Разбитые зеркала

Эрик открыл глаза, чувствительную кожу больно жгло — он так давно не спал в маске, что от таких ощущений кожу натёрло. Сегодня — день похорон Чарльза. Уже через час ему нужно быть на месте. Мужчина взглянул в окно, где, словно назло, стремясь посмеяться над его потерей, погода прекрасная, светит солнце, а птицы заливаются счастливой трелью. День начался мерзко. Эрик не успел даже подняться с дивана, как в гостиную спустилась Крис. В любой другой ситуации он, как её возлюбленный супруг, с большим удовольствием оценил бы её наряд, и с ещё большим помог бы ей его снять. Но сегодня был не тот день для такого наряда. На ней лёгкое, что словно олицетворяет весну, бело-зелёное приталенное платье с узором из листьев. В нём девушка напоминает лесную нимфу. Эрик еле удержал себя от приказа ей немедленно надеть что-нибудь чёрное. — Вам нравится? — кружась перед ним, спросила Крис. — Я надела это, так как мне кажется, что оно самое красивое из всех. Она просто хотела порадовать его платьем, которое понравилось ей самой. Она ведь не помнит. Эрик кратко кивнул. — Прости, но сегодня мне нужно уехать на несколько часов. Я могу оставить тебя ненадолго одну? — Боитесь, что я засуну пальцы в розетку? — шутливо спросила она. Эрик же был серьёзен, и казалось, вообще не настроен шутить сегодня. — Некоторым амнезия стирала и эти знания. — Вот как? Что ж, значит, мне на самом деле ещё повезло, — задумчиво нахмурилась Крис. — Не беспокойтесь, я буду в порядке. Эрик, вы даже не позавтракаете? — Нет. Сейчас ему почти физически больно находится с Кристиной, которая не помнит. — О, ну тогда, вам нужно сменить бинты на ладонях… — напомнила Крис. — Когда я вернусь, — коротко и отстранённо ответил он. Сегодня Эрик был совсем другим. Вся обходительность, «джентельмизм» и чувство юмора, наравне с обожанием и мягкостью, просто испарилось. Это напугало Крис, но вида она не подала. Перед ней стоял почти-бесчувственный робот, а не Эрик. Крис быстро одёрнула себя, решив, что возможно, у него какие-то проблемы, что никак с нею не связаны. Ведь такое может быть. Или это связано с Кристиной, что помнит его. Сомнения закрались, когда она поняла, что Эрик пытается избегать её. Что же происходит?

***

На похоронах маленького Чарльза только мужчина в маске. Чарльз совсем недавно начал жить, друзей у него пока не было, мальчик был доволен компании мамы и папы. Потому только Эрик видел, как его сына, почти как живого, кладут в гробик. Только он видел его перед тем, как гроб закрыли и опустили под землю. Только он слушал речь священника и засыпал гроб землёй. Все его мысли на тот момент были печальны. Он не может провести день памяти по своему сыну, ведь тогда Кристина обязательно спросит, что происходит, а он не в силах ответить. Да и зачем такая непосильная ноша Кристине, которая не помнит? Скорбеть о ком-то, кого не помнишь. Кажется, она действительно использовала амнезию, как защиту, чтобы не помнить, что Чарльз погиб. Сын, которого в её мире нет и никогда не было, и уже никогда не будет. Не будет… Но Чарльз существовал. Эрик только сейчас осознаёт, что больше Чарльз никогда не будет больше смеяться, никогда не будет плакать, больше он не услышит его голос. Родители не должны хоронить своих детей. Но это — их последнее «прощай». Вся жизнь Эрика — череда неожиданностей, что постоянно сбивают с толку. Глядя на ясное небо, Эрик вдруг подумал, что Чарльз будет не только под присмотром дедушки Густава, но и его матери, то есть бабушки. И от этого стало ещё больнее на душе. Всё своё детство до шестнадцати лет Эрик считал, что мать ненавидит его из-за ужасной деформации. Но однажды… Кажется, тогда это тоже было воскресенье. Эрик рисовал у себя в комнате. Из освещения — солнечный свет, так как был день, рабочий стол, за которым сидит Эрик — это творческий беспорядок из всего, что можно — домашка, чипсы, несколько чашек с кофе, тетрадь с нотами, чертежи. Портрет, что он пишет сейчас, получился сам собой — девочка из седьмого класса, Кристина Дае, в которую он влюбился. Вдруг на первом этаже раздался грохот, будто упало тело. Эрик где-то пятнадцать минут делал вид, что ничего не слышит — ему вообще лучше не высовываться, иначе мать обязательно наорёт на него, и это в лучшем случае. Но… — Эрик! Пожа…луйста, п-помоги мне. Голос его матери звучал так жалобно и непривычно тихо, что Эрику внезапно стало интересно, что за спектакль устроила его мать. То, что он увидел, озадачило его — мать, бледная и слабая валялась на полу, словно не могла подняться сама. Её каштановые волосы распластались по полу, а зелёные глаза несколько минут смотрели вдаль расфокусировано. Эрик вспомнил, что в спешке забыл надеть маску, и ему может сильно достаться за это. Он было поспешил назад, но мать протянула к нему руки. Парень отодвинулся назад, в шоке расширив глаза. Мать никогда не прикасалась к нему, даже первую его маску просто кинула в его сторону. А сейчас… Что происходит? Неужто от того, что он — единственный, кто может помочь, она не побрезгует его коснуться? Эрик хмыкнул. — Пожалуйста… помоги… — снова взмолилась она. Эрик закатил глаза, но всё же помог матери подняться — уже тогда он был сильным достаточно, чтобы взять свою мать на руки. (Ему показалось, или она похудела?). Он старался заметить признаки отвращения или недовольства. Но видимо, она была слишком истощена даже для эмоций. Эрик уложил её на кровать в её комнате. Мать, заметив не верящий взгляд сына, попыталась снова его коснуться, но он отшатнулся, как от огня. Виновато отведя взгляд, молодая женщина вынула кое-что из-под подушки и протянула Эрику. — Это — фотоальбом. Посмотри… пожалуйста… Ей физически трудно говорить, что он также замечает. Эрик удивлён, но всё равно берёт фотоальбом в руки. То, что он увидел… Снимки были о маме, до его рождения, и о нём. До шести лет. На всех фото вместе, он был без маски, она запросто держала его на руках, дарила подарки на День Рожденье, обнимала… — Что это? Какой-то монтаж? — с ядовитой ухмылкой бросил он. — Здесь всё указывает на то, что ты… — голос дрогнул. - …меня любила. — Люблю, — твёрдо ответила она. — Никто из нас не должен был быть участником этой ужасной истории, но… — она вынула из-под подушки документ. — Возьми, думаю, ты имеешь право знать. Больше скрывать бессмысленно. Эрик бегло пробежался взглядом по документу, и зацепился лишь за одно слово, что перевернуло его мир с ног на голову. — У тебя рак? — бумага выпала у него из рук. — О, Боже! Ты больна, и вдобавок тебе достался такой, как я! — Нет, нет, Эрик, — она взяла его длинные пальцы в свои. — Ты был счастьем для меня. Эрик всерьёз запутался, пристально глядя на то, как мама держит его ладонь в своей. — Мы с твоим папой любили друг друга. Но узнав о моей болезни, он не смог находиться рядом со мной. Кто-то выдерживает такие новости, кто-то нет. — она ненадолго прервалась, и снова продолжила. — Я его не виню — вся его семья погибла на войне, и столь медленно и мучительно терять меня… Я даже благодарна за то, что он вычеркнул себя из моей жизни, не видя меня слабой и почти мёртвой. Знаю только, что он до сих пор больше не женился, и даже прощаясь, он сказал, что всю жизнь любил лишь меня одну. Мы узнали о моей болезни через несколько месяцев после того, как у меня под сердцем был ты. Я виню твоего отца лишь за то, что он посчитал тебя, ребёнка, причиной моей болезни. Но, возможно, он думал, что ни ты, ни я не выживем, и таким образом прощался и с тобой. Врачи говорили, что из-за того, что у меня рак, ты родился с деформацией, предлагали бросить тебя. Я спросила, здоров ли ты, и когда они ответили, что у тебя на редкость отменное здоровье, это всё, что мне нужно было услышать. Я полюбила тебя. Ради тебя я пыталась бороться с болезнью. И первое время помогало это и деньги, что оставил твой отец. Крупная сумма, что хватило на несколько лет, и у меня были свои сбережения, я работала. Но мне становилось всё хуже, а растить ребёнка без мужчины в такой ситуации сложно. Я пыталась отдалить тебя от себя по мере твоего взросления, чтобы, когда меня не станет, ты был самостоятельным и мог о себе позаботиться. Маска была отличным поводом, я думала, ты сам сбежишь. Я никогда не хотела, чтобы ты видел, как я умираю. — Сколько тебе осталось? — вдруг спросил он, видя, наконец, всю картину. — Год, может два. Но не больше, — она, почти забывшись, погладила сына по впалой щеке. Эрик вздрогнул, но в этот раз не отстранился, прижавшись к её руке. — Прости меня за всё. Я поступила ужасно, но всё это время я любила тебя. Я боялась, что ты увидишь меня такой, а теперь мне некуда бежать. Я слабею, моё тело уничтожается с каждым днём. Это прозвучит эгоистично, но я всё же рада, что ты не ушёл. Она заплакала первой. Эрика до глубины души поразило, что мама плачет, глядя на него с нежностью. — Я тоже рад, ведь я так хотел, чтобы ты любила меня. М-мама? Можно… тебя обнять? — вдруг робко спросил он. Женщина улыбнулась сквозь слёзы, осторожно и медленно приподнялась на кровати и раскрыла ему свои объятия. Эрик очень долго колебался, но мать терпеливо ждала. Мальчик сел ближе и всё же сдался, бессильно упав в её руки. Она прижала сына ещё ближе к себе, поглаживая его по спине и мягким волосам. Эрик заплакал, стоило почувствовать такую долгожданную от матери ласку на его худом теле. Он мечтал о таком моменте, но уж точно без плохой новости на прицепе. Эрик несмело обнимает её в ответ, зная, что она не оттолкнёт. И в это сложно поверить. — Почему… именно шесть лет? — вдруг спросил он, отстранившись. — Именно в шесть лет ты даришь мне маску. Он впервые за всё время, сколько себя помнит, смотрит так пристально на маму, и она не прогоняет его, улыбается, сжав плечо, а после её ладони бережно изучают его лицо. С любовью. — Ты всегда был выносливым и смышлёным. Рано научился ходить, говорить и читать. Но твоя память стала более активной к пяти годам с половиной. Всё смешалось — моё здоровье ухудшалось, а ты запоминал, что происходит, я была одна, и никто не мог мне помочь. И тогда я подумала, что могу скрыть от тебя свою болезнь. Но для этого мне придётся стать мерзавкой. Я сильно сглупила, тем самым травмировав тебя. «Сглупила» Эрик задумался над тем, что в школе ему неприятно, когда он по какой-то причине не может скрыть свою слабину, своё лицо перед хулиганами или неуклюжесть в общении. А у мамы рак, что медленно, но верно уничтожает её. Уничтожал все эти годы. Это не просто неприятно, это страшно. И то, что он, Эрик является для неё причиной жить, до глубины души поражает его. — Нет, мама. Ты не сглупила. Я понимаю, никто не хочет, чтобы другие видели твою слабость. За окном смеркалось. Эрику не хотелось покидать мать сейчас. Не после того, как узнал правду. — Мама… а я могу… поспать сегодня с тобой? Она улыбнулась на робкий вопрос сына. — Можешь, Эрик. Это меньшее, как я могу попросить у тебя прощения за всю жестокость. Эрик, со смесью радости и тоски, лёг рядом, прильнув к тёплому телу матери, и немного неуверенно обнял её, уснув от ласкового поглаживания по голове. Поутру, проснувшись и обнаружив себя в комнате матери, он решил, что всё было сном, во время которого он лунатил в её комнату. Он поспешно убрал руку и чуть не свалился с кровати, ожидая выговора от матери. Но разобраться он не успел. Мать открыла глаза и нахмурилась. Сначала он подумал, что это из-за него, но после женщина стала стенать от боли. — Воды… п-пожалуйста, Эрик. Он мигом исполнил просьбу, но всё ещё гадая, было ли вчерашнее сном. Мать осушила стакан за секунду, выдохнув. — Спасибо, Эрик. Видимо, я давно не плакала так сильно, от того и голова заболела, — она коснулась ладонью лба и прикрыла глаза. Не сон. Ещё одним доказательством является документ, который Эрик поднял с пола и положил рядом с фотоальбомом, который он взял, рассматривая своё очень раннее детство. Вот снимок, где он ползает по полу, совсем маленький, ещё и года нет. А вот ему два — он плачет, потому что коленки разбиты. — Ты был неудержим, как Флэш, любознательность, как видишь, иногда не доводила до добра, — хихикнула мать. — Ты сбивал коленки каждую неделю, я буквально не расставалась с аптечкой. Эрик перелистнул страницу. Такое он бы предпочёл никогда не знать. Ему где-то четыре, он сидит на кровати, рука и нога в гипсе. — В тот раз ты решил проявить своё упрямство. Я запрещала тебе лазить по деревьям, но ты просто рогом упёрся, и, однажды всё же залез на дерево. Результат ты видишь, — она накрыла его длинные пальцы своей ладонью. — Как меня приняли в травмпункте? — Нам повезло. Это оказался один из родственников того, кто принимал у меня роды. Он точно знал, что ты для меня значишь. И остальные доктора тоже. Из-за моего поведения, наверно, я прослыла у всех врачей разъярённой матерью. Также были снимки, где Эрик катался на велосипеде по саду, даже было фото его спящего. Но всё же, ему было неприятно смотреть на себя. — Мама, а можно, когда тебя не станет, я возьму с собой снимки тебя до моего рождения? Женщина была красивой, но во времена своей молодости была ещё прекраснее. И Эрику бы хотелось сохранить этот образ мамы. — Ну разумеется. Она попробовала уговорить его взять с собой также и своё фото, хотя бы одно, но Эрик всё же отказался. Следующие два года Эрик, как мог, заботился о медленно увядающей матери. Иногда было сложно сказать, что у неё рак, ничто об этом даже не намекало. Но иногда наступали приступы, последние полгода у неё выпадали волосы, кожа стала терять свой живой цвет. Однажды мать спросила, хочет ли Эрик найти своего отца. — Я знаю, где он живёт, — продолжает она. — Я хочу, но не буду, — отвечает Эрик. — Он уже давно похоронил и меня, и тебя. — Но не злись на него, пожалуйста. — Не злюсь. Честно. Я понимаю его. Не каждый готов к таким болезням, как рак. Вы с ним тоже не были. К тому же, он оставил достаточно денег, чтобы ты могла несколько лет бороться с болезнью и растить меня. Может, он всё же надеялся, что мы выживем? Но боялся, что это не так. — Я бы хотела в это верить, — ответила мать, слабо улыбнувшись. В каком-то смысле, Эрику повезло. Матери не стало, когда ему уже исполнилось восемнадцать, и в приют он не попал. На похоронах, где был только он один, обернувшись, увидел мужчину, что спрятался в тени деревьев, а после исчез. Эрик догадывается, что это был его отец, но подойти к нему он бы не решился никогда.