нет мира, кроме тех, к кому я привык, и с кем не надо нагружать язык, а просто жить рядом и чувствовать, что жив Ночные Снайперы — Рубеж
Дипломники едва стреляться не начали, когда до колледжей и университетов дошли коронавирусные ограничения. Всем нужны письменные правки, половине — правки на макеты, чертежи и модели, но всех посадили на карантин на основании «приказ мэра» и с припиской «нам по хуй, что вам там надо». Карантин сначала объявили до середины апреля, ввели целую кучу мер безопасности, штрафы, законы. И Денис бы как обычно говнил российскую власть, балансируя на грани экстремизма, если бы не те две проблемы, которые его волновали все-таки чуточку больше. Первая — у него через три месяца защита, и перевод на удалёнку — та ещё подложенная свинья. Теоретическую часть можно и по почте разобрать, окей, но что делать с практикой в виде кипы чертежей и одного макета 1:200, он так и не понял. Вторая же проблема — это переезд к Максу. Нет, изначально это не было проблемой, конечно, и Денис был рад, что карантиниться будет не в своей пропитанной слезами и сигаретным дымом сычевальне, а в той светлой квартире на Главмосстроя с любимым человеком. Но он не учёл одной детали: его проблемы доверия никуда не ушли. И всё вроде бы хорошо: жили вместе, слаженно вели общий быт, не ссорились почти, а если и ссорились, то по мелочам, и мирились потом очень громко. Макс шутил, им недалеко до печатного листа с «ебитесь потише» капсом на двери. Денис смеялся и про себя добавлял, что ему самому недалеко до того, чтобы с ума сойти. Макс пять дней проводил дома, два — в колледже: их-то, преподавателей, вопреки всем запретам и нововведённым законам сгоняли на летучки, выдавали кучу отчётностей, которые надо заполнить, и «чтоб через неделю всё готово было». Больше всех работали Громковская, Кольцов и Козлов. На первых двух скинули всех первокурсников и неприкаянных после ухода Натальи Петровны, а Козлов — просто местное сокровище, до сих пор не деформировавшееся профессионально и имеющее адскую работоспособность (ходят слухи, что он вообще не спит). Денис прекрасно всё понимал: работа, конец года, паломничества должников в личке в ВК, все дедлайны не горят, а полыхают. Правда понимал. Большую часть недели Макс проводил дома, пускай головой в работе и жопой в мыле, но он был рядом и старался «быть рядом» не только физически. Но стоило ему выйти за порог, ласково обняв и поцеловав в макушку, Денису начинало казаться, что он больше не вернётся: не физически, но метафорически. И со своей больной головой в условиях стресса от близящегося диплома и проблем доверия договариваться было неимоверно трудно: Денис ревновал, чего-то боялся, травил себя фразами вроде «если он уйдёт от меня, я точно вскроюсь». Но Денис литрами пил «Новопассит», мешая его в пустом желудке с кофе, чтобы не срываться на Максе за собственные страшные выдумки; втихаря раз в неделю гонял к психологу и упрямо на каждое его предложение сходить к психиатру отказывался, потому что обратно в дурку лечь — не вариант, а садиться на медикаментозное лечение — бесполезно; подолгу говорил с Катей по телефону, забаррикадировав балкон; много курил и много готовил, хотя сам ел меньше птички; раз в два дня стабильно запирался в ванной минимум на два часа, и пёс его знает, что он там всё это время делал; чудом не срывался на селфхарм, потому что понимал: Макс всё равно увидит, их сексуальная жизнь ведь ещё не исчерпала себя за недостатком времени и сил от непрекращающейся работы, но он до ужаса боялся, что схватит межсезонное обострение, и тогда он точно не сможет ничего с собой сделать. Макс его состояние замечал и комфортил, как мог и когда мог, сильно не наседал с расспросами, уважительно и с пониманием относясь к его шаткому ментальному здоровью. Но Макс допускал страшную ошибку, веря словам Дениса о том, что это лишь от нервов из-за диплома. Невролог прописал Фенибут и Магне B6 от регулярных бессонниц, психиатр — Денис всё-таки сломался и пошёл на приём — Феназепам. В зеркало стало невыносимо смотреть в начале мая: только набрав, он снова сильно скинул, и ребра ему едва не рвали кожу. В ход снова пошла выуженная из самых дальних углов шкафа одежда на пару размеров больше, чтобы скрывать этот кошмар. О какой-то близости и говорить не приходилось: он не разрешал Максу тискать себя, чтобы не прощупал сквозь толстовку, что Денис скоро исчезнет, бесился, если тот настаивал, а либидо под седативным действием Феназепама вовсе за одну ночь собрало вещи и уже на утро свалило в неизвестном направлении. Пряча от Кольцова таблетки под ванной, он и принимал их втихаря, запивая водой из-под крана, и снова врал, оправдывая сонливость и пассивность усталостью и нервами. Трахаться хотелось неимоверно — Денис ведь приучил, что в любом месте, в любых позах, в любом состоянии, — но Макс засовывал это желание куда подальше, отделываясь от своего китового либидо дрочкой на воображение. Титов замечал, и Титов был ему благодарен и очень ценил это, хотя и не хватало смелости и умения сказать об этом словами через рот. Его подгрызало, помимо прочего, ещё и чувство вины за такие «ограничения», но этот лакомый кусок отнимала вовремя появляющаяся рациональность, резонно замечая, что секс обоим удовольствия не принесет — суть ведь не в «сунул-высунул», а во взаимном желании и ментальной близости. У Дениса желания было с гулькин нос и ещё меньше. Когда Макс уезжал в колледж, в квартире не смолкала музыка. Денис работал над дипломом, и видосы на Ютубе только отвлекали бы, так что раздражающую тишину приходилось нивелировать в ущерб ушам соседей. В присутствии Макса не было пустоты, не было одиночества, даже когда они не говорили друг с другом и сидели в разных комнатах. Но как только он уходил, Денис едва не выл — мрачные и параноидальные мысли, рядом с Максом трусливо зажимающиеся по углам, вылезали и набрасывались на его несчастное сознание. В последний раз он нашел себя танцующим на кухне под «Импичмент» и понял, что окончательно поехал кукушкой с ебучим дипломом и с ебучим Максом. — Алло? — Денис спешно выходит с кухни на балкон и закрывает за собой дверь — то ли чтобы не мешать Максу работать, то ли от давнего заёба, что он не может разговаривать по телефону в присутствии кого-то ещё. — Дениска, привет! — Рита когда-нибудь вообще бывает хоть немного уставшей или она всегда такая бодрая? — Как у тебя дела? — Да нормально, диплом, вот, пишу, — он пихает в рот сигарету и закуривает, случайно обжигая трясущиеся пальцы огоньком зажигалки. — Ай, бля!.. Кхм, у тебя там как? Что-то случилось? — Да потихоньку… Ничего не случилось, но у меня к тебе дело есть. Денис крайне содержательно угукает. — Я начала новую работу и внезапно поняла, что мне катастрофически не хватает матчасти. — Снова что-то про психушки? — Да нет же! — смеётся Рита. — Нет, я про художника пишу. Мне нужен небольшой экскурс по одному из периодов истории искусств и немножечко твоего личного опыта. И ещё просьба есть… Странная немного, сразу говорю, — Денису жаль, что он не видит, но Рита наверняка состроила взгляд, а-ля «отдай собачке глазки». — Выкладывай, — вздыхает он, после крепко затягиваясь. Если Рите что-то взбрело в голову, отказы сразу летят в абсолютный игнор, и она обязательно добивается своего. — Мне надо на тебя за работой посмотреть. — Господи, это хуже, чем в порнухе сняться. Никита не катит? — Никита слишком прямой, и у него процесс работы такой же. А мне нужен, ну, знаешь, полёт фантазии, там, всё такое… — Слушай, я не очень хочу пересекаться с ним, будет довольно неловко. — Во-первых, очень даже ловко, вы друг другу ничего не должны, — Денис значительно поджимает губы. — А во-вторых, он дома не живет. Приезжай, короче, зелёный свет. — Говоришь, как будто «у меня родителей дома нет». — Да уж лет пять как. Денис понимает, что его цирк резко переквалифицировался в театр абсурда, когда прогорает с собственной чернухи, одновременно сгорая со стыда за неё. — Бля, прости, пожалуйста. — Да нормально, это правда смешно, — у Риты невероятно легкое восприятие мира, и, не зная ее, Денис не поверил бы, что это без вмешательства качественной психотерапии. — Извинишься натурой. Приезжай давай. Скину тебе ИНН своего издательства, на него цифровой пропуск оформишь. Ну, на всякий случай. Их вообще обычно не спрашивают. — Это у тебя не спрашивают, — хмыкает Титов, — а я выгляжу максимум как торчок из-за диплома этого ебучего, но точно не как писатель. — Писатели тоже иногда как торчки выглядят. Пелевина видел? Дениса вдруг пробивает на смех, даже сигаретным дымом давится. — Ладно, уговорила. Во сколько приехать? — Давай часам к восьми. Я как раз успею квартиру в порядок привести. — Забились. В восемь жди амбассадора депрессии на пороге. Денис ещё пару минут стоит на балконе с сигаретой в одной руке и телефоном в другой, пытаясь осмыслить, почему и зачем согласился. Не то чтобы он не хочет видеть Риту или в общем общаться с кем бы то ни было, просто предчувствие хуянское какое-то, как перед встречей с мужиком из Тиндера: вроде нет поводов волноваться, но ощущения определенно смутные. Обернувшись через плечо, он смотрит на Макса сквозь стекло окна — тот с сосредоточенностью самоубийцы дописывает пленэрный пейзаж по фотке. Картинка перед глазами замирает в абсолютной статике, и стены, до миллиметра изученные в каждой детали и узоре престранных обоев, разом надоедают и начинают давить, сжимаясь и опуская потолок. Вот почему. Ему нужно разрядиться, отдохнуть, свалить отсюда хотя бы на пару часов и забыть о таблетках. Очень хотелось бы иметь талант доёбываться до формулировок и скрытых смыслов, но на заданный абсолютно ровным тоном вопрос «Кто звонил?» Денис отвечает так же ровно и легко, только чуть-чуть ссутуливаясь: — Рита. Которая Лисина. Кольцов хмурится, вытирая кисточку об тряпку с таким видом, будто в руках нож или топор, и никакой он не художник, а как минимум наёмный убийца. — По поводу Никиты?.. — Нет, — Титов приземляется на диван, упираясь локтями в колени. — Нет, она не из тех людей, которые любят ворошить прошлое и лезть в чужие жизни. Она в гости позвала… Рита же писательница, и она сейчас рассказ о художнике пишет, хотела со мной посоветоваться, всё такое. — Почему не с братом? — прищуривается Максим, освобождая руки и отзеркаливая чужую позу. — Я тоже спросил. Говорит, не то. Типа архитектор — он и есть архитектор до мозга костей, — и до Дениса только теперь доползает липкое чувство унижения, давно забытое, но по-прежнему острое, ещё со времени отношений с Лавровым. — А чё за допрос-то, блять? — вызывающе приподняв одну бровь, вскидывается он. — Да я не… — Макс прикусывает нижнюю губу и, кажется, язык. — Прости. — Макс… — Да нет, по себе людей не судят. Титов понимает: приплыли. Не его одного загоны наизнанку выворачивают. Он осторожно касается костяшек чужих сложенных друг с другом рук, заглядывая Кольцову в глаза: — Слушай, Никиты там не будет, если тебя это успокоит. Он не живет дома, как я понял. А насчёт «по себе людей не судят», знаешь, мы уже через это прошли. Я тебя давно простил. Макс меняет его руки местами со своими и накрывает их ладонями, прикладываясь губами к чужому лбу — долго так, и это кажется Денису таким интимным и родным, что он даже не шевелится. — Спасибо, — негромко говорит он, отстраняясь, — правда, спасибо. Видимо, мне просто нужно время, чтобы самому простить себя. И всё вот это вот не должно выглядеть так, будто ты у меня отпрашиваешься, ладно? Денис усмехается и кивает, выпрямляясь так, что руки медленно выскальзывают из чужих ладоней. — Я пойду собираться. Надо скетчбук захватить, могу твой позаимствовать? Я свой в метро проебал позавчера, когда тебя ездил с вокзала встречать. — Господи, как ты умудрился? — смеется Кольцов, вставая из-за мольберта и разминаясь после трёх часов дикой муки в одной позе. — Да я уснул, а проснулся только когда двери собирались закрывать. Блокнот на соседнем сидении лежал, я про него вообще в спешке забыл. Так что он, походу, катается там теперь. Ну, или «Художественный фильм „Спиздили”». На всё про всё уходит не больше пары часов. Денис наскребает сил на поход в душ; потом, пока сохнут волосы, минут двадцать ковыряется с оформлением цифрового пропуска, параллельно проклиная людей, склепавших сайт мэра, видимо, из говна и палок, — Кольцов философски замечает, что в мире вообще всё сделано из говна и палок, потому что большие дяди, у которых много денег, предпочитают прахом бытия подошв не осквернять и просто платят ребятам, вроде них, с прямыми руками и хорошей фантазией; после времени остаётся не так много, и вещи Денис собирает наскоро, едва ли разбираясь, какой хлам бросает в рюкзак. Наверное, в любой другой ситуации Титова едва ли прельщала бы идея катиться на другой конец географии на двух автобусах и с двумя пересадками в метро, но привычный снобизм даёт заднюю и вовсе выключается перед неоспоримым фактом: нужно проветрить голову и найти наконец выход из непрекращающегося экзистенциального ужаса. Час с небольшим, ушедшие на путь от двери до двери, Денис провёл в состоянии, похожем на глубокий транс. Он двигался по хорошо знакомому маршруту на автомате, даже не надев наушники, без которых обычно не суётся на улицу даже на пять минут, и, если бы спросили, вряд ли смог бы внятно ответить, чем всё это время была занята голова: мысли были пространные и, хватаясь одна за другую, тем не менее чаще всего не имели друг с другом ничего общего и заканчивались тоже ничем. Черепная коробка превратилась в старый пузатый телевизор с видиком: от стенки к стенке методично отскакивала мысль, меняя форму и очертания вместо цвета, а Денису оставалось лишь ждать, когда она всё-таки попадёт ровно в угол. Рита встречает его красивая, весёлая и с бокалом вина в руке. В глубине квартиры гудят чьи-то голоса, на фоне играет музыка. — У тебя тут вечеринка, что ли? — до обоняния Титова доносится запах наёба. Лисина сконфуженно, но не то чтобы виновато улыбается и медленно пожимает плечами. — Вроде того, — отвечает она и приглашающе отходит в сторону. Чувствуя, что ввязывается в сомнительную авантюру, Денис прищуривается, бегло осматривает её и, вздохнув, всё же перешагивает порог. — Пришлось соврать, чтобы затащить тебя сюда. Пригласи я тебя на вечеринку, ты бы мне дал вежливый от ворот поворот. — С чего ты взяла? — поднимает голову Титов, одной рукой держась за стену, а второй расшнуровывая кроссовки. — Птичка нашептала. Денис снова горестно вздыхает. Ему даже известно, как зовут эту птичку и с чем её едят. Откровенничая с Катей по поводу того, как его заебала собственная неуёмная голова и шаткая психика, ему стоило быть сдержаннее — всё-таки она до сих пор общается с Марго. Приходится пройти в квартиру, гордо сверкнув парой разных носков — бордовым и аквамариновым, — потому что он уже приехал, а устраивать скандал, разворачиваться и ехать обратно у него попросту нет никаких моральных сил. От бокала красного вина, который Рита предлагает ему на кухне, он отказывается. — Да я на транквилизаторах, — просто отмахивается он на закономерный вопрос. — Что, опять? — большие красивые глаза Лисиной расширяются так, что ещё чуть-чуть — и нормальная анатомия нервно закурит. — Не опять, а снова, — машинально парирует Денис. — Да бля, тебе ж птичка нашептала. — Об этом она не говорила, — к Рите возвращается привычное беззаботное спокойствие; просканировав чужое лицо, она слегка хмурится и приземляется на стул напротив. — День, ты злишься? — Нет? Не, если ты о том, что я злюсь на то, что ты не сказала правду по телефону, то нет, я не злюсь. Вообще, ты была права, я бы не поехал, если бы ты пригласила на вечеринку, так что правильно сделала. Короче, я не в обиде. Скорее… сбит с толку, зачем я тогда здесь. Марго на секунду вскидывает брови. — А я, по-твоему, не могу захотеть встретиться с тобой просто так? — Да не, почему? — Титов отводит глаза, но всё равно чувствует себя неуютно под цепким и проницательным взглядом Риты. Как на приёме у психиатра, ей-богу; он ёжится. — Дело вообще не в этом. Бля, сорян, я просто давно не общался ни с кем нормально. Макс с Катей меня понимают, несмотря на симптомы дислексии в моей речи, так что я разучился нормально мысли формулировать. — Отчасти поэтому я и позвонила, — осторожно вклинивается Лисина, внимательно следя за реакцией; Денис едва ли удивлён — словно внутренне ждал чего-то такого, — и только приподнимает бровь, прося конкретизировать. — Ну, знаешь, Катя не то чтобы распространялась о тебе… Правда, ты не подумай, она ничего особо не рассказывала. Просто время от времени проскальзывало — и она говорила, что у тебя не всё в порядке. — Да всё штатно, — без энтузиазма отнекивается Денис. — Ну, насколько может быть штатно в моей больной бошке. Я просто заебался из-за диплома; и дурость всякая в голову лезет с момента, как мы с Максом съехались. — Вот сейчас ты сказал ровно столько, сколько я знаю от Кати, — усмехается Марго, и в её голосе мелькает что-то почти мрачное. Она отводит глаза, смотрит на свой практически пустой бокал, наливает ещё вина и кивает в сторону балкона: — Покурим? — Пойдём. За время, что Денис не бывал в этой квартире, балкон превратился в полноценную зону отдыха — с кофейным столиком, пушистым ковром, парой мягких кресел с объёмными подушками и шерстяными пледами, и — он сосчитал — семью цветочными горшками преимущественно больших размеров. Рита раздвигает створки окон, впуская свежий запах мокрой земли, сирени, надвигающейся грозы и умирающей весны. Они устраиваются в креслах друг напротив друга и закуривают. С улицы доносится рокот моторов, возгласы и смех играющих на площадке детей и щебет птиц. — Должно быть, ты ждёшь от меня исповедь. — Нисколько, — Лисина выпускает тонкую струйку дыма. — Просто испытываю наивное, но навязчивое желание поддержать тебя. — Я расскажу. Но только при условии, что ты не станешь меня жалеть и просто виртуозно вправишь мне мозги — так, как ты умеешь. Рита тихо смеётся, опустив голову. — Договорились. Собираться с мыслями долго не приходится. У Дениса всегда был свой взгляд на откровенность: он не понимал людей закрытых, не готовых делиться переживаниями практически ни с кем и скрывающих львиную долю эмоций, и тех циников, чья жизнь зиждилась на принципе безразличия всех ко всем. Пожалуй, если спросят, он может рассказать о себе кому угодно что угодно — от забавных историй из подросткового возраста до душераздирающих сюжетов из детства, психологические травмы от которых преследуют его до сих пор; как раз потому, что это едва ли может иметь глобальный смысл. Он уверен, что люди не так внимательно относятся друг к другу, чтобы высоко ценить откровенность, но они достаточно хорошо осознают свою потребность в близости с кем-то, чтобы хоть иногда прислушиваться. Для того, чтобы выразить глубину своих переживаний, приходится вспомнить самое-самое начало: то, как они познакомились с Максом. Рассказ выходит куцым и едва не совсем отстранённым — Титов уже многое помнит слишком плохо, чтобы о том даже заикнуться, но Риту, кажется, всё равно впечатляет едва не каждое слово. Он говорит об измене и расставании, опуская неприятные подробности, но в голове всплывают вполне отчётливые картинки, и, на странность, внутри ничего болезненно не скребётся. Ему не стыдно признаться даже в том, что после разрыва он неоднократно виделся с Максом по вполне прозаичной причине, хотя, конечно, уязвлённая тогда гордость обиженно задирает нос. Умолчать о периоде отношений с Никитой кажется неуместным; Марго и ухом не ведёт, когда речь заходит о том, что её брату, по факту, изменили. От начала к концу Денис постепенно оживает и вкладывает всё больше эмоций — потому что ещё не затёртые и даже понятные ему в настоящем. Но когда доходит до этого самого настоящего, выуживать лаконичные формулировки из бессвязного потока чувств становится тяжелее — и он разбирается в измышлизмах потёкшего чердака на ходу, то и дело поправляя сам себя, конкретизируя и временами отходя от темы. Что удивительно, Лисина молчит — за весь монолог не вставила ни слова, хотя, Денис видел по её глазам, ей было, что сказать. Иногда она отводила взгляд к окну или своим коленям, занимала себя чем-то — доставала новую сигарету из пачки или отпивала вино; но в основном смотрела на Титова — цепко и внимательно, периодически сосредоточенно прищуриваясь, — чуть ниже глаз или на губы. Есть, за что быть благодарным. Взявшись «исповедоваться», Денис явно переоценил свои силы — о тревогах и сомнениях, грузящих голову сейчас, говорить с каждым словом становилось всё труднее, потому что не отболевшее, совсем свежее. И, пожалуй, эту пытку он выдержал только благодаря собственной убеждённости в том, что у него ещё есть шанс всё разложить по местам в черепной коробке, и благодаря характерному Ритиному гармоничному спокойствию — во взгляде, редких движениях и кивках. — Вот и всё, наверное, — Титов нервно усмехается и тянется за своей пачкой подрагивающей рукой. — Катя сказала, что мне бы перестать слишком много думать. — Она отчасти права, — отстранённо замечает Марго, близоруко щурясь куда-то вверх. Помолчав, она смотрит на Дениса, и взгляд в считанные секунды из рассеянного становится убийственно осмысленным. — Ты думаешь, с тобой что-то не так? — Со мной всё не так. — Отнюдь, — пространный смысл нечитаемой интонации ускользает слишком быстро. — Знаешь, твой бэкграунд вполне располагает к тому, чтобы сейчас ты терял равновесие от любой мелочи. Но ты держишься, и это похвально. Наверное, ебущий мозги диплом — неплохой якорь. — Больше похоже на камень, привязанный к верёвке на моей шее, — весело поправляет Денис и крепко затягивается. — Главное, чтобы фиксировало, — в тон ему отвечает Лисина. — Ты ведь не ждёшь от меня чего-то умного, да? — Я всегда жду от тебя чего-то умного, ты не умеешь говорить глупости. — Даже жаль. Что не умею, в смысле. Они замолкают — на комфортный для обоих промежуток времени, не сговариваясь и даже не глядя друг на друга. Марго, наверное, собирается с мыслями, прогоняет полученную информацию через встроенный в её сознание дешифратор: за это, как за многие другие вещи, она, пожалуй, заслуживает уважения — она умеет упрощать то, что усложняют другие, и без труда находит глубину в том, что другими воспринимается поверхностно. Денис курит, смотрит в сумеречное небо: слева — блёклого персикового оттенка, справа — странного серо-пурпурного, с характерным отпечатком индустриального кошмара; у линии горизонта цвета всегда ярче и гуще — Титов смотрит вдаль, встав с места и оперевшись локтями на раму, и едва ли узнаёт сегодняшнюю Москву. А завтра наступит июнь и, наверное, утром будет дождь. — Всё-таки ты ждёшь от меня чего-то умного, — со смешливым вздохом резюмирует Рита, туша окурок в пепельнице. — Не то чтобы я против. Просто не жди, что после моих слов твоя жизнь мигом изменится, а в голове всё резко уляжется. Денис заинтересованно хмыкает и присаживается. Из рюкзака, безжалостно брошенного прямо на пол возле ножки кресла, он вытаскивает Максов скетчбук и простой карандаш приемлемой для наброска мягкости; наконец устроившись, он выжидательно смотрит на Марго. — Будешь рисовать? — Раз уж взял с собой… Ты против? — Не-а, — Лисина откидывается в кресле, положив руки на подлокотники и устремляет взгляд вверх. Денис давно это заметил за ней: слушая, она практически постоянно смотрит на собеседника, а говоря — лишь изредка и бегло. — Знаешь, наверное, сейчас я представляю, что могу сказать, только потому, что мы похожи. Не смейся! Поведение и внешние проявления в целом — вообще не показатель. Я кажусь тебе и всем вокруг улыбчивой и уверенной, дерзкой, может быть, и пробивной… Но копнёшь глубже — и увидишь потерянную девчонку, рассеянную, ранимую и иногда чересчур чувствительную. Просто мир учит быть… сдержаннее, что ли. И по минимуму показывать то, что на самом деле чувствуешь. Ты ведь такой же: мальчишка, постоянно на распутье, но постоянно куда-то бежишь, хотя тебе очень страшно и временами невыносимо больно. Красивое лицо Риты вдруг незнакомо меняется от кривой улыбки искусанных губ; когда она поворачивается, чтобы взять со стола пачку сигарет, Денис видит её покрасневшие, заполнившиеся слезами глаза — но ничего не говорит и даже не двигается. — Кажется, что все такие, да? Но, я тебе скажу, это далеко от правды. Впрочем, ладно, — она тяжело сглатывает, должно быть, проталкивая вставший в горле ком. — Ты и Макс… Катя однажды посетовала, что это отвратительно — когда с кем-то чувствуешь себя так, как абсолютно точно не почувствуешь ни с кем другим. Да и вообще она считает вас ужасной девиацией человеческой психологии, — Лисина усмехается, стирая слёзы костяшкой указательного пальца, и шмыгает носом. — Наверное, вы правда созданы друг для друга, раз на других даже спокойно смотреть не можете, когда вы не вместе. Это… знаешь, какой бы чудовищной ни была сама концепция ваших отношений, я нахожу это красивым — когда вот так: все взлёты — до небес, а все падения — всмятку. У меня… весьма специфическое чувство прекрасного. И это было ожидаемо — твои проблемы доверия и то, что Макс не сможет себя простить. Я бы на его месте тоже не простила. А на твоём — тоже не смогла бы доверять, как раньше. Но станет легче, как только ты осознаешь, что боль никуда не денется, и никто её не заберёт; как ни парадоксально. Тебе уже сделали больно — резанули по живому, — и ты будешь раз за разом смотреть на оставшийся шрам, вспоминать и испытывать боль. Это нормально. Просто ты привыкнешь, если уже не привык. Но ещё одна важная вещь — всё в прошлом; даже твои отношения с Максом, закончившиеся так некрасиво — в прошлом. Рита делает паузу, чтобы допить вино из бокала и сходить на кухню за бутылкой, а до Дениса медленно доползает смутное липкое ощущение: слова Лисиной звучат… выстраданными. Она возвращается, в придачу к вину разжившись салфетками, плюхается в своё кресло, как ни в чём не бывало, и уже, кажется, хочет продолжить, но Титов её опережает: — С тобой ведь случилось что-то подобное, да? Лицо Марго становится совершенно непроницаемым, и ей требуется пара секунд, чтобы ответить — тише обычного: — Даже не знаю, что тебе сказать. Не могла предположить, что ты догадаешься, — она смотрит в глаза. — Хочешь, чтобы я рассказала? — Мне кажется, ты бы сама хотела рассказать. — Чёрт рогатый, — усмехается Лисина, качая головой. — Если я ошибаюсь, то удовлетворять моё любопытство не надо, — Денис примирительно поднимает открытые ладони, но Рита машет на него рукой с своей обыкновенной легкомысленной улыбкой. — Ты не ошибаешься. Да и, знаешь, это дорогого стоит — наконец-то рассказать свою историю хотя бы одному человеку — тому, который понял тебя, — она неуловимо меняется и снова выглядит серьёзной, но расслабленной — словно сказочник, готовящийся поведать о чём-то удивительном. — Это не то чтобы длинная история. Всё вообще до обидного просто, если честно. У меня был молодой человек — зовут его тоже, кстати, Макс, — и я очень сильно его любила. Не берусь судить, были эти отношения здоровыми или нет, но это не так важно: это просто были хорошие отношения. Он во всём поддерживал меня и обожал то, что я пишу; даже когда я уходила в творческий запой, ни с кем не общалась и не виделась, он не устраивал скандалов — он принимал это и, наверное, понимал. Мы очень многому друг друга научили — благодаря друг другу мы росли и развивались. Это было… очень хорошее время. Доверие, спокойствие, понимание — всё это было. Потом мы стали ссориться чаще, особенно по мелочам; я думала, что его раздражают не три грязных кружки, которые я оставила на столе, а я, — и, в общем, была права. Он тоже начал меня бесить — с каждой неделей всё страшнее. А самое ужасное во всём — вне ссор и откровенных скандалов всё было по-прежнему, но с неприятным осадком, который от одного кривого слова мог перечеркнуть ощущение спокойствия. А потом я узнала, что он мне изменяет. Встречались мы на тот момент… два с половиной года вроде как. Я, знаешь, даже не удивилась, когда он признался. Подсознательно уже была практически уверена, что всё так. Мы разошлись, перестали общаться; вообще тогда было спокойно всё — я забрала свои вещи из его квартиры, он — свои из моей, не срались по поводу подарков; когда прощались в последний раз — выглядело так, словно мы сейчас пожмём друг другу руки в честь удачно завершённого проекта. Это было странно и естественно одновременно. Конечно, мне без него было плохо. Было больно, тоскливо и немного обидно. Но я понимала, почему он предпочёл мне другую девушку — она была лёгкой и весёлой, отдавалась отношениям полностью, не обременяя Макса борьбой с её тараканами; я бы даже сказала, что она была глупой, — но это была скорее милая глупость, чем раздражающая. Она его вдохновляла, Денис. Простотой, непринуждённостью, наивностью и беззаботностью. Да, она была пустышкой, — но ему нужна была муза, а самые лучшие музы — те, которых можно наделить своим смыслом, в которых можно воплотить свои фантазии. Я была слишком сложной и, что важнее, он знал меня настоящую — фантазиям тупо не было места. Два месяца я вообще не притрагивалась к рукописям. Я попросила о временном переводе в отдел редактуры, потому что, ну, я могла выжать из себя слова, но это было мучительно больно. Потом потихоньку встала на ноги, поставила себя на автопилот и продолжила работать. Садилась за ноутбук — и отключала голову. Тогда и был написан мой лучший сборник рассказов — помнишь, я дарила тебе на Новый Год? Конечно, было сложно. Я почти всё время проводила на работе, от приглашений на фестивали и конференции в качестве выступающего я отказывалась. Приходила домой к двенадцати и сразу ложилась спать. Потом завела это чёрное чудовище, которое сейчас наверняка выпрашивает у моих гостей угощения. Полкан был… необходимостью в тот момент. Я просто поняла, что дальше так продолжаться не может, и я скоро сойду с ума с тем ритмом жизни, в который загнала себя. На себя было плевать, и это означало абсолютно безответственное отношение к жизни. А домашнее животное — это ответственность; здорово заземляет. В общем, как только решилась, — а это было легко, — просто одним вечером забрала Полкана с улицы: он жил тут, во дворе, а я подкармливала его и ещё нескольких. Становилось легче, хотя никуда не уходило ощущение автоматизма жизни. Вот это, знаешь, когда смеёшься не потому, что смешно, а потому, что вот сейчас, в этот конкретный момент, ты должен это сделать, чтобы оправдать ожидания собеседника. Самое идиотское, что само собой выходит, даже контролировать не получается. И так всё время — даже наедине с собой. Знакомые чувства, да? С Максом мы не пересекались полгода. Потом он вдруг замаячил на периферии: стал приезжать в издательство раз-два в неделю. Я спросила у коллег — сказали, работает с одним из наших авторов в качестве иллюстратора. Да, забыла сказать, что он дипломированный живописец-монументалист. Это была одна из причин, по которым он понимал меня и не давил, если я слишком закапывалась в творчество или, наоборот, оставляла работу надолго. Спустя два месяца с его появления, он впервые заговорил со мной. Это было неловко и довольно трогательно: в издательстве он часто крутился поблизости, но не решался подойти. Решился. И мы начали общаться снова — только на работе, без приглашений в кафе и кино, но этого хватило, чтобы снова начать дышать. Просто, знаешь… жить? Я начала снова становиться собой. Это было похоже на пробуждение, только очень-очень длинное. А потом он позвал меня на свидание. Мы ехали в лифте; ему нужно было на один этаж, а мне на другой. Мы болтали, как обычно, и я, по-моему, рассказывала ему про Полкана. А потом — пауза, и он вдруг сказал это; я на него смотрю — а у него уши красные, потому что у него они всегда от волнения краснеют, и взгляд такой встревоженный… Я согласилась. Мы ходили на свидания в разные места, и всё это было одновременно знакомым и совершенно новым. Произошла какая-то перезагрузка. Мы разошлись одними, а встретились уже другими, и отношения тоже уже были совершенно, совершенно иными, нежели раньше. Мы встречались в итоге около полугода. Всё было в порядке, кроме того, что происходило в моей голове. Временами я чувствовала себя абсолютно потерянной, и мне было страшно; и так я себя чувствовала всё чаще. Со мной было то же самое, что с тобой происходит сейчас: я хотела ему доверять, но не могла. Уже нет. В итоге я не выдержала и предложила расстаться. Мы тогда проговорили часа два подряд. Он признался, что тоже до сих пор чувствует вину и очень боится меня потерять; предлагал решения, просил подумать ещё… Я была дорога ему, Денис, и он очень меня любил, и это было взаимно. Просто иногда любовь проигрывает страхам. Мы снова разошлись и — спойлер — уже не возобновляли отношения. Просто в этот раз всё шло своим чередом. Не было опустошения и тоски. Всё было как всегда, всё было в полном порядке; ясная голова, пустая квартира. Странно немного, конечно, но я старалась не искать причин — дарёному коню в зубы не смотрят, и всё такое. Больше я Макса не видела. Слышала новости о нём от общих друзей и знакомых, но даже не перемыкало ничего; мы просто пошли каждый своей дорогой, и это было не хорошо и не плохо. Ситуация такая же, как у тебя, Динь. Но это не значит, что всё обязательно будет по тому же сценарию. Вы разошлись в первый раз, но когда у вас начались новые отношения — они действительно были новыми, потому что вы сами друг для друга были новыми, непохожими на себя из прошлого. Я не нашла в себе сил простить — а ты нашёл. И это наше принципиальное отличие. У тебя есть шанс не просрать всё хорошее так, как просрала я, поэтому не проеби это. И, ну… Не то чтобы я скучаю по Максу и хотела бы вернуть отношения или заставить планету крутиться в другую сторону, чтобы исправить ошибки прошлого. Я просто… тихо сожалею. Я знаю, что не стало бы лучше, если бы мы сохранили отношения, — стало бы только хуже. Просто иногда я думаю: а что, если бы я простила? Было бы очень сложно, нужно было бы заново учиться доверять Максу, искать компромиссы с самой собой… И каждый раз я прихожу к одному и тому же ответу: любовь того стоит. Любовь стоит всего на свете, Денис. Марго замолкает, и в её взгляде, устремлённом прямо в глаза напротив, плещется тихая светлая грусть и обнадёживающее тепло. Она открытая и расслабленная, такая искренняя, какой Денис её не видел никогда. — Ну вот, — вздыхает он со смешком. — Теперь, если я не разберусь со своими тараканами, я буду чувствовать, что предал тебя. — Да нет… Знаешь, я болею за вас с Кольцовым изо всех сил. И я буду счастлива когда-нибудь узнать, что у вас всё наладилось. То, о чём я рассказала, — всего лишь пинок под зад и пособие «Что делать и чего не делать, чтобы не проебаться». Я говорю, я ни о чём не жалею — скорее мне иногда бывает тоскливо от мыслей об альтернативной истории моих с Максом отношений. А ты находишься на распутье, и моя история — камень с инструкциями по направлениям. Подумай о том, что я сказала; и какой бы урок для себя ты ни вынес, какое бы решение ни принял, — я поддержу тебя. — Не зарекайся. Я могу такую хуйню вытворить, что ты сто процентов откажешься от своих слов. — Ты всегда начинаешь клоунадить, когда нервничаешь, — Рита обезоруживающе-снисходительно улыбается и тянется за сигаретной пачкой.***
Марго гладит Полкана по спинке, шагает в медленном, размеренном темпе; кот у неё на руках то и дело прикрывает глаза и едва заметно шевелит усами. Пахнет свежей сиренью и мокрым асфальтом; двор практически пуст, по освещённой жёлтыми фонарями дороге ветер гоняет песок. — Как стало тепло, начала его выносить на прогулки по вечерам. Так этот гад теперь не засыпает, если мы не погуляем, — Рита легонько щёлкает Полкана по носу. — Не представляю, как буду объяснять ему, что гулять холодно, когда наступит осень. — У вас ещё целое лето впереди, — Денис поправляет лямку рюкзака на плече; дышится легче, чем дышалось днём и вечером, и он не уверен, что за это стоит благодарить именно прошедшую грозу. — Может, ему и надоест. — Может. Он такой товарищ, непостоянный, — Рита усмехается и смотрит на наручные часы, перехватив кота поудобнее. — Тебе, наверное, уже пора? Я просто боюсь, что ты домой не успеешь. Денис достаёт телефон из заднего кармана джинс; на экране высвечивается четыре уведомления и время — 23:40. — Да, ты права. Пора бежать, — он подбирается, выдыхает и расставляет руки для объятий. — Спасибо, что вытащила, — говорит он уже красной макушке у своего плеча; шерстяной клубок греет солнечное сплетение. — Лишь бы тебе это помогло, — в синих глазах отражается свет фонаря, игриво бликует по радужке; Рита впервые, на памяти Дениса, выглядит по-настоящему счастливой и совершенно спокойной. — Думаю, после нашего разговора я и правда поумнел. Плюс два к ай кью. Марго смеётся и качает головой, отстраняясь. У неё на руках тарахтит мохнатым трактором Полкан, на дворе практически полночь, и на обозримом горизонте совсем никого нет; Денис почему-то чувствует, что эта картинка останется в его памяти навсегда, сохранив ощущение порядка и безмятежности. — Учти: я болею за вас, понял меня? — Рита шутливо грозит пальцем. — А ещё, после того, что ты мне рассказал о вас с Максом, я хочу написать роман с опорой на вашу историю, так что мне принципиально важен хэппи-энд. — Я сделаю что угодно, чтобы не проебать всё. — Верю. Ну, беги. Денис кивает, машет ей раскрытой ладонью; Лисина оставляет ему на прощание тёплую улыбку. На предпоследний автобус он успевает еле-еле и несказанно этому рад — следующего, если верить картам, пришлось бы ждать не меньше сорока минут. В салоне пусто, и все места свободны, но Титов встаёт напротив дверей, взявшись за поручень, и смотрит в стекло — большую часть времени он видит только собственное отражение, но на наиболее освещённых участках глаз иногда выхватывает что-то интересное — и тогда, пытаясь рассмотреть получше, Денис прислоняется лбом к стеклу. В метро его предсказуемо начинает вырубать, но приходится бороться со сном, чтобы не пропустить свою станцию и пересадку; чтобы чем-нибудь себя занять, Титов вытаскивает из рюкзака скетчбук и, открыв разворот сегодняшних набросков, принимается за исправления и дополнения — лениво и неторопливо, пока в одном ухе Вася Звёздкин напевает о том, что начинает новую жизнь с подгоревшей яичницы, а в другом шумит старый поезд. Поднимаясь из метро, Титов пишет Максу сообщение о том, что через пять минут будет дома, а вдогонку спрашивает, не нужно ли зайти за чем-нибудь в круглосутку. И, кажется, Марго действительно неплохо прибралась в его голове: отправленные сообщения ощущаются правильными и совершенно обыкновенными, а за этим — ни мыслей о будущем, ни сожалений о прошлом. Теперь всё только о настоящем. Теперь нужно просто чувствовать. Теперь нужно просто любить. Денис поднимается на лифте на этаж и, привычно преодолев извилистый коридор, немного медлит, прежде чем позвонить в дверь. — Привет, — здоровается Кольцов; такой домашний и уютный в своих этих широких клетчатых штанах и замызганной красками майке; он уставший, немного потрёпанный, зевает сквозь нерешительную измученную улыбку. Титов, кажется, впервые осознает настолько ясно, как сильно дорог ему этот человек, и каким родным он стал за проведённое вместе время; не сквозь призму эйфории, обиды, мучительной влюблённости или выстраданной ненависти — а вот так просто, незамутнённым разумом, ещё чуточку повзрослев и, наверное, поумнев. — Привет, — эхом отзывается Денис и тут же тянется навстречу — в разведённые для объятий руки; он утыкается носом Максу в сгиб шеи, цепляется руками за плечи. — Как у тебя дела? — Нормально. Чуть с ума не сошёл, пока с отчётами разбирался, — он почему-то смеётся; после паузы он тихо добавляет: — А ещё я соскучился, — кончики пальцев принимаются привычно почёсывать затылок. — Как ты? — Хорошо, — выдыхает Денис и немного отстраняется, чтобы улыбнуться Кольцову — ярко, легко. — Всё хорошо. И июнь уже наступил, и в открытое окно врывается с ветром свежий запах сирени, и город спит, утомлённый жарким днём, и всё действительно хорошо.