Можем показать вам кровь, любовь и риторику, можем кровь и любовь без риторики, или кровь и риторику без любви. Единственное, чего не можем, так это любовь и риторику без крови. Без крови никак нельзя, на ней все замешано. Том Стоппард «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» There are more things in heaven and earth, Horatio, Than are dreamt of in your philosophy. William Shakespeare «The Tragical Historie of Hamlet, Prince of Denmarke»
Говорят, раньше в Англии жили волшебники, и магия была под каждым кустом и каждым холмом, в каждом ручье и каждой капле дождя. Говорят, маги повелевали духами и вещами, заклинали ветра и камни, создавали искуснейшие иллюзии, и век их был долог, а тела не старели. Говорят одни, что маги возгордились и убили друг друга, иные же говорят, что они утратили интерес к этому миру и ушли в Страну Фей. Говорят также, что магия — это зло, и ничего хорошего в ней не было никогда, а только соблазн, обман, страдания и разрушение души. Люди не верят больше в магию и люди ее не замечают, люди думают, что волшебники и существовали всегда только в мрачных сказках. Маги на это только посмеиваются.Июль 200* года
Однажды в июле месяце безработный бродяга, вооруженный стареньким металлоискателем, нашел на одном поле в Стаффордшире семь килограмм саксонского золота и серебра. Клад был уникальный, бродяга попал во все новости, а Бирмингемский Университет немедленно прислал археологов. После всех приличествующих случаю процедур — фотографий, рукопожатий, интервью и подписания бумаг — находки увезли в музей, чтобы как следует очистить, изучить и описать. Бродяга и фермер, которому принадлежало поле, разом превратились в знаменитых и состоятельных людей. — Если бы еще не эти сны, — сказал бывший бродяга фермеру, когда они отмечали свою удачу, — Снится мне каждую ночь, как я копаю и копаю, пока моя лопата не стукается о железо. И в земле лежит меч — чистый, сияющий, ни следа ржавчины, ничего прекраснее этого меча я никогда не видел. — Рукоять у него усыпана бриллиантами, — подхватил его собеседник и собутыльник, — И на ней золотые животные. — Вроде драконов, — закончил кладоискатель севшим голосом, и они молча уставились друг на друга поверх стаканов. — Не было там такого меча, — наконец отрезал фермер. — Наверное, мы его в кино видели. В этом, про вулкан. Они наполнили стаканы снова и выпили ещё, а потом ещё, стараясь избавиться от тянущей головной боли, которая стучалась в виски каждый раз, когда всплывал в памяти этот дивный несуществовавший, приснившийся обоим клинок.Август того же 200* года
К северо-востоку от поля, где в июле нашли клад, рос лес Каннок-Чейз — место богатое на недобрые слухи и истории. В лесу находили трупы, видели призраков и таинственных существ. Там же было старое кладбище для немецких военнопленных — неиссякаемый источник вдохновения для любителей потустороннего и сверхъестественного. Остов сгоревшего дома нашли именно охотники за призраками, и сбивчивый их рассказ сначала был воспринят, как очередная местная байка. Никаких домов никогда в лесу не было, и уж конечно, неоткуда было им взяться за одну ночь. Констебль даже позволил себе недоверчиво фыркнуть. До того, как увидел фотографии. Особенно его впечатлил кадр с обгоревшим черепом на почерневшем пороге. Спустя полчаса полицейская бригада натягивала вокруг места происшествия желтые ленты, а впечатлительный констебль расставался со своим завтраком в окрестных папоротниках, потому что череп в дверях был не единственным. Полицейские переговаривались неохотно и вполголоса. Жуткий дом вывалился из ниоткуда вместе с поляной и ухоженной тропинкой, которая вела к нему от главной тропы, но ни в одном реестре собственности этот кусок леса не значился, кто владелец дома было неизвестно, и документов никаких внутри, разумеется, не нашлось. Нашлось же вот что — обуглившиеся тела с оторванными головами, проломленными черепами и другими разнообразными следами травм от тупого и острого оружия. А также несколько пар искореженных наручников, металлические цепи, останки неясного назначения конструкций — некоторые наводили на мысли о разных сомнительных развлечениях. — Не знаю, чем они тут занимались, — заметил старший инспектор, осторожно обходя валяющуюся в траве пустую канистру, — И не уверен, что хочу знать в подробностях. Но кому-то это явно не понравилось. От канистры остро и едко воняло бензином, и было очевидно, что причину возгорания долго искать не придется. — Большую часть убили еще до пожара, — его напарник зябко пожал плечами. — Это похоже на… разборки — На месть, — тоскливо поправил его инспектор. Инспектор был стар и собирался на пенсию, а дело это пахло не только бензином — он чуял, как подбирается к этой полянке хищная пресса, готовая раздуть любой намек. Тогда он еще не знал, что ни одно тело в доме не удастся опознать — никаких документов, никакого сходства с пропавшими без вести, ничего не дадут медкарты и объявления. Словно никогда этих людей никто не знал и не терял. И владелец дома тоже так и не нашелся.Май 201*
Если бы этих троих спросили, зачем они сюда приходят, они бы дружно заржали — от неуместности вопроса и от невозможности честно на него ответить. Они и сами не до конца понимали, что именно дарит им каждая затяжка, но называли это коротким и емким словом «кайф», словно оно все объясняло. Кайф. И ты забываешь все, что тебя тревожит. Батю, который напивается и лупит всю семью в кровь. Забываешь, что мать сидит в тюрьме, а бабка, с которой ты живешь, давно впала в маразм. Забываешь, что ты тупой и никогда не сдашь экзамен. Забываешь о деньгах, которые должен, о том, что придется сделать, чтобы их добыть. Забываешь об унижениях, боли, безнадежности. О грязи и нищете. С тобой остаются только мечты и надежды. Здесь воняло — мочой, гнильем и старым тряпьем. Из отсыревших матрасов торчали пружины, а в центре подоконника кто-то оставил использованный презерватив — словно пометил территорию. На стенах красные и черные петли букв. Можно было прочитать всю историю их жизней — мат, непристойные картинки и неожиданные признания. Там, за окном, на стене соседнего дома — причина, почему они всегда поднимались в эту комнату. Чья-то мечта, нарисованная на кирпичах, огромное призрачное лицо феи техногенного мира с разноцветными дредами и полными синими губами. Фея смотрит на них презрительно, она так прекрасна, что в груди что-то сжимается. Надежду они мусолят потными руками в карманах курток, свертывают дрожащими пальцами, вдыхают внутрь под взглядом феи. Сегодня их четверо, а не трое — этого новичка они прихватили из жалости, из пацанской солидарности, зная, что ему есть что забыть и не на что надеяться, кроме их волшебного зелья. — Давай, — сипло говорит один из них, — Это чистая штука, забористая. Новичок прячет глаза под лохматой челкой и жадно затягивается. Раз. Огромные нарисованные глаза моргают — и подросток видит узоры на веках, ресницы удлиняются, удлиняются, как ветви диковинных деревьев, они растут, накрывают всю стену, весь дом. Два. Она все еще там, за этой зеленой стеной — смотрит на него звездными глазами, тысячи звезд на небе над ветвями, в которое он падает, звезд миллионы, они огромные и крошечные одновременно, и он чувствует себя ничтожным и всемогущим, он может дотянуться до любой из них. — Куда, блядь? — изумленно говорит кто-то, он не помнит имен, нет имен в этом лесу, и ему надо куда-то идти, потому что… Три — вот она тропа прямо перед ним. Фея громко смеется. Он делает шаг и еще, и потом ему навстречу по этой тропе выходит самый прекрасный в мире Зверь, и гладкая черная шерсть перекатывается на изящных боках. — Твою мать! — кто-то где-то орет и стонет от страха и восторга, и подросток лениво думает, что травка и, правда, хорошая, никогда его так не пробирало. «Ты мой», — думает Зверь, и он слышит его мысли, и соглашается с ними. Мягкие лапы ступают по траве, касаются его тела, выдвигаются острые когти. Вспарывают бледную кожу — подросток наблюдает с интересом, словно это не его рука кровоточит. — Держи его, дебил. За руки держи! Бляяя… Он размазывает кровь по коже, чувствуя одобрение Зверя. — Не ори, че ты… на, тоже попробуй. — Да нахрен! Вы видели? — Ну типа да. Это кот, — двое ржут дружно, как всегда, — Во прикол, да? — Немец наш в кота превратился, гы-гы-гы! Он снова в вонючей комнате — стоит на четырех лапах, и мир утратил весь красный цвет, зато приобрел новые запахи, и перспектива тоже новая, и Зверь теперь навсегда с ним, внутри, и он сам теперь — зверь, и звериное тело зовет бежать и прыгать, охотиться и играть. В два прыжка он добирается до подоконника и видит, как нарисованная фея улыбается ему.