don't leave me here

Когда Хосок тщательно вымывает руки в предоперационной, он не нервничает. Время, которое предназначено для проявления ярких эмоций, тратится на куда более полезное занятие. Ему помогают надеть стерильный халат, натянуть перчатки. В позднюю ночь в операционной тихо. Команда суетится, но Хосок не дает себе услышать подробности. В голове сигнальной ракетой маячит лишь одна мысль — как бы не заорать. С места ДТП на Восточном перекрестке к ним привозят человека, вытащенного из перевернутой, разломанной синей машины. Сяндзина привозят именнно к ним, в 3-ую шанхайскую больницу. Сначала это кажется злой шуткой, которая ставит на ноги весь первый корпус, как только машина реанимации заполняет задний двор надрывной сиреной и светом синих мигалок. А потом превращается в кошмар, сжигающий кислород в легких. Бред, бред, бред, ничтожный, наглый бред. Хосок выбегает из ординаторской, как только его вызывают в операционную. Ошибка вчерашнего дня — взять на сегодня смену, а ошибка сегодняшнего — выйти на нее. Хосок не осознает, что это от него никак не зависит. Мышцы, напряженные до предела, в какой-то момент сковывают всё тело. Сзади его уже поторапливают. Бригада неотложки что-то говорит совсем рядом, но весь мир исчезает, звуки приглушаются, когда Хосок видит, кого к ним привозят. Бред, бред, бред, бред. Всё еще бред. Хосока прошибает, потому что память отрывочно воспроизводит хронологию того, как он добирается до операционной и проделывает всю стандартную процедуру подготовки к операции. По спине стекают холодные капли пота. Почему его вызвали? Кто-нибудь еще может прооперировать? Хосок оглядывается по сторонам, цепляется взглядом за уже приготовленную стойку с инструментами. Нет, он не будет — не сможет, не осилит, ведь своих не оперируют. Но он сможет, он осилит. Промедление стоит жизни. Хосок не боится, когда берет в руки скальпель, когда слушает про общее состояние лежащего на столе пациента. Он начинает бояться тогда, когда понимает, что руки дрожат. Ассистент бросает на него встревоженный взгляд. Ну же, Хосок. Чего ты застыл. Почему ты до сих пор ни черта не делаешь? Хосок не может вымолвить ни слова. Он снова встречается взглядом с ассистирующим ординатором, и тот ему кивает. Сколько таких операций уже было? Руки помнят их все, но не хотят прикасаться к чужому телу, чтобы начинающий подводить мозг не запоминал, как выглядит искореженное тело друга. И если Хосок думал, что у него сильная, натренированная психика, он понимает, что ничто в его жизни и рядом не стояло с тем ужасом, который он проживает в ту ночь. Потому что еще немного, и пиздец. Не выдержавший зрелища мозг идет на попятную, откладывает шоковую терапию и переходит в режим инкогнито, полностью обезличивая происходящее. На операционном столе пациент. Он врач. Человеку нужна его помощь. Просто, как дважды два, но Хосоку устраивают лабиринт Минотавра. Лихорадка, вскипающая в крови, не достигает отключившегося мозга. Она бурлит в пальцах, бежит по спине и подтаскивает Хосока к пропасти, ведь врачебная ошибка в такой ситуации ломит затылок похлеще маньяка. Неся ее бремя, все живут, но Хосока пугает уже сам факт того, что он о ней задумался. Горло пересыхает, но руки стабилизируются. Он зашивает, руководит процессом, просит подать инструменты и смотрит цепко на датчики, самостоятельно удостоверяясь в том, как сказываются его действия на состояние пациента. Имя Сяндзина на время стирается из памяти, чтобы не калечить психику. Он максимально сосредоточен. Ему доверяют, но тут Хосок окончательно путается в том, доверяет ли он себе. Он готовится к худшему, чувствует холодный пот и то, как начинает давить на переносицу маска. В операционной не разговаривают, не перекидываются обыденными вещами, как на любых других операциях, на которых врачи уверены, что всё идет хорошо. Сложные операции давят своей загустевающей тишиной. И Хосок окунается в нее полностью. Она стучит кровью в ушах и ложится на плечи многотонной громадой разбитой машины Сяндзина, из-под обломков которой его вытащили. Конец операции Хосок не помнит. Не помнит, как снимал окровавленные перчатки, как смотрел на то, как увозят каталку. Его не оставляют одного. Но тишина давит. Давит. Давит. Калечит подтверждением. И снова давит, сжимая горло Хосока так сильно, что остается только опустошенно смотреть перед собой. Предугадать исход, реакцию прооперированного организма после ДТП — сложно. Даже самые опытные знают, что результат их работы во многом зависит от везения, от случайности, которая либо дарует жизнь, либо отнимет ее. Хосок уповает, Хосок молится, как самый ярый верующий, потому что он делает всё, что в его силах. Концентрация на операции мгновенно сжирает всю энергию, способную обуздать оголенные провода эмоций под напряжением свыше 220 вольт. — Хосок, — кто-то начинает, но осекается. Руки Чона снова начинают дрожать. — Вот и приехали, — он вытягивает ладони перед собой и разворачивает их к себе тыльной стороной. Надо же, он еще способен строить целые предложения среди белого шума, смазывающего реальность. Трехчасовая операция закончилась, но Хосок чувствует лишь дыру в груди, — все же знают, что это значит? Он оглядывает команду и читает в их лицах ответ. Все знают. Его дрожащие руки, дрожащие руки хирурга, подписывают ему приговор сейчас. Уже через день выдается направление к неврологу. Через месяц Хосок попадает к психотерапевту. И в который раз его жизнь нарушает врачебные запреты. Хосок настаивает на том, чтобы его психотерапевтом был Ким Сокджин. Чон отключается от мира, потому что депривация сна делает из него ходячее пособие по изучению этого явления. Рене Лериш говорил, что у каждого хирурга есть собственное кладбище, куда он приходит помолиться. На пологом склоне сознания Хосока трава колышется под холодным ветром. Его руки перепачканы землей. Он смотрит вниз и видит яму, в которую забыли положить гроб. На личном кладбище Хосока только одна неправильная могила. Сяндзин так и не выходит из комы. — Сокджин, — темно-карие глаза Чона вымотанно разглядывают интерьер кабинета, — сколько времени уже прошло? Ким отвечает не сразу, давая Чону слегка расплыться в холодной улыбке. Вопрос риторический, и он прекрасно знает ответ. Полтора года. Проходит грёбанных полтора года. *** Про золотые таблетки не нужно напоминать, они сами это сделают. Путь избавления от ломки — это не линейная прямая вверх. Это затупы в одну точку, болящая голова и чувство, что ничего не получится и не изменится. Это страх. Безысходность и повязка на глаза, перекрывающая аварийную дверь с мигающей надписью «выход». Это срывы, подавление горького комка то ли рвоты, то ли слёз. Хосок дергает локтем, когда всматривается в темноту пустого коридора. — Ли, — система комплексной охраны квартиры отзывается теплым светом индикатора, закрепленном на стене. — Чем могу помочь? Это повторение. Раз за разом. Цикл за циклом. И никогда — безоговорочная победа. Ломка по счастью расставляет границы диапазона достаточно четко, чтобы уяснить разницу между наличием и отсутствием таблетки. Остается только убежать. Эскапизм похож на злокачественную опухоль, разрастающуюся по всему организму. Зубы смыкаются до противного скрежета. Убежать от чего-то плохого, от способности чувствовать постоянный негатив оказывается недостаточно. — Погода за окном, — Хосок выключает свет в ванной комнате и проходит по коридору, наблюдая за тем, как холодный паркет съедает блеклый свет от ночных небоскребов. — По данным шанхайского метеоцентра ожидаются кратковременные дожди, — виртуальный помощник советует одеться потеплее, и Хосок натягивает водолазку. Превозмогать себя, пытаться найти выход в лабиринте запутанных, топящих мыслей — вынужденная необходимость как-то разнообразить свою жизнь. Взгляд в потолок, в окно, тяжелый скрип грудной клетки. Вновь воспрянувший образ. Сбитый накатившим воспоминанием, Хосок вовремя отвлекается. Каждый его шаг — странный и подверженный сомнению след в воде, но Чон вбивает в голову закономерность: всё преходяще. Значит, и у плохого будет конец. Стоять босиком на теплом кафеле — приятно. Чувствовать поверхность пальцами ног — приятно. Хосок ходит дома босиком. Следы, которые еще не высохли, тянутся от ванной к комнате, расплескиваясь отраженным неоном. Хосок накидывает куртку и забирает ID-карточку, на которой записан ключ от квартиры и подъезда. До квартиры Сяндзина ему всего лишь сорок минут езды. Возвращение в начало колеблет его уверенность и съедает неожиданный запал. В эту ночь он не звонит Чонгуку. Ощущается странно. В какой момент у Хосока исчезает страх, который всё это время рвал на ошметки горло? В городе, где среди небоскребов он теряет и обретает всё, что у него есть в этой жизни. Хосок рвано открывает дверь, ведущую на улицу. Ноздри обжигает запах гари, притупленный дождем. Остатки топлива со свалок горят. Хосок не заостряет на этом внимание. Он еще раз перепроверяет рюкзак. Помимо бутылки воды и ноутбука, на дне покоится пластиковый ID-ключ от квартиры Сянздина. Хосок не кидается в пекло, он на протяжении недели взвешивает все «за» и «против» и из раза в раз гоняет себя по стершемуся кругу анализа. Он обязан. В квартире есть то, что поможет. Хосок не позволяет себе сомневаться. *** Серое, непривычно холодное небо застывает над небоскребами тонкой гладью. Оно выжидающе молчит, поэтому даже ветер не сразу нарушает безмолвие пасмурного дня. Чонгук надвигает кепку на глаза. В зоне видимости остаётся лишь четкая линия его губ. Главный офис компании, где его уже ожидают, сплошь состоит из стеклянных бликов. К его входу ведет широкая пустующая лестница, придавая бизнес-центру еще больше неуютности. Первый шаг на мраморную ступень заставляет Чонгука ещё раз мельком взглянуть на соседние здания. В престижных офисных районах много камер, поэтому Чон чувствует себя будто на минном поле. Шаг влево, шаг вправо — пустое небо вдруг предупреждает поднявшимся ветром, что ему тут не место. Стеклянные двери перед Чоном бесшумно раздвигаются. По его фигуре, упакованной во всё чёрное, медленно проезжается красная полоска сканера. Приятный женский голос просит показать удостоверение. Идеальная отточенность движений. Чонгук достает карточку из кармана и прислоняет ее к стойке контроля. Значок на ней загорается желтым, обозначая статус гостя, записанного на единоразовое посещение. Пропуск заказан заранее, поэтому Чонгук беспрепятственно проходит. Этаж кажется вымершим, слышится только гул работающих кондиционеров. Чон заходит в лифт, нажимая нужную цифру. По ушам режет непривычная тишина, отчего он напрягается чуть больше, чем обычно. Человек, для которого у него в рюкзаке покоятся документы, тоже вызывает похожее беспокойство, которое, пощипывая пальцы, поднимается к шее. На тридцать восьмом этаже двери лифта раскрываются, впуская сотрудника компании. — О, — немного удивляются, — доброе утро, Чонгук. — И тебе того же, Минчжу. Девушка, цокая небольшими каблуками, встаёт рядом с Чоном. — Оповестить Кван Дона? — Не надо, — Чонгук приподнимает уголки губ в вежливой улыбке, — в этом нет необходимости. Минчжу кивает. Андроид-ассистент на нужном этаже выходит первой, не дожидаясь Чонгука. Она улыбается ему напоследок. Спина в идеальном офисном пиджаке исчезает за стеклянными дверями первого кабинета слева. Чон остаётся один посреди помещения. Он проходит дальше, смотрит еще раз на пропуск, где голографической надписью светятся адрес и время. Он задерживается уже на шесть минут. Непростительно для корпорации такого масштаба. FarmaGroup — одна из немногих, кто имел влияние на рынке фармацевтики. Лекарства и синтетические добавки, производимые под их лейблом, ценились на рынке. Чонгук действительно тщательно собирал информацию о своих клиентах. Перед тем, как соваться в логово зверей, всегда стоило изучить их поведение. В частности, Кван Дон, руководитель этой громады, подходил под определение агрессивных и смекалистых. Хитрый и изворотливый, но при этом очень вспыльчивый, когда дело касалось его бизнеса. — Чонгук, — мужчина складывает руки у подбородка, — ты особо не спешил. — Были дела. Когда Чонгук приближается к широкому столу главы компании, он замечает собственное отражение в тщательно начищенном стекле панорамного окна. Расплывчатая черная фигура похожа на призрака, выросшего из ниоткуда. Панорамные окна в бизнес-центрах не редкость; кабинеты редко отличаются планировкой, поэтому Чон задерживается взглядом там недолго. — Вот документы, — увесистая папка ложится на стол. Чонгук пододвигает ее к мужчине, — передайте Киму, чтобы он наконец отвязался от меня. Кван Дон берет в руки папку и оценивает ее вес, немного присвистывая. Документации в ней для работы целого отдела. — А что сам не скажешь? — он щурится, — силенок не хватит? Чонгук сжимает губы. Его черты лица становятся грубее и, по всей видимости, злее, потому что Кван Дон тоже опускает уголки губ, понимая, что перед ним расшаркиваться не будут. Но Чонгук держит себя в руках, прекрасно зная, чем неосторожная скоропалительная реакция может обернуться. — Поручение я выполнил, — чоновское спокойствие мнимо, но тембр голоса не меняется ни на йоту. — На этом всё. — Тише-тише, — Кван Дон поднимает на него укоризненный взгляд, заканчивая просматривать содержимое папки, — я же тут ни при чем. Чонгук вскидывает брови. Его немой вопрос вынуждает Кван Дона продолжить говорить: — Каждый делает то, что ему выгодно, — он усмехается. Соглашение о присоединении FarmaGroup к GOLD не обсуждалось разве что в новостях Эквадора. Родовое слияние двух главенствующих компаний готовилось долго и незаметно. Наметанный взгляд мог заметить перемещения кадрового состава, но заявление об этом еще не было сделано. Кульминацию пришлось отложить, но конференция на выставке достижений GOLD показала одно, самое четкое и яркое подтверждение — Ким Намджун никогда не брал свои слова назад, руководствуясь долгосрочной перспективой. Кван Дон был в доле, которая была выгодна ему. Не иначе как акула. — Надеюсь, всё будет по условиям договора? — Чонгук закрывает рюкзак. То, что он откладывал еще с момента встречи с Намджуном в его офисе, наконец-то в руках того, кому это должно быть доставлено. Ни больше, ни меньше. — Да, мы с тобой больше не увидимся, — кивает мужчина, — каждый останется при своем. Намджуна я оповещу. Чонгук заканчивает с этим раз и навсегда. Освободившись от тяжелого обязательства выполнения поручения от Кима, он дышит в разы легче. Он больше не задает лишних вопросов, поэтому уходит без промедления. Под языком снова расходится горечь, похожая на табачный дробленый порошок. Договор с Намджуном равносилен капкану. Когда Чонгук туда попадается, он остервенело оглядывается по сторонам. Разъяренный человек, пойманный зверь. Небо смыкается над городом и душит Чона, когда он понимает, что его так просто не оставят. Чонгук в последний раз оглядывается на небоскреб и спускается по лестнице. Люди, пользующиеся его услугами, опасны так же, как и то, ради чего они нанимают такого, как он. Ким Намджун не позволил бы отказаться. Переданные документы, хранящиеся исключительно на бумажном носителе, накладывают на их посредника печать молчания. Чонгук дышит ровно, но уже не чувствует облегчения, которое захватило его в кабинета Квана. Слабаки выходят из игры первыми и холодными. Золотые фонари автомагистрали, чертящей из города многотысячную мозаику, сливаются в одну полосу, когда Чонгук выжимает газ в пол. Внедорожник рокочет, считывает настроение хозяина и пантерой выцарапывает себе зеленый огонь светофоров, успевая пролететь под ними в последнюю секунду. Кван Дон — человек, от которого Чонгук ждет подвоха, потому что знаком с его копией, которая всячески отрицает свою схожесть с отцом. Пак Чимин вступает в сделку с Чонгуком. «По старой дружбе», но Чонгук платит двойную цену, открывая спину. Рык мотора внедорожника почти что перебивает недавние воспоминания, но Чонгук не сбавляет скорость. — Ненавижу его, — лисьи глаза острым кинжалом рубят родственные связи, — особенно, когда замечаю черты его характера в себе. Я тебе помогу, — без улыбки не обходится, — но не доверяй мне на сто процентов. — Знаешь, — Чонгук морщится, — совсем не обязательно было озвучивать последнюю фразу. — Я тебя предупрежу. Чонгук все равно застывает, несмотря на то, что он почти не сомневался в том, что ему помогут. За это обещание Чон вынужденно цепляется, как тонущий за всё подручное, лишь бы оказаться на поверхности и глотнуть такого дорогого под водой воздуха. План оказывается предельно прост. Чимин играет примерного сына, тем самым спасая чонгуковскую шкуру в случае, если того захотят убрать. А в том, что захотят, Чонгук не сомневается. Он не наивный дурак, чтобы верить в гарантию своей безопасности. — Не бойся, своего папашу я недолюбливаю больше, чем кого-либо на свете. Чонгук сдавленно замолкает, но смотрит прямо в глаза. Прятать ненужные эмоции он научился слишком хорошо, чтобы не давать даже толики уверенности в том, что над ним имеют власть. — Хорошо, Чимин. Посмотрим. Чонгук отмирает. Они стоят на втором ярусе пешеходной улицы. Под козырьком мраморного подъезда здания темно от того, что пасмурная погода мрачными тучами ложится на город. Чонгук закуривает. Только что зажженная сигарета уходит быстро, оставляя липнуть влажный дым к коже. С их разговора проходит несколько дней, длительность которых Чонгук ощущает чуть ли не всем своим естеством. Только что состоявшаяся встреча с Кван Доном — момент икс, центральная точка отсчёта до того момента, где Чонгуку понадобится удвоить осторожность и предполагать самое худшее. Съебаться подальше от Кван Дона — приоритетная задача, которую Чонгук закрепляет разгоняющейся стрелкой на спидометре. Он ничего не говорит Хосоку. У него с ним один мозг на двоих, когда дело доходит до защиты своего. Скрыть, спрятаться, уйти. Знакомый паттерн поведения угадывается безошибочно. Они замалчивают подробности прошлого и укрывают тяжёлой тканью всё, что у них было, не желая навредить лишней информацией. Картинное закатывание глаз на чужую непробиваемость — диагноз, который ставится обоим. Не всё так хорошо (вообще ничего не хорошо), но Чонгуку само наличие Хосока рядом достаточно, несмотря на то, что всегда привычная прямолинейность заколачивается и больше не рвется наружу. Иррациональный способ защитить. Потом, потом, потом. Они поговорят потом, когда придумается более-менее правдоподобное объяснение происходившего. Ошибочно выведенный эгоизм и не эгоизм вовсе, а желание того, чтобы не вмешивались, чтобы не тянули на себя ещё больше путаных, замёрзших воспоминаний. В сердцах непроглядно темно. «Во благо», — так думают оба. И ошибаются. Безбожно тупят. *** Когда к Паку подходит его секретарь и уведомляет о визите отца, Чимин напрягается. Такие встречи никогда не проходят без скандалов. Объявляя его единственным наследником, семья надевает на голову Чимина терновый венец. В его семье всё, как в бизнесе. Есть негласный устав, норматив поведения, в котором расписаны все роли. Чимину достается самая хреновая, но пока что он не жалуется, игнорируя наличие семьи, как таковой. Пак касается пальцами виска, но быстро отнимает их, когда по кабинету разносятся тяжелые шаги. — Ты хорошо тут обосновался, — улыбка Кван Дона не имеет ничего общего с дружелюбием, — долго бегать собираешься? Или мне вас всех по очереди отлавливать нужно? Чимин пропускает мимо ушей колкость. Характером он целиком в отца, поэтому это не так цепляет. Он картинно улыбается и кланяется. Раз его старика приперло к нему заглянуть, значит, нужно быть более осторожным. Отец не из тех людей, которые растрачивают свое драгоценное время понапрасну. У Чимина даже есть пара предположений, поэтому желчный ответ не заставляет долго себя ждать. — Не знал, что нерадивый сын может чем-то понадобиться. Кван Дон опускается в кресло и трет переносицу. — Почему я тебя не видел на попечительском совете? — FarmaGroup — твое детище, я не лезу не в свое, — пожимает плечами Пак Чимин, — мне там делать нечего, да и некогда мне там появляться. Мне есть, чем заняться. — Чимин. — Что, отец? — Пак догадывается, что последует. Коронная фраза. — Несмотря на то, что ты взял фамилию своей матери, ты все еще являешься моим сыном, — хмуро отвечает мужчина, — поэтому подсоби мне немного и не веди себя глупо. Ты уже давно взрослый. — Как скажешь, — неожиданно легко соглашается Чимин. Но переданная отцовская язвительность обращается против своего создателя — созревает молниеносный гадкий вопрос на тему, где же был тот, когда мать в истерике громила посуду под новости, что семья Кван не так крепка, как раньше. Но Чимину не дают сказать. — Либо ты, либо тебя. Ты всегда должен быть первее других. Это не новость, а мантра, которую вдалбливали ежедневно до состояния, когда уже не смешно, потому что фанатичное стремление к власти никогда его интересовало. Если хорош в своей нише, развивайся в ней. Чимин бегло перебирает все свои встречи, выезды, моменты, где он мог, откровенно, попасться на глаза людям отца. Среди архивов краткосрочной памяти такого не обнаруживается. Он решает перевести тему. И не догадывается, что его ждет. — Раз уж приехал, значит, разобрался со своими делами? — он усаживается напротив отца, закидывая ногу на ногу, — слышал, что подготовлено соглашение о слиянии с компанией Намджуна. Когда к нему едешь? Кван Дон одобрительно усмехается, довольный заинтересованностью отпрыска. Он задумчиво кивает, а Чимин холодеет от того, что следом произносит родной отец. Сомнения в том, что Чонгуку надо валить из города, отшибает напрочь. — Как раз закончил с одним пацаном от Кима, — мужчина достает из кармана гудящий смартфон и принимает звонок, не прерывая зрительный контакт с сыном. Последующая фраза так и сквозит нарочитой небрежностью, — наконец-то всё пойдет гладко. *** Чонгук морально готовится к паковскому сообщению, написанному впопыхах. Он знает, он, в конце концов, это предугадывает, потому что уж таков их мир. «Сматывайся, где бы ты ни был». Будто бы так легко. Он выруливает на главную трассу, которая артерией пересекает центр города. В голове прокручиваются разные варианты. Доехать до дома? Нет, нельзя. Засесть у Тэхёна? Как вариант. Выехать за пределы? Чонгук не знает, что лучше. Он проскакивает мимо золотых небоскребов, съезжает на дублёр и перестраивается на ветку трассы S-235. Хуже всего то, что он не догадывается, сколько времени у него в запасе. Поджидать могут, где угодно. Неопределенность напрягает. В расчетах впервые за всё время чистый белый лист, который нервирует Чона так, как на его первом задании несколько лет назад. Он ненавидит это чувство беспомощности. Будь бы он всесилен, обязательно выбрал бы себе предугадывание будущего, как одно из профессиональных умений. От такой мысли хочется нервно рассмеяться вслух, что Чонгук и делает. Он крепко сжимает руль. Среди перебирания вариантов с целью выбраться из передряги мелькает сожаление о том, что не сказал Хосоку. Дурак. Но по-настоящему Чонгуку становится не по себе, когда машина начинает барахлить. Его внедорожник замедляется в подземном туннеле и окончательно глохнет на въезде в аварийную зону. Он не сразу понимает, что произошло. Осознание накатывает только тогда, когда страх стальными когтями впивается в спину. Чонгук несколько раз пробует завести машину, но ничего не получается. — Да блять! — он ударяет по рулю рукой. Панель управления окончательно меркнет, погружая машину в темноту. Нижние этажи автотрассы безмолвно поглощают в себя скрежет тормозов автоматической системы безопасности. Чонгук пытается отдышаться, но воздух заходит в лёгкие через раз. Он быстро шарит по карманам куртки в поисках телефона. Вот этого он точно не ожидал. Тэхён отвечает ему сразу же. Каждый их звонок может оказаться тем переломным моментом, после которого всё изменится. Ким как будто считывает чоновское напряжение через расстояние. Его голос моментально становится серьезным. Он говорит так же быстро и конкретно, как и Чонгук. — Где ты? Кидай локацию. — S-200, нулевой этаж, координаты сейчас скину, — Чонгук пытается включить дополнительный генератор, его руки дрожат, — говори тише, я не уверен, что на машину не повесили прослушку. Ким на другой стороне трубки нервно замолкает. — У тебя хвост? Чонгук смотрит в заднее зеркало. Он всматривается, но совершенно не хочет найти то, что что ищет. — В лучшем случае есть минут десять. — Что с машиной? — Отказала основная система, — Чонгук мельком смотрит на свой рюкзак на соседнем сиденье, — двигатель тоже. Его автомобиль не заводится, черной тенью застывая на пустой полосе. Вдали взвизгивает сигнализация. Город вместе с Чоном догадывается, что скоро произойдёт на его улицах. — Похоже, в Уджи завелась крыса, — роняет он тихо, но Тэхён его прекрасно слышит. Не доверять никому — вот чему научился Чонгук, но здесь он недоглядел. Реально недоглядел. Он стискивает зубы и корит себя за излишнюю беспечность. Ремонтники из Уджи были одними из последних, на кого он повесил бы подозрения, но сейчас становится ясно, что в очевидное предательство он толкнул себя сам. Машина не хочет реагировать ни на какие его действия, но механизм времени не взломан — он идет дальше, надвигая на Чонгука черные тучи опасности, дышащей в затылок. Чон в спешке отстёгивает ремень безопасности и начинает собираться. На машину надеяться уже бесполезно. Он перекидывает Тэхёну свои координаты, но сердце раз за разом подводит хладнокровие, пропуская удары. — Я молился, теперь и ты помолись, Тэхён, — Чонгук холодеет, когда слышит эхо нарастающего вдалеке шума. Тонированные машины рассекают воздух, сверкая голодным светом фар. Секунды отсчитываются глухим ускоренным пульсом. Рюкзак, ключи, телефон. Чонгук захлопывает дверь машины и бежит. Поворот у перехода на верхние этажи, до улиц с небоскрёбами ещё далеко — он сейчас на дне города. Кончики пальцев чувствуют холод металлических ограждений трассы и шероховатость бетона стен. Чонгук перелетает через оградительный барьер ремонтной стройки. Надо продержаться до Тэхёна. Затопленный нижний этаж трассы S-200 горит тусклыми желтыми лампами. Из-за проливных дождей накануне системы водоотвода не справились, вынуждая дорожные службы перекрыть этот уровень трассы. Чонгук намеренно заехал сюда, думая доехать до дополнительной полосы, которая вывела бы его на верхние этажи. Город-колодец предоставил бы лучшие перспективы, чтобы замаскироваться и кануть в лету. Потеряться среди самых перегруженных дорожным трафиком улиц не составило бы труда, ведь дальше — легче. Но всё идет не так. Всё в эту чертову ночь идет не так.