Сага о маяках и скалах

Дождь барабанит по стеклу крупными каплями, похмелье барабанит изнутри черепной коробки по вискам. Жарко — не то слово, и до Дениса не сразу доходит, что дело совсем не в шпарящих батареях. Плечо под рукой Макса, спина приклеена к его груди. Оттого, сколько тепла он создаёт просто температурой тела, Титову думается, что его можно в качестве обогревателя использовать. Он чуть-чуть поворачивает голову к Максу. Он, блять, на ангела похож, когда спит, так что Денису ничего не стоит начать газлайтить себя, правда ли случилось все то, что он помнит с прошедшей ночи. Вместо этого, к счастью, в груди просто загорается безмерная нежность, и становится тяжело отвести взгляд. Титов до бесконечности готов вот так осторожно перебирать всклокоченные пшеничные кудри, глупо-глупо, почти по-детски глядя на Макса, вот только надо как-то выбираться отсюда. «В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной, Ты простонал всю ночь — Разговор сейчас будет лишним», — смех-смехом, а Денис правда говорить сейчас о случившемся не готов. Ему, во-первых, откровенные разговоры о собственных чувствах всегда давались с неимоверным трудом (да и чего можно ожидать теперь от человека, чьи проблемы и переживания всегда обесценивали самые близкие люди). Во-вторых, у него раскалывается голова, и он сейчас ни «бе», ни «ме», ни «кукареку». Разговор по-любому придётся отложить, а обойтись лучше сразу малой кровью. Едва ли решившись, Титов тихо скатывается с кровати и сразу смотрит на Макса. Тот разваливается по всей кровати за неимением опоры под рукой, но не просыпается. Значит, разбудить его — задача не из лёгких, и Денису это сейчас только на руку. И он честно никогда в жизни так быстро не собирался — даже когда просыпался слишком поздно и опаздывал на пары или электричку. На улице темно и промозгло, луж немерено, и уж доплыть до своей общаги точно проще, чем их обойти. Денис чувствует себя маленьким трусливым зайчишкой из детской песенки, но успокаивается тем, что волк по имени Макс всё равно до него доберётся, и придётся разговаривать, и тут он уж точно соберёт всю смелость в кулак. А что — ночью ведь хватило смелости его поцеловать. Любишь кататься — пошёл на хуй. То есть люби и саночки возить, но Денису что-то подсказывает, что в его случае он именно на хуй пошёл — в прямом и переносном смысле. Титов входит в комнату как можно тише: время-то — шесть утра, и если он останется незамеченным, то, может, ещё будет шанс поспать. Ну, с Катей тоже все равно придётся поговорить о том, где он проёбывался, но это можно отложить до утра при удачном раскладе. У Дениса какой-то день разбора полетов намечается. Натворил хуйни — теперь расхлёбывай, что уж делать. — Ди-иня, — вот же блять, — а откуда это ты? Катя ещё подшофе, сидит на кухне и пьёт какой-то фруктовый чай. Титов, если честно, и подумать не мог, что она сейчас не спит. — Ой, а чего это ты тут… — Я час назад вернулась. Мы с Элей в Посад ездили. Денис непонимающе ведёт бровью, но ничего не спрашивает. В принципе, он не особо удивлён, потому что от Кати можно ожидать чего угодно. Он наскоро разувается, снимает неудобную серую накидку и садится за стол. — А ты? У Макса ночевал? Титов опускает голову и вздыхает. Правда только одна, и та о том, что терять особо нечего, потому что всё достоинство и принципиальность остались где-то в комнате Макса (видно, из кармана выпали, когда он свои джинсы на пол с кровати скидывал). — У Макса, — подтверждает он. — Кать, мы переспали, — звучит очень удрученно. Ему точно надо было на актера драмы. Лебядкиной от этой новости становится, кажется, ещё лучше, чем Денису ночью было, и она расползается в хитрой улыбке: — Так и знала! — она театрально прокашливается. — «Переспали» — в прямом смысле или в переносном? Ну точно ведьма. Ей Денис и так всё выложил, а она… палец в рот не клади — дай только помучить. — Не знаю, что для тебя прямой смысл, а что — переносный, но мы потрахались. Так яснее? — Денис что угодно сейчас ей готов рассказать и показать (а показать есть что — например, засосы на ключицах, оставленные Максом непонятно когда), лишь бы поскорее замять этот разговор и поспать лишние пару часов. Катя восторженно взвизгивает и прячет довольную лыбу за краями кружки. — Даже не буду спрашивать, понравилось ли. Из тебя Макс все силы вытрахал, смотрю — как такое могло не понравиться! Титов вздыхает и складывает руки в замок на столе. Он рассказывает то, что рассказать не зашкварно: никаких детальных описаний, только разговор после того, как он с бухты-барахты поцеловал Макса, и идиотскую ситуацию с чулками. И в конце добавляет, переведя дух: — Ну давай, бля, злорадствуй. Только имей в виду: выйду в окно — напишу в предсмертной записке, что это ты меня довела. Лебядкина машет на него рукой: — Ну, Динь, ты же знаешь, я никогда не злорадствую. Максимум подъебываю. — Да знаю… Ему очень в лом ворочать во рту языком, и перед тем как снова что-нибудь сказать, он ещё долго решает, стоит ли оно того вообще. — Знаю, блять. Это я знаю. А вот чё с Максом теперь делать — в душе не ебу. Я до этого думал, переспим — меня отпустит. А ни хуя не отпускает, — Титов вздыхает и всплескивает руками, выказывая нестерпимую злость на самого себя. — Ладно бы просто ещё раз хотелось — так нет, я ведь теперь ещё ярче себе нафантазировал наше «светлое будущее». Что типа будем сладкой парочкой, которая по вечерам няшится под фильмы, и начнём рисовать друг друга на природе. Ну бред же. — Почему бред? — Катя хмурится и непонимающе хлопает глазами. Для Дениса-то всё очевидно — у мальчика истерика подступает и грозится отобрать способность рационально мыслить, а вот Кате ещё мозги не отшибло. — Заюш, если ты думаешь, что Макс из тех, кто трахается с тобой по пьяни, а потом называет тебя другом, то ты его плохо знаешь. Он без секса спокойно живет, для него это просто приятное дополнение, а не основа жизнеспособности. Денис кривится и уже хочет толкнуть речь о том, что все люди — животные (хотя сам он с этим не согласен — просто его холерическое настроение так и жаждет спора), как Катя разбивает все желание возразить о своё здравомыслие: — Он тебя дважды спросил, хочешь ли ты поговорить об этом, — звучит железобетонно. — Он не просто трахнул тебя, когда ты полез к нему целоваться, а спросил, всё ли окей, правда ли ты этого хочешь, напомнил, что ты пьяный. Он правда о тебе заботился. И после тоже… ему не только самому надо было это обсудить, но он ещё и понимал, что тебе от этого легче станет. — Он просто был вежливым?.. — Нет. Когда вы почти ебетесь, вежливости нет места. Он просто был здравомыслящим двадцатилетним мужчиной, в отличие от тебя. До Дениса доходит, что это, оказывается, не Макс повёл себя, как мудак, а он сам — дважды съехал с темы, а потом ещё и сбежал, ничего не сказав. Доходит, хотя и с трудом, и то, что Макс правда не для проформы спрашивал. — Мне надо с ним поговорить, да? — Бинго. Надо было, конечно, ещё ночью, но никогда не поздно исправить ошибки. — Бля-я, — бессильно хнычет Денис, утыкаясь лицом в руки и потирая пальцами веки, — я не хочу, мне страшно, решите всё за меня. — Любишь ебаться — люби и отношения выяснять. И теперь Денис в полной мере понимает, почему каждый раз со своими проблемами и загонами он приходит к Кате, а не к Соне или кому-то ещё. Громковская — человек мягкий, и она всегда будет вставать на его сторону, говорить, что он прав. А Катя прямая, как вектор, и иногда до раздражения рассудительная: она умеет ситуацию правильно оценивать со стороны, и что подумает — то и скажет, не боясь задеть. Ну, а Денис и не обидчивый: если Катя сказала, что он идиот, значит, так оно и есть. — Чё у него с расписанием сегодня? — как будто нехотя, но принимая неизбежное, спрашивает Денис. — Он ко второй, уходит после третьей. После второй можешь его выловить — он домой уходит на обед. — Удивительно, что для нас на третьем курсе общага стала домом. Катя смеется и качает головой. — На обеде с ним поговорить? Точно? — Да, Денис, точнее некуда. Титов вздыхает. Ну, тяжело жить, коли мозгами природа обделила, но что теперь сделаешь? Он не будет ждать первых шагов от Макса, потому что это будет просто несправедливо: Макс уже нашагался, теперь очередь Титова, и он честно винит в этом только одного себя. Как говорится, сам кашу с комочками сварил — сам и будешь хавать эти комочки.

***

Так и не поспав, Денис кое-как высиживает две пары. Он бы высидел за это время ещё и кучу сомнений, если бы не Катя и не жужжащая над ухом Наталья Петровна, своим существованием доказывающая то, что динозавры до сих пор не вымерли (хуй его знает, как она до сих пор на ногах держится в таком-то возрасте). Но Лебядкина стойко сражалась с его загонами своим здравомыслием, а Наталья Петровна неустанно клевала ему мозг, не оставляя ни единой спокойной минуты (а он неустанно подбирал новые и новые формулировки фразы «ебал я вашу живопись, мне архитектор, я по хуй»). Звенит то ли спасительный, то ли предвещающий начало конца звонок, и Титов принимается судорожно собирать масляные краски по коробкам. Катя пихает его локтем в бок и кивает на дверь: — Я всё твоё возьму и отнесу в комнату, иди давай к своему Отелло. — Отелло свою Дездемону придушил и ножом хуйнул, если чё. — Мне насрать, я не читала. Иди уже отсюда. Денис гогочет, сквозь смех благодарит ее и тут же исчезает из кабинета. Предстоящий разговор ещё пугает, в голове нет ни мыслей о том, с чего начать, ни каких-то ожиданий — сплошной ветер, — но он почему-то чувствует себя безумно легко. Может, сахар по мозгам ёбнул от выпитого энергетика, может, просто с ума уже сходит пацан, но в душе селится такое ощущение, словно он абсолютно готов к встрече с Максом. — Драсьте! А Кольцов уже пришел? — Титов, запыхавшийся и растрёпанный, с красными от холода щеками и носом, распахивает дверь в общагу и едва не налетает на пост здешней коменды. — И тебе не хворать, — коменда добродушно улыбается и качает головой. — Кольцов… это кудрявенький такой, на гитаре играет? — Да-да, он. Приходил? — Приходил. На пару минут всего, а потом ушёл. — А куда — не знаете, случайно? — он смотрит на коменду взволнованнее, чем надо, как будто сейчас вся его жизнь решается. Денису подсознательно кажется, что так оно, вообще-то, и есть. — Без понятия, прости, Дениска, — она жмёт плечами и сочувственно поджимает губы. Титов сбито вздыхает, говорит «спасибо» и выходит на улицу. Запал энергии как появился внезапно, так и съебался по-английски. Искать Макса по всем ближайшим магазинам, в колледже и вокруг общаг — идиотство, как минимум потому, что на это уйдёт всё время обеда. Да и по морозу шататься — так себе занятие, даже если бегом. Решение одно: пойти домой, перекусить и захватить папку с набросками. Он бы, наверное, на третью пару не пошёл, потому что спать хочется так, что при долгом сидении за мольбертом начинает поминутно вырубать, но на композицию сходить надо — ее ведёт Козлов, а Козлов страшнее недосыпа. Уточнив у коменды на входе, не пришла ли ещё Катя (а она, если ее оставить одну в колледже, обязательно где-нибудь проебется, и ищи-свищи), Денис плетётся на четвёртый этаж, чтобы покурить. По-хорошему, надо было покурить на улице, но мозгов не хватило сообразить вовремя, так что теперь придётся в очередной раз рисковать жопой. Пока он заледеневшими пальцами пытается вытащить сигарету из полной пачки, стоя на пролёте в четвёртый этаж, по коридору вдруг эхом разносится звонкий девчачий смех. Денису и прислушиваться не надо — это Соня, ее смех ни на чей не похож: чистый такой, детский. Курение безвременно откладывается, и он топает к четыреста пятой. — Сонь, можно? — он стучится в дверь и аккуратно ее приоткрывает. Громковская оборачивается к нему через плечо со стоящими в глазах слезами смеха. Стоило задвинуть мысли о Максе подальше — и вот он, сидит у Сони на кухне и пьёт ромашковый чай, веселится. — Чё хохочем? — он переступает порог и закрывает за собой дверь, пытаясь состроить невозмутимость. Но он не строитель, а архитектор, так что выходит на троечку. — Да так, — Соня отмахивается, встаёт из-за стола и — Денису не видно — неоднозначно подмахивает Максу. — Ты проходи пока, а я пойду покурю. Титов останавливает ее у порога, упёртой в косяк рукой преградив дорогу. — Э-э, тормози, ты когда курить успела начать? — Считай, что прямо сейчас, — Соня заговорщически подмигивает и выскальзывает за дверь, пригнувшись под его рукой. Денис хмурится и поворачивается к Кольцову, бегущей строкой в глазах спрашивая: «Что за хуйня?». Макс только машет ему, мол, разувайся, и он почему-то слушается. И, тоже по просьбе Макса, садится за стол. — Чё это она? Любой дурак понял бы, «чё», но Денис не дурак. Он ебучий пасьянс. — Вот теперь мы поговорим, — сразу даёт установку Макс, и до Титова наконец допирает. Вряд ли это было подстроено: не могли же они угадать, что именно в это время Денис решит зайти к Соне вместо того, чтобы уйти на законный обед. Вывод напрашивается один: просто Громковская с Кольцовым спелись до того, что теперь он ей рассказывает о делах на личном фронте, а она ему помогает и понимает не то что с полуслова — с полужеста. Что ж, один-один, теперь у них обоих есть подружки, которые всегда готовы утереть сопли и наставить на путь истинный. — Ну, походу, поговорим, — вздыхает Денис, потирая пальцы рук, сложённых на коленях. — Ты начнёшь? — Если у тебя нет заготовленного сценария разговора, то да. Вот падла. Это не живописец, а сраный медиум — Денис честно не понимает, как Кольцову удаётся так точно угадывать всё то, что творится в его голове. По отсутствию ответа со стороны Титова становится ясно, что он будет хранить молчание до того момента, пока к стенке не прижмут, так что Макс открывает рот первым: — Окей, я начну с того, что эта ночь была очень классной. И я не только про секс, если что, я… про всё. И все эти три недели в общем были классными. Спасибо, что познакомил с Соней, помог тут устроиться… — Да не за что, мне было не тяжело, — совершенно несвоевременно встревает Денис. — Погоди, не сбивай с мысли. Так вот, да, спасибо. Я как сюда приехал, как будто заново дышать научился. Избитая фраза, но это правда так. Я рассказывал тебе, что последние полгода, если не больше, я вообще себя живым не чувствовал. У меня было ощущение, что от меня уже ничего не зависит, и, что бы я ни делал, все будет так, как захотят другие. Бывшая — я тоже говорил — очень постаралась, чтобы меня поломать, и у неё получилось. Здесь я себя снова почувствовал значимым, нужным… живым, — Макс улыбается тепло-тепло, и Денису уже ничего не хочется, кроме как просто слушать его до бесконечности и смотреть во все глаза. — Знаешь, почему? Потому что тут я тебя встретил. Я даже писать опять начал, ты слышал. Последние полгода — ничего, а тут за три недели накатал песен десять. И сегодня ночью я убедился, что у меня, вроде как, есть шанс. Кольцову точно надо было в журналистику или в писательство: он говорит красиво и искренне, совершенно точно не «по бумажке». Титову становится значительно легче, и даже горькая коньячная конфета на языке проглатывается удивительно свободно и больше не мешает говорить. — А я просто скажу, что люблю тебя, — Денис тоже искренний — но как ребёнок, живущий собственными фантазиями и оттого беспечный. Он не умеет говорить так много, как Макс, но из-за этого не становится неловко. — Ты для меня мальчик-первая любовь, ты в курсе? — Кольцов в ответ только тихо смеется и не перебивает. — Я рядом с тобой не могу себя в руках держать, серьезно. Вижу тебя — и всё, ручки трясутся, сердечко колотится, коленочки подкашиваются. Никогда не верил, что так бывает, а оно, оказывается, бывает, и ещё как. Мне с тобой пиздец хорошо, но в то же время хуево, потому что кроет. Ну, типа «если песня про тебя, то это песня про наркотики», всё такое. Думаю, ты понял посыл. — Хватит напевать мне «Цветами радуги»! Денис, второй день подряд, это уже ни в какие ворота, — смеется Макс, всплёскивая руками. Он встаёт с насиженного места, подходит к Титову почти вплотную, наклоняется, чтобы поцеловать, но вместо губ натыкается на подушечки пальцев: Денис закрывает рот раскрытой вперёд ладонью. — Не-а, сначала закрой мне гештальт, — он хитро улыбается, (наконец-то) глядя Максу в глаза. — Я тоже люблю тебя, — и, хотя говорится по просьбе, всё равно искреннее до уколов по сердцу и живое. Нет, Кольцов определенно не тот, кому нельзя верить. У Дениса глаза безумно счастливые, оттого чудесные и почти неземные. Он привык всегда идти от противного — во всех смыслах этого слова, — но сейчас думается только о том, что всё переворачивается наконец в его пользу и становится чуточку лучше. Макс смотрит на него и тает от радости. Всё несказанное кажется неважным, потому что он наверняка знает, что они чувствуют одно и то же. И не это простое «любовь» — гораздо больше, ярче, смелее. Он говорил про какие-то полгода — а ему за всю жизнь не было так хорошо. То, что он испытывает к Денису, — уже взрослое и осознанное, совсем не неожиданный всплеск. Ему кажется, что он встретил родственную душу, пускай в это никогда не верилось. И он обязательно об этом потом скажет — или спросит. — Мы теперь как Читос и как Честер, как Паоло и Франческа, Отелло, Дездемона, Моника и всё в таком ключе? — нарочно спрашивает Денис. Вопрос, вообще-то, серьезный, но всерьез говорить о чувствах никогда не получалось. Макс смеется ему в макушку, осторожно целует и качает головой. — Ещё одна отсылка к «Цветами радуги» в контексте наших отношений, и я подаю на развод. — «Цветами радуги» будет играть на нашей свадьбе в качестве медляка. — Вальсовый мотив есть только у «Бумажного феникса» и «Клубники в декабре». — А мне насрать. И ты не ответил. — Да, мы как Читос и как Честер. Но это если честно, конечно. Денис улыбается довольно-предовольно, поднимается с места, обнимает Макса за шею, мажет губами по его челюсти. О том, что переживать не было смысла, думается лишь в том ключе, что всё это теперь пройденный этап. — Останешься сегодня у меня на ночь? — тихо предлагает Макс, зачем-то говоря прямо на ухо, полушёпотом, прижимая ближе за талию своими вечно-тёплыми руками. — Трахаться не будем. У меня после этой ночи поясница болит, — условливается Денис, показательно ёжась. — Не будем, не будем, — усмехается ему в волосы Кольцов. — Просто мне, оказывается, с тобой спать гораздо больше нравится, чем одному. — Имей в виду: обычно я перед сном слушаю Пирокинезиса минут по двадцать. — Сегодня все двадцать минут будет играть «Цветами радуги», я так понимаю? — Нет, «Цветами радуги» будет играть шестнадцать минут. Остальные четыре — «Веснушки». — Дурак. Теперь Денис не просто дурак. Он его дурак.