О чём ты жалеешь?

Кихён знает, что любят женщины. Мягкий, ненавязчивый флирт, легкие прикосновения, дружелюбная, но властная и немного похотливая улыбка. Шаблон редко даёт сбой, потому что женщины любят Кихёна, и это он знает тоже. — Наверное, мы могли бы пойти куда-нибудь ещё, — звучит в самое ухо, и Кихён невольно закатывает глаза. Слишком. Легко. Ему пугающе давно не попадался хоть кто-нибудь, с кем можно сыграть. Единицы сопротивляются, но и они сдаются, если применить запрещённый приём. Нет, не деньги — их Кихён не использует никогда. Всегда представляется бедным актёром театра. «Пока я не очень знаменит и не слишком богат, зато хорошо пою». Его секретное оружие — мягкий, вкрадчивый голос, который, как ему часто говорят, «проникает в глубины сознания». Кихён может спеть, а может прошептать какие-нибудь непристойности для возраста выше восемнадцати, но ниже двадцати одного. Кихён предпочитает эротику, а не порнографию. — Я живу недалеко… — продолжает девушка, но её прерывает звонок. Кихён с облегчением выдыхает. «Чертовски вовремя». — Да? — он отвечает, не глядя на экран. — Действительно? Конечно, скоро буду, — а потом обращается к своей несостоявшейся подружке, которая явно расстроена, что не проведёт вечер в компании обаятельного артиста: — Прости, должен бежать. — Запиши мой номер, — предлагает она, Ю делает вид, что записывает, но даже не начинает набирать имя. На кой чёрт она ему сдалась? Завтра он найдёт себе такую же — в барах редко бывают другие. Все одинаковые — аж тошно. Кихён выходит, вызывает такси и садится на тротуар, доставая из сумки бутылку воды и таблетки. Никто ему не звонил — просто будильник, который он любит использовать, чтобы избавиться от неприятных (то есть любых) собеседников. «Депрессия или импотенция? Сегодня наш герой снова выбирает не первое». Он пытается иронизировать, но легче не становится. Даже если бы они оказались у кого-то дома, скорее всего, Кихён не смог бы ничего сделать. Либидо, которым он боролся против своих демонов в семнадцать, теперь ему не служило. Такие вот побочные эффекты. Зато без плохого настроения и мыслей о суициде. Родители настаивают, что так лучше, а секс — кому он нужен. В двадцать один… Так себе утешение, но Кихён день за днём выбирает более-менее спокойный сон по ночам, жертвуя властью, которой природа щедро наградила его. Внешность, талант, деньги — весь мир был у его ног, но Кихёну не хватило сил, чтобы удержать его. «И зачем, зачем я продолжаю сюда ходить?» Вопрос привычки и безысходности. Кихён давно не ищет в барах приключений и знакомится от скуки. У него нет никаких планов ни на кого. Подъезжает машина, Кихён садится, называет адрес и внимательно смотрит на реакцию. Любопытство, которое в детстве не давало ему покоя, теперь проявляется в мелочах, которые отлично отвлекают от по-настоящему важных вещей, вроде здоровья, карьеры, будущего. К ним Кихён не испытывает никакого интереса. Лицо водителя, мужчины лет сорока пяти, не выражает ничего, и Кихён, немного сползая на сидении, утыкается в окно. Так сложилось, что его любимый бар не совсем обычный. Это не гей-бар, а своего рода чистилище для мечущихся душ, которые не могут понять, чего они хотят. Туда приходят те, кто осмелился на эксперименты, но не готов в этом признаться. Кихён приходит туда, потому что ему нравится освещение и музыка. С последней у него теперь тяжёлые отношения. Её заменяют антидепрессанты, потому что руки, неспособные играть так, как прежде, всё равно раскладывают мелодии на ноты, представляя, как их можно сыграть на пианино или скрипке. Для бесед с искусством у Кихёна остался только голос, но его слишком мало. Кихён заказывает безалкогольный Мохито. Когда он бросает таблетки — максимум на несколько месяцев, — может позволить себе Том Коллинз или Джин бак. После них он едет домой и благополучно засыпает, чтобы утром встать разбитым и ещё более несчастным, чем был накануне. Но, если в сценарии нет алкоголя, Кихёна ждёт очередная бестолковая книга, в которой написано то, что он уяснил ещё в десять: «мир жесток, и ты ему не нужен». Если повезёт, будет нужен кому-то другому, такому же, как ты. Кихёну везло, но он был слишком поглощён собой, чтобы это заметить. «Жалеть себя вздумал? Нет, дружок, жалость ты не заслужил. Ты всего лишь расплачиваешься за свои ошибки». Дружок… Кихён уже и не помнит, когда отец называл его так в последний раз. Это было как-то по-детски, не серьёзно, а он же взрослый, сам принимает решения, вершит свою судьбу. Рушит её, набивает свои шишки, потому что чужие, как бы хорошо они ни были написаны, не впечатляют. Пытаясь отвлечься, Кихён мельком оглядывает присутствующих. В основном парни (и убеждай себя потом, что это не рассадник геев), но есть и пара девушек. Взгляд вдруг встречается с наблюдающим за ним человеком, и Кихён немедленно отворачивается. Теперь к нему, наверное, подойдут. Нужно будет или грубить, чтобы отстали сразу, или стараться быть тактичным и неизвестно сколько терпеть внезапного поклонника. Сценарий один: ты либо вежлив и тебя пытаются трахнуть (он сам отлично знает, как это работает: в таком месте соблазнить можно самую строптивую барышню (или не барышню)), либо сразу показываешь незаинтересованность, на всякий случай притворившись гомофобом, и получаешь в качестве бонуса ругательства и перспективу мордобоя. Несколько минут спустя рядом действительно садятся. — Я не знакомлюсь, — не глядя на подсевшего, говорит Кихён. — Зачем же ты сидишь в этом баре? — Найди мне тот, в котором будет такая же музыка и атмосфера — буду сидеть там. — Можешь сидеть в моём кафе, но познакомиться всё равно придётся, — не смущается панмалю незнакомец, и тогда Кихён всё-таки заставляет себя взглянуть. Довольно длинные тёмные волосы, чёрное худи. Кихёну нравится это бунтарское несоответствие с остальным посетителями, и он соглашается на диалог. — И что же у вас за кафе? — Можешь использовать панмаль. Я ещё не так стар, — парень подзывает бармена и указывает на одну из бутылок позади него. Бармен кивает, голова скрывается под стойкой. По приготовленным ингредиентам Кихён догадывается, что готовить будут всего лишь кровавую Мэри. — Выбирай любой: Итэвон, Каннам, Хондэ, Мёндон. Везде чудесная музыка и приятная атмосфера. — Самые дорогие районы, — фыркает Кихён, теряя интерес. У него всегда было скептическое отношение к богатству. — Это реклама? У меня нечего ловить. — Ты попросил найти хороший бар — я предложил то, что знаю. — Но для этого придётся знакомиться. — Предпочитаю знать своих гостей. — Вряд ли получается, — хмыкает Кихён. Обычно его раздражает настойчивость, но этот парень внушает терпимость. — Раз уж я приглашаю тебя лично — в этом есть логика. — Ну, допустим, Кихён, — Ю садится вполоборота. Он редко знакомится и предпочитает вымышленные имена, но сейчас ему всё равно, что будет с этим вечером дальше. На лице собеседника отражается неподдельная паника. Он отодвигается и быстро осматривает Кихёна, словно убеждаясь, что перед ним чудовище, которого он боялся встретить многие годы. — Ю Кихён? Ради всего святого, скажи, что на самом деле тебя зовут иначе. Кихён настороженно щурится, пытаясь вспомнить, видел ли этого человека. Безупречная память отвечает уверенным отказом. «Кого могло напугать моё имя? Последний раз на меня так реагировали на соревнованиях, но и там я всех знаю». — Мы знакомы? — Твою мать… — собеседник закрывает лицо ладонями, а потом снова осматривает Кихёна. — Кто вы? Это связанно с Калли́? — с тревогой спрашивает Ю, проматывая короткий разговор в голове. Сейчас он не сказал ничего из того, что могло бы повредить отцу, но несколько лет назад, заговорившись, Кихён мог болтнуть лишнего. И пару раз болтал. Но всё обходилось. Деньги способны на многое. — Не волнуйся, — спешит оправдаться незнакомец. — Я друг. Не видел тебя лично. Только фотографии. Твой отец часто показывал их. — Какой? «У меня их целых два — Мун и Сан. Мои Луна и Солнце. Выбирай любого». Собеседник с тоской смотрит в сторону. — Минэкин? Не знаю, как ты зовёшь его сейчас. — Минэкин… — болезненный укол прошлого прокатывается по всему телу, сосредотачиваясь в занывшем сердце. Кихён сдвигает брови и опускает глаза. Он давно перестал звать Минхёка так. В семнадцать отношения с родителями испортились, и спустя четыре года восстановить их полностью так и не удалось. И вряд ли удастся. Когда Кихёну в голову ударили гормоны, он сделал и сказал слишком много того, что невозможно забыть и простить. Захотелось всё бросить и немедленно поехать к родителям. В тысячный раз извиниться за то, что он испортил им жизнь своими подростковыми бунтами. Ещё бы извиниться перед собой, но себя Кихён никогда не простит. Карьера, успех, софиты — он грезил этим в детстве и сам лишил себя смысла жизни, спровоцировав драку, после которой ведущая рука перестала играть так, как должна, так, как могла раньше. — Что-то не то сказал? — виновато интересуется собеседник. — Прости, не хотел. Я в общих чертах знаю о тебе, но он не любит вдаваться в подробности сейчас. — Сейчас? — цепляется за новую тему Кихён. — Мы когда-то были близки. — Отношения? — Вроде того. Недолгие и бестолковые. Но мы общаемся до сих пор. — Спите? — хмурится Кихён. — Нет, ты что. Он очень предан твоему отцу. Кихён не спорит. Последние лет десять — пожалуй. Но однажды Мун изменил Сану. «Он очень обидел меня, захотелось отомстить». Кихён не просил подробностей — видел, как отец жалеет об этом поступке и как тяжело ему признаться в том, что он оступился, сыну. Они всегда удивительно хорошо друг друга чувствовали. С самого детства, с момента внезапно возникнувшей безусловной привязанности, которую Кихён ощутил, впервые увидев лицо Муна. От него веяло теплом, и этого Кихёну, тогда ещё совсем малышу, было достаточно. — Я знаком с обоими твоими родителями, — продолжает незнакомец. — Купил лошадь твоего отца, когда мне исполнилось восемнадцать. То есть, технически немного раньше, но это был подарок на день рождения. Я до сих пор занимаюсь с ним. Он стоит в старой конюшне, можешь прокатиться, если хочешь. Прихвати бананы — он их любит. Лошадь? В их семье от лошадей осталась только пара статуэток и два имени: Трикси и Тэн. И ещё Чанмин — человек, помогший Сану найти замену первой питомице. Кихён знает эту историю и помнит, что однажды его приводили на конюшню. Помнит незнакомый запах, большие лошадиные губы и шумное дыхание огромных ноздрей. Ему понравилось, но повторять желания не возникало. — Прости за цирк до этого, — вдруг говорит незнакомец. Кихён коротко смеётся. Забавно, как легко рассеялась соблазнительность собеседника. — Да я привык. Тем более тут, — пожимает плечами Кихён. — А ты… Пробовал? Смотря в стакан, Кихён не отвечает. Как это назвать? «Не совсем»? Кихён, может, и был бы не против попробовать, но не с кем. Ни один мужчина не вызывал у него хоть какого-нибудь желания. Ни в семнадцать, ни в двадцать. Правда, был Тэиль — ещё одна драма его жизни. — Я всегда убеждал себя, что моя симпатия — уважение к коллеге. Мне не обидно тебе проигрывать, я восхищаюсь твоими импровизациями, восхищаюсь всем в тебе. Любые вспышки гнева, которыми ты сыпал в детстве, я был готов прощать беспрекословно. И задумался: уважение ли это? Какое-то поклонение выходит. Не понимаю, когда это началось — может, в тот день, когда я осмелился к тебе подойти впервые? Хорошо, что ты проиграл, иначе у меня не было бы шансов, — но последние несколько лет эти мысли поедают меня изнутри. Я не могу жить, не могу строить отношения с кем-то, пока ты находишься рядом. Этот разговор не для того, чтобы добиваться взаимности. Я не могу держать в себе — вот и всё. Ты слишком замечательный. Талантливый, умный, красивый, уверенный — все проигрывают на твоём фоне. Устал сравнивать, но не сравнивать не могу. Можно было бы уйти молча, но это низко — ты же ничего не сделал. Это всё я — влюбился и испортил такую дружбу. То же чувствуешь ты, разговаривая с Ирон. Каждый раз, когда ты рассказываешь о ней, я думаю: «Надо же, как похоже». Один в один. Ты тоже меня любишь — но не так, как я тебя. И никогда не сможешь так, как мне нужно. Так уж сложилось. Никто не виноват. Тэиль, низко опустив голову, мял в руках подаренный Кихёном в далёком детстве брелок в форме скрипки — хотел, но боялся вернуть. Кихёну стало его жалко, он сел рядом, чтобы обнять, но сдержался. Кихён не понаслышке знал, что это такое — любить невзаимно. Забота из жалости приносит боль, а не удовлетворение. — Калли́ как-то подозвал меня — было мне, наверное, шестнадцать — и аккуратно так поинтересовался, какие у нас с тобой отношения. «Только дружеские!» — воскликнул я, не заметив подвоха. Он с сожалением улыбнулся и выстрелил мне в голову: «Но тебе хотелось бы не дружбы?» — И тогда ты понял? — Это, знаешь, не был какой-то инсайт, чтобы я потрясённо встал и такой: «Точно! Ну, теперь-то всё понятно: ты — пидорас». Кихён невесело усмехнулся, Тэиль тяжело повторил его усмешку. Зачем-то именно сейчас вспомнилось, что Кихён рассказывал Тэилю всё. О семье, проблемах, о депрессии, об Ирон и сексе. Тэиль никак не показывал, что ему неприятно слушать. Вот оно — самопожертвование во имя любви. Но у него хватило сил, чтобы выбраться. У Кихёна не хватало, он не мог отказаться от Ирон и срывался по её первому зову. Впрочем, может, и Тэиль окажется не таким сильным? Кихён не проверял и никогда не звонил, как бы плохо ему ни было. Прошло полтора года. Ю скучал невыносимо, много раз набирал номер Тэиля, но всегда убеждал себя, что нельзя. — Не хочу говорить об этом, — вытаскивая себя из того неприятного дня, говорит Кихён. — Хорошо, — не настаивает парень. — Где ты работаешь? Твой отец говорил, поёшь. В каком-то театре. — В разных. Не хочу привязываться, меняю место раз в сезон. Иногда повторяюсь. Где больше платят. Деньги мне не нужны, но так хоть какое-то оправдание. А ты? Кто ты? Почему у тебя свои кафе? — Они не совсем мои. У меня богатая семья. «Неприлично, сказочно богатая». Это про нас. Мать владеет отелями, отец — ресторанами. Я выбрал направление последнего. Ближе как-то. Сначала был бариста, потом на «карманные» выкупил кафе у дома на Каннаме, развил в небольшую сеть. Ничего особенного: просто кафе. Традиционные, европейские, американские блюда. И напитки — моя слабость. Всего понемногу. Я делал место под себя, но неожиданно оказалось, что в моей душе комфортно многим. — Звучит так, как будто о тебя вытирают ноги, — замечает Кихён, зная ответ. В груди снова тлеет жалость. То ли к себе, то ли к таким вот юношам, которые приходят в бары и клубы, чтобы хоть на один вечер заглушить вопль одиночества. — Этого я больше не позволяю. — Так кто ты? Как тебя зовут? Парень вздыхает и протягивает руку. — Ким Мунчоль. Но лучше не произноси моё имя при родителях. У нас сложные отношения. Мы с Калли́ не спим, но в какой-то степени изменяем твоему биологическому отцу друг с другом. Не физически, но эмоционально. Он знает. Вряд ли кому-то приятно находиться в этих отношениях и вспоминать о них лишний раз. «Надо же, в их отношениях есть третий? Мне они такие вещи не рассказывают. Я могу знать, что геи существуют, но не должен догадываться, что это они. Если бы однажды я прямо не спросил об их позициях в сексе, не знал бы наверняка, что между ними что-то есть. За двадцать лет видел всего один поцелуй — не считая того на их юбилее. Случайно. Сан подошёл к Муну, когда тот что-то делал в ноутбуке, что-то сказал, Мун поднял голову, и они поцеловались. Так чувственно, нежно, как будто счастливая любовь действительно способна существовать. А потом Сан сел перед креслом, Мун опустил голову, смотря на него, заметил меня, и всё. Они даже не обнимаются в моём присутствии. Не понимаю, зачем они ведут себя так». Кихён посмотрел на время. Начало двенадцатого, а он обещал себе быть дома к одиннадцати. Он встал. — У меня завтра тяжёлый день. «Как и каждый мой день без пианино». — Было приятно поболтать. И это не слова вежливости. «Ты напоминаешь отца. Чем-то неуловимым. Похож на вербу с мягкими подушечками почек. Но Мун почки утратил, расцвёл; он уверен, что зря. Ладно, меня на философию потянуло». — Бываешь, как я понимаю, чаще всего на Каннаме? Я как-нибудь зайду, — пообещал то ли себе, то ли Мунчолю Кихён. «Было бы неплохо найти друга, раз старого я не могу вернуть». Ким кивает и ласково улыбается. Теперь по-отечески, от чего становится вдвойне смешно: ведь ещё каких-то двадцать минут назад он имел кое-какие планы на Кихёна. Многие имеют планы на него. Мужчины, женщины, искусство. А у Кихёна один план: надеяться, что завтра он сможет отказаться от таблеток и снова сможет жить.