Синий-синий иней Лёг на провода В небе тёмно-синем Синяя звезда
Жила выглядел неплохо, насколько неплохо он вообще мог выглядеть. Оживший труп не напоминал, словом. В подъезде мерцала лампочка, и лицо его то показывалось перед Серёжей во всей их похожести, то пропадало, как будто снова уходило в лапы смерти. — Пришёл убивать меня? — логично спросил Серёжа. Он не чувствовал страха, только раскаяние и тупую боль в грудине. — Да сдался ты мне… — отмахнулся Жила. — Я, может, жизнь новую начать хочу. — Судя по жёсткому приветствию, верится слабо. Жила хохотнул. — Сказать по-доброму, по-братски хочу, чтобы ты ходил и оглядывался. — Ты что-то знаешь, голубчик мой? — Я много чего знаю, но говорить тебе не собираюсь. Сказав это, Жила убрал руки в карманы олимпийки, развернулся и направился в сторону подъездной двери. Серёжа хотел пойти за ним, добиться правды, извиниться за всё, расспросить, но Жила резко окликнул его: — Не ходи за мной. И Серёжа по какой-то причине послушался, как будто слово мёртвого брата имело над ним сверхъестественную власть. Как в тумане он поднялся к себе на этаж, открыл незапертую дверь и выдохнул. В квартире было тепло, почти душно, и очень светло. Фильм уже закончился, по телевизору шли новости. Гриша поднялся с дивана и вышел к нему в коридор. — Жилин, ты где ходишь? Мы в непонятках тут сидим, ждём тебя. Встретил, что ли, кого-то? — Да кого я только не встретил, — устало вздохнул Серёжа. Всё же во взрослом возрасте Дни рождения не столько радуют, сколько утомляют. — Всё в порядке? — А это я думаю, мы узнаем чуть позже. За окном пошёл первый снег. Гришу удалось вежливо выпроводить ближе ко второму часу ночи. Серёжа страшно хотел спать, да и Кеша, который выпил таблетки значительно позже, чем должен был, клевал носом. Так что подушка встретила Серёжино лицо как райское облако. Первое, что он почувствовал, — как удивительно легко ему дышалось. Лёгкие будто бы впервые в жизни полностью открылись. Воздух хотелось есть ложкой, как кислородный коктейль в поликлинике. Серёжа открыл глаза. Перед ним простиралось голубое небо с редкими облаками, которые накручивались на горные шпили, словно нити сахарной ваты на палочку. Монументальные горы высились со всех сторон, завораживая, заставляя забыть о всех мелких, мирских проблемах. Под ногами стелилась сочная трава с нежными, трогательными цветами. Для него, не видившего ничего, кроме, прямо скажем, унылых пейзажей Катамарановска, зрелище казалось нереальным, не из этого мира. — Нравится? — спросил подошедший сзади Игорь. — Ты себе не представляешь насколько, — выдохнул Серёжа. Вокруг него крутанулся порыв ветра, резковато обнимая за плечи. Хотелось взбежать по склону, соревнуясь на скорость. — Представляю. Я же тоже нигде не был никогда. — А что это тогда? — Не знаю. — Он пожал плечами. — Какая-то картинка. Мне понравилась, тебе показать решил. — Будущее? — Сказал же, что не знаю. Они сели на мягкую траву, и у Серёжи заболело сердце от красоты неба и гор, от нежности к Игорю. Так много он всего испытывал и пока до конца так и не приучился справляться с ураганом эмоций. Неужели в юности было так же сложно? Над ними пролетел орёл, и Серёже тоже захотелось воспарить к лёгким, невесомым облакам и яркому небу. Затеряться там и никогда не возвращаться в Катамарановск. — Игорь, сахарный мой, а скажи мне, только здесь, не наяву. Всё же теперь будет хорошо, да? — Не порть сон, — сказал Игорь, не смотря на него, и подставил лицо ветру.***
Зима выдалась колючая, недобрая, мёрзлая. Ну а что ещё могло завершить этот год, полный безумных перипетий и невероятных событий? Серёжа мечтал, чтобы всё это уже скорее подошло к концу, чтобы следующий год подарил какое-то невероятное, сказочное чудо. Он вроде ребёнком больше не был, но возвратившаяся душа отчаянно просила сказки. Игорь, как обычно, валандался по лесу, где снега было по пояс. Кеша постепенно оживал и даже стал препираться с Алисой по самым бытовым делам. Серёжа не представлял себе, как они существовали вместе за год брака. Время от времени появлялся Гриша. Однако вскоре Серёжа пожалел, что вообще позвал к себе домой Гришу. Потому что приходить он стал буквально постоянно. Так, словно дел президентских у него не было вовсе. Серёжа сначала обрадовался, потому что Кеша стал менее варёным, но потом визиты уж больно зачастили. Сперва Гриша приходил и чинно сидел на диване, очень смешной в пиджачке своём и клетчатых тапочках. Но уже через две недели он стал появляться, пока Серёжа работал, и сидением на диванах дело больше не ограничивалось, по всей видимости. И вот однажды Серёжа вернулся домой крайне довольный тем, что в магазине продавалась его любимая колбаса. В гостиной происходила какая-то возня. Когда Серёжа прошёл внутрь, чтобы похвастаться шикарным батоном любительской, его глазам предстала следующая картина: у Гриши была вызывающе расстёгнута ширинка, на Кеше — неправильно застёгнута рубашка, покрывало было застелено наполовину, а по телевизору шли помехи. «Катамарановск слезам не верит» какой-то, право слово. Серёжа неловко прокашлялся, отводя взгляд. Гриша покраснел как помидор. Кеша выглядел совершенно по-ангельски невинным. — Григорий Константинович, если вас обычный, пусть и самый красивый на свете, милиционер из провинции может почти без штанов застать, что говорить о тех, кто решится собрать на нашего дражайшего президента, на вас то бишь, какой-нибудь такой интересный компромат? — Жилин, ты колбасой, я смотрю, затарился? Сделай нам по бутербродику, не будь фраером. — И зачем я только пустил вас в свой дом, голубчики? Вот кто спросит, не отвечу. Наверняка это всё моя прекрасная, кристально чистая и добрейшая душа. Однако бутерброды делать он пошёл. В первую очередь потому, что сам хотел, а не из-за этих. А может, и из-за этих. Сели ему на шею и ножки свесили! Пользуются безграничной добротой служителя закона! Катамарановск, впрочем, слезам действительно не верил. Серёжа это на себе много раз испытал.***
Не сказать, что им прямо-таки овладело желание мести. Скорее, это было логическое заключение о том, что если одним можно, то и другим можно тоже. Привести Игоря домой оказалось сложнее, чем отвлечь Кешу. Как таковое свидание состоялось с третьего раза, поскольку Игорь был чем-то невероятно занят, как будто он, а не Гриша стал президентом (у Гриши свободного времени было жопой жуй, судя по его регулярным визитам). Алиса была отнесена на кухню, Кеша погрузился в прослушивание пластинок и чтение научного журнала. Музыка у Кеши играла прямо-таки совершенно романтическая, настраивала на нужный лад. Серёжа в кои-то веки был другу благодарен. Я в глаза твои, как в зеркало смотрюсь, Отраженье потерять своё боюсь. Не хочу, чтоб ты лишь гостем был, В сумраке ночей, и в судьбе моей. Их глаза неизбежно встретились, когда одежда упала на пол. Игорь выглядел загнанным в угол, почти напуганным. От этого не убежишь в лес, не проломишь стену головой, не выпьешь залпом бутылку скипидара. Это всё было очень, слишком реально, как-то чересчур по-людски. Не в спешке, не в темноте. Серёжа тоже боялся, но другого — быть недостаточным божеству, быть обычным человеком. У Игоря оказались невозможно горячие руки и такие же губы. Всё его тело горело и плавилось, стоило прикоснуться. Казалось, что об него можно по неосторожности обжечься, что с ним надо осторожно. Не так далеко от правды, если быть честным. Серёжа не планировал ничего более того, что меж ними уже было. Не время и не место всё-таки, но так это было волнительно при свете люстры и без нависающей угрозы смерти. Совсем по-другому. Я люблю тебя, как любят в жизни раз, Словно солнца в мире не было до нас. От забот и мелких ссор ты меня увел, И ключи от счастья для меня нашел, для меня нашел. Они целовались, лёжа в кровати, прижавшись друг к другу, и Серёжа чувствовал такое густое, тяжёлое возбуждение, что в голове было муторно, а дыхание сбивалось от каждого поцелуя. Каждого касания губ и языка было мало, хотелось глубже, жарче, бесстыднее. От Игоря пахло зимним лесом и жжёными проводами, лоб его перечёркивала полоска угля или золы, губы были обветренные и жёсткие, Сережины щёки то и дело царапала щетина, и всё это казалось таким невозможно важным, таким важным… Я прощаю одиночество и грусть, Ты сказал, что я в них больше не вернусь. Так бывает только в сладком сне, Но любовь у нас наяву сейчас. Серёжа согрел холодные от волнения руки дыханием, прежде чем дотронуться до уже возбуждённого члена, но Игорь всё равно зашипел, выгибаясь в спине. Его поджарое тело, выкованное лесом и болотом, хотелось разглядывать бесконечно. Хотелось наделать фотографий и смотреть в минуты сомнений, вспоминать, упиваться. Распластанный по кровати Игорь толкнулся в Серёжин кулак, и лицо его выглядело так открыто и беззащитно, как будто не было последних пятнадцати лет, а они юные и неопытные впервые очутились в объятиях другого человека. Серёжа продолжил в том же темпе, надеясь и страшась вырвать стон или любой другой звук. Мне б в глазах твоих себя не потерять, На разлуки нам любовь не разменять. Я немыслимой ценой и своей мечтой, Заслужила это счастье быть с тобой, Быть всегда с тобой. Серёжа залез на Игоря сверху, устроил их члены рядом и поёрзал. Глаза Игоря, которые наполовину закрывала чёлка, загорелись фирменной катамарановской чертовщиной. — Т-кой кр-сивый, — сказал он, проводя рукой по груди Серёжи. — Всё для тебя, — ответил Серёжа, ничуть не смутившись. Игорь хмыкнул и одним слитным движением повалил Серёжу на кровать, подминая под себя. Серёжа раскинулся, отдавая себя горячечным рукам в полную власть. И Игорь принялся ласкать его: аккуратно сминая в руке яички, накрывая ладонью головку, проходясь по всему стволу вверх-вниз. Как-то поразительно медленно, без своей обычной безумной резкости. Измывался, как пить дать. Хотел замучить Серёжу нежностью до смерти. Страшный человек. В какой-то момент терпеть стало почти невыносимо. Серёжа ударил рукой по настенному ковру, будто пытался ухватиться за короткий ворс. Только бы Кеша не услышал. Серёжа зажал себе рот рукой и взглядом попросил Игоря продолжать. Но Игорь закрыл ему рот своими жаркими губами, и Серёжа не смог сдержать стона. Так сладко было стонать в Игорев рот в тот момент, когда их языки соприкасались. Любовь, похожая на сон, Сердец хрустальный перезвон. Твое волшебное «люблю», Я тихим эхом повторю. Серёжа сложил губы трубочкой, чтобы беззвучно повторить «люблю». В тот момент его распирало от безумной, невозможной любви. Как может людям понадобиться так много лет, чтобы прийти друг к другу? Разве это справедливо? Но здесь и сейчас он и не мечтал ни о чём большем, потому что дорвался, наконец-то дорвался. Губы горели каждую секунду без поцелуя, тело требовало всего, сразу и побольше. Любовь, похожая на сон, Счастливым сделала мой дом, Но вопреки законам сна, Пускай не кончится она. И правда, пусть не кончится. Пожалуйста. Песня неизбежно сменилась. Игорь подтянул его ещё ближе, подхватив под коленом. И тут Серёжа узнал проигрыш. Только не это. Только не эта песня! Кеша, мать его! Испортил всё-таки тет-а-тет. Игорь толкнулся членом ему в бедро, а Серёжа почувствовал, как начинает дрожать от смеха. — Я не могу под эту песню, — простонал он, закрывая лицо рукой. — Лан те, х-р-шая песня. В представлении Серёжи, «Арлекино» — худшая из всех возможных музыкальных композиций для интима. Он бы даже Сектор газа предпочёл этому. Но выбора не было, оставалась примерно минута для того, чтобы кончить, потому что после припева он точно не сможет. Серёжа сосредоточился на руках Игоря у себя на бёдрах, заскользил быстрее ладонью по члену, каждый раз чуть сильнее сжимая головку. Он сможет, он же был так возбуждён буквально только что. Ах, Арлекино, Арлекино! Нужно быть смешным для всех! Арлекино, Арлекино Есть одна награда — смех. И раздался этот ублюдский смех. Ну всё, это конец. И не в хорошем смысле. Внезапно музыка прервалась, и из соседней комнаты раздался грохот. Кеша громко ойкнул. Да что с ним не так! У Серёжи всё внутри похолодело. А вдруг это чучело расшиблось? Настроения для тет-а-тета было добито окончательно. — Да усё с н-м норм-но, усп-койся, — сказал Игорь, утягивая его обратно в поцелуй. Торопливо натягивая майку, Серёжа в трусах выбежал в коридор. Растерянный Кеша стоял над разбросанными по полу пластинками и первое, что он, существо абсолютно бессовестное, сказал, было: — А ты чего такой голый, Серёжа? Удивительной наглости человек! Как трахаться на Серёжином диване, так это он впереди планеты всей, а тут — святая невинность. — Знаешь что, голубчик?.. — начал Серёжа, подняв указательный палец, но так и не закончил свою мысль. В конце концов, всё хорошо, что хорошо кончается, но проблема тут заключалась в том, что как раз-таки кончить ему сегодня не удалось.***
Тема Нового года стояла не просто остро, а даже несколько болезненно. Серёжа привык отмечать на работе, но теперь он вроде как был чуть менее одинок и сидеть в участке не слишком хотелось. Кеша праздновал в НИИ, в котором он временно не работал, или вообще с галлюцинацией, которой, слава богу и отечественной психиатрии, больше не видел. Гриша же обычно тусил в Канарейке, но в прошлый раз для него это не слишком хорошо закончилось. Конечно, в Канарейке было бы удобнее всего, но запускать туда Кешу, пусть и напичканного таблетками? Серёжа не был готов повторять приключения предыдущего года. В итоге выбрали нейтральную территорию. В цивильной Бирюзе перевоспитанные товарищи бандиты чувствовали себя неловко. Захар выглядел так, как будто каждую секунду боролся с острым желанием сплюнуть прямо на парадную скатерть. А Серёже очень даже нравилось. Зал был украшен здоровенной ёлкой с блестящими игрушками и дождиком по окнам. Из мишуры была составлена цифра следующего года и торжественно повешена над входом. На каждом столе были рассыпаны благоухающие Новым годом мандарины, стояли пухлые хрустальные салатники, а в центре помимо шампанского высились бутылки с импортным алкоголем. Тут хочешь не хочешь появится новогоднее настроение. Серёжа начал с водки и продолжил шампанским. По голове ему вдарило знатно, поэтому речь президента, которого и там и тут показывали, он слушал вполуха, захватив в плен Всеволода Старозубова, уже исполнившего песню и собиравшегося уезжать домой. Но Серёже приспичило обсудить новые тенденции в музыке, в которых он разбирался примерно никак. И в этот самый момент в зал Бирюзы вошёл Марк Багдасаров собственной персоной. Выглядел он отменно: линзы прикупил в Москве, костюмчик был новенький, с иголочки, волосы зализал. По телевизору показывали одного президента, а в ресторан зашёл другой. Все празднующие замолчали, Гриша сжал челюсть. Серёжа похлопал себя по бокам. Оружие было на месте, наручники тоже, но арестовывать пока вроде было некого и не за что. Это так, на всякий случай. Предчувствие было какое-то нехорошее. Гриша с экрана пожелал что-то своим соотечественникам, забили куранты, все начали суетиться и забыли про эффектное появление Марка. Серёжа выпил залпом бокал с шампанским, расцеловался со Старозубовым в обе щёки и загадал про себя желание. Загадал, чтобы у всех его друзей всё было хорошо. Такой вот он самоотверженный: не для себя, для других. Не сводя взгляда с Марка, пьянющий Серёжа снял со Старозубова мишуру, обмотался ею сам и пошёл разбираться с Жилой, который уныло сидел в углу в одиночестве и как будто бы нарывался на расспросы. — Как ты вернулся? — спросил Серёжа, приземляясь на соседний стул. — Да как все… — не глядя на брата, ответил Жила и бросил на стол догоревшую палочку бенгальского огня. — Неужели ты не замечал, что в нашем городе насильственная смерть не в почете. Ты мент или где? Кто кого убивал у нас в последний раз? — Я, — удивился Серёжа. — Меня убивали. Я это прекрасно помню. — Да ты вроде жив, как по мне. — А Канарейка? А ОПГшники? Жила хмыкнул и зажёг ещё один бенгальский огонь. — Что ты пытаешься сказать, голубчик? Они что, живы? Серёжа вдруг качнулся, стало тяжело дышать. Он откинулся на спинку стула, ослабил галстук, отмахнулся от шерстинок мишуры, но лучше не стало. Жила что-то сказал, огонёк в его руке танцевал, но Серёжа не слышал и не видел, в голове яростно забилась приставучая мелодия, под которую Гриша с Кешей бодро отплясывали на танцплощадке. Синий-синий иней. Синий-синий иней. Синий-синий, у-у-у-у-у-у-у. Серёжа уставился на них, счастливых и влюблённых, и вдруг как в замедленной съёмке Кеша начал оседать на пол, прямо под песню про иней. Гриша неловко подхватил его, чтобы не расшибся, и позвал на помощь. Персонал Бирюзы принялся вызывать скорую. Всё это было так подозрительно и так очевидно. Серёжа тут же рванул в другую часть зала и схватил мирно отдыхающего Марка за лацкан пиджака. Тот неприятно оскалился, выплюнув изо рта разноцветный коктейльный зонтик. — Не бережёте совсем товарища учёного. — Что ты ему подмешал? Признавайся во всех своих незаконных и вредительственных деятельностях, голубчик! Ты за этим сюда припёрся? — Я, как ты выразился, припёрся сюда, чтобы не сидеть одному в Новый год на сраной даче. Пусти меня, Жилин, ничего я вашему дружку не подмешивал. У меня пара капель самоуважения осталась ещё. На самом деле Серёжа в последнем пассаже сильно сомневался. С Марка сталось бы устроить сцену с тасканием за волосы. Но дальше бычить не стал, а поехал на скорой в больницу. Спустя полчаса ожидания, за которые Серёжа неприятно отрезвел, к ним с Гришей вышел сонный и недовольный врач. — Простое, обычное… ничем не примечательное… синкопальное состояние, — медлительно объяснил он, явно засыпая на ходу. — Отец, ты по-людски можешь базарить? Нам начинаться кипишиться? — В обморок ваш товарищ бахнулся. Душно в комнате было… шампанского перепил, не знаю… Не помрёт, одним словом. — Нельзя ему шампанское, он таблетки пьёт, — мрачно сказал Гриша. — А, ну раз так, то скорее всего глотнул-таки, пока вы не видели. — Вот и расследовалось наше дело, хорошие мои. Само собой практически. Это на нашего Иннокентия Николаевича очень даже похоже. У него с алкоголем разговор короткий. На крыльце больницы стоял, покачиваясь, Игорь и протягивал ему бутылку. Очень вовремя, конечно. Хотелось снова быть пьяным и ни о чём не думать. — Игорёша, ну чего ты, не буду я твой скипидар. — Ш-мп-нское. Ч-стое. — А вот это можно, — с радостью сказал Серёжа. Он глотнул из бутылки и, толкнув каску в сторону, уткнулся носом в волосы Игоря, пахнущие лесом. — Откуда шампунь? — Укр-л. Серёжа не смог сдержать смешка. Такая вот романтика у них, не всем понятная, но он другой и не просил, чтобы бога не гневить. На крыльцо вышел мрачный Гриша, закуривая. Чуть не поскользнулся на наледи, покрывающей ступеньки, смешно взмахнув руками. Он кивнул и, затягиваясь, облокотился на перила. Скинул с себя остатки дождика, который упал на землю и затерялся в снежной грязи. Разговаривать Гриша явно не хотел. И его можно было понять. Второй Новый год подряд Серёжа встречал в больнице, и, откровенно говоря, эта тенденция ему не очень нравилась. Как-то его желание прямо сразу же не сбылось, а что будет дальше?