Наизнанку. Обрывки памяти

Порою женщина, чтобы выжить, должна быть ведьмой. ©Стивен Кинг

Владислав Романов (Морок)       Дорога казалась бесконечной. Однообразные сосны, повороты и ямы на дороге всё больше и больше вызывали во мне сомнения, насчёт того, что мы движемся вперёд — было ощущения, словно мы едем по кругу.       Мой chauffeur же был в весёлом расположении духа, фальшивя почти на каждом слове напевал «Калинку» и постукивал короткими пальцами по рулю каждый раз, когда поворачивал автомобиль. И всякий раз, когда он так делал, мне казалось, что руки его отпустят руль и огромная самоходная машина обязательно врежется в столь же огромное дерево.       Автомобиль внезапно качнуло. Короткая тряска, затем бессмысленные попытки сдвинуться вперёд.       — Дьвольщина, — выругался chauffeur и, тут же смутившись, добавил: — Простите, Владислав Николаевич.       И, глубоко вздохнув, он вышел из автомобиля.       — Что случилось, Павел Петрович? — спросил я, выходя следом.       — Яма, Владислав Николаевич, обыкновенная грязная яма!       Он вновь вполголоса выругался и попробовал толкнуть автомобиль, но из-за своего веса тот не сдвинулся ни на сантиметр.       Я вздохнул. На конях мы бы здесь не застряли, а давно были бы уже на месте назначения.       И как назло, наше путешествие происходило инкогнито, что означало, что помощи нам ждать было не от кого.       Кругом лес, мокрая после совсем недавнего дождя дорога и никакого намёка на жизнь.       — Здесь неподалёку деревня должна быть, — пропыхтел Павел Петрович, не оставляя бессмысленные попытки вытащить автомобиль из ямы. — Можно там помощь попросить… Ну или, на крайний случай, экипаж.       Обращался он определённо ко мне — сам-то ни за что бы не оставил без присмотра свой автомобиль посреди леса. Павел Петрович был отставным капитаном и в его характере навсегда закрепилась аксиома, что капитан никогда не оставит свое судно.       Набрав в лёгкие побольше воздуха — влажного, холодного, зябкого, — я вытащил из машины свое пальто и, посильнее в него закутавшись, отправился туда, куда указал мой chauffeur.       Спустя минут пятнадцать, что провел я, ступая по грязной извилистой дороге, мне наконец открылся указатель. Маленький, едва заметный, несуразный — его запросто можно было и не увидеть, если не приглядываться. Неизвестно было, тот ли это указатель — а на деревянной стрелке не было ровным счётом никаких обозначений, — но во мне текла надежда на то, что эта дорога приведёт меня в деревню, и уже через час мы с Пал Петровичем будем продолжать наш путь в Петроград.       Через ещё минут пятнадцать пути я, наконец, увидел дома: небольшие избушки, вернее даже будет сказать хатки, стояли неровным строем друг напротив друга и образовавшаяся, отчего-то пустая, улица вела на верхушку холма, из-за которого поднимались клубы дыма.       «Пожар!» — догадался я и немедля последовал в сторону дыма.       Но вот только увидел я там совсем не пожар. Толпа народа (вероятно, на разыгравшееся представление собралась вся деревня) окружили девушку, что была привязана к деревянному столбу, обложеному соломой, сеном и хворостом.       Один грузный мужчина держал в руках горящий факел, а позади него тлел не то сарай, не то коровник.       — Друзья мои! — начал другой мужчина — на вид щуплый, маленький, но голос у него был такой глубокий и сильный, что невольно хотелось заслушаться. — Так больше не может продолжаться! Сколько ещё эта ведьма будет палить наши дома, травить наш скот, слепить наших детей? Она — посланник дьявола, и мы не должны терпеть её выходки. Пора покончить с этой ведьмой!       Среди толпы послышались несвязные восклицания: «Сжечь ведьму! Казнить демона!»       «Палач» довольно улыбнулся и уже было ринулся поджечь бедную девушку, как прежде сдерживаемая толпой маленькая толстая старушка, бившаяся в истерике, упала ему в ноги, мёртвой хваткой цепляясь за ткань штанов:       — Нет! Нет! Прошу не надо! — надрывалась она, не сдерживая текущих по щекам слез.       Материнское сердце было готово вот-вот разорвать, пойти на всякие унижения, самой войти в огонь, но лишь бы спасти жизнь своему ребёнку.       Но безжалостный «палач» оттолкнул её от себя и наклонился над девушкой, поджигая солому.       Девушка — совсем ещё молодая, лет восемнадцати–девятнадцати, не старше — усталым, почти безжизненным взглядом наблюдала за тем, как огненная змея ползёт к ней, окутывая пламенем.       — Прекратить казнь! — не выдержал я, бросаясь к «эшафоту» и впопыхах снятым пальто начиная тушить огонь.       — Да что ты себе позволяешь, ирод?! — возмутился тот мужчина, что объявил девушке приговор. — Какое ты имеешь право!       — Самое что прямое, — процедил я сквозь зубы. — По указу 1845 года смертная казнь должна проводиться только и только после высочайшего рассмотрения! То есть, по указу царя! — и после секундного замешательства в сердцах добавил: — Не припомню, чтобы я выносил подобный приговор. Ах, да, совсем забыл: по указу 1881 года, публичная смертная казнь и вовсе была отменена.       — Так ты чего, — удивленно прошептал «палач», — царь? Господи Иисусе! Батюшка, — он упал на колени, склонившись почти что до земли, — простите нас, грешников, мы… — и тут он заревел, скрывая руки в ладонях, и дальнейшие его слова не были слышны.              — Спасибо вам, — сказала спустя долгое молчание «ведьма» — я, она и ещё пятеро коренастых мужчин шли по кривой тропинке прямиком к Павлу Петровичу и автомобилю. — У нас, понимаете, народ дремучий, верит всякой чепухе, — она издала смешок и сжала губы. — До сих пор считают, что ведьмы и колдуньи — посланники дьявола, которых надо сжечь.       — И что же вы такого сотворили, что были обвинены в ведьмовстве? — спросил я, морщась от того, что противные ветки всё норовили исцарапать лицо и выколоть глаза.       Но спутница моя эту гримасу охарактеризовала по своему: нахмурила брови, убрала с лица прилипшие светло-каштановые волосы и промолвила:       — Тем, что родилась на этот свет. Я ведь и правда ведьма… Вернее сказать, волшебница.       — А если без шуток?       — Не верите? — она усмехнулась и огляделась в сумраке леса.       После улыбнулась, становясь похожей на плутовку, сощурила свои тёплые карие глаза. Совместила указательный и большой пальцы, начертила рукой перед собой дугу и раскрыла пальцы. К моему высочайшему удивлению, над тонкой ладонью повис маленький бело-голубой светящийся шарик.       Я, как завороженный, глядел на это чудо, не веря в то, что это всё не иллюзия. Вытянул руку, касаясь шарика подушечками пальцев — на ощупь он был мягкий, как бархат, и горячий, точно огонь.       — Что это?       — Солнечный зайчик, созданный при помощи магии света.       Я, не в силах ничего сказать, продолжил путь, то открывая, то закрывая рот. Была бы здесь Настаська, она бы обязательно придумала бы мне какое-нибудь прозвище и особенно смешно спародировала моё замешательство.       — А здорово вы придумали, — сказала она, как ни в чем не бывало — мы тем временем уже дошли до Пал Петровича, с ног до головы перемазаного весенней грязью. Заметив, что я непонимающе гляжу на неё, моя спутница дополнила: — Представились царём. Наш народ, как я уже сказала, верит всякой чепухе — и чем ярче байка, тем больше эта вера.       — Я ничего не придумывал.       — Как? Но…       — Я всего лишь немного преувеличил: я пока наследник престола, Романов Владислав Николаевич.       Девушка охнула, прикрыв рот ладонью и отшатнувшись от меня на несколько шагов. Светящийся шарик при этом лопнул, словно мыльный пузырь.       Но тут же она помотала головой, пригладила свою косу, склонила голову и представилась:       — Меня зовут Виктория. Почту за честь знакомство с вами, Владислав Николаевич. — Она в очередной раз сжала губы и взглянула мне в глаза: — Заберите меня в Петербург.       — Что? — переспросил я. И даже совсем забыл поправить, что столица нашей страны уже год как зовётся Петроградом.       — Вы не подумайте ничего дурного, Владислав Николаевич! — живо возразила она, блеснув карими глазами. — Мне всего лишь надо выбраться отсюда. В Петербурге, вы не подумайте, я не в коем случае не стану вам докучать — пойду работать в цирк, а не возьмут — на фабрику пойду. Мне больше ничего не надо, честно!       Я нескольких секунд вглядывался в ее невинное, хорошенькое лицо, ощущая, как сжимается сердце.       — А как же ваша мамá?       — Матушка меня поймёт.       — У меня для вас есть более выгодное предложение, — выдохнул я и поднял пальцами ее подбородок, невольно чувствуя, как приятно колит в сердце. — Одной из моих младших сестер — Анастасии — нужна фрейлина. Не хотелось бы вам попробовать освоить это чудесное ремесло?       Виктория вдруг склонилась, коленями почти касаясь земли.       — Это большая честь для меня, Владислав Николаевич, — сказала она и одарила меня взглядом из-под ресниц.       И все-таки, это девица черт как хороша!