Сага о маяках и скалах

Никита понравился и Кате, и Соне, и — о, боже! — Эле, вовсе трудно сходящейся с людьми. Пленэры — скучные и едва ли имеющие смысл обычно — превращаются во что-то безумно весёлое. Они снова начинают проводить время все вместе — собираются за чаем по вечерам в комнате Кати и Дениса, бесятся в пятьдесят пятом, прикидываясь перед кураторшей, что пришли на факультатив, гуляют по вечерам в центре и уезжают по ночам тусить в Посад. Денис честно не хочет воспринимать это так, но иногда посещает мысль, что Лисин, кажется, совершенно справедливо занял место Макса, которое пустовало так долго и тем удручало всех четверых. Никита весёлый, заботливый и дружелюбный — этакая душа компании. Он активный, подвижный, солнечный какой-то, рядом с ним всегда хорошо и тепло. Денис думает, что Лисин заслуживает всего самого лучшего на свете, и не понимает, чем заслужил его в своём окружении. Прежде чем разъехаться по домам, они впятером отмечают пикником завершение учебного года для Дениса, Никиты и Кати и окончание колледжа для Эли и Сони. И, кажется, всё начинает немного налаживаться.

***

Кажется — показалось. Стоит Денису в конце июня вернуться домой, к совершенно не ждавшей его матери, все положительные эмоции и ощущение свободного — наконец-то — дыхания сходят на нет. Тут вспоминается то, что они с Максом хотели объехать золотое кольцо летом, пожить вместе эти два месяца (а в долгосрочной перспективе — и не два месяца, а гораздо, гораздо дольше) и написать полноценные портреты друг друга с натуры. И оказывается, что у Титова нет вообще никаких планов на лето. Он поначалу мало выходит из дома — так, до ближайшего магазина за энергетиками и сигаретами; почти не ест; курит часто и много — уже даже на балкон не выходит, дымит прямо в комнате; раздражается от всего — что ни спроси, как ни подойди; читает, рубится в комп и рисует. Если честно, все эти занятия не приносят ни малейшего удовольствия и только утомляют, и Денис спит гораздо больше обычного — то ли специально отключается от реальности, чтобы скоротать время, то ли просто не чувствует сил бодрствовать. Катя и Соня почти одновременно уехали заграницу, Никита вечно занят из-за работы — и из близких у Дениса больше никого. Но, когда ему вдруг приспичивает уехать из дома на всю ночь и провести её на какой-нибудь дикой тусовке, это не волнует — звонит одному из тех в своих контактах, кто живет в вечном рейве, понятия не имея, что такое «спокойствие». И отрывается на хате у другого, совершенно незнакомого чела, как в последний раз. И вся жизнь превращается в качели: сегодня он лежит в кровати целый день без любой инициативы, а завтра пропадает на двое суток, сгинув на какой-то из тех тусовок золотой молодёжи, где на каждом углу трахаются, нюхают или пьют какую-нибудь дорогую дрянь. Даже страшно. И не одному ему страшно. Напуганная его состоянием до крайности после того случая, когда он чуть не разнёс полкухни, разозлившись на выпавшую из рук ложку, а потом не мог успокоиться и рыдал час подряд, мать едва не за шкирку тащит его к психиатру. Он, правда, не сопротивляется — включается тотальный по хуй. Врачу Денис рассказывает правду, начиная травмирующим расставанием и заканчивая проблемами со сном, навязчивыми идеями и перепадами настроения из апатии в гиперактивность. Из его кабинета Титов выходит с «БАР», «АДС» и «возможность развития РПП» в графе «Диагноз» в медкарте и направлением на стационарное лечение, подписанным его же рукой — даже уговаривать не пришлось. И если расшифровка БАР ему понятна — биполярное аффективное расстройство, — то к этому дурацкому АДС приходят в голову только «автобус дальнего следования», «архангельская духовная семинария» и «а давайте самовыпилимся». В регистратуре ему потом растолковывают, что это астено-депрессивный синдром. Только в приёмном отделении психиатрической больницы Денис безразлично замечает себе, что не стоило, наверное, говорить психиатру о своих суицидальных мыслях — без угрозы собственной или чужой жизни его бы сюда не отправили. Определяют его в неострое смешанное отделение, на своеобразном КПП изымают процентов восемьдесят всех вещей, переодевают в больничную тёмно-зеленую клетчатую рубашку и такие же, бесформенные и огромные, штаны, а потом провожают в палату, рассчитанную на шесть человек. Как входить в хату на зоне, он слышал от какого-то бывшего зэка, подсевшего к нему однажды в электричке, а вот как входить в палату в психушке, ему никто не рассказал. Он хотел притвориться дурачком или глухонемым, но быстро понял — не вариант. Времени на размышления не дали — он решает быть собой и выпустить наружу всё дружелюбие, которое только в нём есть. И… ну, по правде говоря, всё оказывается не так плохо, как он представлял себе. Помещения нормальные — совковые такие, атмосферные даже, досуг организован неплохо, медицинские работники милые вроде, хоть и строгие; только еда оставляет желать лучшего — но с этим легко смириться. Самое приятное во всём этом — сопалатники и другие ребята из отделения довольно хорошие, понимающие; здесь не осудят ни за нетрадиционную ориентацию, ни за бритьё ног (Денис как-то привык к этому с того Хэллоуина — будь он неладен — и по-другому теперь некомфортно) в те редкие дни, когда выдают бритвы, ни за скуку по бывшему. А Денис скучает. Пиздецки скучает. Развлекаясь в игровой и на кино-вечерах с другими, он забывает о Максе ненадолго, а когда объявляют отбой, становится так тяжело в груди, заснуть не получается. Ему выписали «легкие» седативные с обязательным увеличением дозы и «средние» антидепрессанты — и даже в этой броне есть бреши: бывают настолько тяжелые ночи, что Титову в приступах панических атак приходится выть в подушку, кусая ее до свода челюсти, а дежурной медсестре приходится колоть ему транквилизаторы, чтоб и успокоился, и уснул, пока Поля — Ипполит, точнее — обнимает его и гладит по голове. Друзьями в психушке он, конечно, обзаводится, но так хочется временами поговорить с кем-нибудь близким — а телефоны выдают только на пятнадцать минут в день. Кате и Соне он сказал, что на неопределенный срок на дачу уехал с матерью, и связь там не ловит из-за большого количества людей в деревне, — чтобы не волновались лишний раз. Тимур, писавший ему с предложением встретиться, услышал ту же легенду. Только Никите он сказал правду. Титов, если честно, и сам так и не понял, зачем сделал это, просто… Лисин, тоже посвященный в историю с Максом, регулярно интересуется его состоянием и, получая неудовлетворительный ответ, пытается отвлечь, развеселить, и Денис в очередной такой раз просто не выдерживает: «Хуёво всё, Никит, я в психушку загремел». А Лисин паниковать не умеет — спрашивает, что за больница, говорит, чтобы Денис вписал его в журнал посетителей, и обещает приехать. Вопросы «а как?», «а разрешат ли мне?», «а чё делать?» остаются полностью на Денисе — «телефонная пятнадцатиминутка» кончилась. — Марья Игоревна, — он неловко мнётся у сестринского поста, жуёт нижнюю губу, — драсте. Я это… с просьбой типа. Старшая медсестра с самого начала очень тепло к нему отнеслась — парень не выпускал иголки, улыбался даже периодически, делал всё так, как просили, помогал, если видел, что помощь нужна. Она поднимает свои большие, по-собачьи добрые карие глаза, улыбается уголком губ, кивает — продолжай, я слушаю. — Я там в самом начале вписывал мать как того, кого ко мне можно пускать. А она, ну, не приходит, у неё работы много, а времени и сил не хватает на другой конец города ко мне мотаться, — Денис её оправдывает, просто не желая лишней жалости к себе в ответ на неприятную правду. Мария Игоревна как будто знает и эту правду, и то, почему он её скрывает — и это отражается в её понимающем взгляде. — Я могу, пожалуйста, вписать ещё одного человека? Это, правда, не родственник, но… Но очень хороший друг! Было бы очень здорово, если бы я смог с ним увидеться. Мария Игоревна качает головой, поджимая губы, — но это не похоже на отказ. Она думает. — Слушай, это не совсем по правилам, но… — она открывает какую-то толстенную папку, перелистывает страницы быстро-быстро, останавливается на одной и пихает книжищу Денису. — Впиши вот сюда имя, фамилию и отчество, под именем матери. И номер — номер помнишь? — Помню, — Титов сияет счастливо, улыбается широко, выдыхает облегченно, будто, пока медсестра думала над его просьбой, вовсе дыхание задержал. Он быстро-быстро вписывает Никитины ФИО и телефонный номер с пониманием того, что это, видимо, не совсем легально, и протягивает папку обратно Марии Игоревне. — Спасибо вам большое! — Да не за что, — она улыбается до морщинок-лучиков у глаз и аккуратных ямочек на пухлых розовых щеках. — Я не знаю, правда, когда часы приёмные, и всё такое… можно ещё одну просьбу? — она кивает. — Вы не могли бы ему набрать или смс, там, отправить со всей этой инфой? — Хорошо, позвоню. Она так легко соглашается, так смотрит спокойно и нежно, что Денису становится неудобно. Он мнётся пару секунд и вдруг выпаливает: — А хотите, я вас нарисую? Я давно никого с натуры не рисовал… Вообще давно не рисовал. — Художник, что ли? — удивляется она. — На архитектора учусь. И Мария Игоревна соглашается, и Денис тут же притаскивает из игровой лист бумаги и плохо заточенный простой карандаш стандартной жёсткости. Ему, после такого длительного перерыва в творчестве, и такой сойдёт. На следующий день он замечает написанный им портрет на пробковой доске на посту медсестер, когда несётся со всех ног к Никите в приёмную для посетителей. Они влетают друг в друга, едва увидев, и просто долго обнимаются, не говоря ни слова. Титов все три недели, проведенные здесь, не чувствовал себя в такой безопасности, как в руках Лисина. — Меня Мария Игоревна проконсультировала, что тебе нельзя шоколад, кофе и всё такое, потому что ты полу-РППшник, посоветовала что-то такое, — Никита достает из бездонных карманов пальто — погода на улице правда оставляет желать лучшего — штук десять дой-паков детского пюре. И тут Денис в полной мере осознаёт: Лисин и Мария Игоревна — святые люди, и им определённо не хватает нимбов над головами. Встреча длится двадцать минут — потом приходит воспитательница и вежливо напоминает, что счастливые, конечно, часов не наблюдают, но по регламенту не положено. Двадцати минут катастрофически мало — но Никита приезжает во все дни, когда открыты посещения, проводит с Денисом эти двадцать минут, разговаривая о всякой ерунде, и стабильно выпрашивает у воспитательниц еще пять или даже десять своей очаровательной улыбкой. — Хороший, — мечтательно говорит Софья Елисеевна, воспитательница-практикантка, которую вечно хочется накормить — худая до невозможности, маленькая, хрупкая, как будто и тронуть нельзя — сломается. Титов и её рисовал — и, хотя по её просьбе после того, как она увидела портрет Марии Игоревны, рисовал с огромным удовольствием. Они идут по неширокому коридору от приёмной рука об руку; Денис смотрит на неё сверху-вниз (и думает ещё раз о том, что её накормить бы). — Ну, твой Никита. — Хороший, — подтверждает Титов, улыбаясь уголком губ, и переводит взгляд опять вперёд, видимо, перенимая чужое мечтательное настроение. — Вы встречаетесь? — Нет… нет, — он немного смущается этой прямоте и мотает головой. — Это просто мой друг из колледжа. — Такие заботливые друзья — это хорошо, — кивает Софья Елисеевна, не поверив, кажется, его словам. «Просто друг из колледжа» даже приезжает на выписку, хотя Денис уверял, что в этом нет необходимости. К концу августа регулярность панических атак сокращается с четырех в неделю до одной всего — и то в лёгкой форме, — необходимость постоянного наблюдения пропадает, и Денис даже немного набирает вес (недобор всё равно в восемь кило, но это для него не так критично, как те двенадцать, что были при попадании в больницу). С ребятами, к которым успел прикипеть, и для которых успел в своей мере стать этакой «мамочкой» — заботливой, всегда готовой помочь, если что-то не так, и относительно гуманно вправить мозги, если надо, — Денису прощаться тяжело, но они успокаивают: «Нас же тоже выпишут скоро!», «Будем созваниваться — чай, не в девятнадцатый век на дворе». Софья Елисеевна радуется, что её смена выпала именно на выписку Дениса; она долго-долго обнимает его на прощание, отстраняется — в глазах слезинки и улыбка на губах. Титов умилённо улыбается ей в ответ и целует в щёку. Воспитательница шутит, что надеется больше не видеть его — в стенах больницы, конечно. Мария Игоревна удачно оказывается рядом, только пришедшая на работу, и первым делом принимается наставлять Дениса — главное, чтобы кушал хорошо и не нервничал. Потом, удовлетворившись понятливым кивком Титова, переключается на Никиту — просит приглядывать за ним и благодарит: она считает, что выздоровление Дениса — не меньше, чем наполовину, его заслуга. Впрочем, она права. В такси Денис засыпает у Лисина на плече — с ним тепло, безопасно и светло. И теперь ему не кажется — всё правда начинает налаживаться.