Наизнанку. Обрывки памяти

Бабушки — они навроде масонов, поскольку отличаются большим пристрастием к разным обрядам, с той лишь разницей, что для вступления в общество бабушек не нужно стоять на одной ноге или приносить клятвы верности. ©Терри Пратчетт

Людмила Рыжова       Зачем, спрашивается, жить сто лет, иметь аттестат с одними «отлично», красный диплом на право работы феей-крестной и, ко всему прочему, огромный стаж, но при всем этом не соответствовать должности лишь записью «Замужем» с поправкой, датированной 1944 годом: «вдова» — на одной из страниц паспорта?       «Феям запрещено заводить личные отношения, особенно с простыми людьми» — в который раз повторила мне старшая фея и я в который раз за свою долгую жизнь задалась вопросом: какой, интересно, умный человек придумал это и сделал одним из их главных правил в уставе фей? На дворе XXI век, но феи упрямо продолжают следовать своду правил, написанных ещё при Иване Грозном, благодаря которым жизнь феи можно было сравнить с монашеством. Разве что вместо острига было обязательное отращивание волос, чтобы их можно было заплетать в странные причудливые причёски.       Клоунада, честное слово!       К слову, по этим параметрам я тоже не подходила: мои волосы, некогда светло-русые, а ныне угольно-черные, едва доставали до плеч, и единственное, что можно было из них заплести — ракушку на затылке.       И, конечно же, не стоило забывать про ершистый, закалённый временем и судьбой характер, совершенно не соответствовавший типичным представлениям о феях — наивных добрых, честных, нежных, покладистых, боящихся каждого шороха созданий.       Ведьма какая-то, а не фея.       Именно это и, кстати, сказала старшая фея, в который раз за эти шестьдесят лет отказывая мне в работе. Что ж, хотя бы Ядвига может мною гордиться, это ведь благодаря её курсу молодой полуведьмы лет сто назад мне вновь отказали в должности.       Может в самом деле в ведьмы податься? Буду зелья варить, хвори лечить, предсказания делать — в народе всегда пригодится!       Усмехнувшись этой мысли, я закрыла ларец, где хранила сказочные документы, и оперлась плечом о старый шкаф.       Сквозь маленькое треугольное окошко солнечные лучи освещали тёмный чердак, заставленный всяким хламом, что когда-то да должен был пригодиться. Один из лучей особенно настойчиво ложился на стоящую посреди комнаты хрустальную туфельку. Она переливалась голубыми и розовыми красками, словно люстра из хрусталя, висящая под самым потолком в бальном зале.       Надо же, я создала её ещё будучи тринадцатилетней девочкой на одном из экзаменов — после него, помнится, за мной окончательно укрепился статус лучшей феи последнего столетия (помог бы мне он сейчас, конечно), — а она до сих пор словно новая. И, увы, так никем и не ношенная.       Когда-то, я поклялась отдать её своей дочери, но, прожив сто с хвостиком, так и не стала матерью. Не судьба. Не сложилось у меня ни простого женского счастья, ни карьеры…       Может, думала я тогда, раз меня ничего не держит, стоит разнообразить свою жизнь? На море там съездить, за границу — мир большой, есть на что посмотреть. Решено. Конец оседлой мышкинской жизни, начало путешествиям. Италия, Франция, Япония… Действительно, почему бы и нет?       И в мгновение я щёлкнула пальцами. Коричневый чемодан с наклеенными на него марками прилетел ко мне уже заполненный вещами. Пришлось лишь выложить футляр с волшебной палочкой и вместо него положить фотографию. С неё мне задорно улыбался одетый в военную форму мужчина, его несколько грубые пальцы щипали струны гитары, а он сам поднял лицо на фотографа и приоткрыл улыбающийся рот, явно собираясь что-то сказать. В левом углу фотографии находилась сделанная лично им надпись: «8 марта, 1943», а на обороте уже пожухлые от времени строчки не то песни, не то стиха.       Зачитываясь в давно заученные, но горячо любимые строчки, я не сразу услышала плач, доносящийся с улицы. Из любопытства выглянула в окно: на крыльце моего дома стояла колыбелька, в которой кто-то шевелился и плакал навзрыд.       Не знаю как, но уже через минуту я вместе с колыбелькой в руках оказалась в гостиной. Из колыбельки на меня с любопытством глядели два ярко-карих глаза, а маленькие пухлые ручки тянулись куда-то вверх, словно что-то прося.       Оказавшись у меня на руках, малыш — вернее будет сказать, малышка, ведь это была девочка, — прекратила плакать, посмотрела мне в лицо и серьёзно так спросила:       — Мама де?       Маленькие рыжие хвостики, торчащие, словно два помпона, большие карие глаза, тонкие розовые губы, ямочка на подбородке — все это мне определённо напоминало одну старую знакомую, но… Нет, это глупо. Её ребёнок никак не мог оказаться в нашем мире — портал ведь давно закрыт. Да и сама она ни за что бы не бросила свое дитя…       — А папа? — малышка дернула меня за волосы, заставляя оторваться от мыслей. — Де папа?       — Не знаю, — сказала я и поудобнее взяла девочку.       Подошла к колыбели, отмечая, что белая, вся в оборках и рюшах сорочка, в которую была одета малышка, была явно не из дешёвых. Больше того, вероятно она была сделана на заказ и на кружевном воротничке были вышиты инициалы: А.В.       Эти же инициалы были на одеяльце, под которым лежала помятая страничка, очевидно, наспех вырванная из тетрадки или блокнота. Размашистые, корявые буквы плясали по всему листочку и, чтобы лучше понять содержимое (или же, не желая оставлять малышку в тишине), я прочла записку вслух:       — «Людмила, у меня совершенно нет времени писать тебе длинное послание, но, если ты сейчас это читаешь, всё удалось. Девочка, с которой пришло письмо, — наша с Олегом дочь. Прошу, спрячь её и сбереги. Елена В. P.S. Её имя А», — после последней буквы был сделан размашистый крючок — Елена явно собиралась дописать имя, но ей точно что-то помешало.       — Мама? — спросила девчушка и потянула руку к записке: — Дай!       Но, не получив желаемое, она заплакала, и мне ничего не оставалось сделать, как прижать её к себе и успокаивающе погладить по головке, прося не плакать. Хотя сама я чувствовала, как к горлу подкатывает ком.       Прождав несколько суток в ложной надежде, что Елена и Олег явятся и заберут свою дочь, я вместе с малышкой отправилась до Ядвиги. Лицо её, когда она увидела меня с маленькой копией её сестры на руках, выражало удивление, недопонимание, может даже шок, но никак не радость от пришедших гостей.       — Впустишь? — я усмехнулась, и Ядвига, не в силах ничего сказать, пропустила нас внутрь.       Малышка, протяжно ахнув, соскочила с моих рук и побежала к книжному шкафу, тут же вытаскивая из него один из романов Гюго. Но, не удержав тяжёлый том, она выпустила его из рук, и он упал на пол, раскрывшись где-то в конце.       Девчушка поспешила его поднять, но была остановлена Ядвигой. Моя подруга, наконец, взяла себя в руки и с помощью магии приподняла ребёнка и книгу в воздух. Но малышка, вместо того, чтобы испугаться, лишь радостно захохотала и начала махать руками и ногами.       — У меня… всего один… вопрос, — начала Ядвига, и я, впервые за много лет нашего знакомства, увидела, что она не в силах подобрать слова. — Это кто… чья… откуда…?       Вместо ответа, я протянула ей записку и взяла яро сопротивляющуюся девочку на руки. Как раз вовремя: увлечённая чтением послания Ядвига потеряла контроль над своим волшебством, и все парившие книжки попадали на пол.       Она опустилась в кресло, с жадностью вчитываясь в строчки. После на секунду прикрыла веки, сжала губы и уточнила:       — Это всё?       Я кивнула, поправила задравшееся платьице малышки и на выдохе сказала:       — Я зову её Алёнкой. Но, думаю, если захочешь, имя можно поменять — имён на букву «А» великое множество.       — У меня такое ощущение, будто ты говоришь о кукле, — Ядвига зажмурилась и, что-то осознав, вдруг выдала: — Что значит, «если захочешь»? Я тут причём?       — Ты её единственная родственница в этом мире. Логично, что именно ты должна воспитать свою племянницу. Да, Алёнка? — я провела носом по носу малышки, но она почему-то нахмурилась и обвила мою шею пухлыми ручками.       — Елена завещала её тебе, — покачала головой Ядвига и неуверенно взглянула на племянницу. — Она бы не обрадовалась тому, что её дочь буду воспитывать я.       — Не говори о ней в прошедшем времени, — весьма резко отозвалась я, передернув плечами. — И пора бы тебе уже забыть о нём. Столько воды с тех пор утекло.       — Она меня никогда не простила б… не простит… Можно? — она все ещё неуверенно вытянула руки и приняла малышку, как невероятно хрупкий клад.       Девчушка разглядывала её долго, внимательно, словно выискивая в ней сходства с матерью, а после заключила:       — Не мама. Мамы ма, — пожала плечиками. — Хочу к ба!       — Ба? — вскинула брови Ядвига, передавая мне малышку. Она сразу обняла меня и начала играть с заколкой-крабиком, потягивая волосы и пощипывая кожу.       — Она меня почему-то так называет. Не знаю, с чем это связано.       Однако Ядвига понимающе закачала головой:       — А я, кажется, знаю. Тебя, Людмила Альбертовна, в бабушки записали.       Не сдержавшись, я взглянула в зеркало. Оттуда на меня глядела женщина лет тридцати–тридцати пяти, с черными, едва-едва тронутыми сединой волосами. Но, если из моего рациона навсегда исключить молодильные яблоки, выглядеть я буду раза в три старше. Действительно, бабушка. Скорее даже прабабушка.       Не зря говорят, что дети видят всегда больше остальных — вот и эта малышка разглядела во мне бабушку. Надо же, почему-то даже приятно. Настолько же, насколько её дыхание на моей шее и все ещё молочный запах детской кожи.       — Людмила, послушай, — вкрадчиво произнесла Ядвига, — мне детей нельзя доверять и ты это знаешь. Да и я в любом случае не смогу её нормально воспитать, а ты… Я уверена: она ни разу не пожалеет, что её воспитала именно ты. Ты станешь для неё отличной матерью.       — Бабушкой, — я покачала головой, — я стану ей бабушкой. А вот отличной или нет, пусть решит сама. Да? — обратилась я к малышке и, не сдержавшись, поцеловала её в лобик.       Алёнка в ответ лишь похлопала ресницами.