***
— Так, подъем! В школу опаздываешь! Полвосьмого уже! — в комнату без стука зашел взрослый мужчина. У него были умные голубые глаза, которые внимательно смотрели на что-то, и короткие седые волосы. В его взоре читалась строгость. Выражение лица казалось несколько угрюмым и недовольным, как будто он начал вспоминать что-то неприятное. Сам он был одет по-домашнему: свободная белая футболка скрывала достаточно спортивное для его возраста тело. Она аккуратно заправлена в темно-серые штаны. Сам же человек, полностью открыв дверь, начал невольно рассматривать всю комнату. Там царил полумрак, и повсюду можно было заметить следы явного беспорядка: в некоторых местах комнаты лежали хаотично разбросанные клочки бумаги; какие-то вещи и одежда — мятая и скомканная. А на столе, который стоял в углу комнаты, тоже нельзя было даже яблоку упасть: там лежали всевозможные учебники и тетради, как будто вот-вот собиравшиеся с грохотом упасть. Также там находились разные обертки от конфет и прочей еды. Но больше внимания к себе привлекал мальчик, сидящий на кровати. Его окружали груды скомканной бумаги. Недовольно закатив глаза, человек, который приходился отцом этому ребенку, холодно сказал: — Ты опаздываешь, — он прошёл в комнату. На него устало посмотрел мальчик. Глаза были такими же голубыми, как и у отца. В них читалась уверенность, но она с каждой минутой угасала. «Я и не ложился…» — на секунду уст мальчика коснулась слабая улыбка, но в то же мгновение бесследно пропала. Его каштановые волосы были немного взъерошены, а в бледных руках он сжимал маленький блокнот, который, кажется, практически полностью исписал. Вещь сразу же оказалась под подушкой, избежав взгляда мужчины. — Мм… — сонно промычал парниша, закрыв глаза, — сейчас… — Всё, вставай! — нехотя поторопил его отец, явно выражая свое недовольство по неясной причине. Он хотел накричать на ребенка, но старался не поддаваться этому желанию и сдерживал себя. Прочесть его настоящие эмоции не представлялось возможным. Быть может, этот человек не хотел демонстрировать подлинное сочувствие и жалость, и потому прятал подобные чувства за маской злобы и презрительной ненависти. — Иду я!.. — грубо ответил мальчик и встал с кровати, сразу отвернувшись от собеседника, тем самым выражая своё искреннее нежелание продолжать и без того отрывистый и напряженный диалог. Отец сразу заметил это и назло продолжил говорить на повышенных тонах, явно выражая недовольство и неприязнь к сыну. Эмоции всё же взяли верх над самоконтролем: — Я же сказал тебе убрать этот хлам! Почему ты блять все ещё не?.. В комнату неожиданно зашёл еще один мальчик. Он выглядел несколько испуганным: его темные глаза боязливо смотрели вглубь комнаты, где стояли его брат и отец. Быстро подбежав к родителю, мальчик сразу же начал привлекать к себе внимание, явно нацелившись предотвратить зарождающийся конфликт: — Доброе утро, папа! — Голди прижался к руке взрослого и с жалостью посмотрел на брата. В комнате на миг стало тихо. Молчание безусловно напрягало детей, но оно длилось недолго: — Доброе утро, сынок. Почему опять рубашку до конца не застегнул? Поправь воротник! Голди действительно не застегнул пару последних пуговиц на своей одежде. Он, с усмешкой выполняя просьбу, ответил: — Не успел, потому и не застегнул. Вообще во внешнем виде мальчика читалась явная небрежность. На парнише никогда нельзя было лишний раз увидеть идеально выглаженные брюки и белую рубашку, застегнутую на все пуговицы. Обычно он ходил в черных джинсах и кроссовках. Была бы его воля, Голди не останавливался бы на таком отлынивании от школьного дресс-кода: слишком уж любил свободу от него. И это касалось не только одежды. Такое мнение, как ни странно, имел далеко не он один. Учителя неустанно удивлялись, как такой, на первый взгляд, прилежный ученик, который каждую неделю приходит в школу с новой толстой книгой и спокойно общается со своим тихим старшим братом, может вовсе пренебрегать школьной формой, приходя в кофте и спортивных штанах и порой даже участвовать в какой-нибудь хулиганской затее. Ещё раз бросив оценивающий взгляд на парнишу, мужчина кивнул: — Ну вот. Теперь нормально, — сказал он, выходя из комнаты. — Собирайтесь, скоро уроки начнутся. Поторопи его… — мужчина указал на сидящего на кровати мальчика и сразу же удалился из комнаты. — Хочу спать… — тихо прошептал голубоглазый, нехотя вставая. — Доброе утро, Фредди, — тихо сказал Голди, внимательно глядя на брата, — Опять всю ночь не спал? — получив слабый кивок в ответ, мальчик продолжил спрашивать, — Да что у вас с папой случилось? Из-за чего вы поругались? — Неважно. Не хочу об этом говорить, — пробормотал Фредди, начиная собирать рюкзак. Ответа не последовало. Поправив светлые пряди, Голди ушел из комнаты, тяжело вздохнув.***
— Ёб твою мать! Ну ё маё! — раздался громкий эмоциональный крик. Он принадлежал парню, который всё ещё продолжал возмущаться, быстро вскакивая с кровати. Ничего не видя, он быстро включил лампу на рабочем столе, свет которой ослепил его на пару мгновений. Парниша, протерев глаза, машинально взяв очки со стола и надев их, вдруг встретился взглядом с ещё одним парнем. Точнее, последний ещё жмурил глаза и что-то недовольно бормотал себе под нос. Озадаченные друзья глупо посмотрели друг на друга. На миг тишина прервала диалог, но потом вновь раздался отчаянный крик, в котором прослеживались явная досада и раздражение: — Блять! Мы проспали! — парень так эмоционально говорил эти слова, что не сразу заметил, как с его лица чуть не слетели очки. Бонни ещё со школьного возраста носил их, да и характер у него с ранних лет был достаточно вспыльчивым. Поправляя очки, он показал экран телефона шокированному собеседнику, который до сих пор ничего не понимал: — Без пятнадцати восемь?! — удивился Фокси, ещё раз протерев свои желтые глаза от яркого освещения, исходящего от экрана гаджета. Он сильно расстроился. Это можно было понять по его грустному взгляду и слегка нервным резким движениям. К этому ещё можно было добавить дрожащий голос. — Нет! Только не это! У меня первый урок — ИЗО! Училка лютая! — В восьмом классе не будет ИЗО. Бля, пойдем быстрее! Хорошо, что мои в командировке, поэтому нам хотя бы пизды от них не будет! — Бонни легонько кинул телефон на кровать. Подбежав к шкафу с одеждой, он быстро взял нужные вещи и начал поспешно переодеваться. Его друг поступил так же. — Всё-таки плохая идея была на ночевку оставаться второй раз, — сказал Фокси, не смея взглянуть на собеседника. — Радуйся, что у меня уроки делали! — откликнулся другой, уже убегая в ванную комнату. — Если мои родители узнают, то мне пизда… — тихо сказал Фокси, даже не имея цели донести эту информацию собеседнику. — Сегодня мы без завтрака! — прикрикнул Бонни, опять вбегая в комнату.***
Улица неприветливо встретила ребят холодным ветром в лицо. Вне дома было весьма прохладно: казалось, что вот-вот превратишься в ледышку. Чтобы вконец не околеть, каждый из друзей небезызвестной компании быстрым шагом направился к школе. Им требовалось разное время, чтобы добраться до нее, но опоздало лишь трое мальчиков: Бонни, Фокси и Фредди. Первый учился в восьмом классе, а пока он бежал по коридору, Фокси и Фредди пытались оправдаться перед учительницей изобразительного искусства, которая как раз застала их в коридоре. Рассеянные семиклассники хотели наспех сговориться, мол, задержал другой учитель, но художница сразу разгадала замысел учеников и, строго посмотрев на детей, сказал, чтобы те шли на урок вместе с ней. Зайдя в кабинет, учительница специально пристыдила опоздавших перед классом и попросила дневники ребят. Фокси хоть и сильно боялся выговора, вел себя довольно сдержанно и спокойно. «Одним замечанием меньше, одним больше… Какая разница?» — смеялся он, тем самым успокаивая себя. Поправив рыжие волосы, он гордо показал дневник с жирной, написанной каллиграфическим почерком надписью: «Опоздал на урок!» А рядом красовалась красивая цифра-лебедь. Весь класс начал хихикать, но Фокси имел достаточно хороший авторитет, поэтому одноклассники смеялись не над ним, а над ситуацией, произошедшей только что. Дневник пришлось отдать и Фредди, но когда мальчик хотел открыть рюкзак, дабы вытащить его, в мозг ударило воспоминание, а точнее яркая и четкая картинка: этот самый дневник лежит дома на столе! Бедный парнишка густо покраснел, чувствуя при этом, насколько поднялась температура тела, и на несколько секунд лишился дара речи. Из оцепенения его вывел неприятный голос, который раздался практически за спиной. Обернувшись, Фредди увидел своего одноклассника, смотрящего на него голубыми глазами, цвет зрачков которых был более схож с синим; лицо выглядело довольно бледным, а по его выражению стало понятно, что парнишу что-то рассмешило: губы сразу изогнулись в ехидной улыбке. Фредди не становилось не по себе от взгляда одноклассника: он всегда вел себя так, не упуская возможности оскорбить «заучку». Его звали Еннард: обычный задиристый троечник, который отличался пылким нравом и, на первый взгляд, завышенной самооценкой, а также был одним из самых главных хулиганов в классе. Фредди и Еннард состояли в довольно неоднозначных отношениях, поскольку не раз были на грани драки, которая, к слову, случалась не так часто. Иногда они и вовсе вместе ходили в библиотеку, чтобы Фредди без лишнего шума мог объяснить школьный материал собеседнику. Но так было далеко не всегда: дрались они чаще, даже не стесняясь прохожих на улице. Конфликт постоянно случался после уроков. Внешне они не отличались физической силой, но стоило Фредди дать повод для драки, то он непременно смело давал отпор, несмотря на нелюбовь к этому занятию: он считал, что если авторитет зарабатывается такими негуманными способами, то он не имеет веса. Да и весь его класс не был особенно дружным: он делился на несколько самостоятельных групп, которые редко взаимодействовали друг с другом. Однако, стоило кому-то показать себя слабым в какой-либо ситуации, и все сразу настраивались на одну волну. Так и общался тот коллектив, который существовал в таком составе седьмой год. Это ведь уже средняя школа, где дети становятся подростками, и всё в их жизни меняется. Кто-то останется таким же беззаботным как и раньше, но характер приобретёт самые лучшие качества: подлинную эмпатию и чувственность, но сильная влюбчивость добавит каплю слез в жизни этих маленьких людей; кто-то станет более серьезным: будет ответственным, но большая тяга к дружбе сделает их верными и надежными товарищами, а другие будут впадать в уныние и депрессию, но в творчестве непременно найдут себе место. Возвращаясь к разговору о драках: конечно же, победа и удача могли оказаться и на стороне настоящего задиры. Когда Еннарду удавалось победить, проигравшему на следующий день стоило ожидать насмешки не только за его спиной, а и порой услышать что-то обидное прямо в лицо. На удивление, о подобном отношении к Фредди знал только Фокси, потому что они учились в одном классе, хоть и общались не так уж часто. Голди, который учился в шестом классе, даже и не догадывался об этом всем. Фредди не любил говорить о своих проблемах кому-либо. Он вообще был человеком тихим и замкнутым, хотя иногда и чересчур эмоциональным. Еннард, вовсе не стесняясь учительницы, патетическим тоном сказал: — А чего это у нас девчонка-заучка опаздывает на уроки рисования? Чё, с кисточкой надоело пыхтеть? Эй, ты, я ж говорил, тебе только плакать на задних партах нужно и стихи сопливые писать! Фредди, набрав побольше воздуха в легкие, громко выдохнул, стараясь не выказывать свое раздражение. Учительница, что-то недовольно буркнув, сказала ему сесть на место. Парень ничего не ответил. Дождавшись Фредди, Фокси вместе с ним сел на заднюю парту. Последний начал что-то увлеченно рассказывать, но Фредди его не слышал. Урок изобразительного искусства закончился. Ученики радостно выбежали из кабинета; холл школы сразу наполнился визгами, громкими разговорами и нестихающим шумом. Где же можно уединиться в такое время и спокойно посидеть в тишине? Уборная хорошо подходила для этой цели. Любители одиночества часто отделяются от толпы. По коридору тихо шел Фредди. На нем была черная кофта, которая явно выглядела намного больше его самого, а под ней — застиранная белая рубашка. Глядя себе под ноги и иногда переводя взгляд на темные брюки, парень завернул за угол в сторону туалетов. Там было достаточно темно, ведь солнце ещё не успело озарить золотыми лучами всё вокруг. На душе у Фредди было тревожно. Он, бросив рюкзак на холодный пол, опустился на колени рядом и достал из небольшого кармана сумки изорванную записную книжку. «Вот подонок!..» — пролетело в голове у парня. Сжав листы и мятую обложку ещё сильнее, он недовольно фыркнул. Эта вещь была для него всем: небольших размеров блокнот на кольцах темно-синего цвета, листы которого были аккуратно, с каким-то особым воодушевлением исписаны ещё не до конца сформировавшимся почерком, не имел цены для Фредди. Бумага в некоторых местах сильно помялась, а в левом верхнем углу можно было увидеть зияющую рану. Но она не кровоточила, потому что эта вещь уже мертва. Кто-то приложил свои усилия, чтобы испортить гладкую поверхность. — Я не прощу тебе этого, отец!.. — уже вслух сказал парень, доставая из рюкзака скотч, чтобы хоть как-то исправить повреждения. Руки дрожали, а на глазах вновь навернулись слезы. — Не ной, тряпка! — воскликнул он, дав себе хорошую пощёчину. Раздался хлёсткий звук. Секунда молчания. Неприятные ощущения в правой части лица дали о себе знать. Соль от слез попала на раздраженную кожу и немного защипало. — Боль действительно отрезвляет! — хихикнул Фредди, после чего с досадой и необыкновенным чувством стыда понял, что это неправильно. Тем не менее ему стало легче. Однако он отвлекся от своего занятия: парень опомнился: начал заклеивать порванные участки бумаги. Это ему не нравилось. Вспоминая события, произошедшие около недели назад, мальчишке вновь приходилось вытирать слезы с глаз, но это не помогало, и соленая вода, ещё больше стремясь выплеснуться наружу вместе со сдавленным воем и мычанием, намочила некоторые страницы. Благо, времени успокоиться у него было предостаточно, потому что следующего урока не было в расписании. Кое-как закончив, Фредди встал на ватные ноги. Они тряслись и дрожали. Он продолжал сжимать блокнот, а потом рука сама потянулась к карандашу. Фредди находился в кабинке, которая была расположена рядом с окном. Решив подышать свежим воздухом, парниша забрался на батарею и с небольшим трудом залез на высокий подоконник. Приоткрыв окно, а затем сев, облокотившись спиной об стену, он тяжело вдохнул. Бросив взгляд на блокнот, который он так сильно прижимал к себе, Фредди открыл чистый разворот. Через несколько минут парень незаметно для себя провалился в творческое забытьё, полностью отдавшись вдохновению и своей потребности выплеснуть эмоции. Буквы получались корявыми, но он продолжал неустанно писать, уже не обращая внимания на почерк, из-за того что его взор был максимально мутным. Раньше при попытке что-то написать у него ничего не получалось, и голову могла с легкостью обуревать отчаянная истерика, которая случалась из-за моральной травмы. Через неопределенное количество времени Фредди опомнился. Прозвенел звонок, который дал знать о том, что урок закончился. Память тут же вернулась. Удивившись, что всё прошло более-менее гладко, он спустился, а потом начал читать: Ты отнял от меня отраду. Так быстро, даже не заметив. Мне сложно плакать до упаду, Но ты, лишь только заприметив Шаткий мой протест, Мои попытки вразумить сразу пресекаешь. Мне цели не достичь: она как Эверест. Меня ты убиваешь, Забраться не давая на верхушку. Ещё темно. Помнишь ли, отец? Не скажешь всё равно… Тогда я думал, мне конец… Кричал ты так, что мир весь слышал, А я ни слова не сказал. Что же ты во мне увидел, Чтобы сразу устроить скандал? И нету пытки хуже порицанья, Которое нарочно создается без причины. Что за домыслы бредовые сознания?! Эмпатия пропала, а чувства сгнили… Я слышал, сублимация спасает. Идея нравилась — я восторженно писал. Почему же это отец принижает? Возможно, он меня не понимал… Кричал: «Искусство — бред, Писатели безумцы и подонки!» И то, что современный человек Должен поклоняться желтой книжонке Писать нельзя. Только слепо читать. Да кто такое говорит?! Нам — людям, нужно создавать! А этот тезис пусть в аду горит… Сначала я смирился. И худо мне было: Жить я заново учился, Но нутро лишь выло: Не мог я без пера. Оно — запретный плод. И я, вкусить его хотя, Надеялся на новый взлёт. Провал однако ждал меня. Лишь взяв перо, в безумие впадал. И не было ни дня, Где я по-настоящему дышал… Не лечит время — Я к боли привык. Опасна для меня поэма; Я духом поник. Глаза в слезах я устремляю в потолок, Вопрошая у небес: Я жалкий порок? Серафим или бес? За что отец возненавидел? Чем я тебе не угодил? Но я же точно видел: Ты плакал, когда я уходил! Дышишь никотином, не давая ответ. И во всём винишь меня. Отдай мне пачку сигарет! Лучше выкурю их я! Однако, я погорячился… Так что же делать нам теперь? Литература — хлам? Давай закроем плотно дверь, Что так причиняет боль нам? Но тебе не пережить мою потерю. Ты слушать всё равно не будешь! Мне что, надеть петлю на шею?! Плохо очень судишь… Фемиду пригласи на суд! Я буду продолжать писать! Я не коварный словоблуд! Я просто не хочу страдать! Он кисло улыбнулся, а потом просто закричал, будто бы из последних сил моля о помощи, которая так была ему нужна. Ему было больно, как никогда раньше. В горле появилось неприятное ощущение и соленый привкус. Мальчика никто не слышал, даже он сам. Не зная, как справиться с нахлынувшими эмоциями и сопутствующими переживаниями, Фредди стал сильно бить себя по ногам, а потом еще раз и еще. Удары были сильными, словно он дрался с кем-то другим, но не с собой. Фредди, осознавая, что совершение сей действия неоднократно повторяется после инцидента, ничего не мог с собой поделать. Он не хотел прекращать. Фредди с трудом встал на ноги. Они дрожали, но теперь причиной этого была тупая боль. Снова удар. Снова боль. Через несколько минут у него уже не было сил, поэтому он просто осел на пол и уже тихо, по-настоящему заплакал.***
У подросткового возраста всегда есть как плюсы, так и минусы. Одни из них — мотивационный вакуум и кризис самооценки.
— Итак, зайцы мои, — начала свою речь старая женщина. Ее голос был милым и тихим, с доброй хрипотцой, поэтому слушатели стали сразу внимать ей. Как бы немного завлекая своим рассказом и без того заинтересованных учеников, она продолжила, — Сегодня я буду развлекать вас. Вы узнаете очень интересные вещи про такой огромный материк, как Евразия, — услышав это, дети стали более внимательно следить за действиями и словами учительницы географии. В кабинете царила невероятно уютная атмосфера: чуть теплые лучи солнца озаряли класс и вдумчивые на тот момент лица пятиклассников. Желтый свет играл и веселил, даря свое настроение каждому предмету: и самым разным растениям на подоконнике, и каждому камешку на отдельном столе. Ни одна вещь не осталась без света. Тени же, создавая контраст, падали рядом. Однако через считанные секунды солнце спряталось за серыми тучами, которые стали сгущаться все быстрее и быстрее с каждой секундой. Как будто и без того тусклый позитив сменила серая грусть. Вмиг в помещение проникла легкая прохлада, но дети не замечали этого: они были слишком преданы интересу В том кабинете всем хотелось учиться и погрузится в океан знаний: каждый сантиметр был пропитан учебой: на стенах висели самые разные карты, которые, казалось, ученики могли изучать целую вечность: многочисленные страны и их флаги, необычный рельеф отдельных территорий, красивые яркие фотографии знаменитых объектов и мест. Даже творческий порядок на двух учительских столах настраивал на продуктивный процесс обучения и получения знаний. Ее звали Галина Сергеевна — та самая учительница географии, которая уже показывала ребятам интересную презентацию, параллельно обращаясь к огромной физической карте, которая, как красивая картинка, полюбилась пятиклассникам. На столах же всегда можно было увидеть много стопок разных тетрадей, контурных карт и учебников. Стоит уделить внимание и разнообразию оборудования: в конце кабинета был высокий шкаф со стеклянными дверцами — там стояло много технических приборов для измерения разных показателей в атмосфере: давления, влажности и тому подобные. Все это вдохновляло и подпитывало неподдельный интерес учеников к обширной науке о земном шаре. Подобные уроки пролетают быстро, и вот уже слышен звонок. Для некоторых это становится причиной мимолетной грусти, но, начав диалог с понимающим другом, все с воодушевлением ждали следующего урока. Для других, наоборот, перемена становилась живительной водой в долгую засуху, и ученики с радостью начинали что-то обсуждать или играть в какую-то игру. После звонка в классе осталась группа девочек, которые внимательно наблюдали за кем-то. Чика, сидевшая на последней парте у окна, сухо улыбнулась. На улице был мрачный вид: небо до сих пор оставалось хмурым и недружелюбным. Казалось, что вот-вот польет дождь. Поседевшие худые деревья тоже предались унынию: устало опустив свои руки-ветки, они давали возможность ветру полностью контролировать их. Деревья качались из стороны в сторону, и создавалось ощущение, что они совсем скоро завоют вместе с ветром. А ведь нельзя так. Это словно человек: только он управляет событиями, а не они им… Вспомнив, что нужно собрать вещи в сумку, девочка стала поспешно убирать пенал, учебник и прочие книги в портфель. Вдруг она услышала, что ее карандаш упал на пол. Нагнувшись, чтобы поднять его, Чика поняла, что кто-то стоит сзади нее, настойчиво смотрит и ждет. На ее лице на миг застыл ужас, но, обернувшись, девочка облегченно выдохнула. К ней просто подошла учительница географии. Уровень доверия между ними был высоким, поэтому не удивительно, что Галина Сергеевна зачастую просила девочку помочь с чем-либо. В этот раз она задержала Чику с просьбой сложить и убрать огромную карту мира. В силу своего преклонного возраста старушке было несколько сложно выполнять подобные действия, а такая озорная девочка, как Чика, никогда не отказывала учительнице и с радостью помогала ей. Выйдя из кабинета, Чика мечтательно вздохнула и решила пойти по коридору, как её кто-то недружелюбно окликнул. Повернувшись, она увидела девочку, которая медленно, не скрывая своё надмение и злорадство, приправленное злобой, шла ней: — Чика, а почему это географичка к тебе подошла? Больно умная ты что ли? — у той девчонки были синие волосы, которые она несколько минут старательно зализывала, чтобы сделать высокую кичку. Нахмурив нос, тем самым сделав свое лицо ещё более некрасивым, Баллора топнула ногой. Телосложение у неё было очень стройным, даже худощавым. Чика ходила на занятия балетом, и ей приходилось постоянно пересекаться с этой вредной девчонкой, которая, к тому же, ходила в ту же группу, что и её сверстница. Нельзя было точно сказать, почему у них сложилось такое недоброжелательное отношение к друг-другу, но ничего не возникает на пустом месте. Тем не менее, Чика старалась не выказывать свою неприязнь к такому поведению одноклассницы. Это покорство послужило началу настоящих издевательств, которые проявлялись не только в жестоких насмешках, но и в настоящем рукоприкладстве. Благо, до этого Баллора редко доходила, а всё потому, что наедине с Чикой она чувствовала себя незащищенной и уязвимой. Но когда её противные подруги находились рядом, то сдержанное раздражение, выражаемое сарказмом и дерзким поведением, превращалось в настоящее насилие, хоть и ребенок не мог нанести сильных увечий. Безусловно, Чика боялась, что её могут ударить или, что её рюкзак опять могут начать кидать по всему коридору, но пыталась затушить пожар неуверенности в своих глазах. Сжав руки за спиной в кулаки, она улыбнулась: — Привет! Учительница просто решила попросить меня о помощи. Если хочешь, то в следующий раз можно помогать ей вместе. Ответа не последовало. Баллора, заметив кого-то за спиной собеседницы, поспешила быстро удалиться. Чика прекрасно знала, кто это. К ней подошел Майк. — Ну привет. Опять достает, да? — у парня был приятный голос, который вот-вот, казалось, мог перейти в тихое пение: спокойное и красивое. Только в его темно-синих глазах читалась малозаметная тревога. А черные волосы так смешно взъерошились, что люди, только краем глаза завидев их, хотели обернуться, разглядеть получше эту шевелюру, а то и потрогать её, например, завязать маленький причудливый хвостик. — Да, но, как видишь, всё обошлось! — с улыбкой на лице ответила девочка и кивнула головой в другой конец коридора, где, не зная, куда себя деть от злости, стояла Баллора. — Ага. Ну ладно тогда. Если будут обижать — я разберусь! — героическим голосом ответил Шмидт и, показав привычный жест прощания, ушел, через несколько секунд скрывшись в толпе других учеников. Майк был для Чики как брат. Он старался защищать её от обидчиц, однако придерживался принципу воздействия только словами, а не какими-либо иными действиями, как бы плохо девочки ни поступали. Шмидт никогда не угрожал никому, ведь знал, что можно по-хорошему договориться с теми, кто не только слышит, а ещё и слушает. «Внимание в разговоре с незнакомыми людьми можно завоевать, но это довольно сложно, а, значит, этот фактор наиболее важен в общении, » — Майк всегда так считал. Парень не был красноречив, но у него прослеживался высокий уровень эмпатии. Зачастую слова становились ненужными в моменты отчаяния и боли. Тогда тактильный контакт всходил на трон, правя ощущениями: когда люди обнимаются или просто один гладит по спине другого, то становится легче. Однако, даже несмотря на столь доверительные отношения, близкими друзьями их нельзя было назвать. Тем не менее, в такие моменты девочка всегда светилась от радости, понимая, что она не одна и то, что есть люди, которые хотят ей помочь. Её родителям было практически всё равно на частые конфликты их дочери с одноклассниками, поэтому защитник был только один — Майк.А ведь дружба сближает людей: они знакомятся, общаются, доверяют, спасают; отдаются, умирают, воскрешают и любят. Но это уже не совсем дружба…