Вечный двигатель

Гордон давно потерял счет, сколько раз он переживал одни и те же три дня; сколько раз преодолевал все препятствия на пути от Черной Мезы до вершины башни Нихиланта в Пограничном мире, и сколько раз он умирал самыми разными способами, некоторые из которых он ранее не мог и представить – и всё только ради того, чтобы его вернули к началу, снова и снова. Воспоминания о каждой последующей петле путались с воспоминаниями о других петлях, пока понятие о прошлом не спрессовалось в череду повторяющихся событий, без какого-либо четкого разграничения. Но каждый раз, когда ему удается дойти до трамвайчика на краю Вселенной, существо в синем костюме повторяет одну и ту же речь – как будто он просто ещё один человек в петле, обреченный на следование запрограммированному сценарию – до того момента, как Гордон войдет в портал и цикл начнется заново. (Он отказывается вновь попробовать другой вариант, чтобы существо не добавило ещё одно «ограничение». Каждая серьезная травма, которую ему приходится переносить без возможности исцеления до завершения цикла – в трамвае или пока кто-нибудь не убьет его – достаточно убедительный аргумент, чтобы больше так не делать. Мысль о смерти не вызывает страха – теперь-то, когда он знает, что может быть намного хуже.) В перерывах между боями, бегством и смертью на фоне одной и той же последовательности событий, которая неизвестно сколько раз повторялась, у Гордона достаточно времени обдумать природу самой временной петли. Если это действительно правильная временная петля, вызванная сингулярностью, созданной во время каскадного резонанса, то она вполне может быть чем-то вроде замкнутой времениподобной кривой на макроуровне, которая создала эффект червоточины, возвращающий Гордона в одни и те же пространственно-временные координаты после каждого её сброса. Эта гипотеза во многом могла объяснить, почему, казалось бы, сама мировая линия так упорно сопротивляется его попыткам изменить последовательность событий внутри неё, поскольку гипотеза Новикова [1] предсказывала нулевую вероятность изменения уже существующих событий и, следовательно, предотвращение временных парадоксов… Однако гипотеза не объясняла, как другие живые существа могли отклоняться от своих ранее неизменных действий специально для того, чтобы помешать попыткам Гордона изменить причинно-следственную связь мировой линии. Само мироздание, казалось, сплелось в узел, чтобы поддержать эту установленную последовательность событий. Была проблема и с объяснением циклов разной продолжительности: замкнутая времениподобная кривая не смогла бы отправить его в одни и те же координаты пространства-времени из разных исходных точек. Также вызывало вопрос и то, почему он и только он сохранял чувство ментальной (но не физической) непрерывности, в то время как никто больше не проявлял такой особенности. Наконец, если сингулярность была создана в результате каскадного резонанса, то почему цикл начинал свой ход в трамвае, а не в испытательной камере? Нет, более подходящим объяснением было то, что «временная петля» была продуктом какой-то симуляции, созданной существом. Коллеги Гордона всегда отвергали гипотезу симуляции [2], считая её больше философской, нежели научной гипотезой, но сейчас эта гипотеза как можно лучше объясняла невероятную ригидность мировой линии временных петель и всё более причудливые и нелогичные совпадения, происходящие для сохранения её неизменности. Это также объясняло, почему существо в синем костюме, которое, казалось, обладало огромной силой и было способно искривлять пространство-время, всё-таки нуждалось в Гордоне для убийства Нихиланта. Все же для существа, способного заключить человека в ловушку искусственно созданной реальности, это было, по-видимому, не так просто… Каким бы не было реальное положение вещей, было ясно одно: существо всегда наблюдает. Гордон постоянно ловит периферийным зрением фигуру в синем костюме, наблюдающую за его продвижением по Черной Мезе и Зену с бесчувственным равнодушием. Когда оно будет довольно его «производительностью»? Схема пути по комплексу и пограничному миру выжжена на подкорке мозга Гордона. Он может перебить комнату морпехов HECU, не израсходовав ни единой пули, и потратив около минуты с того момента, как переступит порог. (Полное отсутствие эмоций, которые он обязан испытывать по поводу такого небрежного лишения других жизни – реальной или нет – должно пугать его. Не пугает.) Будет ли оно (или его таинственные «работодатели») когда-нибудь удовлетворено? Что теперь скрывалось для Гордона под вторым вариантом? «Уничтожение»? Настоящая, окончательная смерть и всё, что за ней последует, не могут быть хуже, чем это повторяющееся, монотонное существование, которому не видно ни конца, ни края… *** И снова Гордон выходит из трамвайного вагона на краю вселенной в портал. Но на этот раз что-то меняется, поскольку на смену зеленому свету приходит темнота. Гордон не оказывается в трамвайчике в Черной Мезе со знакомым монотонным оповещением. Всё вокруг остается бесцветной и беззвучной пустотой, а он просто… существует в ней, как будто его сознание бесцеремонно выдрали из его тела. Это новое. Это другое. Это… тревожно. - Проснитесь и пойте, мистер Фримен. Проснитесь и… пойте. Ещё одна вспышка ослепляющего света заполняет зрение Гордона. Когда она затухает, существо в синем костюме оказывается слишком, слишком близко к нему – достаточно, чтобы Гордон смог увидеть искры, проносящиеся сквозь звёздную пустоту и отражающиеся в глазах неестественного цвета. Гордон попытался максимально отстраниться от существа, но ему по-прежнему не хватает ощущения собственного тела, несмотря на инстинктивный дискомфорт, который он испытывает в присутствии сверхъестественного нечто. - Нет, я не хочу сказать, что вы спите на работе. (Это была попытка пошутить? Ни выражение лица существа, ни интонация его голоса не меняются, так что Гордон не может определиться. Было ли оно способно понять человеческую концепцию юмора, или это была просто ещё одна грань человечности, которую оно копировало без полного понимания того, как она функционирует? Чем более человечным пыталось выглядеть существо в синем костюме, тем больше раскрывалась его нечеловеческая природа.) Пока оно продолжало в своей обычной загадочной манере, образы каскадного резонанса вспыхивают перед глазами Гордона, как будто он не был свидетелем этого судьбоносного события со всех возможных ракурсов снова и снова черт знает как долго. Затем видения меняются на что-то, напоминающее заводскую сборочную линию – или, может, какой-то транспортный узел? Трудно сказать, что это за холодная металлическая конструкция, по рельсам которой перемещались контейнеры и другая инопланетная техника, подвешенные над огромной пропастью, но Гордон определенно не бывал в этом месте раньше. - Так проснитесь же, мистер Фримен, - существо издает ещё одно гортанное шипение, которое Гордон слышит скорее мозгом, чем ушами. – Проснитесь, вас снова ждут великие дела. Громкий гудок старого поезда, который раздался из ниоткуда, заглушает голос существа. Внезапно Гордон снова обретает контроль над своим телом, но это единственное, что соответствует нормальному состоянию. Когда к нему возвращаются остальные чувства, он оказывается в незнакомой (а также старой и довольно грязной) пригородной электричке. К полу прилипли выцветшие, рваные газеты (слегка промокшие и слишком выцветшие, чтобы можно было что-нибудь разобрать). Несмотря на то, что в вагоне, помимо самого Гордона, ещё было только два человека, в воздухе висит слабый коктейль из различных запахов тел – остаточное многолетнее зловоние. Насколько он может увидеть, за окнами, покрывшимися трещинами от пулевых отверстий, нет ничего, кроме серых бетонных стен, изрисованных граффити, и ржавчины старой городской застройки. Но этот вид крайне неопределенный; он может быть абсолютно где угодно, где есть захудалый городской центр. Тем не менее, этот пейзаж напомнил Гордону о том случае, когда он по глупости принял вызов от своих немецких товарищей в Инсбруке – что-то про проверку стереотипа о малой устойчивости американцев к алкоголю, если он правильно помнит. После этого всё было как в тумане, но на следующее утро он очнулся в такой же электричке в нескольких милях от Праги [3]. Город, в котором он тогда оказался - название которого он так и не смог произнести – выглядел примерно так же, создавая ощущение, что Бархатная революция [4] каким-то образом пропустила это место, и железный занавес не полностью спал с города. Несмотря на всё это, мужчина перед Гордоном в синем комбинезоне и с чемоданом в руках, с легким подозрением заметивший, что он не видел, как Гордон сел на поезд, говорит с американским акцентом. Оглядев себя, Гордон наконец замечает, что он одет в такой же комбинезон, как и другой пассажир в конце вагона, который цеплялся за чемодан, словно утопающий за спасательный круг, и бормотал что-то о «переселении» (тоже с американским акцентом). Если только Гордон необъяснимым образом не оказался в компании одних эмигрантов, это, вероятно, снова не Восточная Европа. Так куда именно отправило его существо и с какой целью? И почему оно продолжает сажать его в поезда? Существо сказало, что нужный человек в не том месте может перевернуть мир. Что именно Гордону здесь предназначалось сделать, особенно без оружия и защитного костюма? Даже если он никогда больше не захочет увидеть эту отвратительную оранжевую броню, Гордон чувствует себя почти голым без дополнительной защиты, который та могла бы обеспечить в этой незнакомой обстановке, даже если в него никто не стреляет. (И Гордон надеется, что никто и не будет.) Почему он и другие пассажиры одеты в одинаковые комбинезоны? Конечно, если бы все они были заключенными, то охраны бы было больше, а у остальных не было бы чемоданов. Гордон попытался спросить у того мужчины, что стоял у дверей, куда направляется поезд, но нет, голоса по-прежнему не было. Это – в дополнение к исчезновению любых остатков боли после последнего цикла – доказывает, что где бы Гордон ни был, он всё ещё каким-то образом находился под властью существа в синем костюме. Гордону приходит в голову ужасная мысль: что, если всё это тоже ненастоящее? После всей этой «профессиональной подготовки» существо, конечно же, не бросило бы его где-нибудь без каких-либо указаний, кроме загадочной речи. Если временная петля была симуляцией, созданной из его воспоминаний о событиях каскадного резонанса, что мешало существу покопаться в его мозгу и создать новое место в симуляции, составив его из фрагментов воспоминаний? Пока Гордон размышляет обо всем этом, поезд, наконец, замедляет свой ход и останавливается, достигнув пункта назначения. - Ну, вот и конечная, - со вздохом бормочет ранее обращавшийся к Гордону мужчина, когда двери открываются, больше себе, чем другим пассажирам. Гордон осторожно следует за ним на перрон вокзала, который выглядит таким же обшарпанным и запущенным, как и сам вагон. В нос ему ударяет запах промышленного смога с примесью незнакомых химикатов. Исключением из общего состояния заброшенности является массивный высокотехнологичный экран в дальнем конце платформы и небольшой дрон, который с ослепляющей вспышкой фотографировал вновь прибывших. Внезапно осознав тот факт, что у него с собой нет даже кошелька (и несмотря на возможность того, что всё вокруг нереально), Гордон, попытавшись незаметно прошмыгнуть мимо дрона с камерой, бросился к концу платформы – и услышал голос администратора Черной Мезы из громкоговорителей: - Добро пожаловать! Добро пожаловать в Сити 17! Сами вы его выбрали, или его выбрали за вас… Запись речи доктора Уоллеса Брина продолжает проигрываться, но Гордон пропускает её мимо ушей, изучая экран, который оказался голографическим проектором, а не очень тонким плоским монитором, как он первоначально думал. Присутствие технологии, которую он не видел ранее, даже в Зене – один из признаков того, что это не вторая симуляция, созданная существом из воспоминаний Гордона. Впрочем, этот факт несколько нивелируется странным участием его (бывшего) начальника в какой-то… рекламной кампании? Но и это не самая большая странность. Гордон поворачивает голову направо и в ступоре останавливается, глядя сквозь сетчатый забор. Вортигонт с другой стороны смотрит на него приблизительно в течение минуты, прежде чем вернуться к подметанию перрона так спокойно, словно это для него обычная работа с девяти до пяти. Хотя, судя по ошейнику и кандалам, которые оно носит в дополнение к солдату (или охраннику?) в чем-то очень похожем на противогаз, внимательно наблюдающем за его работой с дубинкой наготове, вряд ли этому вортигонту платят за труд. Тем не менее, вид инопланетянина, чьи собратья ранее вторглись на Землю, выполняющего такую черную работу, в то время как люди спокойно проходят мимо, даже не оглядываясь, настолько необычен, что Гордон не может не ахнуть и приблизится к забору, чтобы убедиться, что глаза не обманывают его. Это не может быть настоящей Землей, это невозможно… Всё ещё усердно подметая, чтобы не вызвать подозрения у своего надзирателя, вортигонт начинает медленно приближаться к Гордону, безуспешно пытаясь не смотреть на того. (К счастью, солдата отвлекает один из его коллег, решивший перекинуться парой слов.) Чего оно хочет? Признает ли оно Гордона существом, убившим многих ему подобных? Или того, кому многие другие помогали подняться на башню Нихиланта в Зене? Гордон ждет появления знакомых дуг зеленых молний… …но они не появляются. Вортигонт осторожно приближается, пока не оказывается почти у забора из сетки-рабицы, после чего внезапно отшатывается, словно его ударило электрическим током. В то же время сильная боль пронзает голову Гордона, но мгновенно спустя она проходит. И человек, и инопланетянин быстро приходят в себя и некоторое время смотрят друг на друга в взаимном замешательстве, пока вортигонт, кажется, не возвращает самообладание. Если уж вид убирающегося инопланетянина привел Гордона в смятение, то ничего не может подготовить его к тому, что вортигонт заговорит на совершенно понятном английском языке (точнее, тихо забормочет, чтобы солдаты не услышали): - Итак, Фримен вернулся. Пока мы связаны общими узами, ты скован другими цепями… Ты знаешь о нас, но сам всё ещё остаешься загадкой: и жнец, и освободитель. Мы не связаны вашими человеческими представлениями о пространстве и времени, но ты проходишь между гранями и вне нашего поля зрения. Но через тебя мы видим себя, однако эти воспоминания о нас не наши… Вортигонт останавливается, словно погруженный в свои мысли. Его надсмотрщик наконец замечает это и кричит инопланетянину, чтобы тот продолжал работу. Он (не оно, уточняет в голове Гордона голос, который тот не может с уверенностью назвать своим) возвращается к своей задаче, но бормочет последнюю загадочную фразу, прежде чем отойти от забора: - Наша цель взаимна, и это достаточно, - кажется, заключает он, прежде чем отвернуться и оставить Гордона совершенно потерянным. С его стороны забора остальные гражданские уже давно освободили платформу. Один из солдат в противогазе подходит к Гордону с требованием двигаться, скрипя слегка механическим голосом и активируя электрошоковую дубинку, которая потрескивает от заряда. Гордон неохотно подчиняется, в последний раз оглядываясь на вортигонта, который продолжает мести как ни в чем не бывало. - Кроме вас на поезде никого не было? – с отчаяньем спрашивает женщина, когда он пробирается через турникет. Гордон кивает и улыбается ей, как он надеется, извиняющейся улыбкой. (Прошло очень много времени с тех пор, как он общался с кем-то, кто мог бы быть реальным человеком, а не воспоминанием в симуляции. Не то чтобы он был на сто процентов уверен, что сейчас это всё реально.) Она выглядела почти готовой расплакаться, и, когда солдат ударил дубинкой по забору, убежала в ужасе. Солдат издал низкий металлический смешок. Эти существа в масках вообще люди? Что-то в них вызывает у Гордона оскомину, но это может быть просто проявлением реакции «бей или беги», вымуштрованной в перестрелках с морпехами HECU. Эти злость и мелочное беспокойство, безусловно, человеческие… Сопротивляясь желанию стукнуть этого придурка монтировкой, которой у него нет, Гордон следует за женщиной по темному коридору в помещение вокзала, заваленное мусором, в котором было ещё больше напуганных и потрепанных людей в синих комбинезонах. Один из них, несчастно сгорбленный за столом, приглушенным голосом советует не пить воду, когда Гордон проходит мимо. - Они туда что-то подсыпают, чтобы мы ничего не помнили, - настаивает незнакомец. – Я даже не помню, как сюда попал. ‘Мне знакомо это чувство’ – Гордон может лишь сочувственно кивнуть. Он надеется, что расписания, вывешенные на стенах выше, могут дать ключ к его нынешнему местонахождению (даже узнать, на каком он континенте находится, было бы неплохо), но неопределенный набор цифр и букв для него ничего не значит. Надписи на плакатах на стенах, единственные яркие пятна в этом грязном помещении, сделаны на языке, которого Гордон никогда раньше не видел. Единственный путь вперед, по-видимому, лежит через охраняемый контрольно-пропускной пункт, состоящий из большого количества ограждений и колючей проволоки. Это место переживает последствия какой-то войны или вторжения? Что с ним будет, когда они поймут, что у него нет никаких документов? Поскольку других вариантов у него и нет, Гордон встает в конец очереди и надеется на лучшее. Когда он наблюдает за людьми в комбинезонах, стоящими перед ним, его мысли возвращаются к его первоначальному предположению, что это какой-то тюремный комплекс. Существо вытащило его из одной тюрьмы только для того, чтобы сразу запихнуть в другую? В море синих комбинезонов людей и синей униформы солдат Гордону приходится постоянно оглядываться каждый раз, когда ему кажется, что он мельком увидел существо в синем костюме. Наблюдало ли оно за ним, пока он не видел? И где на Земле (а на Земле ли вообще?) находится этот Сити 17, и как в этом всем замешан доктор Брин? (Как можно пройти путь от администратора засекреченного научно-исследовательского комплекса до правительственной должности? Особенно после того, когда на объекте, который был под вашим руководством, случилась катастрофа вроде каскадного резонанса?) Гордон не мог представить никого, кто захотел бы (добровольно) жить в городе, который называется как какое-то государственное учреждение… Возможно, это можно было засчитать как аргумент в пользу того, что это всё ещё была симуляция, наряду с внеконтекстным присутствием вортигонта и бывшего начальника Гордона. Однако в различных временных петлях существо ни разу не создавало существо или объект, которого не было в первом событии каскадного резонанса. Так с чего бы такое должно начаться сейчас? Задумавшись, Гордон едва замечает солдата в конце КПП, останавливающего его и направляющего налево, в сторону от главного выхода. Черный, обвешанный бронепластинами поезд без окон на перроне (судя по указателю, направляющийся в Нова Проспект) представляет собой зловещее зрелище, но Гордон не успевает рассмотреть его поближе, как калитка с грохотом захлопывается, прежде чем он успевает выйти на платформу. Позади него небольшая группа солдат в противогазах преграждает ему путь назад, и Гордон чувствует, как волосы на загривке встают дыбом в ожидании, пока кто-нибудь из них не начнет двигаться. Чего он сейчас не отдал бы за оружие… Сквозь щелчки и вспышки камеры наблюдения Гордон слышит, что справа от него открылась дверь с надписью «Охрана», и солдат, вышедший из неё, приказывает Гордону следовать за ним (как будто у Гордона есть выбор). Он неохотно проходит через дверной проем и идет по узкому грязному коридору, в котором явно давно не было не пылесоса, ни строительного инспектора. Когда они проходят мимо помещения, подозрительно сильно напоминающего кутузку, Гордон слышит, как мужчина внутри камеры жалобно сетует, что у него «обычный миграционный билет, как у всех» (заставляя Гордона ещё больше тревожиться по поводу отсутствия у него паспорта или идентификационной карты), пока дознаватель бедняги не захлопывает смотровое окошко в двери. После того, как такое же окошко ненадолго открывается в следующей двери, солдат приказывает Гордону войти в другую допросную. Первое, что он видит при входе, это прикрученный к полу стул со свежими лужами крови у основания. Что-то подсказывает Гордону, что эти люди (если они вообще «люди») не примут «я оставил свои документы в другом комбинезоне» в качестве оправдания отсутствия у него идентификационных бумаг, даже если бы ему дали возможность «говорить». Но если с ним будут один-два солдата, а не несколько, он может повернуть ситуацию в свою сторону… Поскольку его сопровождающий отказывается от любой помощи новичка с «этим», Гордон осматривает комнату в поисках чего-нибудь, что можно использовать в качестве оружия. По крайней мере, теперь шансы сравняются, как только другой солдат уйдет; ему доводилось пробиваться и в худших обстоятельствах в бесчисленных петлях. Монтировка точно бы сейчас пригодилась… Но как только солдат закрывает дверь и идет к большой контрольной панели у дальней стены, приказывая Гордону отойти назад, единственное, что кажется достаточно подходящим – старый металлический стул, слегка проржавевший, но достаточно крепкий на вид и не прикрепленный к полу. Гордон медленно приближается к стулу, пока солдат нажимает на несколько кнопок. - Я уж поболтаю с ним наедине… - бормочет тот, когда камеры слежения выключаются и складываются под полтолок. Что ж, придется обойтись стулом. Он легче, чем надеялся Гордон, что означает, что лучшая тактика – застать своего возможного «дознавателя» врасплох и попытаться вывести его из строя настолько, чтобы получить хоть какую-нибудь фору. К счастью, солдат начинает снимать свою маску, что дает Гордону прекрасную возможность для удара. - Кстати… - всё, что успевает сказать солдат, прежде чем Гордон хватает стул за спинку и изо всех сил замахивается им. Только быстрые рефлексы спасают солдата от удара мебелью; он едва уворачивается от первого замаха Гордона, а затем хватает стул за ножки, не дав Гордону сделать второй. Пока Гордон изо всех сил пытается высвободить свое импровизированное оружие или, по крайней мере, не дать использовать против себя самого, маска солдата с грохотом падает на пол. - Это я, Гордон! Барни из Черной Мезы! – кричит бывший офицер охраны, напрягаясь. Первая реакция Гордона – скепцизм: каковы шансы, что из всех существующих людей он наткнется именно на своего старого друга и коллегу, особенно после того, как он увидел ещё одно знакомое лицо из Черной Мезы? – Я… просто говорил… что должен тебе пиво? ‘Одно пиво?’ – недолго думая, Гордон скептично поднимает бровь и показывает пять пальцев, всё ещё крепко сжимая стул. Воспоминания о его счете в баре были одними из немногих, которые остались в памяти на протяжении всех петель – было множество случаев, когда он сжег бы смоделированный мир дотла, только чтобы получить что-нибудь алкогольное из холодильника. Глаза Барни расширяются от этого жеста, и, хотя в его темных волосах появилась седина, а на лице – морщины, Гордон узнал бы это выражение лица где угодно (особенно в связи с давно просроченным долгом – ещё пять банок добавилось, когда Барни задержали зарплату на три дня). Нет… не может быть. Но это лицо? Этот голос? Несмотря на закравшуюся в голос утомленность, вполне ожидаемую от кого-то, кто живет в условиях инопланетной оккупации, легкий южный акцент по-прежнему ощущался. Если это всё ещё симуляция, существо проделало блестящую работу, потому что это абсолютно точно постаревший Барни Калхаун. А если нет? Тогда Гордон не единственный выживший, в конце концов. Но тогда зачем Барни быть здесь и работать на это своеобразное полицейское государство? И сколько времени прошло, что он так сильно постарел, пока Гордон был в ловушке существа? В шоке Гордон случайно отпускает стул, и Барни с коротким вскриком врезается спиной в консоль после исчезновения сопротивления. Включит ли существо такую незначительную деталь во вторую смоделированную вселенную? Но это всё не может быть симуляцией, созданной на основе его воспоминания, только если существо не обладает сверхъестественной способностью предсказывать, как течение времени меняет человеческий облик – что маловероятно, учитывая его собственные усилия изобразить человека… - Черт возьми, Гордон, ты чуть меня не достал! – судорожно выдыхает Барни и натянуто, неискренне смеется. Отставив стул, и ненадолго повернувшись к консоли, чтобы проверить, не нажал ли он что-нибудь важное, он шутит. – Но чего ещё следовало ожидать, ослабив бдительность рядом с парнем, который в одиночку остановил инопланетное вторжение, а? Барни, очевидно, хотел сделать комплимент, но Гордону похвала кажется абсолютно натянутой. Он хочет рассказать Барни, как всё было на самом деле – о команде комплекса Лямбда и бесчисленном множестве других людей, которые помогли ему в Черной Мезе, даже, казалось бы, самым незначительным способом. Без их помощи Гордон никогда бы не дошел до конца. И из того, что он успел увидеть, выходит, что всё полетело к чертям, несмотря на то, что он победил Нихиланта… Гордон так много хочет сказать теперь, когда нашел кого-то, кто не был копией-пустышкой одного из его знакомых; кого-то, кто общается с ним как с реальным человеком. (Если это всё подделка, то тогда это куда более жестокое наказание, чем отключение медицинской системы, и Гордон понятия не имеет, чем он мог его заслужить.) Но Гордон ничего не может сказать; существо постаралось. Поэтому он просто качает головой. Однако что-то в его удрученном выражении заставляет наигранное веселье Барни превратиться во что-то более искреннее. - Не могу поверить, что это действительно ты, Гордон. И выглядишь так, будто не постарел ни на день, какого черта? – тон Барни игривый, но в нем чувствуется скрытая настороженность и беспокойство. Оно и понятно, поскольку Барни должно казаться, что Гордон ни с того ни с сего объявился через много времени после каскадного резонанса. Гордон не знает, как передать «черт возьми, да если бы я знал, слишком был занят, пытаясь сохранить последние крупицы здравомыслия и самосознания, чтобы заметить, постарел я или нет» одним только языком тела, поэтому он просто беспомощно пожимает плечами. Барни, кажется, слегка нервничает из-за молчания Гордона, и ему, возможно, следует взаимодействовать активнее, но Гордон вдруг чувствует себя немного подавленным, когда его сокрушает осознание того, что наконец-то (наконец-то!) хоть кто-то заметил, что с ним что-то не так. - В последний раз, когда я тебя видел, тебя утаскивали солдаты в Черной Мезе. Последние двадцать лет я был уверен, что ты погиб, хотя доктор Кляйнер и доктор Вэнс всё время надеялись на обратное. - Барни отводит взгляд, изо всех сил пытаясь сохранить ровный голос. Двадцать лет? Неужели Гордон так долго был во временной петле? Или время вовне двигалось с другой скоростью? И если внезапная атака морпехов стала критическим (и болезненно неизбежным) событием в мировой линии петли, потому что Барни был там и стал свидетелем первоначального события в качестве стороннего наблюдателя, и что это значило для… Это больше не имеет значения. Всё это больше не имеет значения. В обычных обстоятельствах Гордон не любит обниматься. Поскольку это абсолютно необычные, блять, обстоятельства, он молча притягивает Барни к себе и крепко обнимает. Бывший охранник сначала напрягается, и, как бы это не было больно, Гордон начинает отстраняться. (Он явно перешел границы; прошло целых двадцать лет, и они раньше могли быть друзьями, но не настолько близкими…) Но потом Барни так же быстро притягивает его обратно, и это… И вот это забивает последний гвоздь в крышку гроба «теории второй симуляции» Гордона: бесстрастное и бесчеловечное существо никак не сможет воспроизвести одно из присущих Барни медвежьих объятий – «сжать достаточно сильно, чтобы обездвижить, но нежно». Существо, для которого человечность была не более чем абстрактной идеей, не могло осознать, почему то особое ощущение (которое Гордон испытал пару раз – не совсем против воли – когда вытаскивал Барни из местного бара Черной Мезы для спасения кошелька друга) будет настолько узнаваемо, что внезапно вытащит из памяти целую массу воспоминаний и эмоций, которых Гордон до сих пор даже не осознавал… Гордон даже не осознал, что дыхание стало поверхностным, а его самого начало потряхивать, пока Барни не принялся рассеяно поглаживать его по спине медленными круговыми движениями, и почему-то это ощущение одновременно и кажется самым лучшим в его жизни, и вот-вот разорвет его на части. - Ты в порядке? – спрашивает Барни, и Гордон не может не разразиться истерическим беззвучным смехом. Наконец-то он свободен от симуляции, наконец-то он вернулся в реальный мир. (Во всяком случае, на данный момент.) Черная Меза осталась в прошлом – на двадцать лет в прошлом, если быть точным. (Если у существа что-нибудь не екнет в его несуществующем сердце.) Барни всё ещё жив, как и Кляйнер, и доктор Вэнс, видимо. (Но многие другие мертвы, потому что он не смог сделать достаточно, чтобы спасти их, когда это действительно было важно.) В порядке ли он? Это ещё предстоит выяснить. В данный момент эта концепция кажется Гордону куда более теоретической, чем всё то, что он когда-либо изучал. - Не волнуйся, я понял, - если несколько слез и упали на куртку Барни, тому хватило такта ничего не сказать. – Эй, прости, что напугал, я разыгрывал представление перед камерами, - объясняет он тихим голосом. – Я работаю в Гражданской Обороне под прикрытием. Надо побыстрее, а то возникнут подозрения. – А, тогда ему не надо так рисковать прикрытием Барни. Гордон отступает на шаг, чтобы взять себя в руки, и ещё раз задумался о том, что произошло во время его отсутствия. («Гражданская Оборона» больше похожа на полицию, чем на какое-то гражданское ополчение, но с отчетливой антиутопической наклонностью.) Исключительно для того, чтобы успокоить друга, что ему стало лучше, Гордон даже закатывает глаза в ответ на ужасную шутку Барни, когда бывший охранник выводит видеотрансляцию на монитор консоли. - Да, Барни, в чём дело? – на экране появляется доктор Кляйнер, и, в отличие от Барни, время и генетика были менее милосердны к нему и его волосам. – Я занят важной проверкой! – возмущается он. - Извини, док, но посмотри-ка, кто здесь! Выражение лица его бывшего наставника значительно оживляется, когда он замечает Гордона, что резко контрастирует с холодным и пренебрежительным Кляйнером из временной петли: - Рад видеть тебя живым и здоровым, Гордон! Откуда ты взялся? – Кляйнер приветствует его гораздо теплее, чем даже когда он работал в MIT. Возможно, возраст и произошедшее с Землей (чтобы там, блин, не произошло) немного смягчили его характер. – Как неожиданно! - Я тоже не ожидал, док. Он чуть не сел на экспресс до Нова-Проспект! – Гордон бросает хмурый взгляд на Барни в ответ на этот явный укор; откуда было ему знать, что это такое, он только приехал! Хоть бы у Кляйнера в лаборатории (или где он там устроился) есть маркерная доска или что-нибудь подходящее, потому что у Гордона сейчас миллион вопросов. К тому же, Гордон должен предупредить их о существе и о его смутных замыслах с его, Гордона, участием, и чем эти замыслы могут обернуться для их шпионской операции, подпольного движения или чем бы там они не были. - Тут где-то была Аликс… Может, она… Кляйнера прерывает громкий, настойчивый стук в дверь допросной. - О, черт, этого я и боялся! Нам нужно идти, док! – Барни заканчивает разговор до того, как Кляйнер успевает договорить, и впихивает Гордона в подсобку с ящиками и брошенным багажом. В прошлом он явно использовал её как путь для побега для других людей, поскольку в верхней части платформы есть уже открытое окно и удобная куча ящиков, чтобы до него добраться. - Просто иди дворами и держись подальше от постов, и всё будет в порядке. Встретимся позже, - последнее, что говорит ему Барни, прежде чем закрыть дверь. Только после того, как Гордон выпрыгнул из окна (слава богу, внизу был ещё один ящик, смягчивший падение, потому что Гордон на секунду забыл, что он не в защитном костюме) и вышел из крошечного двора через удобно незапертую дверь, он понял, что Барни даже не дал ему реальных указаний, где находится лаборатория Кляйнера. Или как выглядит эта Аликс… Он как будто снова оказался в Лас-Крусесе [5]. Гордон не может не улыбнуться воспоминаниям. Это непредсказуемый хаос реального мира, такой, каким он и должен быть. Гордон до сих пор не знает, где он, и куда ему идти, но, по крайней мере, теперь рядом с ним будут люди, которым он не безразличен, и будет больше возможностей освободиться от контроля существа. Ну… может, «хорошо» для оценки этой ситуации – это сильно сказано, но его положение в будущем будет намного лучше – и этого достаточно.