Нелюбимый

      — Шлюха, — презрительно выплёвывает Дазай в их первую встречу.       Это было его первое впечатление о новом напарнике, Накахаре Чуе, которому едва ли исполнилось пятнадцать этой весной. Рандо подобрал его с какой-то помойки (как выразился о трущобах Сурибачи Осаму), приволок в Мафию, головой ручаясь за его верность и возлагая на него огромные надежды. Дар его воистину сильный, великолепный, устрашающий и разрушительный — как раз то, что искал Мори. Но как бы не были рады пополнению в рядах столь сильным эспером старшие члены исполнительного комитета, тут же разглядевшие в мальчишке талант, сильный характер и желание помогать городу, особенно Коё, что с первых дней привязалась к нему и напросилась в наставницы, Дазай видел в нём лишь жалкого отброса, не желая иметь с ним ничего общего.       — Пошёл ты, ублюдок! — натурально рычит Чуя в ответ и скалится, натягивая на голову слетевший капюшон. — Не суди человека по одному только внешнему виду!       — Хочешь сказать, я не прав?       — Именно!       Осаму усмехается и вновь окидывает его взглядом. В рыжей шевелюре того не торчит пара звериных ушек, подобных его собственным, что почти сливались цветом с каштановыми волосами и зачастую терялись во вьющихся локонах, так же отсутствует и хвост. Всё это говорит о том, что Накахара уже не девственник, а в купе с тем, что он является омегой — дарит окружающим весьма нехорошее первое впечатление. «Жалкий омежка, что ложится под первого попавшегося альфу, лишь бы не загибаться от болей во время течек» — мнение большинства, и Осаму — не исключение. Да что там Осаму — даже Мори поинтересовался этим едва ли не в первую очередь при принятии того в Портовую Мафию, вот только Чуя не ответил. Огай и не настаивал, просто спросил для уточнения информации для карточки о состоянии здоровья новобранца.       Накахара не выдерживает этого взгляда с долей насмешки в карих глазах и, не жалея сил, проезжается кулаком по чужой челюсти. Уж чего чего, а такого отношения к себе он не потерпит уж точно. Хватит! Достало! Дазай отлёживается полдня в лазарете, возвращаясь под вечер с ещё большим желанием унизить новоиспечённого напарника, опустить его ниже плинтуса и растоптать, чтобы не зазнавался. На этом и строятся их отношения первое время: на взаимной ненависти.       Пока однажды Осаму, спустя почти год их совместного существования в стенах мафии, не замечает за Чуей одну странность…       Накахара терпеть не может зеркала. Любая отражающая поверхность вызывает у него дикий ужас, хоть он и старается этого не показывать. Он тут же отводит взгляд, стоит только столкнуться с собственным отражением, втягивает голову в плечи и отходит подальше от злосчастного предмета интерьера.       — Что, Чуя? Чудовище увидал? — смеётся Дазай, а тот только шипит в ответ и прожигает холодным взглядом.       В его комнате, совмещённой с их с Дазаем общим кабинетом, нет ничего, что могло бы сойти за зеркало, даже окна с наступлением темноты автоматически закрываются шторами, чтобы не видеть в них себя. И это очень удивило Дазая, потому что не сказать, что Чуя не любит себя, не любит свою внешность или телосложение, нет. Он сам говорит, что довольно красив, его самооценка позволяет ему сделать это. Но почему он так уверен в своей привлекательности, если даже не видит себя?       Как-то раз Осаму посчастливилось прокатиться с напарником в лифте здания главного отдела полиции. Эту минутную поездку он запомнил навсегда. Эта минутная поездка заставила его по-настоящему испугаться за Чую, даже намного сильнее, чем во время самых опасных миссий.       Три из четырёх стен лифта полностью зеркальные, лишь железные створки дверей матово-чёрные. Накахара как вошёл с опущенной головой, так и не поднял её до определенного момента. До того, как Дазай в очередной раз не напомнил ему о его порочности.       — Скажи, это больно, когда уши и хвост отпадают?       Чуя лишь сжал кулаки на низах кожанки, ничего не ответив, продолжая пялиться на носки собственных ботинок.       — И вообще когда они это делают? Во время акта или после? — тот не унимался. — А что ты сделал со своими? Просто выбросил или оставил на память о своих невинных годах?       Он явно издевался, видя нездоровую реакцию напарника на все эти вопросы, довольствуясь тем, что в очередной раз выводит его из себя. Но последней каплей для Чуи стал следующий вопрос:       — Если не секрет, сколько тебе было лет, когда ты лишился девственности?       Накахара прицельно лупит ногой в болевую точку под коленом, от чего шатен со стоном хватается за него и сгибается, а потом, выпрямившись, в отместку толкает Накахару в грудь. Тот сталкивается спиной с дверьми лифта и поднимает на Осаму озлобленный взгляд, вот только понимает, что совершил ошибку, ведь видит отражение в стене напротив. Его глаза испуганно расширяются, и он отводит взгляд в сторону, но и там тоже зеркало, как и с третьей стороны. Он с силой зажмуривает глаза и съезжает спиной по створкам на пол, а Дазай, уже понадеявшийся на очередную перепалку, от которых он явно получает наслаждение, неожиданно сам для себя тут же присаживается рядом с ним, обеспокоенно оглядывая его.       — Чуя?       — Отвали! — кричит тот и, услышав характерный звон приехавшей кабинки и звук разъезжающихся створок, выбегает в коридор, не дожидаясь напарника.       На обратном пути оба воспользовались лестницей, наплевав на то, что спускаться пришлось с девяностого этажа.       Об этом случае Осаму услужливо не напоминает ему и не лезет с вопросами насчёт зеркал. Мало ли, с чем это связано, к тому же Чуя всё равно не ответит. Пошлёт, ударит, возможно, сломает пару костей, но не ответит.

***

      — Восемь.       Тишину на балконе неожиданно развеивает тихий голос Чуи. Снаружи прохладно, но зато тихо, в отличие от зала, в котором развернулся банкет. Внутри душно, шумно, и до безумия много людей. Кажется, в этом относительно небольшом здании сегодня собралась вся мафия. Дазай перестаёт с интересом рассматривать звёзды и переводит вопросительный взгляд на напарника.       — Что?       Накахара покачивает в руке фужер с вином, наблюдая за его переливами в тусклом свете, исходящем из застеклённых дверей позади.       — Помнишь тот случай в лифте, два года назад? — он не ждёт ответа, но Осаму всё равно кивает. — Ты тогда спросил, сколько мне было лет на момент первого полового акта.       Дазай неверяще смотрит на него, уставившись во все глаза. Он теряется в своих мыслях, не знает, что сказать на это, отчаянно бегает потерянным взглядом по фигуре облокотившегося на перила напарника и молчит, а Чуя тем временем продолжает:       — Это был первый год моей сознательной жизни, первый год, с которого я и веду отсчёт своего существования, не считая тех семи лет, что я провёл вне пространства и времени. Я помню, как выживал в руинах разрушенного взрывом города, как попал в руки каких-то парней, как те притащили меня в возведённую из хлама халабуду и как один из них изнасиловал меня. Альфы во время гона порой не дружат с рассудком, а этот ещё и извращенцем оказался: посадил меня напротив растрескавшегося зеркала и заставил смотреть, как он это со мной делает, и ведь не позволял закрыть глаза или отвести взгляд. А сам наслаждался видом, поддерживал со мной зрительный контакт через это чёртово зеркало. В тот день я понял, что одарённый. Неосознанно применил способность, раздробил зеркало и зарезал мерзавца — мне оказалось достаточно лишь представить это у себя в голове, как всё это тут же воплотилось в явь.       — Хватит, Чуя, замолчи, — мягко просит Дазай, аккуратно касаясь чужого плеча. — Почему ты рассказываешь это сейчас?       Тот молча поворачивается к нему, ставит фужер на небольшой плетёный столик в углу и запускает руки в карманы, перекатываясь с пятки на носок. Молча смотрит в карие глаза и, не прерывая визуального контакта, тянется одной рукой к пушистому ушку. Дазаю восемнадцать, а он до сих пор ни с кем не переспал. И ничего плохого в этом нет. Тёплая рука (Осаму пропустил момент, когда напарник успел избавиться от перчатки) неуверенно касается внутренней части ушка, щекоча и тем самым заставляя его дёргаться. Осаму позволяет трогать их, услужливо наклоняясь немного, чтобы Накахаре было легче дотянуться.       — Не знаю. Просто неожиданно вспомнились твои вопросы насчёт этого, вот и решил ответить, — тонкие пальцы скользят у самого основания ушек, заставляя парня блаженно прикрыть глаза. — Не позволяй никому касаться их вот так, тем более во время полового акта, иначе будет очень больно.       — Прости меня, — полушёпотом произносит Дазай, продолжая ластиться к чужой руке, придерживая её за запястье, чтобы вдруг не отстранилась, потому что Чуя уже предпринял попытку. — Прошу, пожалуйста, прости меня за те слова, за моё поведение…       — Хватит, — обрывает его Чуя и упирается лбом в чужую грудь, позволяя напарнику держать себя за руку и дальше. — Мне не нужны извинения, жалость и прочее. Теперь не нужны.       — Тогда прости меня хотя бы за это, — Осаму хватает Накахару под колени и рывком отрывает от пола, ощущая, как тот тут же ухватился за его плечи, чтобы не упасть, и садит на перила балкона, крепко держа за талию. Чуя и охнуть не успевает: его губы уже взяты в плен чужими, заточены требовательным и отнюдь не нежным поцелуем. — Прости, — шепчет он в перерывах и вновь припадает к влажным, слегка приоткрытым губам. — Прости.       Раньше Дазай считал напарника грязным во всех смыслах: у него грязный, поганый язык, который только и умеет, что язвить, огрызаться и сквернословить; грязные выходки; грязное, осквернённое тело; он даже не сомневался, что мысли у него тоже грязные, похабные. Сначала скрывал отсутствие ушей накинутым на голову капюшоном, затем — полями тёмной шляпы, а хвоста — длинным кардиганом. Вот только глаза его чистые, не способные соврать. И в этих глазах зачастую скрывались более правдивые эмоции, чем в словах и поступках. В этих глазах нет места лжи, и по ним можно читать Накахару, как открытую книгу. Именно в эти глаза и влюбился Осаму ещё тогда, когда сухие губы наперекор чувствам произнесли позорное «шлюха». И сейчас эти глаза полны решимости.       Кисть Чуи на этот раз уверенно зарывается в каштановые пряди и настойчиво тянет ближе к себе. Он целует в ответ, обнимает за шею и плачет. Дазай чувствует влагу на собственных щеках и слизывает соль с губ. Сжимает в крепких объятьях небольшое тело, целует так чувственно, так нежно, но в то же время напористо и… Грязно. Проникает языком в приоткрытый рот, тут же сталкиваясь с чужим не менее активным языком, от контакта с которым ощущается приятный привкус вина.       Со стороны дверей кто-то присвистнул, что заставило парней оторваться друг от друга, глотая воздух и утирая влагу с припухших губ, но они так и не отдалились, стоя вплотную и крепко сжимая ткань чужой одежды в своих ладонях, словно боясь отпустить и потерять навсегда. А толку делать вид, что ничего не было, если их уже застукали? Синхронно повернув головы в сторону нарушителя их уединения, они натыкаются на искрящийся взгляд Оды, который, улыбаясь, уже медленно покидает балкон, прикрывая за собой дверь.       — Прости, — вновь повторяет Осаму и утирает лицо рукавом дорогого пиджака, сшитого специально для этого мероприятия.       А Чуя неожиданно смеётся. Тихо, но при этом искренне и звонко, легко смахивает слезинки с глаз, но они не заканчиваются, всё текут и текут. Дазай замирает при виде его улыбки, блестящих глаз и раскрасневшихся щёк, а потом аккуратно толкает напарника в грудь. Накахара даже не думает ухватиться за что-нибудь, пытаясь предотвратить падение, доверительно смотрит в отдаляющиеся карие глаза и раскидывает руки в стороны, отдавая себе во власть гравитации, зная, что Осаму всё равно прыгнет следом.       Вода в бассейне оказывается холодной, пробирающей до костей, во дворе темно и тихо. А они вдвоём дурачатся, брызгаются, целуются и шутя топят друг друга, ныряют под воду и вновь целуются. Промокшие костюмы давно висят на бортиках, на Чуе болтается только его рубашка, а на Дазае — размотавшиеся от активных действий бинты.       Мори уже давно спохватился, что сильнейшего дуэта нет в зале, а усевшийся около двери, ведущей на балкон, и не пропускающий туда никого Сакуноске выглядит подозрительно, но решает забить на это, наслаждаясь приятным вечером, даже не подозревая, что на утро встретит Дазая без привычных ушек и хвоста, а Накахара и вовсе попросит отгул.