***
Солнечный день ободрял советника Мэй Няньцина ровно в той же мере, в какой это сделала бы трехмесячная вонючая кровавая морось. Ученики сегодня были особенно непробиваемы: с третьего повторения они могли процитировать разве что половину услышанного. Как обычно, выделялся Наследный Принц Сяньлэ. Мэй Няньцин не был самоубийцей, а потому всякие успехи принца, как и положено, оценивал несколько выше, чем если бы их сделал сын состоятельного торговца. Однако как сам факт выделения, так и чуть ли не очевидно выросшие стены между учениками монастыря и Наследным Принцем стояли поперек горла всех учителей. Которые, впрочем, тоже не были самоубийцами и свои проблемы с горлом держали при себе, лишь изредка выражая мимолетным взглядом дохлой рыбы. День тянулся, как растопленный сахар. В какой-то момент слуга поднес чай, и жизнь стала чуточку светлее. Занятия с Принцем уже миновали, и оставалось только разбираться с теми делами, которые не доверишь секретарю. Так сказать, восстановить потерянные нервы и не допустить седин, не относящихся к нынешней личине. Слуга выглядел на удивление умиротворенным: надышался, небось, трав на кухне, пока чай делал. В прошлый раз ему, заразе, достаточно влетело за то, что осмелился из нескольких щепоток трав сделать чашку и себе — такой чай без очевидный последствий мог пить только заклинатель с духовными силами и измотанностью Мэй Няньцина, бедолага же просто рухнул и проспал два дня, а потом еще и пошел под порку за мелкую кражу. — Есть ли новости из императорской столицы? — голос советника кое-как вклинился в затуманенный разум юноши, и спустя несколько секунд раздумий последовал кивок. — Говорят, в королевство прибыла странствующая заклинательница. Мэй Няньцин замер с поднятой чашкой. Давний страх пробежал по позвоночнику, изнутри вымораживая. — Вот как? — стараясь казаться невозмутимым, спросил советник, — И, собственно… Что о ней известно? В наших краях заклинательниц не так уж и много. — Ну, в последнее время с ними действительно туго, — пожал плечами слуга, растеряв приличный вид и, видимо, испытавший облегчение от того, что советник хочет с ним именно поговорить. Что ж, мальчишка есть мальчишка, он же все-таки не Му Цин, — Но эта… Она какая-то особенная. Все ходила, спрашивала, где наш монастырь находится. Чудная. Будто ей репутация не дорога. Мэй Няньцин побелел и поспешно отхлебнул чай. На затылке зашевелились волосы, будто змеи, шипящие ему на ухо: ты знаешь эту женщину. Он молился всем богам. Только бы ошибиться. — Как же ее… — слуга задумался, не подозревая, что советник предпочел бы услышать о самом жестоком непобедимом демоне, чем молчание в такой момент, — Вот буквально утром же слышал имя, на языке вертится, честное слово… «Назови это чертово имя!» — взмолилась половина мозга Мэй Няньцина. «Не называй его!» — взмолилась вторая половина. Слуга почесал затылок. Этот жест был явно волшебным, потому что спустя мгновение юноша с радостным возгласом изрек: — А, точно! Госпожа Му! Чай полетел на пол маленьким фонтаном. Хотя по сравнению с остальными происшествиями это было еще полбеды. — Советник, что с Вами?! Испуганный возглас слуги долетел как в тумане. Мэй Няньцин приложил руку к сердцу, впервые за годы колотившемуся в безумном ритме. Идеальная осанка стала чуть более старческой от того, как до боли сжались мышцы живота. — Советник, держитесь! — заметался слуга, глядя во все стороны, как будто решение могло быть в личных покоях Няньцина, — Я… Я сейчас лекаря позову! Ужасное состояние малость отпустило, когда советник увидел, как юноша поворачивается спиной и готовится выбежать. Нет, ни в коем случае! Только не тогда, когда надо поручить всему персоналу и учителям монастыря заняться кучей важных дел прямо сейчас, а сам Мэй Няньцин не в состоянии даже встать без головокружения. — Стоять! — рявкнул он, даже не пожалев, что только что потерял невозмутимое лицо. Что ж, мальчишку придется потом приблизить к себе, таких свидетелей из поля зрения терять нельзя. Впрочем, слуга, обернувшись обратно, выглядел не столько шокированным явно ненормальным состоянием советника, сколько обеспокоенным. Надо же, как будто его родной дедушка помирает. Учитывая, как Няньцин с ним обращался, это более чем неожиданно. — Я сам справлюсь с этим, — советник тяжело оперся о руку мальчишки, и тот вцепился в ответ, поддерживая в какой-то панике. Нет, честное слово, как родной. Няньцин поднял красноречивый взгляд на слугу и заговорил куда тише, создавая атмосферу особого доверия и секретности, — Ни в коем случае не поднимай шум. Все должно остаться между учителями и самыми старыми слугами монастыря, ты понял? Юноша явно ничего не понял, но серьезность ситуации повлияла на него достаточно, и он кивнул. — Хорошо, — все так же тихо похвалил Няньцин, выпрямляясь и прикрывая глаза. Ощущение заботы от этого ребенка совершенно не помогало, навевая лишние мысли, и советнику пришлось отложить их на потом, — Хорошо. Сейчас пробегись по комнатам учителей. Скажи им то, что сказал мне. Они сами выберут, кому из слуг следует довериться, ни в коем случае не самовольничай и лишний раз не болтай об этом с остальными! Слуга затрясся, очевидно, слишком усердно кивая. — И еще, — Мэй Няньцин побелел еще сильнее. Заклинательница в городе уже полдня, если не больше. Времени катастрофически мало — да его попросту нет. Мысли, одна другой мрачнее, потекли в голове, и советник Мэй должен был остановиться хоть на какой-то до тех пор, пока не пришло на ум что-то совсем преступное. — Разыщите Му Цина, — голос почти дрогнул, — Немедленно.***
Он должен был ожидать, что спокойно сделать хоть что-то в отсутствие Се Ляня будет невозможно. Буквально минуту назад стоял, смотрел на созревшие плоды вишни, думал, что их так много, что ученики и сами себе корзинами набирали и ели, плюясь косточками, что мама была бы рада попробовать такие вкусные и сочные ягоды после почти месяца питания одной крупой и жухлыми овощами… А потом в руку, едва потянувшуюся к вишням, прилетел камень. От избиений палками и драк в переулках за еду было больнее, но Му Цин не сумел сохранить лицо и в гневе обернулся. Как и ожидалось. Группа рослых, наглых, загорелых мальчишек, ни на долю не похожих на благородных господ, но являющаяся ими. Му Цин выглядел затравленным котенком перед ними. Что бы они ни задумали, отбиться — значит, потерять работу. Чувство отвратительное. Многолетнее, слоистое, как ежедневная порция отравы, разъедающая желудок. — Вор! — вклинилось в мозг, несмотря на то, что Му Цин пытался абстрагироваться от всех ехидных словечек, вылетающих из ртов этих богатых идиотов. Вор. Его назвали вором. Он сразу вернул то единственное, что украл за всю жизнь, но его назвали вором. За что? За вишни?.. За ягоды, свободно собираемые всеми подряд?.. — Это нам можно их брать! — усмехнулся парень впереди, с лицом, похожим на того торговца, что в прошлом году задрал цены на воду и отказался продать маме, обещавшей донести чуть позже, — Ты — никто! — Тебе вообще пристало грязью питаться или тем, что на выброс оставят! — засмеялся второй, пухлый и неповоротливый, лишь из-за имени отца державшийся в монастыре. Му Цина трясло. Ему хотелось ударить каждого по лицу. Да, он привык к тому, чтобы считаться ниже всех людей на свете… Но почему нужно даже сейчас об этом напоминать?! Он должен быть умнее их. Сильнее, увереннее. Он не должен поддаться этим детям, которые просто хотят заставить его потерять голову и кинуться в драку, а потом пойти под наказание или того хуже — потерять место. Но ему всего четырнадцать… Он не старше их, но должен вести себя ответственнее и быть разумнее… — Ворам руки отрубают, знаешь ли! — совсем мерзко захохотал третий мальчишка, вызывавший отвращение у слуг из-за выпученных глаз, придающих его самодовольному лицу безумное выражение. Му Цина прошиб холод. Эти дети могли наговорить про него что угодно, а советник его ненавидит… — Ну, мы тебя пощадим, — снисходительно кивнул первый задира, сделав какой-то знак рукой. Все тут же вытащили до сих пор спрятанные за спиной фрукты. Перезрелые, воняющие гнилой мякотью, местами покрытые плесенью. Как им вообще было не противно держать это столько времени?! Вот уж благородные господа! Му Цин похолодел снова. Он нес только что постиранное белье. Пятна от перезрелых фруктов вымываются очень тяжело, а ведь его и побить могут, и тогда дойти обратно вниз по горе до реки будет тяжелее, да еще с полной корзиной… Подростки замахнулись. Му Цин мог бы сейчас броситься бежать — он хорошо бегал, да и в целом хорошо делал все, что помогало когда-то выжить на улице. Но отчего-то бежать казалось чем-то недостойным. Это глупо и бессмысленно. Если он не хотел попасть в череду неприятностей, нужно было сейчас пойти на поводу у инстинктов и, возможно, получить лишние насмешки, но спастись. Отец когда-то принял неверное решение… Му Цин перенес вес на одну ногу. Если эти дети всерьез собираются закидать его и дорогие одежды Се Ляня гнилыми фруктами, он рванет с места при первом же подозрительном движении… Однако ноги внезапно будто примерзли к земле. Если он сбежит сейчас, что подумает Се Лянь? Что он взял на место личного слуги труса, не способного столкнуться лицом к лицу с какой бы то ни было опасностью? А Фэн Синь?.. Он и так смотрит с презрением, а после… Сможет ли Му Цин вынести еще более унизительную встречу с ним?.. Несколько секунд промедления, пелена страха перед глазами — и в сторону Му Цина полетели потемневшие крупные плоды. Он невольно зажмурился. Бежать поздно. Но так он, пусть и глупо и бессмысленно, не лишится хоть какой-то степени уважения Фэн Синя и Се Ляня. Хотя столь белые и нежные ткани будет действительно сложно отмыть…***
Монастырь жужжал разбуженным ульем. Ученики не могли понять, что именно изменилось в атмосфере, просто внезапно стало трудно дышать, а тишина, до сих пор благодатная и способствующая медитации, стала почти пугающей. Слуги притихли сильнее, чем раньше, даже хохот повара из кухни было не слышно, а ведь обычно это было едва ли не самое шумное место в монастыре, а зычный бас и вовсе превратился в фоновый шум. Учителя, начиная с достопочтенных заклинателей и заканчивая мелкими писцами, тоже ходили как с нависшими над головами камнями. И все же создавался какой-то звук без источника, словно возле каждого уха каждого человека в монастыре жужжала своя отдельная муха. Вот только если муху можно было отогнать, то это — все равно что отогнать воздух. Советник Мэй заперся у себя. К нему уже нельзя было зайти за советом по медитации, даже если мало кто в целом пользовался такой возможностью. Только мальчишка из прислуги бегал туда-сюда, запыхавшийся, с всклоченными волосами и круглыми глазами. Стоило кому-то его поймать, как слуга почти плачущим голосом тараторил: «я не знаю, я ничего не знаю!», и то, какой жалкий был у него вид и сколько ужаса отражалось в глазах, по непонятной причине заставляло даже самых жестоких юношей выпустить его и лишь растерянно смотреть вслед. — У нас что, вулкан извергается или умер кто-то? — спросил один ученик, когда мимо него прошла настолько мрачная служанка, что только такие мысли и могли прийти в голову. — Не исключено, — вскинул брови второй.***
Советник мерял шагами свои покои. Он пробовал считать, сколько идти от одной стены до другой. Сбивался и шел снова. Со стороны казалось, что он думает мысль, но в одном и том же месте забывает ее и начинает думать заново. Стоит ли говорить, что образ благородного старца был утрачен и на смену ему пришел истеричный дед, который разве что не осыпал бранью все и всех. До брани, впрочем, было недалеко, и потому советник Мэй не решался покидать свои покои. Как говорил один мудрец, лучше потерять уважение фарфоровой вазы, чем учеников. Ну, или это только что пришло самому Мэй Няньцину в голову… Дверь распахнулась и захлопнулась. Советник, вздрогнув, обернулся и выдохнул лишь тогда, когда узнал слугу. — Сюй, — кажется, так его звали, — ты сделал то, что я велел? Сюй, дыша шумно и глубоко, как загнанная лошадь, кивнул. Из его пучка выбились волосы, лицо было красным, словно вся кровь в его теле оказалась в пределах головы. — Учителей… пф… предупфредил… — советник отметил, что юноша пытался выпрямиться и говорить как следует. Му Цину это удавалось легко, даже если его посылали на другой конец города, наверное, поэтому видеть, как кто-то менее талантливый задыхается от беготни по всему монастырю, было непривычно, — Бабуля Ли… Ох, святые небеса… Бабуля Ли сказала, что сама спфравится… со слу-хух-гами… Мэй Няньцин нетерпеливо махнул рукой. Задыхающимся этот мальчик ему не поможет, а побегать придется еще много. Время летело явно впереди, и это очень и очень напрягало. — Ладно, — советник вытер лоб, мокрый, несмотря на то, что по монастырю носился другой человек, — ты неплохо поработал. Осталось чуть-чуть. Чуть-чуть меньше, чем спасти свою жизнь — не договорил он. Сюй уже смог выпрямиться и теперь явно пытался собраться. Получалось не очень, но приемлемо — на ногах стоял твердо, дышал нормально, не трясся и не падал в обморок от переживаний. Самого Мэй Няньцина от этого спасало только немереное количество успокоительного чая, в который скоро понадобится добавить алкоголь. — Му Цина… не нашли, — побледнев и потупив глаза, признал Сюй, — он утром пошел белье стирать под гору, больше его не видели. Установившееся было спокойствие пошло трещинами. Советник прикрыл глаза, но так только явнее услышал, как сжались все органы и заколотилось сердце. Он явно рисковал постареть за эти три часа больше, чем когда потерял две трети духовных сил несколько веков назад. — Надо найти, — сквозь зубы процедил Мэй Няньцин, нервно теребя ногти, — я не знаю, как, но его очень надо найти, иначе… Волосы на затылке зашевелились. Сюй, кажется, не дышал в ожидании, когда же советник раскроет ему тайну всех этих приготовлений, всеобщей паники и как в них замешан личный слуга Наследного Принца… Фразе не дано было продолжиться. Тишину ясного солнечного дня прорезал, как молния, крик, слышный на весь монастырь: — МЭЙ НЯНЬЦИН!!! Советник посинел и осел на кушетку, невидящим взглядом впиваясь в дверь. Кажется, его бессмертие подошло к концу.***
Му Цин ждал две секунды. Три. Пять. Ничего. Ни единого фрукта не прилетело в него. Да даже на землю, если уж предположить, что монастырские головорезы промазали с расстояния в пять шагов, при этом четко попав в до сих пор горящую руку слуги камнем. Тишина стояла могильная. Даже птицы не чирикали. Му Цин вдохнул, выдохнул. Приоткрыл один глаз. И замер. Отвратительного вида плоды все до единого повисли в воздухе. Он не применял ни капли духовных сил, да даже если бы и применил — того крошечного количества, что удалось собрать в редких медитациях, не хватило бы на столь сложное и мощное заклинание. Ведь даже самые легкие предметы поднять в воздух одной лишь ци — трюк не для самоучки без духовного ядра. Мальчишки выглядели не менее ошарашенными. Значит, они тоже этого не делали. Ну, логично, что нет смысла набирать гниющие фрукты, чтобы швырнуть их в самого ненавистного человека в монастыре и в последнюю секунду остановить. Принц и Фэн Синь должны были вернуться только через час. Но тогда почему… Треск ветки под чьей-то ногой разорвал тишину. Дети вздрогнули, кто-то подпрыгнул от резкого звука и заозирался по сторонам. А затем раздался голос, от которого мороз пробежал по коже: — Вы вообще знаете, кто тетушка этого ребенка? Смысл слов дошел в последнюю очередь. Для начала Му Цина прошибло дрожью от того, сколько ледяного смертоносного гнева было в голосе. Проанализировать, низкий он или высокий, противный или благозвучный, женский или мужской — тоже не получалось. Животный страх охватил и учеников монастыря, пригвоздив к земле. Первым опомнился Му Цин. Кое-как дошел до осознания, что «этот ребенок» — он сам. Конечно, стоило подумать еще, посомневаться лишний раз, чтобы уж наверняка не разозлить незваного гостя еще сильнее, но паника позволяла связно принять лишь половину решений и подумать дай бог чтобы часть мыслей. Еле заставив губы шевелиться, а воздух — проходить в легкие не рывками, мальчик спросил прерывающимся голосом: — А… а к-кто моя т-тетушка?.. Дерзость вопроса, как и предположения, что речь точно идет о нем, дошла запоздало, и Му Цин едва не сел на землю. Даже когда он пришел с повинной к Се Ляню отдавать тот чертов слиток золота, было не так страшно. Сейчас во всем теле билось только одно четкое и ясное понимание: он только что подписал себе смертный приговор, и хорошо еще, если страшный человек не доберется в гневе до матушки… Шелест листьев и веток становился все громче. Вот раздался совсем близко, со стороны зарослей. Подростки повернули туда головы, все как один белее выстиранных тканей. Наконец, из тени листвы вышла женщина. За ее спиной торчала огромная сабля чуть ли не в полтора человеческих роста. Из-за не самой очерченной фигуры и довольно свободного кроя ханьфу она издалека походила на мужчину, и только мягкие черты лица и шеи, подчеркнутые простой, но изящной прической, давали однозначно понять, какого она пола. Однако миловидность лица незнакомки была практически стерта выражением холодной ярости. Глаза, темные, почти черные, метали искры, острые брови были сведены к переносице. Когда женщина уперла руки в бедра, ее плечи как-то расширились, а духовная сила с таким трудом сдерживалась от выплеска, что темные и длинные пряди без всякого ветра поднимались в воздух. У детей от одного этого вида перехватило дыхание в ужасе. Заклинательница выглядела так, словно могла убить любого и не моргнуть. И словно хотела убить. Взгляд, сжигающий на месте, прошелся по каждому из мальчишек. У некоторых затряслись колени, но почему-то не удавалось оторвать ноги от земли. Му Цин еще сильнее сжался, когда женщина посмотрела на него дольше и пристальнее, чем на остальных. Разум отключился окончательно, осталось только ощущение, что сейчас он очень сильно вляпался. Но юноша успел только приоткрыть губы, чтобы рассыпаться в извинениях перед неизвестной заклинательницей, как вдруг ее лицо резко изменилось. Убийственная аура осела, будто тучи расступились, явив солнце, и женщина спустя пару мгновений ахнула, в три шага оказавшись возле слуги. Му Цин должен был потерять сознание от страха, однако взгляд незнакомки, прикованный к нему, так радикально переменился, что теперь вселял не панику, а наоборот — спокойствие. Как у новорожденного на руках у матери. Когда впалой скулы Му Цина коснулись кончиками пальцев, он этого даже не почувствовал — что-то необъяснимое в глазах женщины гипнотизировало, словно она говорила без слов, забирая все внимание на попытку понять, о чем же именно разговор. Только спустя полминуты мальчик смутно осознал, что заклинательница удивительно аккуратно держит его за плечо, а в глазах напротив так ясно видно изумление, отчаяние и давнюю боль, что из ниоткуда родилось желание отбросить корзину и обнять ее, крепко, как маму, лишь бы изгнать эти чувства. Впрочем, заклинательница не дала этого сделать. Она улыбнулась, и казалось, всю рощу осветило что-то намного ярче солнца. В лице ее промелькнула сначала неописуемая нежность, от которой Му Цина будто обернуло теплым одеялом, а затем превосходство, победа и сила. Женщина приобняла Му Цина за плечи и повернулась к подросткам, застывшим с разинутыми ртами. Ее голос зазвучал без прежнего гнева, но оттого не менее ужасающе, заставив хулиганов вдруг потерять в росте и превратиться в испуганных мышей: — Я — его тетушка. И у меня есть пара вопросов как к вам, невоспитанное отродье, так и к вашему бездарному учителю, не привившему вам должных манер. Если до этого тишина была могильной, то теперь дышать перестало все — от детей до самого воздуха. Мэй Няньцин был известен на весь мир, женщина точно не могла говорить о ком-то еще. Но… Дерзость. Нечеловеческая дерзость. Советник мог приказать выпороть за куда более безобидные слова, а лично Му Цина — вообще за попытку открыть рот. Судя по тому, как еле сдерживаемая ярость сочеталась в ней с нежным сжатием плеч Му Цина, сказав хоть слово о столь существенной разнице в наказаниях, ученики обрекут Мэй Няньцина на долгую мучительную смерть. — Тебя ведь зовут Му Цин? — обратилась заклинательница к все еще белому и сжавшемуся в комок слуге. И ее голос будто изменили каким-то колдовством, стершим ярость и влившим до краев тепло и заботу. — Д… да, госп-пожа… — пролепетал Му Цин. Корзина в его сжатых пальцах затрещала, и женщина бросила такой ненавистный взгляд на белье, словно хотела швырнуть все до единой тряпки в огонь. — Отлично, — рука заклинательницы плече ребенка приподнялась, убирая с его лица выбившуюся прядь и ласково проводя по виску, — Просто замечательно, Му Цин. А меня… Женщина не отрывала от него взгляд, снова невольно заставив смотреть в ответ так же завороженно, как в первый раз. Небрежно приподняла руку, и фрукты в воздухе затряслись, а ученики с ужасом осознали, что не только от страха не могут сделать ни шагу. — Меня зовут Му Лан. Фрукты, которых вдруг будто стало больше, под громкие вопли полетели в хулиганов, оставляя грязные пятна, запах гнили и синяки от косточек. К тому моменту, когда все брошенные плоды кончились и хоть один человек смог вычистить глаза от мякоти и сока, в лесу уже не было ни заклинательницы, ни Му Цина.***