Сага о маяках и скалах

В комнате темно — хоть глаз выколи и навернись прям в прихожей. Макс отодвигает штору, пройдя в комнату, не разуваясь, но это помогает не сильно: все равно что-нибудь видно едва-едва, и приходится ориентироваться в пространстве на ощупь. Денис снимает обувь, зачем-то пинает ее, убирая от входной двери, и тут он даже рад, что нет света — хоть чулки не так сильно выделяются. Одно дело — когда они просто торчат из-под джинсов неширокой полоской, другое — когда видно, откуда это всё начинается. Плюхнувшись на кровать, Титов отхлёбывает немного из бутылки, в которой виски, на странность, ещё не кончился, пока Макс запирает дверь на ключ, чтобы коменда не вошла, стаскивает явно надоевший и абсолютно не комфортный пиджак, разувается наконец и возвращается из прихожей в комнату, гордо сияя кислотно-зелёными следками с авокадо. На нем все-таки были туфли — замечает Денис. И под ними вырвиглазные следки с авокадо. Если это не лучший мужчина, то кто? — Ты как? — спрашивает Макс, имея в виду текущую степень опьянения. Он опирается поясницей на край подоконника и скрещивает руки на груди. — Ещё не в говно, но уже в кашицу, — Титов заваливается головой на подушку и заворачивает на кровать ноги. — Будешь? — он протягивает Максу бутылку. — Буду. Как минимум для того, чтобы не пил ты, — усмехается Макс. Он чуть подкручивает крышку, резко щёлкает по ней пальцами, и она отлетает куда-то в угол комнаты. Она все равно вряд ли уже пригодится: Денис моргнуть не успеет, как в бутылке ничего не останется. И неясно, как в Кольцова столько вмещается и в итоге не выливается в ужасное опьянение, от которого языком-то во рту ворочать тяжело. — Как себя чувствуешь? Спать не завалишься? — Нет, не сегодня, — Денис мотает головой. — Нет смысла особо — у меня первая архитектура в девять. На неё схожу (может, ещё на живопись), а потом домой — отсыпаться. — А мне завтра ко второй, — Макс отходит от окна и по-турецки садится на кровати, двинув к стене ноги Дениса. Становится неудобно, и Титов отрывает голову от подушки и подминает ноги под себя, усаживаясь напротив. Свет уличного фонаря ложится на лицо Кольцова ровной полоской — начинается где-то в кудряшках, безнадежно путаясь в них, рассекает бровь, точно по зрачку — глаз, небрежно мажет по щеке, скатывается к шее и затекает под расстёгнутый ворот рубашки, ложась на ключицы. Если Денис не перестанет пялиться, у него абсолютно точно потечёт слюна. Макс такой красивый, что этому противиться почти невозможно. Титов позволяет ему плавить себя взглядом, кажется, видящим и душу, и мысли, и бьющееся в агонии сердце. Кольцов говорит о чем-то высоком, а Денису кажется, что Кольцов — и есть это «высокое». Но не как небо. Как потолок скорее. По крайней мере, он хочет в это верить: небо-то недосягаемое, оно где-то далеко, и оно везде; а потолок — вот он, встанешь на кровать, поднимешься на носочках — и достанешь. И Денису бы достать — хоть кончиками пальцев, лишь бы почувствовать, что он это не выдумал. Так хорошо быть просто не может — чтобы ощущалось всё, и сильно, и красиво, и остро, как на острие хирургической иглы. Титова ведёт. Он давно собственноручно надел на себя ошейник и отдал поводок в руки эмоций. И сейчас они дергают — остервенело почти, совсем не жалея Дениса. А Денис, если честно, и противиться не хочет. Помирать — так с музыкой, а тонуть — так в Максе. У Макса на странность мягкие губы — у самого Дениса все искусанные и потрескавшиеся от холода. Поцелуй нежный, какой-то неестественно-спокойный. Титов мажет языком по чужой нижней губе, разбавляя приторность почти-пошлостью. Кольцов начинает отвечать — решительно, напористо, и от этого колени слабеют, и приходится упереться ладонью в бедро Макса — лучше так, чем просто свалиться на него. Руки Макса, горячие и цепкие, забираются под водолазку, рывком вытащив ее из джинсов, и тянут к себе. Или удерживают — почему-то это совсем неважно. Денису кажется, что именно тянут — и он поддаётся: двигается ближе, приподнимается и неуклюже седлает его колени, не разрывая поцелуя. Это делает Макс. — Динь, — хрипло шепчет Кольцов, — ты уверен? — руки противоречиво лежат на талии и кажутся приклеенными. — Я не хочу, чтобы ты утром пожалел. Ты пьяный сейчас, и… Денис прикладывает два пальца к его губам, заставляя замолчать. Он улыбается, смеется сипло так, ведёт рукой по его затылку, наклоняется ближе и смазанно целует куда-то в скулу. — Да пропади всё пропадью, Не проводи мне проповедь,* — шепотом напевает Титов ему в самое ухо. И снова смеется, щекоча горячим дыханием кожу. Максим прав. Надо бы для начала поговорить; бог человеку язык дал, в конце концов, именно для этого — а не для того, чтобы сейчас этот язык бессовестно лез в чужой рот. Надо бы для начала поговорить — но слова вязнут в трясине бесконтрольных чувств. Надо бы для начала поговорить — а Денису плевать. Макс борется с желанием хорошенько ему врезать за безрассудство, как следует встряхнуть и вразумить. Не потому, что не хочется — хочется как раз пиздец. Он не о себе заботится, а о Денисе, как бы это ни выглядело. Себя он знает: ему дать зелёный свет — он сорвётся, поэтому, пока горит красный, пока ещё есть какая-то власть над собой, надо убедиться наверняка. Странно, между прочим: вчера он почти признался в любви, а сейчас вдруг нужно предупреждение. — Я собираюсь трахнуть человека, который слушает Пирокинезиса, — неоднозначно отшучивается Макс, и Денис вдруг вскидывает голову, без особого желания отрывая губы от чужого плеча. — Какие-то проблемы? — он претенциозно поднимает одну бровь. — Нет. Просто это значит, что я собираюсь трахнуть совершенство. — Придурок, — Титов тихо смеется, легко толкая его в грудь. И вместо этого идиотского диалога, состоящего наполовину из подката на почве вкусовщины, могли прозвучать другие слова — соглашение, уточнение, признание, в конце концов. Но нет. У Дениса не хватает смелости. У Макса — сил на него. В отместку за толчок в грудь Кольцов шлёпает его по заднице — выходит глухо, потому что задница-то ещё в джинсах. Непорядок, вообще-то. Они целуются почти до стука зубов и ощущения безвременья. Макс целуется умело: то дразнится, кусаясь и облизываясь, то напирает, и не перестаёт гладить чужую спину и шею — Дениса от этого уже трясёт, у него спина, а именно позвоночник — слабое место. Правда он весь сейчас — огромное слабое место. Титов целуется эмоционально: о каких-то там «техниках» и «приёмах» не думается и на задворках сознания, и в этом вся прелесть. Он просто отдаётся: бери, бери, бери — в глазах, на губах, под кожей. Денису так хорошо, как никогда не было. Все тело гудит по-триумфальному от ощущения, что он все-таки дорвался. Дорвался до этих веснушек на плечах, до шеи под воротом рубашки, до собственных пальцев в чужих пшенично-светлых кудрях, которые до грубости сжимать приходится каждый раз, когда Макс сам целует его — в губы, в выразительные скулы — он часто засматривался, — в плечи. Может, он с самого начала просто слишком накрутил от нахлынувших чувств, но оттого и лучше. Макс бы не сказал, что дорвался. Но и не стал бы врать, что не хотел. Он просто не умеет, как Денис, чувствовать в ущерб здравомыслию и самоконтролю. Но ему Денис нравится до необходимости спонтанных прикосновений и коротких объятий, до внезапного вдохновения в три часа ночи, и это для него так нетипично, непривычно, что доводит до странности. Та песня, кстати, так и появилась — подумалось в один момент о Денисе, пока уснуть не получалось, и руки сами потянулись к ежедневнику. У него за жизнь одна муза была, но и та не была тем, за что себя выдавала. А Титов настоящий и совершенно неожиданно будоражащий. Титов не кривит душой, и душа у него красивая. Денису то ли надоедает целоваться, то ли просто мало: рубашка на Максе уже расстегнута, а руки дрожат от того, видимо, как ликует демон в рёбрах. Титов утыкается лбом Максиму в плечо — от стыда и от желания спрятать раскрасневшиеся щеки (или всего себя, потому что непонятно, куда деваться) — и цепляется за его ремень, неловко залезает под него пальцами, и почему-то в голову не приходит, что это неверная последовательность действий. Макс впечатывает его в кровать, нависая сверху. И улыбается нахально, хищно, самодовольно: — Не так быстро, молодой человек. А Денис особо и не протестует: соображается с трудом, и он безвольной тушкой лежит, почти не дышит. Под Максом. Хотелось бы зажмуриться секунд на десять, чтобы проверить, не снится ли ему это все, но это будет выглядеть до ужаса странно. Кольцов рывком снимает с Дениса водолазку, кидает куда-то, и, судя по звуку, ей посчастливилось приземлиться на стол. Видно, утром Титову придётся собирать свои вещи по всей комнате. Они снова целуются, Денис хватается за его плечи, шею, затылок, тянет на себя, а чужие руки бессовестно расстегивают сначала его ремень — так резко, что бляшка звенит, — добираются до пуговицы и ширинки и дергают джинсы вниз. Откуда у Макса столько решимости — Титов представить боится. Сам краснеет, как девственник, просто от поцелуев, и решается на что-то большее только когда губы уже немеют. А Макс — пожалуйста, ни за словом в карман не полезет, ни за смелостью. — Ты… — Макс стягивает джинсы с Титова до коленей, выпрямившись, и рвано выдыхает, секунду только про себя решая, смеяться ему, удивляться или просто глазеть. (Он, пожалуй, чего угодно ожидал, но только не блядских сетчатых чулок: думал, это просто носки длинные, а Денис, оказывается, не просто тихий омут, а целое шумное болото). Выбирает все-таки глазеть (и восхищаться стройностью чужих ног). — Это че? — на журналиста хотел пойти вроде, а словарного запаса хватает только на это. — Бля, — Титов понятия не имеет, как в двух словах объяснить и это, и то, что у него ноги гладкие, как, блять, попка младенца. Со стороны выглядит, как подстава, так что он поймёт, если Макс сейчас пошлёт его, — просто забей. Так получилось. — Получилось? — Макс смеется. Денису становится самую малость неловко, и он, невозмутимо игнорируя риторический вопрос, выпутывается ногами из джинсов и скидывает их на пол. — Ну типа, — Титов пожимает плечами и показательно ёрзает задом по одеялу. — Мы ебаться будем или выяснять, почему на мне чулки? — Вот вам, малолеткам, только бы ебаться, — по-учительски говорит Кольцов, сразу после сказанного принимаясь за ремень на своих брюках. Денис и отрицать не станет — его в данный момент правда интересует только это. — А сам-то, — только и парирует он, бесславно проваливая задачу не пялиться на то, как Макс расстёгивает брюки. У него руки — пиздец, отдельный вид эстетики, хоть референсы по ним рисуй. Денис вообще смотрит вкупе, ещё и снизу, — у него перед глазами не референс, а ебучая картина эпохи Возрождения. Возбуждения, сука. Брюки Кольцова отправляются к Денисовым джинсам — чтоб не скучно было, наверное. Макс снова упирается обеими руками в подушку, у головы Дениса, и тот решает, что можно — он же выждал, и уже «не так быстро». Удивительное открытие — без помех в виде ремня и слоя плотной ткани гораздо проще. Титов опускает руку, суёт ему под резинку боксеров, чуть-чуть дрожащими пальцами обхватывает член, проводит — на пробу — вниз-вверх и как-то с ходу втягивается. Выходит уже смелее и немного проще, да и щеки горят больше от жара, чем от стыда. Наверное, потому, что в голове он по-быстрому выстроил установку, а-ля «все свои, чего стесняться?». Помогает, конечно, с переменным успехом. Но помогает. Макс утыкается лбом ему в плечо, шумно выдыхая. И все равно Дениса кроет почему-то больше. Дорвался — не то слово. Столько раз думалось об этом как о простой бесплотной фантазии, которой сбыться совершенно точно не суждено, а всё оказалось в итоге таким простым, что хоть и верится, но с великим трудом. — Что, даже чулки с меня не снимешь? — Денис нарочно смотрит прямо в глаза и — раздвигает ноги. — Они тебе пиздецки идут. Титов ни разу не жалеет, что надел их именно сегодня. Так звёзды только раз в жизни, сука, сходятся, чтобы случайный выбор — и сразу джек-пот. И Максу понравилось (ещё бы не понравилось!). Кольцов зажимает зубами край фольгированного квадратика и резко рвёт. Это зрелище доставляет ещё больше, чем то, когда Макс расправлялся со своими брюками — тут вообще пиздык, Денис без рук готов кончить. Макс просит говорить, если что-то вдруг будет не так, а до Дениса смысл этой просьбы едва ли доходит: как что-то может быть «не так», если он сейчас с Кольцовым? Пальцы впиваются в бёдра почти до боли, и только сейчас в полной мере доходит, насколько сильные и властные у Макса руки. Денис цепляется за его плечи и затылок, сдавленно шипит и слышно тянет воздух сквозь плотно сжатые зубы, обхватывает его коленями за бока и, не долго думая, совсем закидывает ноги ему на поясницу, специально прижимая ближе. Кольцов вообще-то пытается в нежность, чтобы было не больно, и всё такое, а Денис — видимо, ебучий мазохист. Титов захлебывается эмоциями. Будничный Макс слишком энергичный, социальный и рассудительный, чтобы быть одним человеком с этим Максом — который целует, кусает, шепчет что-то неразборчивое на ухо и — видно — сам поддаётся соблазну случайности: разбить рамки или разбиться самому. Денис до бесконечности готов вслушиваться в его неровное дыхание, чтобы просто понимать, что они чувствуют одно и то же. Одно и то же. Как же охуенно звучит. Макс резко выпрямляется, и взгляд Титова в этот момент почему-то цепляется именно за взметающиеся кудри. Кольцов дышит через раз, тяжело и беспокойно; на широкую влажную грудь ложится полоска света. Он жестом просит Дениса перевернуться, и тот слушается — в отличие от его конечностей, которые поддаются не с первого раза, совершенно ватные. В правое колено больно упирается выскочившая ещё давным-давно пружина матраса, но Титову становится кристально по хуй, как только чужие руки покровительственно ложатся чуть пониже талии. Макс входит снова — уже грубо, не церемонясь и все-таки разбивая собственные рамки мнимой правильности. Горячая ладонь проезжается по спине, и Титов податливой глиной прогибается вслед за этим движением до того, что грудью впечатывается в одеяло. Макс зарывается пальцами ему в длинные волосы на затылке и тянет едва не совсем больно. Денис никому не позволял, а Максу — пожалуйста, за милую душу. Максу он что угодно готов позволить. Крутить в голове вопрос о том, что Кольцов с ним творит, Титов устал. Денис мнёт несчастную простыню, цепляется за наволочку, больно кусает губы — всё, лишь бы не стонать слишком громко; когда Макс отпускает волосы — падает лицом в подушку и только тогда стонет в голос, но его почти не слышно. — Так не пойдёт, — прорывается сквозь шуршание у самого уха, и Макс снова хватает его за волосы, отрывая от подушки. Выходит грубо, и Макс за собой не замечает, а Титову, если честно, так по кайфу — только признаться стыдно. Сегодня он позволяет хватать себя за волосы, а завтра будет просить на себя наступить? Пиздец — и подумать страшно. У Кольцова в руках сейчас весь контроль — он тянет за чужие волосы сильнее, и Денис опирается на руки, выгибаясь так, словно позвоночник резиновый. Макс наклоняется к его уху. — Громче. У него голос глухой и низкий, и тон покровительственно-спокойный. Денису от этого так плохорошо, что он готов сдаться и без сопротивления. — Макс, — шипящая «с» теряется в беззвучном стоне, — бля, соседи же… — Нет их, все сейчас на дискотеке этой дурацкой, — Кольцов специально толкается резче и сильнее. Денис всхлипывает — от неожиданности громко — и не успевает себя никак заткнуть. — Умница. И Титов решает, что, в общем-то, Макс прав, ничего им не будет, да и действительно нет в общаге никого… — хватает просто, сука, этого властного «умница», и это единственный раз, когда Денис готов так внезапно переобуться. Он берётся руками за изголовье кровати, которая не просто скрипит, а уже трещит. Собственные стоны странно оглушают, и голос кажется совсем чужим, и гораздо яснее и чётче слышится дыхание Макса, сбившееся к черту, и шлепки тела о тело, с каждой минутой всё более вороватые и звонкие. Титов запрокидывает голову, стонет ещё громче, заодно теша самолюбие Макса, и кончают они почти вместе. Денис кое-как выдерживает ещё хотя бы пару секунд — колени саднят, в висках пульс бешеный стучит, сердце сумасшедше колотится о рёбра, из тела будто просто выкачали все силы. Кольцов мажет поцелуем по его скуле, натыкается на губы; они целуются — мокро, расслабленно и почти пошло, и Денис чувствует себя ебучим подростком. Макс закуривает прямо в комнате то ли из-за лени, то ли из-за нежелания уходить просто — ощущение, как будто это сейчас убьёт всю ту специфичную и странную, но чувствующуюся до жути правильной атмосферу, которая сама собой поселилась в комнате. Денис ложится ему на грудь головой, и на этот раз у стены оказывается Кольцов. Макс укрывает его одеялом, заботливо подминая уголок под его плечо. — Поговорим об этом? — не настаивая и не издеваясь спрашивает Макс, выдыхая клуб дыма в потолок. Денис забирает сигарету у него из рук, крепко затягивается и отдаёт обратно. — Не-а, — только и говорит Денис. Банальный вопрос — анальный ответ, хули. Разговаривать не хочется — хочется тупым взглядом попялиться в одну точку, пальцем бессознательно выводя у Макса на груди знак бесконечности, выкурить одну сигарету на двоих, а потом вырубиться, завернувшись в кольцо его горячих рук и наконец чувствуя себя правда хорошо. И они выкуривают одну сигарету на двоих, пока Денис гоняет по пустыне в голове перекати-поле, и молчат, и чувствуют в это время друг друга как никогда, и просто засыпают.