Осенняя паутинка

***

Шестой день, месяц Кота, год Громового Дракона.

      Учиха I.

      Золотые искры из раскалённых жаровен, вспыхнув напоследок раз или два, устремляются ввысь, теряясь в холодном осеннем воздухе и беззвёздном небе.       Полное тяжелых туч, что перекатывались на ветру, как огромные сонные змеи, оно казалось одновременно невероятно-близким и совершенно ужасающим в этой близости, тихий рокот отдалённого грома и стремительно собирающейся бури становился все громче и громче.       Воздух стылый, но полный жара костров, свежий от бурных порывов ветра, но ужасно влажный, — и хотя на пороге поздняя осень, собирается последняя, наверное, в этом году гроза.       Даже в темноте видно, что губы Мадары-сама бледны настолько, что сливаются с фарфоровой кожей.       На его плечах грубый шерстяной плащ, и волчий мех заставляет тёмные волосы казаться непроглядной чернильной тьмой, а проблески снежной шкуры сквозь текучие пряди напоминают алмазное крошево звезд.       Мадара-сама надевал свои плащи только тогда, когда нуждался в заземляющей силе комфорта и тепла знакомой тяжести больше, чем в демонстрации силы.       Он кутался в боевое пальто своего деда совсем ребёнком, когда они развеяли прах его старшей сестры, и годы спустя носил уже собственное — когда на погребальном костре лежали тела матери и маленьких братьев-близнецов, убитых единовременно в предательском нападении Хагоромо, разбивших защиту главного дома.       В конце концов, ему и Изуне-сама осталось сжечь отца и последнего, кроме них, брата, — принимая мантию главы клана слишком рано, но вынужденный к ней как силой своего Мангекё, так и кровью главной линии.       Мадара-сама не расставался с плащом ещё неделю после того, как заставил каждого взрослого Учиху принять участие в заложении крада, чтобы они ещё раз взглянули на изломанные трупы детей, которых советники отправили на поле боя, вопреки его приказу: из двух десятков выжил только один, и лишь потому, что мальчишку придавило камнями и телами в самом начале сражения — его правая рука была непоправимо раздавлена, пробитое рёбрами лёгкое усеяли шрамы от небрежной работы целителей, пытающихся одновременно не дать тому захлебнуться кровью и собрать череп, но… малыш был жив!..              …Чего не скажешь о его девятнадцати маленьких кузенах — очередных мертвецах на вечном кострище павших в этой бесконечной войне…       Четверо старейшин, отдавших предательский приказ, горели заживо вместе с ними. Ни один Учиха, ни один не нашёл в себе ни сил, ни желания вымолить их жизни, даже зная, что Мадара проявил бы милосердие, попроси его кто-нибудь о нём.       Никто не просил.       Самому старшему ребёнку было десять: он был разрублен пополам какой-то техникой фуутона. В его глазах успел пробудиться шаринган, а значит, ребёнок во всех подробностях увидел и ощутил свою смерть.       Самому младшему было пять. Его конечности всё ещё казались искривлёнными, непропорционально-раздутыми, — разбитый и задушенный суйтоном, труп утопленника.       Вот почему каждый Учиха в клане очень хорошо знал, что плащ на официальной встрече означает очень, очень плохие новости.       Кимоно главы клана могло показаться почти чёрным, но зрение шарингана непревзойдённо, поэтому в бликах костров — и вспыхивающих в темноте алых глаз, — они видят насыщенный ирисовый индиго и золотисто-бронзовую вышивку бамбука.       Мадара-сама всегда использовал символизм и маленькие ритуалы, чтобы держать разум и чувства под контролем, но редкостью была откровенная необходимость: тот факт, что он нуждался в символе стойкости и силы еще до собрания, заставлял женщин и мужчин хмуро переглядываться, и даже дети уловили это напряжение и вели себя в вышей степени послушно и учтиво.       Никто не смел говорить, оглушительная тишина опустилась на площадь, разбавляемая лишь шорохом одежд и треском сгорающих поленьев, пока последний старейшина не занял место в кресле, на невысоком помосте, прямо напротив личных генералов главы клана, сидящего точно посередине, будто между враждебными фракциями — так, чтобы каждый Учиха мог его видеть и слышать.       Без перчаток руки Мадары-сама казались почти хрупкими, — защищённые толстой телячьей кожей от шрамов и мозолей, — как ветви белой ивы, и сейчас тонкие пальцы прикрывали лицо, хотя шаринган все равно позволял шиноби увидеть, как опустились под мехом плечи мужчины.       Не хорошо.       Совсем не хорошо.       Медленно отняв ладонь, глава Учиха поднялся с кресла: огни вспыхнули ярче, в такт тяжелому выдоху, отвечая силе даже подавленной до неощутимого уровня чакры.       В другой его руке, выскользнувшей из рукава, оказался свиток с покачивающейся на шёлковой нити печатью, и сотни глаз, как один, вспыхнули алым, чтобы резко погаснуть — это было не просто письмо, раз на нем стояла официальная печать даймё.       — Под стенами города Вакаяма, в столкновении между шиноби Учиха, возвращавшихся с задания, и группой Сенджу, получивших приглашение от рода Цунаи, было убито семнадцать гражданских лиц. В их число вошёл Сутоку Такахито, отец госпожи Тосико, почтенной супруги даймё, — жар от костров внезапно сменился ледяным холодом хрупкости голоса их бесстрашного лидера.       Медленно проступало осознание, смешанное с первыми крупицами страха на бледных лицах.       Мадара-сама скупо кивнул и даже слабо улыбнулся, всегда готовый поощрить правильно составленную логическую цепочку, даже если сейчас это была маленькая награда за понимание глубины проблемы, в которую, со всем изяществом мертвеца, сброшенного в могильную яму, рухнул весь их клан…       — Повеление даймё таково, — спокойно продолжил он, коротким движением отбрасывая волосы с глаз, от чего тени под ними стали еще более очевидны, — кланы Учиха и Сенджу заключат официальный мир перед лицом людей и богов, в главном Храме Огня столицы, нарушение которого приведет к объявлению клана нежеланным на территории страны Огня и ближайших союзных стран. Клан, который откажется заключить мир, будет подвергнут тому же наказанию, что и нарушивший перемирие, — иными словами, никто не продаст Учиха не то что материалы для ремёсел, но даже еды, никто не наймёт шиноби и не купит у них посуду, оружие, украшения или шелка: полное поражение в правах, и на всей территории страны Огня каждый клан, желающий благосклонности даймё, новых контрактов и даже простого вознаграждения, набросится на них, как охотничьи псы на раненного медведя, и даже Учиха не выстоят против подобного объединения.       С войной они могут справиться.       Но каждый клан шиноби нуждается в гражданских, чтобы выжить.       Они могут подняться над жаркой, жадной ненавистью и грызнёй кланов.       Ледяного же гнева аристократии им не пережить.       Мадара медленно наклонился в кресле, опираясь предплечьями на колени, пальцы сжались на свитке, взгляд чёрных глаз застыл, губы несколько раз шевельнулись беззвучно, пока, наконец, с них не сорвался краткий вздох.       — И, в качестве укрепления данного союза, даймё пожелал заключения политического брака между главными линиями Учиха и Сенджу.       И грянул гром.

***

Тринадцатый день, месяц Кота, год Громового Дракона.

Тобирама I.

      В далёкие годы детства, — ему было, может быть, пять или шесть лет, не больше, — Тобирама пришел в Узу-но-куни вместе с Сенджу Буцумой, чтобы заключить соглашение о помолвке принцессы Узумаки и наследника Сенджу.       В качестве тренировки выносливости и контроля чакры отец заставил его обежать весь главный остров вдоль береговой линии по воде, и ему не хватило где-то одной восьмой этого расстояния, чтобы выполнить приказ, — прежде, чем чакра иссякла, и ледяная и чернильно-чёрная от штормовых туч гладь океана сомкнулась над его головой, закрывая солнце и выталкивая воздух неумолимым ударом стихии.       Солёная вода наполнила рот, вбилась в горло, в трахею и лёгкие, невыносимо раздирая чувствительную кожу и глаза, и он тонул.       Прежде, чем один из рыбаков Узу вытащил его за волосы из ледяных зимних волн и, буквально, выбил из легких часть моря, освобождая место для воздуха, Тобирама смутно успел поверить, что в этот раз вода всё же станет его смертью.       Ему даже стало интересно, всего на мгновение, неужели боги изначально планировали для него такую судьбу, и не стало ли вмешательство матери, — когда его, маленькое демоническое отродье с глазами сломанного шарингана, пытались утопить при рождении, — неким нарушением линии этой самой судьбы, не потому ли она повторяется?..       В любом случае, Тобирама пережил и этот опыт, получил своё наказание за слабость и совершил очередной прорыв в изучении суйтона, словно каждая не-смерть в руках Сусаноо-но-Микото* усиливала его сродство к стихии.

И глупая мысль на задворках сознания: «сколько раз нужно почти утонуть, чтобы стать морской пеной?..».

      Несмотря на сложные взаимоотношения, его чакра полностью отвечала своей природе, и была подобна морю — не столь великому, как почти бескрайние бассейны Хаширамы, но тоже весьма весомому, полному течений, приливов и отливов, и водоворотов.       Именно поэтому свернуть весь поток, — бескрайним, бушующим штормом паники-смирения-ужаса-апатии-горя-надежды внутрь, укрепить и плотно скрутить вокруг себя течения ментальных щитов, — было полным и абсолютным пределом того, что мог сделать Тобирама, чтобы не позволить неконтролируемому ужасу лишить его дыхания и маски удушливого спокойствия-оценивания-равнодушия на лице.       Они собрались в административном центре клана, в тихом маленьком здании среди множества таких же: ради защиты и безопасности каждый дом старались сделать похожим на другой, чтобы, если враг сумеет избежать внимания сенсоров и патрулей и всё же проникнет на территорию, против него восстал даже её внешний вид.       Сейдза должна была быть привычной и удобной — та же поза для медитации, та же поза при занятии каллиграфией, та же поза на официальных встречах.       Она не была.       И хотя Тобирама знал, что причина дискомфорта заключалась не в физических ощущениях, ему всё равно приходилось ежесекундно подавлять желание вскочить на ноги и сбежать куда-нибудь в подлесок, чтобы свернуться компактным клубком где-нибудь под лапами елей и просто дышать.       Даже знакомое прикосновение меха к скулам не успокоило его, как должно было: скорее, наоборот, испортило само ощущение полусознательной стимуляции этой новой ассоциацией — словно решив, что именно сегодня его маленькая привычка касаться воротника в условиях максимального стресса должна вызвать излишнюю осведомлённость о собственной панике и зациклить его в этом состоянии.              «Дыши», — ещё раз приказал себе альбинос, позволяя лицу полностью расслабиться в глухом безэмоциональном выражении, которое так беспокоило и раздражало его соклановцев: так или иначе, он не мог сосредоточиться на попытках взять себя в руки, если его занимала необходимость придать лицу более человечное вежливое выражение.

В любом случае, Хаширама всегда говорил,

что он выглядит странно, когда пытается быть «социальным»…

…нельзя-нельзя-нельзя…

…не показывай страха, мальчишка!..

      Ни ужаса, ни сводящего с ума бессилия, ни, тем более, паники — ничего из этого не могло отразиться на лице печально известного Белого Демона, когда он сидел за левым плечом главы клана, и советники ясными и острыми глазами-кинжалами впивались в его покрытую полосами кожу, готовые проникнуть под неё, вырвать любую эмоциональную реакцию, не считаясь с последствиями и потерями.       Даже спустя столько лет верной службы клану он не смог получить ни малейшего снисхождения, ни капли привязанности, ни даже элементарной союзнической вежливости от людей, которые должны были быть его опорой также, как они были столпами для власти Хаширамы.       Тобирама не глуп: он всегда остро осознавал, что был просто мечом клана, наследник только до тех пор, пока Мито не родит Хашираме нормальных сыновей, — что никто не принял бы его, как лидера, даже временно, даже как регента, ни с тем, как само его рождение и внешний вид стали знамением худших лет, что когда-либо переживал клан Сенджу — почти за всё время своей не маленькой истории.       Но даже так, признавая и принимая свой остракизм, у него было всего две причины существовать: умереть на поле боя во имя клана или заключить выгодный союз, как рука его матери принесла им связи с Хатаке, а рука Мито — с Узумаки и Узушио.              …было ли просто ещё одним проявлением ошмётков не до конца вырезанной из нутра наивности эта глупая надежда, что ему повезёт, хоть немного повезёт, и его брак будет заключен с надёжным союзником?       Или это были остатки и без того хлипкой веры в его старшего брата,

веры, которая ни разу не оправдала себя…

веры в то, что Хаширама понимает: Тобирама просто не справится с чем-то другим, что его социальная неадаптированность и откровенное бессилие перед человеческим фактором сделают его худшим человеком для любых других раскладов.       Глупая маленькая детская мечта, что Хаширама не сломает его доверия хотя бы раз за всю жизнь…       — Даймё желает, чтобы союз между кланами был заключён как можно быстрее, — голос старейшины Аямо был звучным и жёстким, как линия её выпрямленного позвоночника. — У нас есть всего несколько недель до даты переговоров о первоначальном перемирии. На повестке дня много вопросов, но этот нужно обсудить прямо сейчас. Мы не имеем права потерять Току из-за Учих, они сломают её в мгновение ока, а эта девушка слишком ценна: в сложившейся ситуации мы должны сохранить её, как возможную связь с Инузука или Акимичи…       Тобирама не позволил слепой, почти животной ярости отразиться в его алых глазах: если бы они посмели протянуть свои сморщенные руки к его кузине, он вырвал бы кровь прямо из их вен, и даже последующая казнь не остановила бы его…       Следом пришел холод, проникая в самые кости: потому что на этот раз он не мог сделать ничего — это касалось не только Токи, это было дело клана, всего клана, и он не мог защитить её никаким способом, не подвергая опасности всех остальных…

      Словно Тобирама позволил бы Сенджу

страдать в руках Учих, если он мог сделать хоть что-то…

             — Кого выберут Учиха со своей стороны? Их главная ветвь невелика, не так ли?.. — вторя его мыслям, спросил старейшина Хаку, и Хаширама ответил мгновенно: старая привычка быстро реагировать на вопросы отца, если он знал на них ответ.       — Мадару, — результатом стала целая комната скептических взглядов, и даже Тобирама позволил себе дёрнуть бровью, пользуясь тем, что выражение его лица сейчас меньше всего интересовало присутствующих.

      …Мадару?..

…Ха!..

…Ха-ха-ха!..

…ХА!..

      Сиятельный Учиха Мадара, Чёрная Звезда Учих, которого в столице вполголоса называли «Бархатный Шёпот», и за глаза — «Ядовитый»?       Молодой глава Учиха, который, по всё тем же слухам, только с момента принятия регалий увеличил казну клана в пять, — демоны его побери! — раз, а потери среди своих шиноби снизил в три раза, и всё это — во время масштабной кровопролитной войны?!..       Учиха Мадара, который сплотил вассалов и укрепил власть своего клана, недрогнувшей рукой проливая ради этого реки крови, заключил крепкие пакты о ненападении с союзом Яманака-Нара-Акимичи и Кагуя, — и, насколько было известно, был близок к формальному соглашению с Абураме?!..       Учиха Мадара, любимый своим кланом настолько, что даже жестокая, публичная казнь почти половины старейшин не ослабила его положения и не уменьшила влияния?!..       Учиха Мадара, который был истинным монстром на поле боя, обладая такой силой, что даже Хаширама носил сковывающий левую руку ожог от его катона?!       

Этот Учиха Мадара?!..

      Этот Учиха Мадара возьмёт в супруги Сенджу?!..

      — Ну… он послал записку?.. — неловко улыбнулся Хаширама, и в руках старейшины Казуэ лопнула чашка.       Треск разбившегося фарфора удачно скрыл за собой судорожный вздох, отвлёк внимание от предательски распахнувшихся глаз и подарил необходимое мгновение, чтобы стереть все следы эмоций от очередного удара, привычно надломившего его, и так хрупкую, веру в своё место рядом со старшим братом.       Медленно, очень медленно стряхнув осколки на стол и аккуратно вытирая ладонь льняным платком, старейшина посмотрел на главу своего клана взглядом мёртвой рыбы.       Хаширама нервно заёрзал.       — Записку, — тихим, утвердительным тоном поинтересовалась Аямо, брат в ответ успокаивающе и немного заискивающе улыбнулся, зарываясь пятернёй в волосы на затылке.       — М-м, да, я получил её этим утром — даймё написал ему письмо, — и разве это не было знатным щелчком по носу? Послание для Сенджу было отправлено с чиновником, которого охранял отряд Абураме, для фиксации факта прочтения указа, но Учиха получали простое письмо?..       Взгляды, скрестившиеся на главе клана, стали интенсивнее.       Хаширама смущенно откашлялся.       Тобирама заставил себя выпрямиться и дышать ровнее, отрешившись от мысли, что его брат, их лидер, вот так вот запросто, дружески, переписывается с главой вражеского клана, будто это ничего не значащее дело!..

Словно они не пролили столько крови,

что можно было бы окрасить все реки Страны Огня в алый…

…и ничего ему не сказал…

Они убили Итаму, а Хаширама так просто…

… ничего ему не сказал…

      — Эм, она короткая… вот… — и, вытянув из рукава аккуратно сложенный маленький лист пергамента, вероятно, доставленный птицей, Хаширама снова откашлялся и зачитал. — «Сокол принёс послание даймё. Жди своё. Линию главного дома Учиха буду представлять Я. Для переговоров — земли Нара или Акимичи. Выбирай. Постарайся не умереть, цветок. М.».       — …насколько часто вы переписываетесь, что можете говорить столь фамильярно? — с прохладой в голосе уточнил Хаку.

Не… не надо, Тобирама,

он… он был моим другом,

и…ты просто должен был пойти и рассказать все отцу…

конечно, ты должен был!..

ты всегда…

я…

я не хочу разговаривать сейчас…

я не…

позже, Тоби…

             …очевидно, «позже» так и не наступило, словно то, что он спас брата от Учих в тот день навсегда оставило между ними клин, превратившийся в широкий разлом.       Словно не имело значения, как он извивался, — ужом на сковородке! — пытаясь отвлечь отца от того, чем занимался Хаширама, убегая в одиночку!.. Тобирама был виноват, что два идиота не могли даже изменить место встречи!.. это была его вина, что за своим братом проследил Изуна, и у него не осталось выбора, кроме как броситься за поддержкой взрослого шиноби, когда тот побежал за Таджимой!..

Словно этот черноглазый мальчишка,

дитя монстра, выросшее в чудовище ещё сильнее, ещё страшнее,

был Хашираме дороже последнего живого брата!..

      Старший брат не разговаривал с ним месяцами, в его чакру на всю жизнь въелось это болезненное неприятие-подозрение-раздражение, а теперь выясняется, что их общение, эта связь с Учихой даже не прекратилась?..       Что его наказывали просто так?..       Хаширама снова неловко рассмеялся, но его глаза, — обычно мягкие и наивно-распахнутые навстречу миру, — расчётливо блеснули, едва-едва сощуриваясь, заставив старейшин выпрямиться еще сильнее. Что ни говори, но из них двоих, как бы тот не отрицал, именно старший из братьев намного, намного больше походил на отца, и старейшины это знали.       Другое дело, что Буцума всю душу вложил в войну, а Хаширама — в мир.       — Мы обмениваемся короткими сообщениями и подарками на праздники… мелочи… — брюнет махнул рукой, наивно улыбаясь и мягко щурясь: Бог Шиноби в маске ребёнка или ребёнок в маске Бога Шиноби?.. — Временное прекращение патрулей на определённых территориях, предупреждение о движении некоторых кланов… на прошлое зимнее солнцестояние он передал мне контракт с Акимичи, — и Тобирама сцепил зубы крепче.       Та осень была очень холодной и влажной, даже его суйтон не мог вытащить всю лишнюю влагу из земли вовремя: они лишились почти двух третей урожая и оказались в условиях ледяной, бесплодной зимы с пустыми амбарами.

Его клан пух от голода, а Тобирама был бесполезен…

      Внезапный контракт с Акимичи, — совершенно нежданный с учётом хлипкого перемирия после нескольких вскрывшихся выходок Буцумы, — был единственной причиной, почему старики и дети пережили тот год.       По тихим, многозначительным переглядываниям Тобирама понял, что не только он осознал цену этого жеста, и зажмурился.       Сенджу были благородны. Они не могли не оценить этой помощи, даже если о ней знало лишь пять человек из всего клана.       — Сейчас это к лучшему, — в конце концов решил Казуэ, прикрывая глаза. — Даймё благоволит им, ничто не помешает Учиха вывернуть условия перемирия в свою пользу… кроме сентиментальности. Если Мадара пойдёт нам на встречу, мы будем в относительной безопасности, — взгляд тяжелых карих глаз устремился над плечом Хаширамы, на бледнокожего Сенджу, и губы старейшины на мгновение поджались. — Но… выбор… может стать проблемой.              Хаширама слегка нахмурился, но Хаку согласно кивнул, бросив на Тобираму устало-оценивающий взгляд, пробирающий до нутра.       — Нам все же придется взять Току с собой на переговоры. Если Мадара категорически откажется, есть вероятность, что он сможет убедить даймё, будто бы Сенджу оскорбили его своим предложением — это поставит клан в опасное положение.       — Старейшина… — напряжённым тоном начал Хаширама, но Аямо покачала головой.       — Мне неприятно это говорить, но старейшины Казуэ и Хаку правы, Хаширама-сама. Тобирама-сан может быть вашим наследником и вторым в клане, но это не умаляет его недостатков. Будь на месте Учиха-самы Изуна, мы ещё могли бы поспорить, так как они с Тобирамой занимают равные позиции в кланах, но Учиха Мадара — глава, и, кроме того, он очень любим аристократами и даймё лично. Тобирама-сан, поднимите голову!       Вскинув подбородок и, в то же время, опустив глаза на сложенные на коленях руки, младший Сенджу всё равно знал, что взоры присутствующих скрестились на нём, даже извернувшегося на месте брата, и только усилием воли альбинос заставил себя не двигаться, несмотря на ощущение извивающихся под кожей насекомых.       Он знал, что они видят: омерзительно-выбеленная, вплоть до меловой полупрозрачности, кожа и грубые полосы печатей, больше похожие на шрамы, грязно-алый цвет пародии на ублюдочный шаринган его узких глаз, приподнятая из-за родовых клыков Хатаке верхняя губа, узкая челюсть…

Хаширама, пожалуйста… пожалуйста, останови это,

останови их, просто… остановись…

…просто…

…пожалуйста…

…старший брат?..

      — Это не вопрос симпатий и антипатий — это мирный договор, и Мадара не будет рисковать вызвать неудовольствие даймё своим отказом. Это не та ситуация, когда приязнь двора может помочь. И не имеет значения, кто будет представителем Сенджу, Мадара не позволит кому-то еще занять его место в договоре, тем более Изуне, — покачал головой Хаширама, легко отводя взгляд и отворачиваясь, словно он и не подписал этими словами приговор родному брату.       Язык вдруг стал неподъёмно-тяжёлым, не шевельнешь, не вытолкнешь.       

      …Хаширама, неужели ты действительно сделаешь это?..

Без разговоров, без договоров, без гарантий?..

      Неужели ты позволишь своему брату войти в ворота кланового комплекса Учиха, совершенно беззащитному и одинокому — потому что Мадара является главой клана, власти выше, чем его, там просто не будет, — позволишь прийти туда ненавистному псу Буцумы… с удавкой на горле в виде подарочной ленточки… позволишь ему стать тем человеком, что примет на себя всю тяжесть ярости целого клана, сотканного из огня и безумной преданности своим павшим?.. Ты не воспротивишься даже для вида?..

Хаши?..

Почему?..

      Брат, неужели ты не понимаешь, что существует столько способов причинить боль, не убивая?..       Так много вариантов растоптать гордость, поставить на колени, оставив истекать кровью изнутри на долгие, долгие годы, и ты просто… позволишь этому случиться?..       — Это шанс, — острым тоном заключил глава клана Сенджу, не обращая внимания на почти переставшего дышать брата, чьи глаза испуганно метались за тенью полуприкрытых век, словно пытаясь найти выход из комнаты. — Шанс на мир, который мы не можем потерять. Решение даймё позволит нашим кланам повиноваться, не теряя гордости, и ни один не будет выглядеть проигравшим или слабым, — твёрдо закончил Хаширама, склонившись над столом, его пальцы отбили короткий ритм молитвы на толстом дереве. — Внешний надзор остановит буйные головы. У нас уже не хватает ресурсов сражаться с Учиха, не с той опорой, которую Мадара построил за эти несколько лет. Я всерьёз рассматривал переговоры с Узушио о разрешении поселить клан на их землях, если ситуация останется прежней.       Это заставило старейшин вскинуться в раздражённом неприятии, оборвавшемся от невеселой улыбки их лидера, повторяющего узор на столешнице большим пальцем.       — Нам не хватает денег, чтобы купить запасы в столице в худшие зимы, нет даже слабых связей с Акимичи, чтобы обратиться к ним… не то, чтобы они были склонны помочь… Не хватает людей для выполнения серьёзных контрактов и едва ли достаточно опытных шиноби, чтобы удерживать меньшие кланы вдали от наших границ: ни я, ни Тобирама не можем разорваться, и мы держимся на плаву только за счёт устоявшейся репутации, которая сейчас не более, чем свеча на ветру. Это чудо, что Учиха ещё не поняли, что достаточно им один раз вызвать клан на полномасштабное сражение, чтобы уничтожить нас — раз и навсегда, — Хаширама тяжело вздохнул и поднял усталые глаза на разом сгорбившихся старейшин.              В очередной раз Тобирама поразился тому, как близок брат был с этими людьми, какую безграничную поддержку у них имел: насколько Белый Демон был изгоем собственного клана, настолько же брат был обожаем за лёгкий нрав, силу и легендарный Мокутон.       Альбинос знал, насколько всё плохо. Не так уж и сложно оценить размер казны, уровень медицины и прироста против смертности, и просто сравнить результаты с их красноглазыми соседями, хотя он сомневался, что кто-то, кроме него, додумался бы вести подобную статистику. Им слишком страшно, чтобы облечь смутное ощущение в логическую цепочку, Тобираму же больше страшит незнание, оно слишком близко граничит с отсутствием контроля, а это совершенно неприемлемо.       Но, облечённое в слова его, казалось бы, неунывающим старшим братом, истина обрушилась на плечи суровой тяжестью, несравнимой с комфортным давлением воротника.       Иногда было легче отбросить, забить на задворки постоянно летящих мыслей жестокую правду, которую Хаширама открыл с практикованной лёгкостью целителя, вскрывающего гнойник: они проигрывали.       Более того, сейчас, когда некоторые белые пятна в поведении клана Учиха были объяснены странной дружбой их глав, слишком велик оказался шанс, что они были живы милостью и сентиментальностью Учихи Мадары.       Каждый осознавал, что, стоит этой хрупкой опоре лишь чуть дрогнуть, они полетят в пропасть.       — Я сделаю это, — Тобирама не узнал свой голос, тихий и скрипучий, как треск иссохшегося дерева. — Я буду представлять нашу линию в договоре.       Он разумно сомневался, что сможет выдержать всё то, на что способны Учиха в своем яростном гневе, и уж тем более не верил, что справится с застарелой, почти заледеневшей за эти годы ненавистью Мадары, всегда отслеживающего его сражения с младшим братом.       В конце концов, именно так Хаширама получил свой шрам: Тобираме удалось немного достать младшего Учиху — ровно настолько, чтобы тот сменил доминирующую руку, позволив раненной конечности плетью упасть вдоль креплений его алых доспехов.       Больше он ничего не успел сделать — пламя, которое Мадара изливал гибкими волнами на другом конце поля, — разбивающееся о мокутон, как морские волны об утёс, — превратилось в бушующий, раскалённый до бела тайфун, почти поглотивший всё вокруг.       Только выложившись до полной потери чакры семеро водных пользователей клана, сам Тобирама и, рухнувший на колени, выращивающий волну за волной мгновенно обращающегося в пепел древесного щита, Хаширама смогли спасти жизни застывших, точно лани, Сенджу.       

      Тобирама больше ни разу не рисковал повторить этот трюк:

с тех самых пор в схватке с Изуной он старался просто выжить,

не делая ничего,

что могло дать Мадаре повод использовать всю свою силу…

      Он не собирался проверять, кто окажется сильнее:

Хаширама или Мадара…

      Но у Токи не было никаких шансов выстоять, несмотря на всю её свирепость и ярость на поле боя: она не привыкла жить в страхе в собственном доме, не привыкла ходить на цыпочках, не привыкла терпеть издёвки и провокации, сжимая зубы и не меняясь в лице.       Она старше и опытнее, но Тобирама не позволит ей застрять на всю жизнь среди врагов, без единой надежды выбраться из плена.       Кроме того, что бы Тока не думала, она — женщина, и это еще одна уязвимость, которую было сложно покрыть без фатальных последствий.

      По крайней мере,

у него не может быть детей,

которыми Учиха могли бы манипулировать или шантажировать его…

      — Мадара — хороший человек. Он не будет жесток, — пробормотал Хаширама, и альбинос почти спросил, кого тот пытается убедить: его или себя? Но тот продолжал, и его голос стал почти умоляющим в своей горячности. — И у нас будет мир. Это даст клану время окрепнуть, потому что перемирие с Учиха распространится и на их вассалов… а позже мы сможем начать переговоры о чём-то большем, с позиции равных… даже просто объединив пакты о ненападении, которые заключили Учиха, мы будем защищены больше, чем за многие десятилетия…       — Да будут боги милостивы… — пробормотал Хаку, и Тобирама закрыл глаза, пытаясь представив мир, в котором дети клана не будут голодать каждую зиму, мир, где не придётся разбивать мёрзлую землю, чтобы опустить в яму очередной маленький гроб. — Если договор будет заключён, нам не придётся возвращаться к практике детей-солдат и мы сможем сохранить возрастное ограничение…       Тобирама зажмурился.       Если это так, он позволит Учиха разорвать себя на куски.       Он знал, что был уродлив, клан объяснил ему это давным-давно: белый, как призрак, худой и долговязый, с красными глазами… нежеланный, а потому — неопытный, и о жизни в браке он знал только с разговоров и лекций старейшины Коно, знал, как быть послушным и покорным супругом для дворянина… или главы клана…       Хаширама вручал его Мадаре на блюде, чтобы тот делал что угодно, мстил как сам того пожелал бы, и Тобирама ничего не мог с этим поделать, разве что молиться богам, в которых едва ли находил силы верить, не после смерти Итамы и Каварамы…       И Тобирама сделает это.       Он будет валяться в ногах Мадары, как собака, и таскать сандалии в зубах, будет благодарить, если придется, за каждый шрам, за каждый удар, он позволит использовать его тело и разум, как бы тому ни захотелось, всё что угодно…       Ради благополучия своего клана он был идеальным убийцей, маленьким солдатом его отца, а теперь будет покорной жертвой брата.       Ради него и его мечты о мире, он… будет тихим, послушным супругом для величайшего воина клана Учиха, какими бы болью и унижением это не обернулось для него.

Он сделает это.

      Ментальные щиты треснули, как корочка весеннего льда на луже, и то, что было солнечным днем, обернулось тьмой густых, тяжёлых облаков.       Дождь пролился мгновенно, словно кровь из перерезанной артерии, и, пока он кланялся старейшинам и брату главе клана, набрал силу: жирные капли воды брызнули на лицо вместо слез, впитывались в одежду, он пока шёл в лабораторию на краю комплекса, вынужденный шагать ровно и гордо, высоко подняв голову под тяжёлыми взглядами спешивших скрыться от непогоды соклановцев.       Пока не щёлкнула задвижка и деревянный пол не врезался в колени и ладони, пока шершавые доски не царапнули нежную кожу шрамов на щеке.              В безопасности своих комнат, Тобирама разрыдался открыто, некрасиво всхлипывая и кривя лицо, распахивая губы и обнажая зубы в немом крике: мольбе о помощи или, может быть, молитве — чтобы кто-нибудь пришёл и просто спас его.              Мир привычно, — весело и надменно, — молчал в ответ.