Времена грёз 1 том

Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. Бытие 3: 1

— Если Люцифер сможет сегодня провести Каина до бездны пространства, то к концу месяца он убьет своего брата на его же алтаре и будет проклят. — Что ж, исполнители подобраны, декорации уже готовят, все ждут лишь нас. Давид прошел к камину и бросил в затихший огонь пару поленьев. Свет пламени отразился в его глазах. Татуировки, лишь едва выглядывавшие из-за воротника рубашки, притягивали взор, будто танцуя в тенях. Беллаторец казался необычайно задумчивым сегодня, хоть вроде бы и был рад моему приглашению домой. С момента нашей первой встречи, я робел перед ним и невольно ставил выше себя как более опытного и мудрого мага, потому позволял ему управлять моим досугом и самому назначать время и место для общей работы. Моё предложение зайти в гости выглядело почти как бестактность наивного, дружелюбного щенка в попытке как-то сблизиться с Давидом. Я терзался страхом и стыдом, словно ученик перед учителем, но в ответ получил лишь привычную, лукавую улыбку, от которой знакомо сжалось сердце. Я видел в этой улыбке свою погибель и свое спасение, если только он захотел бы меня спасти. Околдовав меня, словно инкуб, он не торопился ослабить свои путы. Стараясь отвлечься и пошарив взглядом по ближайшим полкам библиотеки, я достал словарь и чей-то старый пересказ нашей странной легенды. Даже не представляя, кто мог написать подобную поэму и чем руководствовался в ее создании, я чувствовал какую-то причастность к событиям в ней и искренне жалел героев. Это отчасти заменяло мне собственные переживания. — Отчего же ты грустишь, Ганим? — Я… текст, что ты мне дал, написан так хорошо, что, прочитав впервые, я заплакал и долго не мог успокоиться. — Тебя так это тронуло? — Похоже, я несколько сентиментален. Гость прошел ко мне и, положив руку на плечо, ободряюще его сжал, встретив мой смущенный взгляд. Едва он оказался рядом, как до меня донесся сладкий запах специй и сандала, будто бы специально дурманя сознание. Хотелось вдохнуть аромат поглубже и одновременно спрятаться от него, подспудно опасаясь чересчур увлечься Давидом. — Мне кажется, развивай ты свой талант, то написал бы не хуже. Лесть, неприкрытая лесть, но… он говорит так уверенно. — Ты правда так думаешь? — Правда. Почему ты пишешь так редко? Будто это и так не ясно. Не заставляй меня озвучивать это. — Никому не интересно читать про… такое. — Любовь? Он будто специально давит на больное. — К мужчинам, от мужчины, это же бред. А писать о девушках у меня получается натянуто и… плохо. — Какие глупости, ты зарываешь свой талант, и даже если слушатель найдется лишь один, то хотя бы ради него тебе стоит писать. Вдруг именно ему будут важнее всего эти строки. Не намекаешь же ты… не, точно нет. — Давид, мне кажется, ты преувеличиваешь… — Скорее наоборот, преуменьшаю. Пообещаешь мне почаще возвращаться к собственным стихам? Пощади меня. Не стоит вселять надежду. — Давид, я не… — Пообещай, прошу тебя, мне тоже важно это. — Д-да, конечно, я буду писать чаще. Как я могу тебе отказать. Беллаторец улыбнулся, как всегда нагловато и весело, словно заставил пса верно выполнить команду. Довольно кивнув, он отпустил меня, вернувшись к камину и креслам. Я же, вновь отвернувшись к полкам, постарался унять трепет, наполнявший грудь, и удержать глуповатую ухмылку, в которую мои губы так и норовили растянуться. Свои стихи я редко кому показывал, даже Софи их толком не видела, но, чувствуя такую поддержку, мне захотелось тут же рассказать о них каждому в доме. Или наоборот посвятить пару из них вполне конкретному лицу. Я уверен, он оценил бы. Потратив немало сил, чтобы успокоиться и удержать свои эмоции, я все же припомнил, зачем пригласил Давида к себе. Прошествовав к камину, я проследил, как одна из горничных вошла в библиотеку и, оставив поднос с чаем, лишь единожды бросила взгляд на Давида из-под полуопущенных ресниц и поспешила уйти. Даже удивительно, что она не придумала повода задержаться и дольше поразглядывать беллаторца, как это делали девушки в кафе или ресторанах, где мы бывали. — Что ж, я думаю, можно продолжить перевод. Отложив словарь, я открыл свой блокнот и взял карандаш, но Давид, разлив чай по чашкам, покачал головой. — Если ты не против, я предлагаю зачитывать фрагменты по ролям, как в прошлый раз. Так легче понять звучат они или нет. — Да, конечно, я только за. Беллаторец взял в руки листы с заготовленным текстом, и мы начали работу, периодически прерываясь и вслух проговаривая реплики по ролям. Волей случая ему досталась роль Люцифера, и я вновь смог наслаждаться его игрой, кажется, совсем забыв счет времени. Мне не хотелось даже взгляда отвести, боясь пропустить особенное движение брови или взмах руки. — Но тварь в себе скрывала злого духа. Гость с удовольствием продолжил: — Нет, тварь его лишь разбудила в тех, С кем говорил язык ее коварный. Но мы — мы знаем истину и станем Провозглашать лишь истину… — Смерть мне внушает трепет. Она есть нечто грозное: но что же Она нам всем, виновным и невинным, Как зло была объявлена: какое? — Вновь прахом стать. — Стать неподвижным прахом Еще не зло; но только бы не быть ничем иным! Прервавшись, я заметил на пороге Софи и, воспользовавшись паузой, поспешил подойти, приветственно обняв. — Сестра, ты вернулась! Ты так рано сбежала сегодня из дома, что-то случилось? На тебе лица нет. — Все хорошо, я просто по уши в работе, забегала сегодня на службу к Элею поговорить о часовне. — Боги, тебе стоит отдохнуть хоть немного, я видел, что ты за чертежами все свободное время проводишь. Используй возможность, пока Каин занят, и поживи хоть немного для себя. Огладив плечи девушки, я заглянул в ее глаза, ожидая реакции. — Хорошо, братец, я попытаюсь. — Ловлю на слове, а пока можешь послушать наши потуги в поэзии. Давид привез часть старых рукописей из Беллатора, и наш театр решил создать новую постановку на их основе, только нужно все правильно перевести. Я подтолкнул Софи к креслам и, подхватив свою чашку, долил туда чай, отдав ее сестре. Давид же решил окончательно вогнать меня в краску своей похвалой. — И ты неплохо с этим справляешься, умеешь подобрать верный слог. — Кажется, ты меня перехваливаешь. Неловко смутившись, я дождался, пока сестра сядет рядом и записал последние переведенные строки в блокнот. Софи с некоторой отстраненностью отпила чай и, поставив чашку на стол, взглянула на беллаторца. — Впервые узнаю имя мужчины уже после того, как увижу его обнаженным. — А я ваше имя так и не узнал. Не веря своим ушам, я замер и, чуть не выронив карандаш из ослабевших пальцев, поднял голову. Желудок предупредительно заныл, норовя сжаться под солнечным сплетением в нервный комок. — Простите… вы знакомы? Покачав головой, Софи откинулась в кресле и пожала плечами. — Один раз встретились, случайно. — В борделе. — Надеюсь, знакомство со стражами для вас прошло безболезненно. — Они могли быть и помягче. — Я обязательно передам им ваши пожелания. Они говорили об этом так, будто обсуждают погоду, и только я был растерян настолько, что едва мог сохранять хотя бы внешнее спокойствие. Конечно, я не претендовал на всё свободное время Давида, но почему-то был уверен, между мной и Софи гость определенно выберет ее, я бы и сам так поступил на его месте. — Насколько я понимаю, речь идет об эльфийском борделе? Там, где ты последний раз была на задании Каина. — Да, мой милый брат, только тогда я не знала, что он «экзотичный актер из Тэта», как говорила Гемера, хотя можно было бы догадаться. Беллаторец засмеялся и тоже налил себе чай, невинно улыбнувшись. — Я не совсем актер, это скорее случайность, учитывая, что я изначально хотел именно ставить спектакли, но владелец Кадатского театра попросил меня принять участие в старом проекте, чтобы сделать рекламу за счет моей внешности. — Да, кажется, ты быстро стал популярен. Нервно сжав пальцами карандаш, я окончательно выпал из разговора. На миг все общение с Давидом, его понимание и одобрение показались просто фарсом, но я отчаянно гнал эти мысли из головы. Смею ли я претендовать на толику внимания гостя, или я так и останусь «лишним» как пророчил мне Мом? Лишний, третий, как клеймо с коим я обязан жить. — Простите, я так и не знаю вашего имени. Позвольте представиться, Давид Остад. Давид чуть наклонился вперед, протягивая руку. — Серафина Блэквуд. Сделав ответный жест, Софи сжала ладонь беллаторца, но тот ловко перехватил ее и прикоснулся губами к тыльной стороне, мое горло сдавило невидимой удавкой. Умоляю, не на моих же глазах. — Приятно с вами познакомиться. Посмотрев на реакцию гостя, я захотел уйти, оставив их наедине, лишь бы не видеть, насколько сильно он заинтересован моей сестрой. Я чувствовал отголоски ревности и злости, но их затмевали страх одиночества и отчаяние. — Что ж, вижу, работа кипит, так что не буду мешать вам, приятно было пообщаться. Быстро поцеловав меня в висок, Софи ободряюще похлопала по плечу и отдала свою чашку, поспешив выйти из библиотеки. Я с некоторым удовольствием, заметил, насколько неприятно для нее особое отношение Давида, но сам гость, кажется, намеренно игнорировал это вместе с моей неловкостью от этой ситуации. Долго ли это будет так, и как скоро он очарует и Софи? Самоуверенность сестры часто расценивалась мужчинами как вызов, и даже Каин невольно тянулся к ней, желая то ли просто подчинить, то ли окончательно привязать к себе девушку. — На самом деле я думаю, на сегодня мы сделали достаточно много… Нервно сжав чашку, я попытался поставить ее на стол, но она тут же выскользнула из моих рук. Тонкий фарфор звякнул, ударившись о паркет, и разбился, разбросав осколки с остатками чая. — Кажется, сегодня не мой день. — Ганим, только не вздумай собирать их. — Не беспокойся, я буду осторожен. Мысленно я порадовался возможности спрятаться и сохранить лицо, насколько это возможно. Спустившись с дивана и встав на одно колено, я взял самый большой осколок, постарался как можно аккуратнее сложить в него остальные. Давид, заметив это, тут же присел рядом и, подхватив со стола салфетку, тоже постарался помочь. — Ох, я быстро все уберу, ты все-таки мой гость, и тебе не стоит пачкаться. — Все в порядке, я правда хочу тебе помочь. Поджав губы, я украдкой посмотрел на беллаторца и случайно встретил его насмешливый внимательный взгляд. Такая мелочь, но я на миг почувствовал себя намного более значимым. Моя рука дрогнула, но я, словно зачарованный, был не в силах отвести глаз от легкой полуулыбки на его губах. Она дарила мне обещание, лишь тень возможности, но я уже готов был остаться на коленях. — Ганим, у тебя идет кровь. — Что? Растерянно опустив голову, я запоздало ощутил боль и неловко сложил остатки чашки на стол, пытаясь понять, где находится порез. Давид, резко подавшись вперед, сел передо мной и поймал мою руку, сжав кисть. Первым желанием было вырваться, но я, ощутив теплые пальцы на коже, замер, словно кролик перед удавом. — Д-давид? Сгорая от смущения, я с трепетом в груди проследил, как беллаторец прикоснулся своими пухлыми, нежными губами к царапине, почувствовав, как его язык мягко прошелся по коже. Боль тут же отступила, а Давид, отстранившись, мягко провел пальцем по затянувшейся ране, убирая едва заметный шрам. В тот момент я чуть было не задохнулся от нахлынувшего жара, беспомощно открыв рот. — Не могу представить, чтобы кто-то столь прекрасный страдал. Его тихий голос стал ниже и будто интимнее, прислушиваясь к нему, я окончательно потерял дар речи. Гость, видимо расценив мое поведение как неприязнь, не решался взглянуть на меня, продолжая держать мою ладонь и чуть надавливая на нее большим пальцем. — Извини, кажется, я поторопил события. — Н-нет… — Если ты попросишь, я уйду прямо сейчас. — Нет, не нужно! Испугавшись, я подался вперед, желая удержать Давида, и в мгновение ока оказался в его объятьях. Рука, еще секунду назад державшая мою ладонь, легла мне на колено, мягко скользнув выше. Ловушка захлопнулась, я готов был сделать что угодно, лишь бы он остался рядом, я готов был отдать и жизнь, и тело за толику этого внимания, вместе с тем прощая его за то, что было до и будет после этого мимолетного порыва. — Давид… Не дав договорить, он закрыл мой рот поцелуем, свободной рукой обняв мою талию и жадно прижимая к себе. Слов больше не требовалось. В комнате стало безумно жарко, я ощутил привкус собственной крови на языке, но охотно ответил на поцелуй, отбросив последние сомнения. Запах пряностей и сандала окутал меня с новой силой, и, вдыхая этот аромат, я растворялся в чужой ласке, почти забывая себя. Казалось, этот миг единения станет мимолетным, вот-вот всё разрушится, и оттого я желал как можно больше получить от Давида. Не помню, как мы оказались в моей спальне, но это и не было важно. Чужие руки ловко стянули мою одежду, дав возможность насладиться прикосновениями к своей коже. Губы, до этого момента принуждавшие меня молчать, освободили мой рот, впиваясь в кожу всё ниже и ниже, в шею, ключицы, грудь и живот. Они заставляли сладко застонать, инстинктивно подаваясь к любовнику и вверяя ему всю мою жизнь. С ним я чувствовал себя инструментом в руках опытного мастера, и каждое его действие несло волну удовольствия. Сильные пальцы стиснули мои бедра, и спустя всего мгновение я едва не задохнулся от новых, привычных и совершенно иных сейчас ощущений. Давид, словно уже изучив мое тело и зная его лучше меня, не задерживался только на ласках, еще больше вжимая в постель. — Если бы боги видели меня сейчас, они бы умерли от зависти, Ганим… Горячий шепот коснулся моего уха, но меня хватило лишь на полустон-полувсхлип. Словно утопая в этой сладкой муке, я цеплялся за крепкие плечи и со слезами на глазах лишь беззвучно молил о том, чтобы Давид продолжал любить меня так сильно, как только может. Я впервые чувствовал себя так хорошо с мужчиной и впервые не стеснялся своих желаний, доверившись настолько полно, насколько мог, обнажая перед ним даже душу. Стремясь ощутить как можно больше, я отдавал всего себя без оглядки, не раздумывая ни секунды. Я считал, что так правильно, что именно так и должно быть в страсти двух любовников, обреченных утолять жажду друг другом до скончания своих дней. Не представляю, сколько времени мы провели так вместе, наслаждаясь и лаская тела, пока силы не оставили меня, погружая в сладкую дрему. Я не готов был прерываться, руки то и дело тянулись к Давиду, но он лишь посмеивался заставляя меня уснуть и повторяя что-то про заслуженный отдых. В конце концов пришлось смириться, успокоив себя возможностью продолжить всё утром, но возлюбленный ушел перед рассветом, попрощавшись и пообещав еще вернуться. Изнеможденный, я не мог ему ответить и, проснувшись позже обычного, едва заставил себя спуститься к завтраку почти в обед. Мне казалось, что весь мир преобразился новыми красками, а события прошедшей ночи то и дело маячили в голове, заставляя меня выпадать из реальности. Я еще ощущал и синячки от пальцев, и жгущие кожу поцелуи, и запах чужого тела, въевшийся в меня позорным клеймом, но всё это лишь продлевало мою негу, нашу беспокойную ночь, вымещая из головы любой стыд и смущение. Куда там, я готов был поведать всему миру о моей любви и положить на ее алтарь всего себя, даже если это будет стоить целую жизнь. Мелочь по сравнению с тем, как много я получу взамен. — Мне пришлось гнать его из своей спальни чуть ли не ссаными тряпками, братик. Это не человек, а чертов кабель, пускай и хорош собой. Не совсем понимая, о чем говорит сестра, я попытался сосредоточиться на ее словах. — Подожди, а что он делал в твоей спальне? — Как что?! Ты сам его послал выбраться через мой балкон, чтобы Каин не увидел, что ты любовника в дом привел. — Н-нет… Да и какая дяде разница, кого я к себе вожу? Растерянно посмотрев на Софи, я ощущал, как розовая пелена постепенно спадает с моих глаз. Первые ростки боли и обиды уже прогрызали путь к моему сердцу, приготовившись пустить в него свои ядовитые корни. Девушка отвернулась к окну. — Дурой жила, дурой и помру… — Софи, что случилось? Он что-то сделал? Надеясь на то, что все услышанное ранее было лишь ошибкой или какой-то странной шуткой сестры, я прикоснулся к ее ладони и ощутил, как она дрожит. Растерянность молниеносно сменилась страхом. Я явно что-то пропустил. — Он… пришел ко мне в спальню под этим предлогом ночью. Я не успела крепко уснуть и потому услышала. Спрятала его в шкафу от Каина. Когда Давид попытался меня схватить и зажать там, достала трость и клинок, только этим получилось выгнать. По моей спине прошел холодок, а эмоции схлынули, словно омытые ледяной водой. Я видел, как сильно Софи нервничает, и, спрятав свои разгорающиеся чувства на замок, заставил себя помочь ей и поддержать. Так поступил бы любой на моем месте, но для меня это оказалось особенно сложно. Время, чтобы снова вернуться к самобичеванию, появилось лишь после отъезда Мома, что разбередило еще одну старую рану. Попрощавшись с Каином, я вернулся в свою спальню и, едва вздохнув, ощутил запах пряностей и сандала. Бессильная злоба и ненависть к самому себе единым потоком обрушились на меня, заставляя упасть на колени и кричать, что было сил, заглушая себя скомканной кофтой. Я снова поверил и меня снова предали, и все, что мне оставалось, лишь корить себя за глупость и наивность, в который раз проклиная судьбу за то, кто я есть. В истерике, во всепоглощающем безумии я разорвал все свои блокноты со стихами, выкинув остатки в горящий камин и чуть не обжегшись о пламя сам. Вспыхнувший рукав я быстро потушил в раковине ванной. Зеркало на стене отразило мои всклоченные волосы, лихорадочный взгляд и засосы на шее. Это заставило меня уничтожить все отражения, как бы больно ни было потом бродить по усыпанному осколками полу. Я был противен самому себе до такой степени, что хотелось содрать кожу и тоже сжечь ее, избавиться от себя, стать другим человеком или стереть свою память подчистую. Впервые я жалел, дико жалел, что Мом не убил меня еще тогда в спальне, где я, напившись, лежал под ним, едва сдерживая стон от порезов острым клинком. На грани сознания промелькнула шальная мысль поехать за ним в эту чертову деревню и умолять на коленях о смерти, лишь бы не испытывать такой адский стыд за свое существование. Может быть, Мом знал, что делает тогда, может, увечья и смогли бы выбить из меня всю ту дурь, поселившуюся в голове и в сердце. Обессилев, я сел у постели и лишь тихо выл, надеясь потерять-таки остаток разума, избавившись от такой страшной обузы, как я сам. Когда чувств не осталось, все, что я смог, лишь поклясться себе: больше никогда и никого не любить, надеясь провести остаток жизни в одиночестве, забытый, словно меня никогда не существовало в этой семье.