don't leave me here

В Шанхае плохой конец заключается не в смерти, как таковой, а в жизни тех, кто обречен смотреть на нее. Для живых он продолжается, и он намного больнее, из-за чего главный страх любого человека — оказаться привязанным к «опаленному», полюбить «опаленного», быть с «опаленным» до конца. «…В районе Кванчоль были задержаны несколько нелегальных торговцев, продававших под видом сертифицированной продукции опасные препараты. Проводятся следственные действия, направленные на установление…». Психологическая помощь специалистов отходит на второй план, когда под рукой оказывается нечто более заманчивое и легкое. Нечто, порождающее несоизмеримо потрясающие ощущения свободы, которой нет в стальном городе. На здравомыслие полагаются в исключительных случаях, когда воля человека достаточно сильна, чтобы противостоять внутренним порывам, потому что здесь ему предстоит столкнуться не со внешней опасностью, а с опасностью гораздо злее и изощреннее — с самим собой. «…Представитель компании «GOLD» объявил о повторном проведении медицинских исследований с целью повысить качество…». У Шанхая поразительные масштабы. Его можно любить, как золотой простор для мыслей, его можно ненавидеть за то, что он отнимает самых близких, к нему можно относиться равнодушно, зарабатывая в индустрии деньги, но забывать о нем значит не жить в нем. «…Стало известно решение Ассоциации. Проект, инициатором рассмотрения которого выступил Ким Намджун, глава известного…». Первозданный облик города неизменен, несмотря на корректировки границ районов, новые застройки и сносы зданий в промзонах. Таков Шанхай — вечно рождающийся. Вечный. — Чон, подойди сюда. Кан Джиёль, начальник отдела, в котором работает Чонгук, хмурится по вполне понятным причинам. Мужчина уже представляет, какая ругань будет в кабинете руководства. Государственная организация DETOX считается столпом правосудия, но по недешевым просьбам заинтересованных в сохранении своей репутации она делает поблажки. У Фемиды завязаны глаза — простая уловка для поддержания легенды о том, что перед законом все равны, а на деле попустительство и коррупция в своем первозданном виде. — Что ты здесь видишь? — обращается он к подошедшему Чонгуку, как только тот ставит руку на рабочий стол Джиёля и наклоняется ближе к монитору, всматриваясь в цифры. — Не сходится. — Что конкретно? — мужчина откидывается на спинку стула. Он ещё раз бегло сверяется с информацией на экране и переводит взгляд на Чонгука. К лучшим сотрудникам Кан относится, как к друзьям, и Чон — один из них. — Закупаемые концентраты с отчетом состава квартальной поставки на рынок. — Прокол бухгалтеров? — Возможно, — хмыкает Чонгук. Уделять много внимания чужой ошибке пока нет смысла, но как только он видит название проверяемой компании, внутри всё покрывается изморозью. Он медленно поворачивается к другу, прищуриваясь, — Кан Джиёль, а ты не собираешься рассказать мне о том, откуда у тебя вообще этот отчет? — Спешу напомнить, что на прошлой неделе меня повысили. — Ах, ну конечно. Теперь твоей ID-карточке все двери открыты. — Чонгук, кто бы говорил. После недавней пресс-конференции «GOLD» нам поступил запрос на проверку. В итоге, вылезло вот это, — Джиёль потирает переносицу. Не так он себе представлял конец рабочей недели, — займешься этим? — За это нас явно не погладят, — Чонгук складывает руки на груди, — процент такого прокола ничтожно мал. Тем более у «GOLD». Ким Намджун не терпит ошибок. Его компания — это идеально отточенный организм, в котором не может быть несовершенств. Чонгук даже если бы хотел придраться, то не смог бы, потому что все плановые и внеплановые проверки финансовых операций всегда сдаются с отметкой «идеально». Ему невдомёк, как можно было так облажаться. Точнее, кто из людей Кима осмелился бы. — Не хотелось бы сейчас наводить шумиху, пока не будем стопроцентно уверены в том, что Ким встрял. Нам в любом случае дороже обойдется. — Джиёль. — Что? Кан, отправляющий по корпоративной почте файл Чонгуку, замирает, когда слышит вкрадчивый голос. — Серьезно, доверишься тому, у кого есть личные мотивы по этому делу? — У любого в этом городе есть пара неудобных вопросов к Ким Намджуну. Только в отличие от других ты не боишься выяснять ответы. Тем более, Чонгук, — Джиёль выключает компьютер и накидывает пиджак, начиная собираться домой, — не может быть всё так легко. Чонгук редко курит. Только по четвергам, субботам и понедельникам, но сегодня он впервые ищет зажигалку в рюкзаке не по расписанию. Сегодня пятница. График он придумывает себе сам. Это его систематизирует, но все еще кажется нелепым в какой-то степени. Разве плохое можно обуздать, подогнать под четкие рамки? Тем более никотин. Чонгук пытается. Он подносит сигарету ко рту и затягивается. Чон предпочел бы вовсе от этого отказаться, будь у него желание прекратить оправдывать себя. Когда-нибудь он бросит. Он обещает это в колумбарии с прахом его матери, обещает сам себе, когда в сознании отключается рычаг и всё переходит в режим автономного управления, и вот снова. Он снова обещает себе бросить, когда мельком замечает, что Хосок слишком хорошо считывает его нервные движения, когда его тянет покурить. У Хосока странные глаза. Но особенно непонятный, нечитаемый — взгляд, которым он провожает путь бело-синей пачки обратно в карман. Как будто на себе все прочувствовал и изучил досконально. Как будто видит насквозь и сочувствует немного. А Чонгук ненавидит, когда ему сочувствуют. Его брезгливость к своей же слабости подпитывается чужим состраданием и заставляет его намертво захлопнуть дверь в комнату, хранящую его оголенное нутро. Чонгук не понаслышке знает о накопительном эффекте, поэтому понимает, что держится он на одном добром слове. Когда залатанная сублимацией трещина снова решит испортить ему жизнь, он не сможет это предупредить. Чон смакует последние затяжки и смотрит на информационное табло, на котором вслед за вечерним новостным оповещением электрическим синим загорается значок погоды. Сегодня обещают дождь. В такие дни слишком много дел, слишком много мыслей. Он отрывается от перил и выбрасывает в урну дотлевшую сигарету. Надо успеть в Уджи до закрытия ремонтной мастерской. Ему поскорее хочется забрать свою машину. Чонгук приезжает домой поздно. На автомате кладет ключи от родного внедорожника на тумбу, снимает кроссовки и проходит в коридор. Голова затуманивается, а тело ориентируется в пространстве по заученным движениям. Редкие пять минут на кухне, когда осознание происходящего взрывается, как завод пиротехники, вводят в ступор. Город показывает Чонгуку нескончаемую вереницу одинаковых человеческих судеб и делает из него послушного мальчика, подчиняющегося общим правилам выживания. Разве может Чонгук отличаться? Быть другим? Самообман опасен, но лучше лжи пока плацебо не придумали. Проходит большое количество времени, которое не замечается. Неосторожным движением сшибается на пол пустая чашка, но до Чонгука даже не сразу доходит, что это произошло из-за неаккуратного взмаха. Что-то желает быть прекращенным. Ему самому хочется что-то прекратить. Игра в идеального человека расходует слишком много энергии. Ситуация на работе не добавляет оптимизма, хотя этот грандиозный момент Чонгук ждал, пожалуй, больше всего в жизни. Ближе к ночи звонит Джиёль, отрывая его от короткого сна на диване. — В четверг я улетаю в Пекин, поэтому, если хочешь встретиться, можно там же, где и в прошлый раз. Мне понравилось их соджу. — Есть ли смысл? И это начало. Там, где ночь отражается на лице неоновыми отпечатками от света биллбордов, всегда верховенствуют вскрытые без анестезии чувства. — Что, Чонгук, часто начал задаваться этим вопросом? — Не им одним. — В твоем возрасте я предпочитал жить, думая, что смысла нет с самого начала, — размеренно вещает Джиёль. — Так проще, когда его невозможно найти. Вообразив себе, что ты нашел его, ты будешь всячески стремиться его достигнуть. Ты приложишь все свои усилия на достижение того, после чего всё снова вернется к начальной точке —бессмысленности. Чонгук задумчиво наклоняет к себе зеленую бутылку соджу, мимоходом вчитываясь в строку страны производителя. На белой этикетке мелким шрифтом пропечатана Южная Корея. Неудивительно. Кан, несмотря на то, что никогда не позволяет себе лишних откровенностей по поводу своего родного дома, всё ещё старательно создает вокруг себя его обстановку. — Но важен же путь, а не результат. — И это говоришь мне ты? Чонгук натянуто усмехается. — Я даже знаю, что ты сейчас скажешь. Он наливает Джиёлю еще соджу, зная, как тот любит, когда чтят традиции. — Чонгук, послушай, ты несколько лет копал под Кима, чтобы что? Сказать мне, что важен путь, а не результат? Не обманывай самого себя, малой, — мужчина лихо опрокидывает в себя рюмку, морщась, — я, конечно, рад, что ты перестаешь так отчаянно гнаться за одобрением призрака своей матери, но пока что ты звучишь не очень убедительно. — От мертвых не получишь ответа. — Вот именно, Чонгук, только ты сам перечишь своим словам. Я видел те файлы, поэтому и дал тебе разрешение на доступ к проверке баз. Это давно пора закончить, — Джиёль хлопает себя по карманам пиджака, что-то нащупывая в одном из них, — твоей вечной гонке должен прийти конец. — Беспокоишься обо мне, как отец, — улыбается Чонгук, но на дне глаз мелькает растерянность. — Не завидую тебе, Гук, — Джиёль наконец-то достает из кармана пачку сигарет и прикуривает, — пробовать усидеть на двух стульях, когда у одного сломалась ножка — явно бесполезное занятие, но ты все равно пытаешься это сделать. Он в который раз оценивающе пробегается взглядом по лицу Чонгука, надеясь уловить там хоть какие-то проблески знакомого ему согласия. Чон медлит с ответом где-то минуту. — Я хотел бы сказать что-то емкое, но… Мне, правда, надо подумать. Я слишком много сделал, чтобы поворачивать назад. Чтобы останавливаться. Так ли важна борьба во имя справедливости, если из-за нее будет страдать близкий человек? Чонгука коробит. Мертвые глухи, они слепы, они не видят мести и подвигов, которые живые делают ради них, поэтому не является ли подобная самоотверженность лишь попыткой успокоить ярость на себя за то, что не смогли спасти, не смогли уберечь? — Месть — это право. Она не твоя обязанность. — Я помню, Джиёль. С одной стороны, чувство долга, а с другой — ощущение ненужности его выполнения, когда под боком есть живой. Живой близкий человек, которому тоже нужна помощь. Но кто бы помог Чонгуку. Выбор кажется очевидным, хотя граница, к которой так близко подошли, манит своей доступностью. Цель, к которой Чонгук шел слишком долго, начинает рушиться под напором обязательства защиты чего-то более важного, чем она. — Может быть, ты обижен? — неожиданно спрашивает Джиёль. Он решает атаковать напролом, пока Чонгук готов рассматривать себя под микроскопом. — На что? — звучит как-то оторопело. Не так, как Чонгук хотел бы. Этот вопрос застает его врасплох, но получить подтверждение своим мыслям — это то, за чем он пришел на встречу. Разговор со старым другом воспринимается им в виде терапии, потому что в своих мыслях он уже не в силах отследить зерно рациональности. — Не на что, а на кого. Ты не захотел разбираться, в чем причина твоих негативных чувств, — заключает Джиёль, — предупреждая вот эту твою недовольную реакцию, когда кто-то лезет тебе в голову, я напомню, что ты сам позвал меня обсудить это. — Тебе можно залезать, — Чонгук для удобства складывает руки на груди и примирительно, но слегка отстраненно улыбается. — В твоей жизни что-то повторяется? Зачем так сразу. Улыбка исчезает с лица Чонгука. Он напрягается, заставляя себя сделать вдох через спазм в грудной клетке, но слышится только смешок. — Ближе. Подожди, я сейчас выдержу паузу для максимальной драматичности, — шутит Чонгук, но Кан реагирует на это понимающе. — Не торопись, времени у нас достаточно. — А я так не думаю, — Чонгук сегодня на редкость искренний, — я не думаю, что вообще что-то успеваю в этой жизни. И от этого меня прям подбрасывает. — Ты же не это хочешь сказать, — коротко замечает Джиёль. — Скорее не так. В Чонгуке много невымещенной злости. Она холодная, как айсберг, но хранящая в своей сердцевине столько бензина, что одно неосторожное движение, и она сметет со своего пути всё. Чон сам не знает, откуда она берется, но единственное, с чем он может согласиться, так это то, что она его двигатель, его энергия для того, чтобы бороться. От нее есть польза, и поэтому Чонгук продолжает говорить дальше. — Я понимаю, на что ты намекаешь. Да, повторяется, и да, мне совершенно не нравится, куда это всё идет. Слишком похожий сценарий у моего будущего и прошлого. Хосок. Чонгук не пессимист, но быть готовым к худшему — это то, что по крайней мере не сделает ему больно. Степень доверия всё никак не может стабилизироваться. Они оба не уверены в друг друге, и эта настороженность чувствуется от каждого. Чонгук перебирает воспоминания в голове, останавливаясь на одном из самых неприятных — на том, как он обнаружил у Хосока пустую пластинку таблеток после всего того, что он прошел с ним. Противное сомнение, что его недостаточно, всё еще лежит знакомыми граблями на его пути. Но Чонгук понимает и знает, почему так происходит с Хосоком, почему он так поступает. Знает, потому что так же было и у его матери. — Я не в восторге от ножевых ранений прямо в сердце. И это подводит черту. — Чонгук, боюсь, это не злость, — осторожно произносит Джиёль. Он не боится задеть, поэтому сразу говорит, как есть. — Это обида. И страх. Страх снова оказаться бессильным. — Охрененно. Чонгука хватает лишь на одно — осознать, насколько сильно он скучает по Хосоку. По его простым объятиям и по свежему аромату от его белой футболки, по его кофе на быструю руку и по серьезности в умных глазах. Желая не иметь ни одной слабости, Чонгук обретает самую большую. И имя ей Чон Хосок. — Я понял тебя, — Чонгук вынуждает себя согласиться со словами Джиёля. Он, не поднимая глаз на друга, цепляется за остаток соджу на дне рюмки, — а по поводу Намджуна, не думал передать это в ЦВКИ? Чон настороженно следит за тем, как тень неясных эмоций мелькает у Джиёля на несколько мгновений, прежде чем за этим следует безнадежный ответ. — Имеешь в виду Центр внешнего контроля клинических исследований? Не знаю, есть ли у них еще независимые эксперты, но мысль хорошая, не спорю. — Они же должны оправдывать звание «внешнего контроля», пусть начинают, — Чонгук отвлекается от своих мыслей, — я даже не знаю, с чего начать. — Знакомого фармацевта у тебя не найдется? — Джиёль сверяется со временем на наручных часах, — он тебе пригодился бы. — С этим сложно. Врачи очень осторожны с информацией. Чонгук снова ненамеренно вспоминает Хосока. Всё цепляется за него, и от этого у него возникает еще больше вопросов, на которые не получить ответа. Чонгук отчетливо запоминает мелочи. Одной из наиболее занятных является книжная полка у Хосока дома. Целый ряд дорогих бумажных изданий книг, в которых исследуются синтетические добавки, психотропные и сильнодействующие вещества. Чонгук ценит любопытство в других людях, но выбор темы немного ошарашивает. Он вообще не встречал такого, чтобы жертва по собственному желанию изучала оружие ее убийства настолько углубленно. Чонгук всецело признает, что Хосок в его бедственном положении не похож на других «опаленных». Будучи одним из них, Хосок всё еще ухитряется оставаться в здравом уме. — У нас немного времени, — Кан напоминает уже приевшийся факт. — Как и всегда, — Чонгук смотрит в телефон, на панели уведомлений которого всплывает новое сообщение. Раннее утро следующего дня он проведет за тонной кофе, но он больше не может ждать, — спасибо за правду, друг. Если Чонгуку будет суждено исповедоваться перед смертью, он никогда не будет сожалеть о том, что не сделал того, чего так рьяно хотел. Списка таких вещей попросту не будет существовать. Пак Чимин выглядит слишком безупречно на фоне не менее безупречного личного кабинета. — Не представляешь, как я рад тебя видеть, Чонгук, — он жестом приглашает войти, делая это чисто из приличия. С того представления в «Никро», которое устроил Хосок, Пак еще не удосужился отделаться от претензий пострадавших клиентов. Те всё ещё придираются из-за излишней привередливости, привитой большими деньгами, но Чимину это портит нервы достаточно долго для того, чтобы ему это начало надоедать. Опытный взгляд находит за недовольными масками плохо скрытую заинтересованность в подобном, поэтому Пак старается относиться к таким жалобам снисходительно. — Ты поспал бы. — Руководитель компании покидает офис последним, — Чимин проводит аналогию с капитаном корабля, — только, к счастью, он не тонет. — Как оптимистично, — Чонгук осматривается, — уверен, что так оно и есть? Чимин откладывает рабочий планшет на стол. — А что, есть какие-то сомнения? Может, перейдем к более интересной части нашего разговора? Светский собеседник, Гукки, из тебя никудышный. — Рад, что ты заметил. Чонгук ярко улыбается, и так же ярко улыбается Чимин. Они достаточно давно знакомы, чтобы знать, что расточительство времени на вежливые приветствия можно отставить в сторону. — Хосок? — Именно. — Как всё интересно складывается, — Чимин не встает из-за широкого стола, оставаясь на месте в кресле на колесиках. Он немного отъезжает на нем и классическими туфлями отталкивается от пола, заставляя себя немного крутиться, — здесь много, что можно сказать. Начнем с того, что Хосоку не повезло. Не повезло оказаться другом для того, кто очень сильно мешал Ким Намджуну. Пак склоняет голову на бок, с любовью разглядывая блестящий интерьер. Его дизайнер постарался на славу. Кабинет заливает синим светом от мерцания соседних небоскребов. Взгляд медленно скользит по стенам, по стеллажам, но его привлекает только одно инородное тело — Чонгук. Тот ничего не говорит, но даже так он не может прочитать, что у Чона написано на лице. Молчание затягивается, поэтому Чимин даже слегка приподнимает брови в недоумении — такое Чонгуку несвойственно. Значит, Пак отмечает у себя в голове, удивился. И именно этот факт заставляет его внимательнее относиться к Чонгуку. За удивлением кроется неизвестность, которая обычно ни к чему хорошему не приводит. — Но он же хирург. Обычный хирург, — с нажимом говорит Чонгук. — У обычного хирурга не может быть необычных друзей? Секунда колебания. — Не хмурься, — Чимин выпрямляется, — мне, может быть, и интересно, чем всё это обернётся, но лезть не в свое дело я не собираюсь. — Да что ты, — Чонгук говорит это обычным тоном, но Пака почему-то прошибают мурашки, как будто его подловили на лжи, — а я думал, у тебя это что-то вроде хобби. — Ты слишком просто воспринимаешь меня, — Чимин ослепительно улыбается, — расскажи я тебе сейчас про Хосока, ты тут же подорвался бы выяснять у него ещё больше. А это спугнет нашу маленькую птичку. Очень спугнет, что крайне нежелательно. Я не люблю, когда серии затягиваются из-за чьей-то тупизны. — Потрясающее сравнение, — изгибает бровь Чонгук, — спугну, значит. — Спугнешь, — кивает Чимин. — Может, ты не был в курсе, но на всех мероприятиях в Плазе, на которых мы с тобой были, Хосок был тоже. Только ты не обращал на него внимания. Он умеет хорошо смешиваться с толпой. Чимину сложно дается задача не сболтнуть лишнего, и это заведомо становится ошибкой, потому Чонгук быстро смекает, что к чему. — Его зовут Сяндзин? — внезапно переспрашивает он, — этого друга зовут Сяндзин? Чимин ничего не отвечает, но большего Чону от него и не надо. По этому тяжелому однозначному молчанию, повисшему между ними, догадка читается без слов. От Чонгука и не думали что-то скрывать, давая ему возможность самому прийти к ответу. Всё медленно встает на свои места. — Запомни, Чонгук, — Чимин оглядывается на панорамное окно, расположенное сзади него. Там Шанхай во всей своей красе переливается ночными огнями, — если для тебя этот город — кладбище, то для Хосока он могила. ** Сначала Хосок заходит в магазин за продуктами для здорового питания, а потом в соседний — за вином. Он справедливо отмечает, что такое расположение очень удобно. Простые вещи приносят удовольствие, и к этому он постепенно заново привыкает, наслаждаясь маленькими безделушками в виде ненужных, но вкусных покупок. После того, как Хосок побывал в эпицентре землетрясения, у него под ногами всё ещё дрожит земля. Но когда он присматривается, оказывается, что дрожат его ноги. Что-то перестает иметь значение. Теряет свой смысл и становится лишь блеклой тенью в сердце, потому что разум одерживает сокрушительную победу над чувствами в войне, которая ждала своего завершения. Хосок чувствует, как внутри кисель из чувств собирается в тугую массу и застывает, превращаясь во что-то стабильное. Ему это нравится. Нравится чувствовать себя спокойно, поэтому такие вылазки, когда он долгими минутами рассматривает ассортимент магазинов у дома, помогают. Но Хосок не будет Хосоком, если он не решится всколыхнуть это стабильное нечто, поднимая со дна затонувшие корабли воспоминаний. Лучше избавиться от ментального мусора, чем нести его до конца своих дней, чувствуя удушение. Хосок поднимается к себе в квартиру, проходит на кухню и ставит на стол пакет. Дежавю. Только без этого противного мертвого ощущения на языке. Он застывает посередине комнаты. Несмотря на то, что дежавю предназначено вызывать знакомые ощущения, Хосок чувствует примесь новых. Он прислушивается, но не слышит дождя, на улице сейчас темно и прохладно. Хосок пытается ухватиться за несуществующее воспоминание, чтобы распознать, что оно поселило в нем, но оно сметается так же быстро, как и приходит. Сегодня у Хосока важный день. Он откупоривает бутылку и наливает вино в бокал, давая ему время «надышаться». Первый глоток голого алкоголя задает тон всему вечеру. Хосок произносит в тишине тост и делает еще один. По его голосу нельзя сказать, что он волнуется, потому что Чон не позволяет себе отвлекаться от присуждения этому дню звания самого ответственного в его жизни. В глубине души он понимает, что этот день далеко не первый и не последний из списка самых важных и самых ответственных, но придание дополнительной торжественности моменту — привычка, в которой Хосок находит отдушину. Любовь не спасает мир, которому она чужда. Она спасает человека, в котором другая вселенная желает быть спасенной именно ею. Хосок задумчиво смотрит в окно, за которым ветер слепо бьется о небоскребы. Изящные пальцы крепко держат бокал. На днях Хосоку пришлось сметать осколки его собрата в мусорку после того, как у него в глазах резко потемнело и по телу прокатилась волна минутной слабости. Он сопротивляется ломке, но сила отката прямо пропорциональна его прилагаемым усилиям. С каждым разом всё сильнее, всё жестче. Хосок предполагал это. Но одно дело — предсказывать события, а другое — сталкиваться с ними лицом к лицу. Когда боль неожиданно топит сознание, Хосока гнет пополам. Даже этот день не проходит без испытания его выдержки. Цена за то, что он «чистый», оказывается слишком высокой. Хосок скрипит зубами и кидает в рот таблетку обезболивающего. Скоро должно стать легче. Принимать участие в аукционе, где за ставку принимаются годы жизни, никогда не будет чем-то приятным. Борьба с ломкой сродни тому, как Хосок собственноручно вырезает из себя искусственную реальность. От сознания кровавыми пластами отслаивается идеальный, кропотливо продуманный мир. Хосок бесконечно рад тому, что в его время медицина вышла на тот уровень, который позволяет без проблем смешивать обезбол с алкоголем, не порождая при этом ядерную смесь чего-то опасного. Расплывающийся перед глазами стол выныривает из темной пелены, и горизонт больше не качается, возвращаясь в искрящуюся горизонтальную сплошную. Хосок дышит рвано, крупными вздохами высвобождая из легких комок облегчения. Его всё ещё трясет, поэтому он оседает на пол, прислоняясь головой к кухонному гарнитуру. Он закрывает глаза, пока дрожь спускается по позвоночнику, пересчитывая все ребра. Унять ее не получается. Сегодня это длится дольше, чем обычно, но Хосок стойко переносит боль, кусая губы. Последствия ранее выбранного им пути не так благосклонны, как было написано в инструкции. Отказ от «золотых» таблеток жестоко карается. — Не оставляй меня здесь, — шепчет как успокаивающую мантру Хосок. Того, кому предназначаются эти слова, нет рядом, поэтому сейчас он должен рассчитывать только на одну жизнь вместо трех положенных для прохождения уровня. Ему предстоит еще не раз наворачивать этот круг по новой. Хосок роняет голову на согнутые колени, зарываясь пальцами в темные волосы. До рассвета желательно заснуть, а не упасть в обморок. Он не ошибается. Сегодня действительно важный день. День, когда второй бокал выпивается в честь удаления данных о Сяндзине, на основе которых ранее генерировался его образ.