как бы круто там ни было, мне одно ясно — ещё сильнее я в тебя всё равно не влюблюсь
Макс злится на всё подряд, распаковывая вещи уже на месте. И это «вещи» состоит процентов на семьдесят из картин: три, блять, коробки. Три — хотя могла быть одна — прихотью заведующей, мол, «нужно охватить как можно больше номинаций разными работами». Весь его сегодняшний вечер и часть ночи — прихоть заведующей. Он этого вечера ждал до одури, и этот вечер должен был наконец расставить всё по своим местам. И он знает, что Денис ждал — ему не легче. И прихотью сварливой бабки им обоим остается только перетерпеть эти две недели, потому что Макс в ссылке. Для Дениса начался квест «почувствуй себя женой декабриста».Всё, доехал, разложился [Вложение] 02:15
Макс лыбится с прикреплённой фотки, с правой ее стороны, и шутливо показывает козу, на фоне — полуразобранные коробки и приставленные к ним и к стенам картины. А Денис лыбится в экран, как дурак, рассматривает-рассматривает-рассматривает. Незатейливая бессюжетная и едва ли информативная фотка — и этого ему достаточно, чтобы чувствовать себя самым счастливым человеком на свете. красавчик вообще 2:16 так стоп 2:16 у тебя там картина цветастая поближе сфоткаешь? 2:16 Макс оборачивается через плечо, и взгляд сам падает сразу на ту «цветастую картину». Усмехается — Денискин портрет, тот самый, написанный осенью ночи в две. Разговаривая с Ариной об этой работе, он упрямился и говорил, что это отработка новой техники, и ничего более, а Арина ему не верила ни на каплю, и была права.Да, это твоя морда там 2:16
сфоткай 2:17🙄🙄 [Вложение] 2:18
Доволен? 2:18
охуеть 2:18 Денис разглядывает портрет, то приближая, то уменьшая изображение, головой непроизвольно вертит с боку на бок. Теплом под кожу, внутривенно — дата окончания работы, «11.11», ровным почерком в углу холста. В тот день всё и началось с чистого листа, хотя они сами ещё об этом даже не подозревали. И сколько ещё таких написано было летом, пока Титов валялся в больнице, а Макс ехал крышей от тоски? Макс, я аплодирую стоя 2:19 опустив тот момент, что это ты меня рисовал, скажу, что это охуенно 2:19 а если не опустив, то скажу, что я тебя блять люблю 2:20 Макс приспускает очки к кончику носа, читает поверх оправы, и снова хочется отправить свою довольную лыбу, мол, смотри, что со мной делаешь — а я ведь взрослый самодостаточный мужчина с несгибаемой силой воли. Но взрослый самодостаточный мужчина все равно выдаёт себя немыми буквами, которые Денис, ряд к ряду, в голове прокручивает его голосом, потому что это знакомо, до чёртиков знакомо.И я тебя люблю, солнце 02:20
И Денису это ежедневное максово «я люблю тебя» как лекарство, по расписанию: с утра, потому что Макс просыпается раньше и сразу убегает на мероприятия до вечера, но не забывает сказать самого главного, на обеденном перерыве за сигаретой, когда выдаётся свободная минута покурить-попить кофе-потупить в стену, и перед сном, шёпотом в трубку, когда удаётся поговорить по телефону о том-о сём хотя бы час. У Дениса проблемы доверия, саднящий незакрытый гештальт и дикий страх на краю пропасти, где шаг — и не факт, что упадёшь в родные руки. Катя резонно замечает, что «А кому не страшно?», но это помогает только мозгу, но никак не сердцу. Доверие — это ведь не то, что можно продать, купить, обменять, впарить по дешёвке. Он от Макса подвоха не ждёт, но боится, что сам не справится, что сожрет их обоих сомнениями; хочется верить — слепо, по-щенячьи наивно, и в рот смотреть. Только он так больше не умеет: этого щенка, оказывается, волки взрастили, так он и смотрит по-волчьи, сначала рычит и скалится, и чудо, если ближе к руке подойдёт, хоть обнюхать, а приручить его — тут вовсе магия нужна. И Макс понимает всё, со всем считается, и обещает про себя, что обязательно приручит, чего бы от него ни потребовалось. Тараканов в голове Дениса Кольцов готов, если надо, сутки напролёт тапком разгонять, терпеливо распутывать клубки всклокоченных нервов и раскладывать ему всё по полочкам за десять минут так, чтобы потом — удивительными открытиями — «Ты прав, это не такая уж и катастрофа», «Я теперь даже не понимаю, почему загнался, всё же так просто» и далее по списку. Это всё — с легкой руки, пожалуйста, но когда дело до собственной башки доходит — увольте. Там-то кошмар в виде нескончаемых флешбэков, попыток в самоанализ и грызни с самим собой не на жизнь, а на смерть. Самым острым стоит вопрос доверия. Даже в сообщениях и недолгих телефонных разговорах Макс честен и конкретен до дотошности и иногда до кринжовых пароксизмов, но ему важно, чтобы Денис знал: он больше не соврёт. И пока его честность растёт в геометрической прогрессии, становясь ебучим лайфстайлом, сомнений почему-то становится только больше. Вопросы, доёбы до самого себя, осадки в виде самобичевания и бесполезных «если бы», а там прилетает финальным «Потому что, Максимка, надо было с самого начала головой думать». Голова у него появилась, кажется, только сейчас. Тогда, с самого начала, ничего не было понятным, а проясняется теперь, многим позже, и Макс не может перестать думать о том, какой он еблан. Рефлексия — это, может, и не так плохо, если дозировано. Мысленное возвращение в прошлый апрель наконец закрывает гештальт незнания о том, что за говно у него было в голове. Картина раньше выглядела до ужаса просто, этакий аскетизм: влюбился в Аринку, к Денису — перегорел, остыл, перелюбил, но струсил сказать, думая, что проблему за него кто-нибудь решит. Теперь эта картина совершенно неожиданно выглядит импрессионистской со всеми фактами, чувствами и мыслями, выуженными из прошлого и сопоставленными с настоящим где надо. В Арину влюбляются все, она просто человек такой, что затягивает. Но на самом деле влюбляются лишь единицы, а остальные путают влюбленность с любопытством. Вот и Макс попался на эту уловку дурацкого подсознания, которое вечно подменяет понятия. Ему хотелось разгадать то, что она скрывает, а скрывала она почти всё, хотелось стать ей кем-то особенным, и хотелось, толчком соревновательного духа, чтобы она, такая недоступная и своевольная, досталась именно ему, а не кому-то другому. Арина застилала всё вокруг плотным дымом и садилась шорами на глаза. Макс был околдован, очарован, но не любил и даже не был влюблён. Потому что при виде Дениса сердце по-прежнему судорожно трепыхалось и рвалось именно к нему, пусть окуренное чем-то слишком сильным и по ощущениям липким. Макс тогда правда не хотел терять его и говорил об этом не из головы — из души, отравленной бессовестным враньем самому себе. И он знал, что сделал всё для того, чтобы от Дениса ничего не осталось, а сердце сбивалось в комок и пыталось до разума достучаться, под конец ругая самыми скверными словами. После их первой ночи в середине-конце мая до Кольцова дошло, как сильно он, оказывается, влип. До того полтора месяца варился в своём вранье преспокойно, наслаждался жизнью, а тут — правда в лицо снежным комом, который он сам и слепил. Сердцу дали трибуну в единоличное пользование на жалкие пару часов, и оно в отместку за слишком долго заткнутый рот расплескалось спонтанным выворачивающим наизнанку желанием никогда больше не выпускать это худощавое тело из своих рук и оглушающим искренностью «я тоже по тебе скучаю» в холодной тишине комнаты. Самокопания, отсутствие сна, головой — в работу, всё возможное время — с Аринкой, чтобы доказать себе, что это всё наваждение, что ничего к Денису давно нет. Не помогало, и того более — хуже становилось, когда очередное «я зайду?» не вопросом, а вежливо поданным утверждением, и худые ноги на плечах. Обдолбанный Денис — это был край, и Макс едва не отступился. И Катя, конечно, угрожала кого-нибудь натравить, но Кольцов свернул все их встречи не поэтому. Денис себя убивал. Убивал, таскаясь к нему по ночам, когда в собственной кровати становилось слишком холодно, убивал, закуриваясь-занюхиваясь до неожиданных щелчков в башке, убивал, вспоминая до того состояния, в котором прошлое начинает сниться. А Макс разбивался. Разбивался, глядя чуть глубже, чем можно, и видя в Денисе отчаяние, разбивался, получая разрешение на то, что Денис разрешать не должен, разбивался, понимая, что это всё его вина. И разбился вдребезги, оборвав наконец всё, что их связывало, — такое тонкое, хрупкое, но ещё едва-едва дышащее. Он уже не пытался искать оправдания и лгать себе и признавался — не вслух и только на уровне ощущений, но признавался — в том, что хочет его спасти. Макс сам рисовал ему будущее цветной пастелью: оборванные контакты, удалённый номер телефона, тяжело, начнёт отпускать, отпустит так, чтобы удалось продохнуть, а там — новая жизнь не за горами, и опять стремления и мечты. Он говорил, всё проходит — и это пройдёт. Для них обоих пройдёт. И всё бы ничего, Макс защитил диплом, Аринку подмышку — и в Москву; у Дениса — закрытие сессии, летние пленэры в колледже, фотки в Инсте (рассветы, закаты, фотосессии, которые он проводил Кате, а-ля «извините, что всё на Самсунг», иногда собственная вечно серьёзная морда, сфотканная Лебядкиной). Физическая невозможность видеться притупляла боль ран априори неосуществимых желаний, и всё поменялось даже слишком резко: зависимость, прибитая и загнанная, только скулила из угла, напоминая о себе спонтанными воспоминаниями и ассоциациями не к месту, но больше не горела и не вскрывала мозг; Макс перестал жалеть и обвинять себя в том, чего уже не исправить, и только думал временами — не смертельно; новые жизненные реалии, в конце концов, работа, шаги и шажки к осуществлению перспектив. Макс к концу июня понял две вещи. Первая — для него в полной мере наступила взрослость. Теперь не получится свалить вину за свои проблемы на кого-то, и никто эти проблемы не решит. Пора взваливать груз ответственности за свою жизнь на свои плечи и двигаться вперёд, как бы тяжело ни было. Как бы каламбуристо ни звучало, но никто нам не поможет, и не надо помогать. Вторая — сложнее, замороченнее, потому что выстраданная. За отношения нужно бороться — так она звучит. Тривиально, но Макс на собственной шкуре испытал, насколько правдиво. И он эту мысль дополнил в своей голове: бороться нужно не только с обстоятельствами, с глупыми-мерзкими-вредными людьми, не только с внешними факторами — нужно с собой бороться в первую очередь. Кризисы отношений, выжигающее подкорку желание взять паузу, и как сказать «остыл, перегорел, прости» в глаза? И Макс только тогда понял, что никак, никак, сука, не надо было это говорить Денису, потому что это ёбаная неправда, и он солгал им обоим. И, если честно, была третья, но до неё бы Макс без Аринки не допёр. Балкон нараспашку, все имеющиеся окна — тоже. Жара уже несколько дней стоит просто убийственная, а ртуть в градуснике, кажется, расплавилась ещё раз. О том, чтобы на улицу вылезти, Макс даже не думает. Денис, конечно, говорил как-то, что этот солнечный пиздодуй может с солнцем поспорить, но это всё-таки фигурально было, а зажариться там хочется едва ли. У Кольцова третий день раскалывается голова, потому что его даже дома напекает, но он привык к этому состоянию и умудряется работать. На пейзажи не хватает терпения, на натюрморты — желания, а на портреты — вдохновения. Но сегодня он твёрдо решил взять себя в руки и сделать хоть что-нибудь более полезное, чем скетчи. Один из набросков, старый довольно, да и накиданный неаккуратными штрихами и впопыхах, попадается под руку в числе прочих, хотя ему должно быть там, где Макс никогда не найдёт. У Макса плывёт рука по холсту, у Аринки — в глазах, от боли и злости. У него методично дёргаются пальцы в такт негромкой музыке, у неё — кажется, правый глаз. Макс ни о чем не думает, растворяясь в незнакомых нотах и безымянных оттенках в палитре, Арина клянёт себя за склонность всё молча анализировать и сопоставлять, а потом, на контрастах, заниматься самовнушением. И она ведь всё понимает до тех тонкостей, до которых доходят или от большого ума, или от сумасбродства (что иногда, но не в ее случае, одно и то же). Ей бы очень хотелось быть слепой и глухой, чтобы не замечать и не запоминать, но такой роскошью она обделена. И бог бы с тем, что Макс слушает музыку из Денискиного плейлиста, бог бы с тем, что написание Денискиных портретов — единственное, что в Максе будит энтузиазм, бог бы даже с тем, что она не идиотка и заметила, как всё изменилось непосредственно между ними. Арина не может простить ему нечестность. Он молчит и замыкается, а недосказанности, полуфразы и полуправды — это худшая ложь. — Скучаешь по нему? — спрашивает она, наконец обозначая своё присутствие — в дверях за его спиной. И, если честно, Козлова так надеется, что он наконец скажет ей правду, пускай она отвратительно-горькая, и захлопнет этот гештальт так, чтобы штукатурка со стен посыпалась. А Макс поднимает голову, обводит взглядом красивую Денискину сосредоточенную моську, повернутую почти в профиль, зачем-то задерживается на штрихах острых плеч и снова берется за кисть. — Скучаю, — говорит он, не оборачиваясь, и становится на секунду легче. Арина понимает, что закрытие гештальта ни разу не помогло, выходя с кухни так же бесшумно, как зашла. Как бы ни хотелось, с этим человеком мосты жечь рука не поднимется. Она Денисом почти восхищается — и как у него получилось? Вот она, эта третья вещь, которую Арина заставила его озвучить, а потом и осознать — он скучал. Он безмерно скучал. Настолько, что порой думалось о будущем в том ключе, что его никогда не случится таким, каким хотелось бы его видеть, только потому, что рядом Дениса нет. Потом все воспоминания какие-то блёклые, потёртые временем или затёртые нарочно. Они с Ариной расстались в июле, и в тот день, когда она последний раз вышла из его квартиры, было солнечно и очень-очень жарко. Питер, работа-работа-работа, заслушанные до дыр «Девственность» Мертвых Дельфинов и «Грязь» Щенков, самоненависть в стакане с виски, и растяжимое «хорошо» приходило только от алкоголя. Москва, снова работа, звонок из колледжа, и в мозгу что-то заклинило. Ему предложили стать преподавателем в том месте, корочка откуда ему вряд ли пригодится, а последующие «ты был у нас одним из лучших на четвёртом курсе» и прочие дифирамбы он пропустил за мыслью, что он может работать там, где учится Денис. Понять только не мог, рад он этому или в ужасе, но кое-как вытащил из себя и пересохшими от волнения губами произнёс слова соглашения. Игры в гадалку в сентябре, смирение в октябре, проблеск бесплотной надежды на ноябрьской сессии, тёплые воспоминания и нескончаемая рефлексия на Новый Год, январь — и вот он где. У него множество вопросов, которые он хотел бы задать Денису, и множество ошибок на счету, которые пришло время исправлять. — Арин, я уже завтра возвращаюсь, и я вообще без понятия, что ему сказать. — Скажи правду, в чем твоя проблема? Он ждёт правды, Макс. Скажи то, что говорил мне. Помнишь? Я думаю, главное во всех тех словах — это то, что ты его любишь, и то, что ты хочешь быть с ним, и сделаешь для этого… всё. Звучит, наверное, не очень, но он даст тебе шанс, потому что он готов тебе давать их сколько угодно. — Ты плохо его знаешь, он слишком гордый. — Только не с тобой. А вот это Кольцову крыть нечем. То ли стыдно, то ли радостно, но этот факт отрицать бессмысленно. Он проглатывает все сомнения вместе с классическим «Адреналином» и по молчаливому согласию переводит тему. «Подумать» — это, пожалуй, на завтрашний вечер.Я в Сапсан сел 20:54
Отправление в 9 20:54
мажу жопу вазелином 20:56Господи, Денис 20:56
Долго придумывал? 20:56
долго 20:56Поздравляю, шутка юмора удалась Я похихикал 20:56
Ты завтра ко скольки на учебу? 20:57
мне ко второй 20:57 пойду на архитектуру пиздюлей от скоблина получать 20:57А-ага А заканчиваешь во сколько? 20:57
полтретьего 20:58Круто тебе живётся, блин Две пары и свобода 20:58
Зайдёшь ко мне после пар? 20:58
а ты не работаешь завтра типа? 20:58Типа нет Я по идее только завтра приехать должен, но я решил свалить сразу после закрытия фестиваля Как церемонию провели, так я вещи собрал и по съёбам 20:59
какие батарейки у тебя в жопе, я не понимаю 20:59 откуда у тебя столько жизненных сил 20:59Энерджайзер) 20:59
Ну так что? Завтра зайдёшь? 20:59
зайду, куда я денусь 21:00 во сколько у тебя прибытие? 21:00В половине первого Ну, плюс-минус 21:00
Уже отъезжаем, кстати 21:00
удачной дороги тогда пиши, как в москве будешь 21:00 Макс засыпает, стоит поезду набрать скорость: двухнедельная беготня, мероприятия и целая куча новых знакомств дают о себе знать приятной, но усталостью. В одном ухе БрейнШторм, в другом — негромкие разговоры случайных спутников и гул ветра за бортом; ещё бы Дениса под бок — и всё, так для него и выглядит радостное спокойствие. Ленинградский вокзал встречает снегом, который, едва касаясь асфальта, тает, тает, тает, а потом стекается в лужицы. Макс поудобнее забрасывает на плечо рюкзак, пугается на секунду отсутствия коробок с картинами, вспоминает, что это всё до поры — до времени осталось в Питере, шмыгает носом, обзываясь про себя балбесом. Пора домой. хей 00:53 обернись 00:53 Макс вертит головой по сторонам, поворачивается на сто восемьдесят, лицом к Георгию Победоносцу, и замирает ненадолго, позволяя широченной улыбке расползтись от уха до уха, а потом само собой всё — они влетают друг в друга, крепко-крепко сжимая в объятиях, Денис водит ему носом по шее, Макс его гладит по спине. — Ты… как здесь вообще, блин? — Сюрприз сделать хотел. Получилось? — Ещё бы! Я… Я так рад тебя видеть! Рука Дениса соскальзывает с затылка на шею, по ней — к груди, и так и останавливается раскрытой ладонью. Макс зачем-то сильнее сжимает его талию сквозь толстенный слой одежды. — Какой у нас план действий? Ну, просто если тебя в общагу пустят, потому что ты препод, то меня — экскьюзи муа, вы удалены с сервера по причине пидорас. — Потому что в такое время спать надо, дурак, а не по вокзалам шататься, — смешливо фыркает Макс, отвешивая ему лёгкий подзатыльник. — Раз мы уже здесь, нам остаётся только болтаться по Москве до утра, потому что метро закроется через пять минут. Ситуация так-то патовая, потому что до Говорово не доехать, на улице по-зимнему холодно, а с утра еще и на пары. Но Денис почему-то смеется, прикладываясь лбом к чужому плечу. — Файн… Вотэвер!.. — он картинно разводит руками в стороны. — Вэри интернейшнл, сенкс, — и смеются уже оба. По проспекту Сахарова, по прямой, через Садовую-Спасскую, потом в ближайшее «Красное и Белое», где Макс своей невероятной харизмой убеждает парня за прилавком продать «Джек», и вот они уже сидят на Чистых прудах, греются виски и объятиями друг друга. — Слышь, у меня план есть. Надежный, бля, как швейцарские часы. Только сделанные в Китае, шаришь? — Выкладывай, — пьяный Макс — всегда авантюрист, и даже если Денис потом пойдёт на попятную, он его за шкирку — и к приключениям. — Короче, можем до Тверской дойти. Тут полчаса где-то. Я там живу вроде как. Ну, маман живет, а я там появляюсь время от времени. Она спит уже, но у меня есть ключи, и мы в принципе можем там переночевать, — и, подумав, Денис добавляет: — Вообще можем завтра утром не рыпаться и приехать в колледж к вечеру. Тебе на работу не надо, а я не горю желанием получать пизды от Скоблина. — А как мы твоей матери объяснять всё будем? — Скажу, знакомься, мать, это муж мой будущий, — он ржет, а у Макса что-то неприятно в груди сворачивается жгучим чувством вины. — Да скажу, как есть. Энивей, она знает, что я проёбщик, так что ей не привыкать. На пустых тротуарах мокро от дождя, пришедшего вслед за снегом, сугробы на другой стороне улицы тают почти на глазах — утром будет теплее, чем вчера, и до весны осталось всего-ничего. И если пьяный Макс — авантюрист, то пьяный Денис — романтик, и он никогда не целовался под дождем, а теперь своими губами на чужих озорной неожиданностью навёрстывает упущенное. Чугунный Рахманинов в Нарышкинском смотрит почти укоризненно. Они вваливаются в квартиру в третьем часу ночи. Денис беззвучно смеется непонятно чему, сам же прикладывает указательный палец к губам, призывая к тишине. Макс чуть не наворачивается в темном коридоре, пытаясь снять обувь, промахивается петлёй от куртки мимо крючка, и та, тяжёлая от сырости, падает на пол слишком громко; Титов орёт на него шёпотом, но смех сдерживать не получается. С горем пополам раздевшись в прихожей, они на ощупь и на память подкрадываются к комнате Дениса, спешно туда ныряют и тут же закрывают за собой дверь, как будто скрываясь от погони. — Миссия «не сагри мать» успешно выполнена, — Титов шутливо даёт Максу пять. — Она вообще крепко спит, но от того, что мы там устроили в коридоре, могла и проснуться. В Кольцова летят футболка и штаны — отголоски титовского прошлого, в котором он сам носил вещи на два размера больше, — сам спешно, но лениво переодевается в домашнее, ни секунды не задумываясь о том, чтобы постесняться наготы: как говорится, все свои, а когда пьяный — буквально «все». — Бля-а, как же хорошо, — бурчит он куда-то в подушку, распластавшись по кровати звездой. — Завтра точно с утра ни на какие пары не поедем. Ну это всё в пизду. Макс усмехается, присаживается рядом, облокотившись спиной на подушку и подогнув одну ногу под себя, и гладит его по голове — любовно так, ласково. И Денис сам к руке тянется, трется макушкой о тёплую ладонь, думая о том, что ему реально сейчас больше ничего и не надо. — Помнишь, я твой портрет на фестиваль привёз? — Ну? — Я с ним первое место занял в направлении портретной живописи. Ну, или как оно там называется… Номинация? — Охуеть… — Денис даже приподнимается, опираясь на локти, смотрит на Макса, удивлённо подняв брови. — Серьёзно, что ли? — Ага. Когда дни выставок были, голосования там, и всё такое, ко мне часто подходили похвалить именно за этот портрет. И говорили еще, что ты очень красивый. Одна бабуся сказала, ты ей её внука напомнил. Тихий смешок служит ответом на все реплики сразу, и Денис снова расслабляется, но вместо подушки голову укладывает на чужое бедро. Макс возвращает руку на его волосы. Молчат. Молчат так же, как год назад, когда в тишину вкладывали больше, чем в слова, когда оставались наедине — и сразу укрывало пледом атмосферы уюта и спокойствия. — Я обещал, что мы поговорим, как только я приеду, — спустя несколько минут напоминает Макс, вдумчиво закручивая чужую светлую прядь волос в жгутик. — Предупреждаю: у меня заготовленного текста нет, — Денис переворачивается с бока на спину, чтобы видеть его лицо. — У меня тоже, — фыркает тот, — я думал, что сказать, но… Ничего в голову не приходило. — У-ху, шоу «Импровизация»! — Титов театрально вытягивает руку со сжатым кулаком. — Оно самое. Вдох, выдох, ещё раз. Денис смотрит на него неотрывно, терпеливо ждёт. Макс собирается с мыслями. Главное — это ведь не проебать Дениса и этот момент, когда можно всё подчистую выложить и ничего не утаивать, а остальное — лирика и вода. — Я натворил хуйни, Динь. Просто эз э фэкт. Я только недавно в полной мере понял, как сильно эта моя хуйня на тебе отразилась. Катя рассказала про психушку, про Никиту, про твои заскоки июньские, — Титов картинно закатывает глаза. — Нет, она рассказала не для того, чтобы я почувствовал себя виноватым или типа того. Спасибо ей, что так это всё… Мне это хоть дало понимание о том, что с тобой было всё то время, что мы не виделись и не общались. Но не об этом, ладно. В ноябре я как будто свежего воздуха глотнул. Без тебя всё не то было, и свет не мил, ну вот эта песня. И я уже даже к этому привык, но мы снова начали как-то чё-то… и вот тут я понял, что больше нахуй без тебя не хочу. Не смогу. В январе, после той ночи, когда мы поцеловались, я себе пообещал, что не проебу тебя больше. И пиздец боялся ещё, что теперь мне бумерангом прилетит прошлый апрель, и уже я стану тебе не нужен. Но, знаешь, я бы это понял, и тебя бы винить язык не повернулся. Ну это так, в порядке бреда. И Макс хочет перевести дух, делает паузу, — тяжело, оказывается, откровенничать и внятно выражаться под градусом, — и Денис вклинивается именно в нее: — Переведи, — устало, но с доброй усмешкой просит он. — Да ты, блин… — Кольцов фыркает, легко пихая его в плечо. — Если «переводить», то, Денис, я пиздец тебя люблю. Я никого в жизни так не любил сильно, и я знаю, что не полюблю. Вот ты… ты как «мой» человек типа. Бывают, вот, «твои» люди и «не твои». Ты — «мой», это точно. Катя недавно сказала, мол, мы друг для друга созданы, раз нас так примагничивает. Наверное, она права. Я хочу, чтобы она была права. И после того, что я сделал тогда, тебе будет трудно верить мне, я знаю. Но я сделаю всё, — слышишь? — всё для того, чтобы ты поверил и не пожалел об этом. Я тебе обещаю. Мы всё построим заново. Вместе. И всё у нас будет охуенно. Я за это готов поручиться. Денис верит каждому слову, и с каждым словом всё быстрее сердце бьётся. «Вместе», «Мы» — это сбывается с ними в эту секунду, в эту магическую секунду, в которую всё уже кажется неважным, кроме серо-голубых глаз напротив с целым морем правды в них. — Я хочу с тобой нахуй всего, Макс, — как заворожённый, Титов смотрит на него снизу-вверх, и говорит еле-еле шевеля губами. — Всего. Я… Я так тебя люблю. Я не скажу уже сегодня ничего толкового, меня бесполезно спрашивать, когда я пьяный, но… знай, пожалуйста, что я тебя люблю, ладно? И я готов… ну, снова всё это строить между нами, чтобы без заёбов, там, всяких, пиздинок. А вот это «мой» — «не мой»… я давно понял, что ты «мой». Ну, типа на ментальном уровне, не задумывался, но как будто это по дефолту, что я ни с кем, кроме тебя, уже не буду по-настоящему. Мысль скручивается в кольцо и натыкается на собственное начало, вынуждая замолчать за неимением чего-то, что ещё не сказано. У Дениса взгляд слепо-влюблённый, такой же, какой был в октябре позапрошлого, и ничего говорить больше не надо — у него в глазах всё. Кольцов мягко улыбается, наклоняя голову вперёд, бегает взглядом по его лицу, не находя новых, но тщательно изучая уже знакомые. — Ну всё, хватит на меня пялиться так. Сеньк ю, гештальт закрыт, — Титову неловко от всей этой нежнятины, от которой он успел отвыкнуть. — Теперь о чем-нибудь другом давай, а то всю комнату розовыми соплями измажем. Макс ржет, щёлкает его по носу, выдаёт ёмкое «балбесина» и откидывается на спину, вытягивая ноги на кровати и скрещивая их по щиколоткам. Денис ёрзает, удобнее устраивая голову на его бедре. — О другом? — подумав с минуту, повторяет Кольцов. — Окей, кто трахается лучше: я или Никита? — Ой-й, ба-аля-ять, — вымученно тянет Титов, подкатывая глаза. — Ну ты серьезно, что ли? — Абсолютно. — Ты, идиотина, — смеется он, жестко хватает живописца за ворот футболки и притягивает вниз, ближе к себе, едва не складывая его пополам. — Вне конкуренции, — и целует.