днём хотелось меньше, ведь это действо мне давалось куда легче, чем спортивная подготовка. Тогда Любовь Витальевна сказала мне очень важную фразу: «Просто помни, что лёд любит тех, кто падает больше, чем тех, кто выезжает прыжок. Главное — всегда подниматься и ехать дальше, к звёздам». Тогда это звучало так по-детски, но я почему-то прислушалась. И правда, после этого лёд полюбил меня сильнее. Падать становилось менее больно с каждым новым прыжком, а потом я и вовсе перестала, выезжая с новых элементов. А затем Любовь Витальевна сказала мне, что я её лучшая ученица, и попросила никому не рассказывать о нашем общем секрете. И по сей день я несу его с собой, и о нём знает лишь один человек, который три года назад предпочёл меня забыть, как страшный сон. Тот человек, который сделать этого так и не смог. Я помню, я была крохой с детства. Мне всегда давали меньше лет, чем было на самом деле. Когда мама решила брать для меня индивидуальные уроки, я начала заниматься в СЮПе, и там я увидела своего будущего тренера, который сделает из меня главную чемпионку планеты. Она сразу поразила меня своей энергией, своей подачей и тем, как она смотрела на других детей… Не так, как смотрела на меня мой тренер, а с любовью. К Этери Георгиевне на просмотр я попала сразу, когда учеников у неё было ещё не очень много. Я помню, как мама держала меня за руку, просила не бояться и шептала, что я самая лучшая, бабушка сидела на трибунах и сжимала за меня кулачки, но все равно было безумно страшно. За всё время, что я провела на катке, тренер ни разу не посмотрела на меня, даже тогда, когда мы показывали, что умеем. Но, когда мы все подъехали к ней и я оказалась, как обычно, вдалеке за её спиной, она почему-то взглянула на меня, специально обернувшись именно ко мне, двум девочкам сказала уходить, третью попросила прийти завтра и попробовать что-то сделать, вдруг, получится, а потом посмотрела на меня и улыбнулась: «Ты такая мелкая. Тащи документы». Я в начале подумала, что это она сказала другой девчонке, стоящей рядом со мной, а потом, судя по тому, что от меня она давно отвернулась и теперь что-то целенаправленно говорила другой фигуристке, я, не особо осознавая, что только что произошло, подъехала к бабуле и крепко её обняла, а мама подошла сзади и сказала: «Я же говорила: ты самая лучшая» С того самого момента и до шестнадцати лет я ни разу не слышала слов, что я самая лучшая. Началась другая работа. В «Серебряном» всё было по-другому. Здесь дети не улыбались мне в коридоре в ответ на мою улыбку, на скамейке всегда садились так, что места тебе не оставалось, на тренировке смотрели на всех волком и не обращали друг на друга внимания. Тогда мне стало страшно. Я стала реже улыбаться, стала забывать слова Любови Витальевны и падала со всех прыжков, не находя в себе сил вставать. Но теперь на меня никто не смотрел, не говорил подниматься и приближаться к звёздам: в «Серебряном» я осталась одна. Мне перестала нравиться женщина с роскошными кудрями и необычными скулами, она больше не дарила взглядом силу и уверенность. И тогда стало по-настоящему страшно. Она занималась с Сашей Деевой, Настей Курявиной, Полиной Шелепень первую половину тренировок, не обращая ни на меня, ни на ряд других девчонок никакого внимания. Каждая пыталась сделать лучше, прыгала сложные элементы прямо у носа тренера, а та даже глазом не вела, вытягивая ножку Полины, готовя её к новом стартам. Лет в девять я поняла её методы, потому что они действительно работали. В раздевалке всегда царило напряжение, но на льду девчонки из-за конкуренции и желания что-то доказать шли на риски, хотели сделать лучше и делали. Я старалась не лезть в эту бойню и спокойно каталась у бортика, часто падая, но стараясь вставать. И не потому, что хотела что-то кому-то доказать. Я просто хотела сделать лучше, чем было, от моего максимума. Этери Георгиевна очень редко подходила ко мне, редко указывала на ошибки, но с каждый днём я стала замечать, что её внимание ко мне немного, но увеличивается. Она чаще стала подмечать мелкие ошибки, стала не просто говорить, но иногда и касаться меня, что было странно и непривычно. Я стала падать в девять чаще, тело начинало немного, но расти, и я была к этому не готова. В один из таких дней, когда на тренировке ничего не шло и я падала с очередного прыжка, Этери Георгиевна подошла ко мне, хитро улыбаясь: «Медведева, тебе не надоело валяться? Или, может, ты так сильно любишь лёд? Так давай я тебя поваляю!». Взяла мои ноги и начала возить по льду. Я не поняла, почему, но к глазам подступили слёзы. Мне стало жутко обидно, что все взгляды были устремлены в нашу сторону, потому что я не могла прыгать. Тогда показалось, что меня унизили. Было очень обидно. Я вскочила, слишком резко выдернув ноги, пошла и сделала этот прыжок. Тогда тренер кивнула мне или, может, себе, а потом снова ушла к своим любимым ученицам, забывая о моём существовании. А со следующего дня всё изменилось. К нам в группу попала новая девочка. И звали её Юля, имя, которое через пять лет прогремит на весь мир. Вот только имя никогда не передаст вам ту сущность, что жила в новой звезде фигурного катания. Говорят, слава сносит крышу. Так оно и было. Мне было тогда десять, я как обычно переодевалась после тренировки, ни с кем не разговаривала, как и все остальные, потому что мы уже привыкли к гробовой тишине, которая всех устраивала. И, когда ко мне подсела Юля, я очень испугалась. И, видимо, не зря. — Ты будешь чемпионкой, — улыбнулась она мне и начала расшнуровывать коньки. Я немного удивилась, рассматривая её впервые так близко, но потом сделала вид, что ничего не услышала, однако Липницкая не унималась. — Интересно, почему Этери не возится с тобой? Сразу же понятно: ты моя замена. Я молчала. Отвечать на провокации было глупо, к тому же, на шоу начали обращать внимания девчонки, улыбаясь Юле. Я знала, что она говорила это лишь для того, чтобы я сейчас вскочила и начала при всех её бить за унижения, ведь все знали, что я в группе чуть ли не хуже всех. Но я лишь молча смотрела на неё, на её сдавленный хохот и самоуверенную улыбку. — Интересно, твоё хрупкое тельце выдержит на шее пять золотых олимпийских медалей? — она смеется. Смеется оглушительно, от чего звенит в ушах. Я не замечаю, как в глазах появляются слёзы, однако лицо у меня такое же невозмутимое. Я смотрю ей в искрящиеся глаза и жду конца монолога. Она ещё раз окидывает меня взглядом и отсаживается, как будто ей противно сидеть со мной. Я начала умолять маму забрать меня оттуда, перевести в любое другое место, лишь бы больше не видеть их рожи и этот наигранный интерес тренера и когда-то увиденные мной словно в розовых очках слова «с любовью». Там нет никакой любви и никогда не было. Но мама отказывает, больше не называя меня лучшей, не разрешая сладкого на ночь, не позволяя раскрыть рот на тему смены тренера. Теперь каждый день становится для меня каторгой. Я стала неплохо прыгать тройные, Этери Георгиевна даже стала обращать на меня внимание, указывая на ошибки. Я стала ощущать себя немного выше, понимая, что теперь не просто очередная обуза для тренера, но уже и пример для других. «Хрустальный» мне нравился куда больше, здесь я стала чувствовать себя немного другой, немного лучше, чем была до этого. В один из вечеров перед моим одиннадцатилетием Этери Георгиевна подошла ко мне после тренировки и предложила мне выпить чай в её кабинете. До меня не сразу дошёл смысл её слов, но я все равно проследовала за ней до кабинета. Он не был лично её, там всё было завалено в бумажках, за столами сидели другие люди, с которыми на входе я любезно поздоровалась. Тренер заварила чай, протянула мне кружку. — Почему ты не улыбаешься, Жень? — этот вопрос поставил меня в тупик, но я все равно постаралась ответить на него честно, ведь никогда никому старалась не врать. — У меня нет на это причин. — Но ты раньше всегда улыбалась. Эти слова меня немного удивили, ведь в тот период, когда я всё ещё ощущала внутри себя счастье и старалась им делиться с другими, Этери Георгиевна даже взгляда случайного не роняла в мою сторону. — Но… я не знаю… Здесь никто не улыбается. Этери Георгиевна тогда отпила чай и кивнула. — Ты права. Но в этом темном царстве мне нужен лучик света. Будь собой. И с того момента я стала собой. Я не обращала внимания на слова Юли, которая всеми способами пыталась меня задеть, взамен лишь улыбаясь, перестала хотеть реветь, когда в очередной раз меня заваливали на пол и начинали валять в снегу. Просто вставала и делала свою работу. И я полюбила фигурное катание… Я перестала ждать, пока на меня посмотрит тренер и скажет, что мне сейчас делать или что исправить. Я всё делала сама, и мне это стало нравиться по-настоящему. И Этери Георгиевна это чувствовала, иногда оставляя меня после тренировок, чтобы выпить чай. В одиннадцать я стала выигрывать очень многое, редко уступая соперницам, но каждый раз меня это мотивировало становиться лучше. В тринадцать состоялся мой первый юниорский сезон, и снова многие соперницы остались позади. В финале я проиграла Серафиме, с которой в группе мы более-менее неплохо общались, и Маше Сотской. Но буквально через пару лет я все равно взобралась выше них на самую вершину пьедестала. Юля свалилась. Юля перестала скрывать себя. Юля устала, и я это чувствовала. Она срывалась на тренера, срывалась на себя, швыряясь порой всем подряд, она перестала ощущать лидерства, надев на себя золото олимпиады. Ей перестало казаться, что мир крутится вокруг неё, а это очень сильно ломает порой психику, и Липницкая не стала исключением, впадая в этот омут. Мне часто приходилось слышать их разговоры с Этери Георгиевной на не самом культурном языке, но я старалась не смотреть за этим дешевым спектаклем, а работать. И, я уверена, Этери Георгиевна это видела и понимала. И потом лидером стала я, причём не только в группе заслуженного тренера, но и во всём мировом спорте. Каждая медаль — моя, каждый пьедестал — мой, каждый гимн — гимн моей страны. И слова о том, что я молодец, глаза в глаза сразу за словами признания в любви, которые мы говорили впервые друг другу, пусть и на камеру. Я стала проводить на катке всё свободное время: мы часто оставались с Этери Георгиевной наедине и обсуждали всё подряд, что было часто отлично от спорта и тренировок. Я знала, что с Юлей, Полиной такого не было. Что теперь я её звезда и куда более крупного масштаба. И я бы хотела вернуться в тот день в раздевалке с Юлей и сказать ей, что на самом деле происходит у меня внутри, разреветься на глазах у всех и навсегда закрыться в себе, чтобы даже после слов тренера больше не улыбаться и бросить любительский спорт. Я бы этого очень хотела, чтобы сейчас мы были с Этери Георгиевной в таких же отношениях, как Юля, как Полина, как Саша, — ни в каких. Но всё зашло слишком далеко, что даже два года чего-то подобного заставили мою маму постучаться в уже выделенный кабинет с табличкой на двери «тренер Тутберидзе Этери Георгиевна». Именно у этой приоткрытой двери я останавливаюсь, борясь с сопутствующим любопытством, которое «родилось впереди» меня. Через щелку пробивается тусклый одинокий лучик света, и я смотрю на него с надеждой, что за дверью человек, который счастлив. Я краем уха слышу её тихий смех и голос дочери из экрана телефона, который периодически прерывается из-за отсутствия хорошего интернета на катке. Я улыбаюсь, наверное, неосознанно, подслушивая чужой разговор. Мне кажется, я давно не слышала этот голос Этери Георгиевны. — Почему с ребятами ты такая строгая, а со мной... не знаю. — А что с тобой? — она проводит тыльной стороной ладони по щеке, улыбаясь краешком губ. — А со мной у тебя как будто улыбающийся голос. Этери опускает голову, скрываясь за своими золотыми кудрями, пряча тихий смешок, от чего я тоже непроизвольно улыбаюсь. А потом поднимает на меня взгляд самых красивых глаз: — Потому что люблю. Потому что она уже давно здесь никого не любит. Вернувшись на родной каток полгода назад, я знала, что будет тяжело: косые взгляды Алины, недоверие среди тренеров, повышенное внимание и прежнее напряжение. Но, удивительно, на катке девочки встретили меня, как настоящую звезду; все, кроме Алины. За всё то время, что я отсутствовала, ничего не изменилось, только уже никто не обсуждал, что я любимица, что я выиграла пару сезонов и слилась. И в этом Хрустальном мне нравилось больше: гораздо больше, чем несколько лет назад. Я не знаю, сделала ли я правильный выбор тогда, попросив маму попасть на просмотр к женщине, которую нам посоветовали, но спустя тринадцать лет я снова стояла в том коридоре, где я впервые почувствовала, что фигурное катание — моё призвание. Я бы, возможно, и отказалась бы, если бы мне рассказали тогда малышке всё, что будет потом, но тогда я была бы полной дурой и так и не научилась жить, не получила бы безграничный опыт тяжёлой жизни и с гордостью бы не преодолела все перепяти. Перед преградой всегда страшно, но бояться не стоит: нужно всегда закрывать глаза и делать шаг вперёд, не оглядываясь. Так я и встала на лёд. Так и началась моя жизнь. Голоса замолкают, и я тихими аккуратными шагами отхожу от двери, стараясь идти бесшумно по пугающим коридорам. Я слышу звон ключей за спиной, я чувствую затылком её взгляд и понимаю, что сейчас она провожает меня до того момента, пока я не открою дверь и не скроюсь в раздевалке. Но я не поворачиваюсь: я больше не хочу смотреть в её глаза и улыбаться так, как раньше. Я просто хочу побеждать, и именно поэтому я здесь. И больше я никогда ничего не допущу и не буду той маленькой семнадцатилетней девочкой, которая забыла включить разум и кинулась в объятья своего тренера. Теперь я изменилась. Теперь я не просто Женька, теперь я Женя Медведева.