Простуженные

Холодно. Обжигает буквально любое прикосновение. Своего или чужого тела. Лёгкие запертые в костлявых рёбрах ноют и скулят хриплым гноем, что поселился в них. Каждый полу-всхлип, полу-вздох даётся с огромной трудностью. Забитые мешки внутри тела, не дают даже проскулить, воздух просто не проходит. Горло режет, будто он глотает хрустальную вазу, которая своими кривыми прозрачными осколками распарывает глотку изнутри. Буквально. Воздух комнаты усугубляет положение, ведь нельзя понять какой он сухой, влажный или горячий, может в комнате температура -40 по цельсию. Можно лишь предположить. Головная боль не даёт закрыть глаза и нормально заснуть. Голова ловит лишь обрывки снов-галлюцинаций. Состояние настолько плохое, что Глеб не может разобрать, где очередная выдумка его мозга, а где сон, что столь важен для разгрузки. От боли по всему телу хочется взвыть, биться в агонии, но состояние позволяет только тихо скулить. Тактильные ощущения нарушены. Одеяло то ли колит, как кактус, то ли оно мягкое будто облако с серого Петербуржского неба. Надо же приехать в Питер и заболеть. У него и так не супер-много времени, да ещё и болезнь зацепилась в лёгкие не в самый подходящий момент. Интересно, но что же такое он подхватил. Пневмонию, ангину, бронхит или обычную простуду? Врач говорит, что простуда. Конечно, ведь жить на кофе, сигаретах и постоянном стрессе,такое себе «содержание себя в порядке». Это убийство. Волосы отросли не сильно, но всё ещё лезут в глаза и мешают им закрыться. Он обещает себе побриться на лысо, хотя… длинные волосы ему нравились больше. Точнее, как ими пользовались. Как нагло оттягивали назад, как дёргали, тем самым запрещая трогать себя, как нежно убирали с шеи, что бы оставить там очередную «чёрную метку», как заботливо собирали в хвост, когда Фару после очередной пьянки рвало, как они смеялись и заплетали ему косички. Но всё же кончается? И это кончилось, так и дав себе название. Просто поцелуи, просто секс, просто прикосновения, которые плавили его молочную кожу. При чём разошлись-то, как идиоты. Он просто не захотел покидать насиженное место. Из Москвы никуда не хотелось уезжать, не потому что классный город, потому что он боялся. Боялся, что Питер не примет его. Выплюнет, пережует и оставит на обочине жизни. Плевать, что с ним туда переезжал его человек. Плевать, что там спокойнее и уютнее. Страх сковывает всё. Просто Питер был его город. Он тут был лаконичен. Его эстетика. Этого человека легко было вписать в здешнюю концепцию. И Глеб прекрасно понимал, что ему тут не место. Пусть он плывёт по жизни дальше, Голубин не хотел быть бревном, которое будет преграждать путь. Не смотря на все обещания и уговоры он был не преклонен. Упорно, доказывая ему, что в Москве ему будет лучше. Он остался один. В Москве. Холодные руки пытались искать тепло. Но где его искать в пустой квартире? Он натягивает толстовку на запястья, глубже зарывается в одеяло. Пусть толстовка была на 185см, ему хватало. Не ткани, истории этой вещи. Когда Глеб её увидел, не смотря на ценник, он сразу вспомнил его. Жёлтая тёплая ткань грела взгляд. Через пару минут он держал её в руках вместе с чеком. «Если тебе в твоём Питере будет холодно, одень её. Может согреет. Размер большой, но я знаю, как ты такое любишь» заворачивает вещь в упаковочный пакет вместе с этой запиской и идёт на почту. По жизненному совпадению, сейчас он лежит именно в этой толстовке, в Питере. Возможно, возможно никому из них этого не надо. Они могли бы вернуться к девушкам, тем более, что сейчас они живут в разных городах. В разных обществах и музыка у них разная. Глеб улыбается, может он бредет или что-то вроде, но в голове всплывают отрывки его треков. Он под них засыпал, ел, бегал, ездил по городу, бухал. Лишь бы слышать его низкий, хрипловатый голос. Специально купил наушники, большие такие с огромными амбушурами, лишь бы лучше слышать. Каждую сраную ноту. Глеб не знал, страдает ли он такой же болезнью, что и он. Не простуда, а одержимость. Такая, что руки сводит, а ноги подкашиваютя от одного только упоминания в разговоре. Скорее всего – нет. Ведь ему скоро 30, а он сам остался таким же подростком, что и раньше. Той верной девочкой, что ждёт своего папочку каждый день с работы. И насрать, что Глеб выше практически на 20 сантиметров. Плевать. Зато он гибкий, тонкий, покладистый. Прям как девушка. Острые ключицы, тонкая шея, бёдра, которые можно обхватить грубой мужской рукой, талия которой завидуют многие. Чисто-похотливые зелёные глаза. И полный отчёт самому себе. Но такой Голубин только для него, для остальных он Фараон, который читает про бабло, смерть и секс с девушками. Лимитированная версия, так сказать. Но Глеба это вообще не пугало, ему в какой-то степени нравилась его зависимость и безоснованная преданность этому человеку. Хотя казалось бы, ему плевать. Но до последнего хочется верить, что всё ещё можно вернуть. Всю ту нежность и любовь, что была. Глеб не хочет обратно в холодную московскую квартиру. Будет оставаться тут до последнего переступая через свои принципы и мысли. Глеб открывает глава. Он поспал. Спустя два дня. Глаза и голова всё ещё болят. Хочет перевернуться. Грудную клетки сковывает приступ лающего, болезненно-сухого кашля. Он опять скулит куда-то в ворот толстовки, сдерживая приступ слёз. Кончики пальцев начали чувствовать что-то. Но поверхности вокруг всё ещё обжигали и казались шершавыми, будто наждачка. Что-то в помещение изменилось. Нельзя сказать,что точно. Нос забился и не давал почувствовать и долю запахов. Дверь тихо открывается. Свет тихо сочится по комнате и забирается на постель. Глеб щурится зарывается ещё сильнее в одеяло, тыкается лицом в подушку. – Как я понял, лучше тебе не стало, правда? - он спокойно закрывает дверь, оставляя комнату в приятном для Глеба полумраке. Садится на корточки у изголовия кровати, что бы видеть красные глаза и нос парня. Блондин только мычит, хнычит, прям как маленький ребёнок. – Я понял, Глеб. - он кладёт свою холодную руку на расгоречённый лоб. Голубин льнёт к ней. Прижимает голову и тихо выдыхает. – Давай градусник, лекарства и поешь. - Он смотрит на тумбочку рядом с кроватью, среди беспорядка таблеток, платков находит нужный прибор. Ставит градусник, просит Сири засечь семь минут. Выходит из комнаты не закрывая дверь. Глеб слышит звуки воды и какое-то ещё шуршание. Он приходит скоро. Осторожно берёт парня за талию и поднимает в положение полу-лёжа. Ломка не даёт сделать это безболезненно: парень тихо стонет и прижимается к его плечу. – Я понимаю. Потерпи не много, у антибиотиков накопительный эффект. - Глеб лишь слабо кивает. Супер противную хрень капают в нос, она горькая стекает по задней стенке горла, из-за чего парень ещё раз заходится в ещё одном приступе рвущего кашля. Следующий по списку приторная микстура, которая и вправду сильно помогает успокоить горло. Какие-то таблетки. Стакан холодной воды, помогающей проглотить это всё. – Умничка, да вот так. - его гладят по голове и по лицу. То ли усмехаясь, то ли успокаивая. – Ты есть будешь? - немой кивок в ответ. – Через минуть десять-пятнадцать, я думаю можно. – Тём, - Глеб практически плачет от боли в горле, но выдавливает из себя эти слова. Брюнет оборачивается и сразу же подходит к больному. – Что стряслось? - он обеспокоено заглядывает к нему в глаза. Он всё такой же красивый, как и в тот день, когда они расставались по городам. Пересиливая себя Глеб тянется рукой к его. Находит её в тёмном помещение и сжимает. Артём обеспокоенно смотрит на него, а блондин лишь успокаивается. Тремор исчезает, а температура тело кажется падает. Кончики пальцев чувствуют тепло и мягкую кожу. Пусть в ответ не поступает никаких действий, большего не надо. Тёма встаёт, садится рядом с длинными ногами закрытыми тканью одеяла. Гладит его бёдра. Тихо наблюдает, как Глеб практически растворяется в этих касаниях. – В следующий раз, давай хотя бы в парадную зайдём. Я не хочу видеть тебя таким. Мне сердце разрывает это зрелище. И тебе, я думаю не сильно хорошо… – Зато дольше вместе… - Глеб будто не закончил мысль, но в этих трёх словах, всё что он хотел сказать годами. Оставаться с Шатохиным навсегда. Смотреть,как он пишет текста, готовит, делает, что блин угодно ему, только рядом. Под крылом. – Ты ж мой диванный оптимист - он гладит волосы. Улыбается мило, касается тепло, веет от него любовью. Чистой не опороченной сексом или похотью. Чистейшей, как снег который валит за окном. – Только твой. – Только мой. - Тёма наклоняется и целует его в висок, затем в лоб. Убирает мокрые патлы с лица, зачёсывает их назад, тянет, практически расчёсывая. – Мы опять вместе? - Глеб опять кашляет. Его опять садят около изголовья и дают в руки стакан с тёплой водой, что бы унять бурю в горле. – Знаешь, - Артём забирает стакан из трясущихся, тонких рук. Ставит стакан на деревянную поверхность. – Мне казалось, что всё что было между нами, не должно было выплыть в это. - он кладёт блондина на кровать, накрывает одеялом. – Поэтому, делая закономерный вывод говорю, что – да. Мы вместе. - Глеб улыбается. – Так, еда. Питер перестал быть чужим и холодным. Буквально за пару фраз и касаний.