Сага о маяках и скалах

Тащиться в магазин лень, но дома продуктов — кот наплакал, а ему ещё нужно изъебнуться и что-нибудь приготовить, чтобы Катя снова не портила себе желудок «Роллтоном» за семь рублей. Практично, конечно, но до поры — до времени, пока гастрит лечить не придётся. Титов и сам чуть язву желудка не заработал в прошлом году, питаясь энергетиками, пивом и мерзкой пиццой из «Пятёрочки». «Пятёрочка», конечно, выручает, но только если у тебя есть мозги. Ну, и карта этой «Пятёрочки», потому что скидки только по карте — без нее ты простой смертный, а с ней — почти лакшери. Денис вваливается в комнату с пакетом, набитым доверху и едва не рвущимся. А хули — экономия. Станет он ещё на второй пакет тратиться. — О, Дениска! — Катя вскакивает с кровати и бежит его обнимать. — Бля, Катя! — пакетом Денису приходится пожертвовать, чтобы поймать влетевшую в него Лебядкину, и тот падает на пол. — Ну, всё, всё, да, мамка вернулась, ща пожрать сварганит. — Ты Денис, да? — слышится над ухом, и Катя отлипает от Титова. Он смотрит на незнакомца снизу-вверх. Видимо, это тот самый новенький. Лебядкина не соврала — это правда огромная детина. — Ну типа того, — почему-то его лицо кажется неприятным. Может, у Титова просто плохое настроение. — Дай угадаю: а ты одуванчик, да? — он стягивает пальто и бросает его на стул возле входа — им они с Катей обычно подпирают дверь, когда курят в комнате, чтобы коменда ненароком не заглянула. — Потому что шевелюра мягкая и пышная? — судя по нахальной лыбе, парень воспринимает эти слова как недофлирт-переподкат и потому пытается подыграть. — Потому что ощущение, что если на твою шевелюру дунешь — разлетится на хуй, — разрушает все ожидания Денис, даже не глядя на нового знакомого. Тот неловко улыбается: обычно его волосам отвешивают миллион комплиментов, а потом просят разрешения потрогать. — Ну Диня! — Катя всплескивает руками. — Прости, он просто не в духе сегодня, — добавляет она, и зачем-то полушёпотом, хотя Денис всё равно отлично её слышит. — Да ничего, я понимаю, — с улыбкой отмахивается одуван. Конечно, «ничего» — если бы он был ещё и недоволен, Титов бы его вообще взглядом испепелил. Ходят легенды, что, когда он злой, он может так сделать. — Макс Кольцов, — он подает руку уже разувшемуся Денису и улыбается на удивление искренне. — Ингеборга Дапкунайте, бля, — тот неохотно пожимает протянутую руку и почему-то снова бессмысленно язвит. Он вообще без понятия, почему так сразу набрасывается. Он правда не в духе, но… Катя пихает его локтем в бок. — Да ладно-ладно… Денис Титов. Эта ведьма зовёт меня Диней, — он повторяет рукопожатие — уже по-человечески. Видимо, чтобы составить Титову компанию, Катя с Максом садятся на кухне за маленький икеевский столик. Денис принимается готовить. Макс предлагает помощь — тот отказывается. Катя ему обьясняет, что Денис при готовке — то ещё чудище: буквально ебучий дракон, лежащий на своём золоте и сжирающий каждого, кто даже просто мимо шёл. На самом деле, это всё просто шутки. Ну, наполовину. Денис, конечно, taxiчный уебан, но он умеет быть заботливым. Если ему кто-то дорог — он за этого человека глотку перегрызёт. Взять Катю или Соню — он им почти вторая мать: и за той, и за другой следит, чтоб были сытые, здоровые, выспавшиеся и весёлые. Кате, если заболеет, он обязательно сгоняет за лекарствами и даже пары пропустит, чтобы её на ноги поставить; Соне в прошлом году парень изменил — она ревела так, что ковчег можно было начинать строить, — а он пошёл и отпиздил этого придурка. И таких примеров до жопы, даже неясно, откуда в нём столько заботы и нежности — единственный ребёнок в семье всё-таки. А если Денис влюбится — всё, полундра, он всего себя отдаст. Только достойных пока не находилось — одни мудаки. — Ты, кстати, чё к нам-то перевёлся? — вдруг подаёт голос Денис, не оборачиваясь и продолжая шинковать овощи на доске. — Ну, ВГИКовское училище меня не приняло. Проучился там три года — и отчислили, потому что устали со мной бодаться. Мне говорили: «Делай так», а я брал и делал так, как красиво. Ну, я придерживаюсь такой политики, что в живописи особо не может быть «правильно» и «неправильно» — может быть только «хорошо» и «есть, над чем поработать», — по-философски изрекает Кольцов. — Я вообще изначально думал связаться с журналистикой, но там столько грязи и неправды… А честный журналист — бедный журналист. Короче, к кистям меня больше тянет. — О-о, — Титов значительно переглядывается с Катей, — был у меня один журналист-художник. Гондон редкостный. Ебал меня и мои мозги три месяца, а потом — «Слушай — говна покушай, мы же друзья, да?». Фу, вспомнил — аж настроение ещё больше испортилось. Лебядкина ржёт, хотя полтора года назад было вообще не до смеха, когда Денис после разговора с этим своим недопарнем со злости сломал полку стеллажа, тумбочку и разорвал все наброски с его лицом. Вот тебе и влюблённый Денис. Максим присвистывает, приподняв одну бровь, долго молчит, а потом выдаёт: — Хочешь, я его отпизжу? — Дурак, что ли? — беззлобно смеётся Титов. — Да хуй с ним. Пусть живёт, морда свинская. Это ж когда было-то. Да и тебе проблемы в первые же дни учёбы ни к чему. Он крыса ещё та — маме пойдёт жаловаться, а она истеричка — сразу и к декану, и к ректору, и ко всем, к кому только можно. Сейчас, вот, говорю о нём и не понимаю, как угораздило влюбиться. — Любовь зла — полюбишь и Лаврова, — подняв указательный палец в учительском жесте, говорит Катя. Денис в ответ качает головой и, закинув овощи в сковородку к курице и накрыв её крышкой, поворачивается к Кольцову и Лебядкиной и опирается поясницей на стол для готовки. — Погодь, так ты не будешь даже мне вопросы задавать, типа «О, ты чё, по мальчикам типа?», «То есть тебе девки вообще не нравятся?», «Ты актив или пассив?», «А меня бы ты трахнул?» — изображая реплики карикатурно-мерзкими голосами, спрашивает он у Макса. Он просто привык, что в ответ на такие открытые рассказы о бывших парнях получает что-то в этом духе, и странно слышать на своё «Мой бывший — мудак» вопрос «Хочешь, я его отпизжу?» вместо всего перечисленного. — Я что, на идиота похож? Нет, конечно. Каждый дрочет, как он хочет, меня это ебать не должно, — ух ты, уже второе мудрое и зрелое изречение подряд. Титову даже становится чуть-чуть стыдно, что он с порога начал бычить на Макса. Совсем чуть-чуть. — Позволь поинтересоваться, а как дрочишь ты? — с видом проводящего соц.опрос психолога спрашивает Денис. — На хороших людей, — отвечает Кольцов. Титов немного виснет. — Ясно, у меня нет шансов, — театрально вздыхает Денис, а затем смеётся. — Я имею в виду, что мне до пизды, что у тебя в штанах, лишь бы человек мне был приятен, — контрастно-серьёзно объясняется живописец. — К примеру, в десятом классе я за Катюхой бегал, — Лебядкина, явно резко словившая вьетнамские флешбэки, давится тихим «о, нет» и прячет лицо в руки. — Потом мы разъехались: она — сюда, я — во ВГИК. На первом курсе я в сокурсника там влюбился. Ни хуя не выгорело в итоге, но я честно пытался. — Ну, мое уважение, — без тени шутки говорит Денис. — Мне кажется, такая и должна быть позиция у взрослого человека. Ну, типа не стоит ребёнку с детства говорить, мол, ты мальчик — вот тебе девочка, и наоборот. Надо оставлять ребёнку право самому определяться, тогда и в подростковом возрасте, если вдруг ребёнок заметит за собой гомосексуальные наклонности, не будет этих ебучих пяти стадий принятия. — Вот! Поэтому я и хотел пойти в журналистику! Говорил бы такие вещи, разжёвывал, аргументировал, и, может, в России хоть что-нибудь бы поменялось. Только это дело неблагодарное, потому что у нас цензура жёсткая. «Чугунный» устав, хули. Живём, как при Николае Первом, — в голосе Макса сквозит какая-то непримиримая, но уже давно закопанная глубоко в душе и лишь иногда свербящая обида. — «Чугунный» устав и теория официальной народности, — прибавляет Титов. Он обращает взгляд к молчащей Кате, которая только глаза переводит с Макса на Дениса и обратно. — Ты чего? — Слушаю двух красивых и умных мужиков и восхищаюсь, — улыбается она. Лебядкина редко принимает участие в таких разговорах — она гораздо больше любит слушать, вникать и что-то отмечать про себя. Когда Денис начинает говорить об истории, он вообще превращается в большой секси-мозг — райское наслаждение. Почти как «Баунти» — только лучше. — О-окей, меня больше волнует, как мы дошли от обсуждения того, кто с кем ебётся, до свободы слова, — замечает Макс. Все трое смеются. — А за «красивых и умных мужиков» спасибо. Денис раскладывает приготовленный удон с курицей по четырём тарелкам и три подаёт на стол, пока Катя и Макс возвращаются к обсуждению какого-то общего знакомого. Титов — многодетная мать, ей-богу. — А четвёртая кому? Ты домового задабриваешь? — шутит Катя, кивая на тарелку, оставшуюся на столе для готовки. — Мы, короче, ещё два года назад решили, что у нас в комнате живёт домовой Аркадий, — объясняет Максу Денис, — я его даже нарисовал, вон, — он показывает на небольшой скетч, висящий на стене между плакатами, чертёжными ватманами с проектами и набросками. — Это потому, что у Кати вечно пропадают вещи, и она находит их в самых неожиданных местах, — он наклоняется к Максу, заговорщически приставив к щеке руку, и продолжает уже нарочито-громким шёпотом: — На самом деле, она просто склерозница и забывает, что куда кладёт. Катя закатывает глаза и берёт в руки вилку, угрожающе направляя её на Дениса. — Да это я Соне, — наконец отвечает он на её вопрос. — Она приболела, так что вряд ли готовила. Ща отнесу ей и вернусь. В подъездах общаги всегда холодно, даже летом. Хуже всего, конечно, с конца октября по март — без куртки даже поссать не выйти, потому что отморозишь себе всё, что можно и нельзя. Однако Титов считает, кто не рискует, тот не пьёт шампанского, так что на лестницу выходит в тонкой футболке, серых спортивках, домашних плюшевых тапках с заячьими ушами и фартуке, вряд ли спасающем от холода. И с тарелкой еды в руках. Ну точно чья-то мать. — Сонь? — он аккуратно стучится в четыреста пятую. Слышатся шаги и поворот ключа в двери. — Хорошо, что ты не спишь. Я тут еды приготовил. Ставлю сотку, ты весь день ничего не ела. Громковская умиленно улыбается и склоняет голову, прислоняясь виском к дверному косяку. — Выходит, я должна тебе сотку, — усмехается она. — Проходи, — открыв дверь пошире, она пропускает Дениса внутрь. — Да я ненадолго, — Титов проверяет, не остыла ли еда, пока он поднимался по лестнице, — причём так, как мамы обычно делают: губами, — и ставит её на стол. — У меня там гости. Ну, гость. Я днём говорил — это как раз тот парень новенький с живописи. Вроде толковый и прикольный. Короче, тебя не обидит. Обидит только того, кто обидит тебя. Соня снова улыбается — немного измученно из-за болезни, но всё равно по-доброму и светло. — То есть ты меня ему доверяешь? — Доверяю. Но если говно какое-нибудь сделает — сразу ко мне иди жаловаться, — предупреждает Денис, отодвигая для Громковской стул, чтобы та села. Она почти набрасывается на еду — видно, что весь день пила только чай с мёдом, который утром Титов принёс в литровом термосе. — Динь, это очень вкусно! — не успев даже прожевать до конца, говорит она. — Боже, я готова всю неделю болеть, лишь бы ты меня кормил! — Да я тебя и здоровую хоть каждый день могу кормить — заходи, мы не жадные, — Денис тоже садится за стол и подпирает щёки кулаками, глядя на Соню. Его материнское сердце радуется от одного взгляда на то, с каким аппетитом Громковская наворачивает лапшу. Всё, ему уже можно своих детей заводить — обучение пройдено на отлично. — Кстати, где Эля? — В Посад уехала. У неё там брат недалеко служит. Она к нему на посещение. Эля Мусаева — один из немногих нормальных дизайнеров. Она и в учёбе толковая, в отличие от остальных, и поговорить с ней можно нормально. Другие дизайнеры — сплошь какие-то флегмы или недекваши. А Эля ничего, занимается своим делом, никого не трогает. С ней Катя дружит уже давно, и Мусаева часто бывает в их комнате, особенно по вечерам. — Ладно, ты кушай и спать ложись, — скорее наставляет, чем просит Титов, вставая из-за стола, и Громковская рьяно кивает в ответ. — Спасибо тебе, это правда очень вкусно, — она ему улыбается, глядя снизу-вверх. — Да не за что, — Денис целует её в макушку. — Спокойной ночи, и давай, не болей. Прежде чем вернуться в комнату, он ещё заходит в туалет на четвёртом же этаже, чтобы покурить. Заповедь такая есть — не кури на своём этаже, коли не хочешь от коменды пизды получить. Если коменда зайдёт в туалет при проверке общаги и почувствует запах сигарет, то первым делом подумает на тех, кто живёт на этом этаже. Короче, вероятность спалиться меньше. — Ну что, поели, малышня? — спрашивает он, зайдя обратно в комнату. — Вкусно? — Да, мам, очень вкусно, — отзывается Катя, а Макс, неспособный ответить с набитым ртом, только поддакивает. — Макс, я тут договорился с девочкой, чтобы она тебя на первых порах за ручку поводила, там, всё показала, про всех рассказала, — Титов обычно только так и делает: сначала всё решает и устраивает, а сообщает уже постфактум. Одно слово — мамка. — Зовут Соня Громковская, живёт в четыреста пятой. Она со мной по добору поступала, тогда и сдружились. Короче, она хорошая. Я вас познакомлю утром. Ты-то в какой комнате живёшь? — В пятьсот пятой, — говорит Макс, прожевав последнюю порцию удона. Титов подвисает. — В пятьсот пятой у нас преподша по живописи живёт, не? — обращается он скорее к Кате. — А, так я не в этом корпусе, в соседнем, — обьясняет Макс. — А у вас тут и преподы в общагах живут, что ли? — Некоторые — да. Ну, вот, живописица и эта… ёбнутая, короче. Молодая скульпторша, во. Она как-то солями объебалась и носилась голая по общаге. Было и смешно, и жутко — ты как будто в каком-то плохо нарисованном инди-хорроре, — он садится за стол и ставит одну пустую тарелку на другую. — Погодь, тебя как сюда пропустили вообще? У нас же не коменда, а зверьё. — Ну, его не пропустили, — почему-то извиняющимся тоном произносит Катя. — Я коменду отвлекла, а он пробежал, когда она отвернулась. — Ой, бля-ять, — Денис закатывает глаза и закрывает лицо рукой. — А договориться — не, не вариант? — Погоди, у вас реально тут скульпторша угашенная бегала? — запоздало встревает Кольцов, хлопая глазами. — Да с ней договоришься! Макс — вообще левый чел для неё, я — главная антагонистка и по совместительству шлюха. Она любит из всех студентов только тебя и Соню, — Лебядкина пожимает плечами. — Ладно, я сам завтра утром договорюсь. Макс, с тебя студак и какой-нибудь опознавательный знак, что ты в соседнем корпусе живёшь. Утром как раз будешь заходить, чтобы я тебя с Соней познакомил, позвонишь мне — я спущусь, обкашляю этот вопросик. И да. У нас реально скульпторша под солями бегала по общаге без одежды. Добро пожаловать в Диснейлэнд, — Денис разводит руками в стороны, а Кольцов присвистывает. Тут все привычные уже — удивятся, наверное, только если кого-нибудь убьют. И то не факт. Кстати, Титов обычно «обкашливает вопросики» доброй половины здешних студентов. Кому дополнительные часы выбивает, если надо, кому пропуск в общагу, кому отсрочку по долгам. Всей своей группе иногда выпрашивает перенос какой-нибудь зачётной работы. Ну, и, помимо прочего, ещё и за других иногда делает какие-нибудь задания. За деньги, разумеется. Хочешь жить — умей вертеться, хули. — Так точно, — Кольцов прикладывает руку ребром ко лбу. — Вы завтра, кстати, во сколько заканчиваете? — В четыре двадцать вообще, но на физру мы с Катей перманентно не ходим, так что в половину третьего, — не свалить с последней физры — это почти преступление. Они с Лебядкиной не самоубийцы, чтобы на физру ходить. — А у тебя там как с расписанием? — Да нормально, вроде ненапряжное. Завтра композиция последняя, я тоже в четыре двадцать заканчиваю. — Земля тебе пивным картоном, — Титов театрально крестит его. — У нас композицию Козлов ведёт. Крутой мужик, только строгий, что пиздец. Короче, познакомитесь с ним завтра — сам поймёшь. — Да харэ меня запугивать! — ржёт Макс, пихая Дениса кулаком в плечо. — Уверен, всё на самом деле не так плохо. — Тебя ждёт большое разочарование, дорогуша. — В пизду тебя, ничего не слышу! — Кольцов закрывает уши ладонями, а Титов продолжает нарочито-громко его кошмарить байками про Алябьева, Козлова и — для пущего эффекта — про коменду. Поняв, что защита в виде рук не помогает, Макс убирает их от ушей и громко вздыхает, уже смирившись. Денису становится неинтересно, и он прекращает. — Может, соберёмся завтра после пар? — предлагает Кольцов, призывно глядя сначала на Катю, а затем на Титова. — Чё делать будем? Выпьем в честь твоего поступления? — Можно, наверное. — Тогда ты проставляешься. — Да без базла. Я вам завтра ещё заодно песни свои покажу. — Блять, Катя! — вдруг возмущается Денис, всплёскивая руками. — Я же тыщу раз говорил: в этой комнате я не потерплю ни одного рэпера, если это не Андрей Пирокинезис. Он это, конечно, несерьёзно. Просто Катя встречалась одно время с местным рэпером, и на это время жизнь Дениса превратилась в сплошное прослушивание его плохого полу-кальянного рэпа из серии «у меня всё хорошо, нахуй пошёл». А Андрею Пирокинезису он бы дал. Чисто за талант. — Спаси и сохрани, бля, нет, фу, — сразу открещивается Кольцов. — Я не пишу рэп, ты чё. Я правда песни пишу. Нормальные. «Нормальные», потому что в соотношении с современным рэпом что угодно будет терпимым. — Ну, другое дело — тогда милости просим, — Денис оглядывает стол, сгребает грязные тарелки в раковину, решая помыть посуду утром, пока Катя красится, свою нетронутую тарелку убирает в холодильник, тоже оставляя на утро, и с деловым видом отряхивает руки. — Всё, поели — теперь в кулачок и на бочок, — излагает очередную народную мудрость Денис. — Макс, — он коротко свистит, — домой. Мой телефон тебе Катя пришлёт — утром звякнешь, как будешь подходить. Денис провожает Макса до выхода из общаги на случай, если коменда на месте, — но она, видимо, вагон хуёв клала на свои обязанности, так что на посту её нет, — и поднимается обратно в комнату. Пора бросать курить: спустился с третьего на первый, поднялся назад — и всё, сердце стучит, в висках долбит, в глазах темнеет, коленочки подкашиваются. Катя уже готовится ко сну, успевшая сходить в душ, пока сосед был на парах, а Титов решает помыть чресла утром — сейчас сил вообще никаких. — Слушай, — они уже выключили свет и лежат в своих кроватях: Катя — головой к окну, Денис — к двери. Лебядкина поворачивается набок, чтобы лучше видеть чужое лицо. Титов смотрит в окно напротив — на то, как методично бьётся о стекло раскачивающаяся от ветра ветка, — а этот твой Макс классный, не придурок вроде. И на внешность ничего. Катя улыбается и прячет эту наглую заговорщическую лыбу за складками наволочки. У Титова такое часто бывает — очень уж он любит покопаться в своей голове и подумать о новых знакомых. Лишь бы не влюбился ненароком — тогда он точно Лебядкиной весь мозг выклюет. — Что, стыдно тебе за твои выебоны? — вкрадчиво и смешливо спрашивает она. — Немножко. — Извинишься? — Да вот ещё!