Я тебя отвоюю

Скажи, зачем же тогда мы любим Скажи, зачем мы друг друга любим Считая дни, сжигая сердца? Любви все время мы ждем, как чуда Одной-единственной ждем, как чуда Хотя должна, она должна сгореть без следа Скажи, мы сможем узнать откуда Опять мы сможем узнать откуда Что ты моя, а я твоя любовь и судьба?

Кеша молчал. Это, пожалуй, оказалось самым пугающим. Он будто бы превратился в безмолвную тень самого себя. Точнее, нет, даже не себя — тень какого-то совершенно другого человека. Незнакомого и чужого. Он постоянно спал и много, но совершенно без аппетита ел. А в те моменты, когда не спал, словно призрак передвигался по квартире, стараясь не привлекать к себе внимания. Получалось это плохо, потому что он стал ещё более неловким, чем раньше. Из рук падала посуда, сбивались косяки, кран в ванной постоянно оставался открытым, а свет в прихожей — не выключенным. Однажды Серёжа обнаружил в холодильнике сахарницу. Иногда разговорить Кешу удавалось Алисе, но и то нечасто, без их обычного перекидывания колкостями и умностями. Серёжа задавал вопросы врачу, на что получал пожимание плечами и безразличное сетование: «побочные эффекты». Дальше могло стать легче, а могло не стать. Случай был серьёзный. Серёжа это понимал, Серёжа это видел своими глазами, но сердце отказывалось признавать, сердцем он не готов был прочувствовать эту сахарницу рядом с банкой квашеной капусты. Гриша звонил дважды в день: утром, когда Серёжа приходил на работу, и вечером перед сном. Они подолгу разговаривали, однако про сахарницу и пять разбитых чашек Серёжа не рассказывал. Нечего волновать президента, у него и так много поводов для всяческих волнений было. Это ведь всё во благо, правда? Верилось почему-то с трудом. В тот день Гриша позвонил по своему обычному расписанию, но первым делом не спросил про самочувствие Кеши, а поздравил Серёжу с праздником. Не то чтобы Серёжа прямо-таки забыл, скорее не думал об этом. Ну какие дни рождения в такое время? Настроение вообще не то. Как забавно, однако. На прошлый день рождения Кеша подарил ему Гришины часы. Сложно поверить, что всё это произошло всего лишь за год, даже меньше, получается, из-за их сказочного сна. Сегодня Серёжа от Кеши хотел только одного — чтобы тот хорошо себя чувствовал. И это единственное, что он получить никак не мог. Через неделю после начала приёма таблеток, когда стало понятно, что работать Кеша в ближайшее время не сможет, у Серёжи состоялся не самый приятный разговор с Германом Модестовичем. — Иннокентий Николаевич временно не сможет исполнять обязанности директора НИИ, — сказал Серёжа так отстранённо, как только смог, хотя столько всего он чувствовал по этому поводу, что страшно становилось. Герман сухо усмехнулся. — Наигрался. Так быстро. Серёжу дёрнуло изнутри. Что это значило? Откуда такое пренебрежение? И он должен был догадаться, ответ буквально вертелся на языке. — Кто вас послал в НИИ? — Как кто? Министерство науки, разумеется, полковник. Кто же ещё? — Но вы же сказали тогда… — Мне кажется, вы меня неправильно поняли. — Но Гриша… — Вы что, хотите сказать, что президент Российской Федерации везде ставит своих людей? — Что? Нет, голубчик мой, вы мне зубы не заговаривайте, я сам кому хошь зубы того этого. Он прекрасно понимал, что из этого надо сделать выводы, но было не до этого. Серёжа был так ослаблен размолвкой с Игорем и плачевным состоянием Кеши, что общую картину увидеть никак не получалось. И он был почти готов потом пожалеть об этом. Иногда стоит подумать не о городе, а о тех, кто рядом. В тот же день Гриша спрашивал, как он собирался отмечать, но Серёжа сразу решил, что не до этого сейчас. Поэтому вечером в свой день рождения он сразу пошёл домой, хотя возвращаться не хотелось. Не хотелось смотреть на то, как Кеша пустым взглядом смотрит в телевизор и не видит своих любимых передач, не слышит свою любимую Аллу Борисовну. Как только дверь открылась, на кухне упало и разбилось что-то тяжёлое, Кеша вскрикнул и… заплакал. Резко, навзрыд, как ребёнок, который упал и разбил коленку. Серёжа бросился к нему, не снимая обуви. На кухне как будто произошёл небольшой взрыв: всюда валялись осколки посуды и ошмётки еды. Словно Кеша перетащил туда свою лабораторию и что-то пошло не так. По полу рассыпалась хрустальная рыба, в которую обычно нарезали «шубу». Вокруг стекляшек расплывались бордово-фиолетовые пятна, которые при жёлтом освещении вполне можно было принять за кровь. — Что случилось? — осторожно спросил Серёжа, перехватывая руку Кеши с ножом. — Я салат тебе сделать хотел. Шубу под селёдкой, тьфу, селёдку под шубой, начал, а не помню… Ну, не знаю, как делать. Ничего не знаю, как резать, что класть. — Ну ты чего, голубчик. Мне от тебя никаких шуб и брульянтов не надо, мне от тебя только одно надо, чтобы ты улыбался, хороший мой, и здоровеньким был. Понятно тебе? Кеша заплакал ещё сильнее, сжав Серёжино плечо до боли. Серёжа обнял его, и в душе его всклокотало ощущение нереальной, нечеловеческой несправедливости. Ну вот за что Кешке такое? За что им всем? Кое-как успокоив и отправив Кешу в душ отмываться от свёклы, Серёжа принялся за уборку. Ему было страшно лень, а разрушения оказались впечатляющими, но и оставить всё как есть он не мог. Убрав осколки и эти страшные подтёки, Серёжа решил развлечь себя телефонным звонком. — Гриша, давай приезжай ко мне, — сказал он прежде, чем здравый смысл успел его остановить. Невозможно скрываться друг от друга вечно. Невозможно скрывать друг от друга двух людей, которые невозможным, волшебным образом притягивались. У Гриши, однако, здравый смысл остался. — Не уверен, что это хорошая идея, — ответил он печально. — Приезжай лучше сам. — Мне кажется, ты ему очень нужен. Гриша молчал. — И жратвы из Канарейки возьми побольше, — добавил Серёжа, чтобы пояснить, насколько серьёзные у него намерения. — Понял, принял, — ответил Гриша после ещё одного продолжительного сеанса молчания. Довольный собой Серёжа вернулся к уборке. Дальше дело пошло повеселее. Через некоторое время и трижды помытый пол он подумал, что неплохо было бы предупредить Кешу, а то мало ли как у него крыша может рвануть от неожиданности. Кеша в трусах и майке сидел перед телевизором на коленях и бессмысленно метался между несколькими каналами. Алиса, стоящая на секретере, просила его остановиться уже на чём-то одном наконец. — Голубчик мой, у меня отличные новости. Сейчас Гриша придёт. Кеша повернул голову так резко, что поморщился от боли. — Гри-Гриша? Нет! Нет, отменяй Гри-Гришу. — Не хочешь его видеть? — удивился Серёжа. — Не говори ерунды, пожалуйста, Серёжа! Ну к-конечно, я хочу его видеть, но не хочу, чтобы он видел меня. Ты чего не понимаешь совсем, что ли? — Это ты не говори ерунды, дорогой мой. Ну увидит и что случится? — Разлюбит, — как-то совсем грустно и по-детски сказал Кеша. — Ну и дурак ты, Кешка, — прямо объявила Алиса. Серёжа чуть не сказал, что после двух покушений на его жизнь не разлюбил, то и теперь вряд ли разлюбит, но промолчал, потому что понимал, что Кеша имеет в виду. У них с Игорем было по-другому. Они знали друг о друге такое, что никому больше не откроешь. Видели друг друга такими, что никому больше не покажешься. Но и чувство у них было другое — такое, что корнями пронизывают всю жизнь, такое, что не вырвать, не задавить. Серёжа, может, самую чуточку завидовал этому юному, романтическому чувству. Кеща побежал к гардеробу с такой прытью, как будто его голову не туманили бесконечные таблетки. Вот что сила любви делает! Когда Гриша вошел в прихожую, держа в обеих руках пакеты, время остановилось. Все молчали, и тишина стояла плотным туманом. Гриша и Кеша смотрели друг на друга с расстояния в несколько метров и не могли даже вздохнуть. Рука Серёжи сама дёрнулась в поисках кобуры, но пистолета у него при себе не было, и слава богу. Кеша сорвался в одну секунду, пальцы Серёжи рефлекторно сжались вокруг пустого пространства. И в тот же момент он корил себя за двуличие — Кеша набросился на Гришу с объятиями. У того из рук упали пакеты с едой. Серёжа прагматично понадеялся, что там ничего не подавилось. Он знатно проголодался, пока ползал по кухне на карачках. Они продолжили молчать, и Серёже стало неловко. — Ну что, голубчики мои, я всё понимаю, встреча в высшайшей степени наитрогательнейшая, но нельзя же так подло не уделять совсем уж внимания прекрасному юному имениннику. — Прости, Жилин. Сейчас поляну накроем, всё как у людей будет. Поляну они накрыли, даже коньяку выпили. То есть, конечно, Гриша с Серёжей пили, а Кеша жевал колбасу и не сводил взгляда с розовеющих щёк Гриши. Подарки рассматривали: цепь толщиной с палец и бутылку водки в форме пистолета. Алиса включала музыку душевную. Говорили о чём-то, но до того Серёжа себя неловко в своей собственной квартире чувствовал, что все слова мимо ушей шли. Потом переместились на диван, когда за столом надоело сидеть. По телевизору показывали «31 июня». Отличный фильм, Серёжа его всегда смотрел, когда была возможность. Но компания уж больно не подходящая оказалась для просмотра романтических кинокартин. Серёжа вышел на кухню покурить, а когда вернулся, Кеша с Гришей сидели, прислонившись друг к другу плечами. И песня ещё та самая играла, от которой хотелось на стенку лезть. У Серёжи в глазах защипало. Скажи, нам сколько пришлось скитаться Среди туманных миров скитаться Затем, чтоб мы, с тобою мы друг друга нашли? А вдруг прикажет судьба расстаться Опять прикажет судьба расстаться При свете звезд, на крае земли? Он вышел на улицу, чтобы проветриться. Холод прихватил за горло и отрезвил разгоряченную коньяком голову. Он не думал, что будет так сложно. Думал, что будет неприятно, раздражающе, но не так. Игорь сидел на ступеньках у подъезда. Серёжа должен бы удивиться, но не удивился. Хотелось схватить его за ватник и предъвить что-то. «Ты всё знал!», «Ты виноват!», «Ты ничего не сделал!», но слова из горла не шли. Ведь очевидно было, что Игоря терзали такие демоны, что Кеше и не снились. Как можно было его винить? — П-здр-вляю, — сказал Игорь, звякнув бутылкой о ступеньку. — Ты знаешь, какое сегодня число? — прохладно спросил Серёжа. — Удивлён. — Нет. Знаю, чт сёдня ты род-лся. Это всё, конечно, очень мило, но… — Ты собираешься извиняться? — спросил Серёжа у совершенно обнаглевшего этого товарища. — Нет, — ответил Игорь и поднял на него своё бессовестное лицо. Такое красивое оно было, лицо это, только грязное очень и бесстыжее напрочь. — Что значит «нет», голубчик мой? В каком таком смысле «нет»? Ты зачем пришёл тогда вообще? Не морочь мне голову, пожалуйста, она и так уже совершенно всячески заморочена. Игорь опустил взгляд и посмотрел вдаль. Не видел он кое-чего очень важного сквозь пелену своего могущества. А так просто всё было, так по-человечески: Серёжа ведь любви хотел, понимания, поддержки. Но путь у них другой был. Какой уж достался, да. Он, может, и лучше даже, будет что вспомнить перед смертью, что предъявить богу там, на пороге вечности. — Не в-жу смысл, — пробубнил Игорь. — Я прав. — Это я понял. Ну, то есть то, что ты считаешь себя правым. — Т-гда з-чем? — спросил этот большой ребёнок. — Чтобы мне было приятно, балда, — сказал Серёжа и опустился на холодный бетон, садясь на ступеньку рядом с Игорем. — Бу-ит приятно? — Да. — Ну т-гда, звиняй. Серёжа уставился на свои ноги, чувствуя себя школьником каким-то, который первый раз в жизни на свидании. Он, впрочем, действительно был не шибко искушён в свиданиях, всё больше в арестах и следственных действиях. — П-дар-к есть, — сказал Игорь, и Серёжа толком не понял, как их губы яростно встретились. На секунду он так расслабился в поцелуе, что забыл, почему вообще обижался. Так это было правильно и естественно, что все обиды мгновенно исчезали. И так Серёжа мечтал, чтобы не было ничего вокруг, не было этого паскудного мира, в котором нельзя было просто круглыми сутками прижиматься к Игорю и целовать его горькие губы. — Отличный подарок, Игорёша. Спасибо. — Да не эт. П-том пойм-шь. Сюрприз? Сюрпризы Серёжа любил. Если это, конечно, не снесённая мэрия. Тот случай он на всю жизнь запомнил. Проводив Игоря, Серёжа зашёл в подъезд. Предчувствие говорило бежать. Здравый смысл уговаривал не паниковать. Серёжа замер, предвкушая нечто очень важное, самое важное. За спиной он услышал шаги и совсем не удивился, когда получил с размаха по почкам. Он заслужил, пожалуй, за всё. Вообще за всё. Поясницу пронзило острой, колкой болью. — С Днём рождения, брат, — послышался родной голос. — И тебя, Стёпа. Подарки сегодня прямо-таки не прекращались.