О чём ты жалеешь?

Тэхёну всегда казалось, что похороны непременно должны быть мрачными. Этому дню пошёл бы дождь, пошла бы мрачная осень, которую он так любил. Но 4 марта, дата, которую Тэхён невольно запомнит лучше любой самой надоедливой мелодии, удивительно, неправдоподобно солнечный день. Разве не должна вселенная скорбеть вместе с людьми? — Какое ей дело до паразитов, поселившихся в ней? — звучит в ушах, и Тэхён, грубо вытирая очки краем траурной чёрной рубашки, закрывает глаза. Когда раздался звонок, он был в Палермо. Из всех стран, где Тэхён побывал за последние десять лет, ему больше всего нравилось в Европе. Он ради забавы даже выучил пару новых языков — итальянский и греческий. Не в совершенстве, конечно, но для комфортной коммуникации и не слишком сложных дискуссий о еде и творчестве — почему-то самых популярных темах — ему хватало. — 4 марта. Кремация в час в крематории недалеко от Мёндона, точный адрес скину сообщением, — отчитался голос. — Причины естественные, подробности не узнавал, как и было заказано. Что-то ещё необходимо? Поискать церковь? Кладбище? — Пускай мой прах развеют на Мапо. Мост самоубийств. Символично, правда? Надеюсь, это случится не весной: у нас и так слишком много пыли в это время. Тэхён всегда восхищался его отношением к смерти. Интересно, какими были его последние слова? Наверняка что-нибудь такое же хлёсткое и бесчеловечное в своём скептицизме. — Только никаких тяжеловесных кладбищенских плит. Табличка где-нибудь рядом с театром, в котором я вырос. Просто символ, место, куда смогут прийти люди, ищущие вдохновение; начинающие режиссёры, актёры, сценаристы — люди творчества, которые могут увидеть в бедном ребёнке, добившемся высот, себя. Главное, чтобы они не несли венки и букеты. К чему мне мёртвые цветы, если в мире ещё так много живых, которые голодают и не могут расцвести? Тэхён свободной рукой сильно, желая унять, запереть внутреннюю боль, сжал горло. — Больше ничего не нужно. Спасибо. На этом всё. — Принято. Тэхён надеялся не застать этот момент. Когда-то ему давали «года три максимум», и это внушило веру в чудеса: «если так много времени отвелось мне, то с чего бы с ним было иначе?» Но чуда не случилось. Память, которую Тэхён теперь почти не использовал — он старался не запоминать ни встречи, ни знакомства, ни беседы, старался жить одним днём, который невозможно привязать к «вчера» или «завтра», — всё ещё хранила людей, которые на него повлияли. Моника, Джису, Джонни, Клэр, Элиот, Аминах, Чонгук, Минхёк — множество судеб. Чьи-то Тэхён был бы не прочь повторить, чьи-то, встретив в книге, поспешил бы пролистать. Но одна судьба в важных деталях повторяла его историю. — Я бы тоже однажды уехал — обеспеченный бродяга, не сказка ли? Но теперь я живу не только для себя, — сказал однажды голос, который Тэхён, закрывая глаза, часто слышал и потом, когда перестал с ним общаться. Он говорил много того, что Ким озвучивал только наедине с собой; в минуты одиночества, страха, разочарования, радости, тревоги, увлечённости. В жизни Тэхёна было мало похорон, но он хорошо представлял, как всё это обычно происходит. Больничный морг, неузнаваемое загримированное лицо начинающего разлагаться тела, неузнаваемый запах чего-то сладкого, неестественно приятного, гроб, оббитый атласом, закрытая крышка; пара крупных мужчин — настоящих мясников — грузят гроб в машину, едущую в крематорий; потом оформление документов, скорбящие родственники и знакомые ждут, когда их машина заедет во двор, чтобы гроб погрузили на беззвучную каталку и отвезли в зал для прощания, где работник крематория прочтёт бестолковую речь о том, что надо запомнить усопшего только добрыми и светлыми моментами, потом какие-то слова от родственников — неужели кто-то действительно их слышит? — они подходят к мертвецу, которого отчаянно, до истошного крика беспомощности, хочется назвать просто спящим. Тэхён всё это пропустит. Ему достаточно просто быть рядом. Без пятнадцати час у крематория появляется машина. Из неё выходит Чонгук. Тэхён сдвигает брови — смешно, но он не ожидал его увидеть — и немедленно переключается на Пьёнгона, его жену Хёсу и Минджу и Доёна. Странная традиция — приводить на похороны детей. Но это ведь не просто дети. Это племянники. Они наверняка любили своего дядю. Разве можно было его не любить? Тэхён обожал его бесстрашие, конфликтующее с жаждой жизни. Но, пожалуй, можно. Многие не любили, даже ненавидели его. Но он никогда не ненавидел их в ответ. Может быть, зря. Следом появляется Кихён, за ним Ирон и Тэиль. Последний держится отстранённо, словно чувствует себя лишним. Тэхён пытается увидеть его лицо — прочитать причину, — но он всё время стоит боком. И ладно. Это теперь не его дело. Тэхён знает, что Кихён перестал играть. Сложный перелом, после которого он так и не смог восстановиться полностью. Вспоминая, каким одержимым музыкантом был Ю, Тэхён не представляет, как он смог пережить, но пустой взгляд Кихёна отвечает: «не смог». Никто не плачет. Редко и напряжённо переговариваются друг с другом Пьёнгон и Хёсу. Тэхён вдруг замечает, что Чонгука нет. Наверное, отошёл разобраться с бумагами. Как он? Должно быть, плохо. Но он всегда справлялся с проблемами. — Он сильный. Когда мы уйдём, он легко нас переживёт. В нём нет этой чепухи, на которой мы так зацикливаемся. Тэхён рад, что не видит его хотя бы сейчас. Когда-то Тэхёну казалось, что таким опустошённым Чонгук может (должен!..) быть только из-за него, а потом появился новый человек. Эту цепочку Ким строил в голове так много раз, что повторять её снова нет никакого желания. Пора оставить эту историю, но без конца ноющее сердце, издеваясь, предупреждает: что бы ты ни сделал, легче не станет. Время, говорят, лечит. Он в это верил. А Тэхён не верит. Опыт Джонни показал, что некоторых людей Ким не забывает. Минут десять спустя подъезжает ещё несколько машин. Не одновременно, по очереди. Сначала дорогая иномарка. Тэхён ожидает увидеть, как из неё выйдет пассажир, но открывается дверь водительского места. Мунчоль. Тэхён не знаком с ним лично, но понимает, почему он тут, почему, осмотревшись и махнув Кихёну рукой, становится поодаль и пустым взглядом смотрит перед собой, сжигая сигарету за сигаретой. Искреннее страдание, которое Тэхён не уловил даже в Чонгуке. Может, потому что побоялся задержаться на нём взглядом дольше, чем на пару секунд. Затем такси. Феликс и Рюджин. Юна умерла несколько лет назад. Апластическая анемия. Рюджин не поднимает взгляда. Должно быть, обстановка напоминает о смерти матери, и ей невыносимо находиться рядом с крематорием и оплакивать чужую потерю, когда она не до конца приняла свою собственную. Но она держится. Нужно быть опорой для отца, который, роняя слёзы, раз в полминуты аккуратно вытирает лицо платком. Потом ещё две машины. Этих людей Тэхён не узнаёт. Кто может быть на его похоронах? Кто угодно, ведь он был довольно знаменит. Но они скорбят по-настоящему, по личности, а не имиджу, созданному для индустрии развлечений. На них никто не реагирует, и это подогревает извращённое любопытство, но Тэхён быстро находит разгадку. Из всех, кому было важно, как и ему, просто оказаться рядом, он смог припомнить только Чангюна и Джухона. Сидя в машине, Тэхён проигрывает в голове обычный сценарий, не желая думать о том, что скажут прощающиеся с ним люди. Похвалят, попросят прощения? Тэхён почти выходит, чтобы сказать последние «спасибо» и «прости», но такие вещи нужно говорить при жизни, а не бросать вдогонку после смерти. Он не услышит, что ему говорят, не ответит, не тронет душу Тэхёна, как он делал сотни раз. Но он знал всё, что ему хотели бы сказать. Волшебный Минхёк всегда всё знал — за это Тэхён его любил и ненавидел. Когда откуда-то из соседнего с крематорием здания появляется Чонгук, Тэхёну как никогда хочется подойти к нему; заглянуть в лицо, сказать, что он не одинок. Тяжесть в груди становится нестерпимой. — Инчхон, — коротко велит Тэхён. Машина трогается немедленно, как будто водитель с трудом терпел давление этого места. Странное чувство. Тэхён не разговаривал ни с кем из своих старых знакомых, с тех пор как ушёл, но именно сейчас, когда исчезла возможность обменяться хотя бы приветствиями, всё воспринимается иначе. Тэхён никак не может поверить, что это действительно происходит. Ему кажется, что вот сейчас он позвонит Минхёку, расскажет об этой глупости, и они вместе посмеются. — Заедем на мост Мапо, — тихо говорит, почти хрипит Тэхён. — Мне будет нужно выйти, — зачем-то уточняет он. Становится как-то неловко, стыдно, но он отвлекает себя телефоном: пролистывает редкие сообщения — доставка, напоминание об экскурсиях, какие-то бестолковые скидки, — номера звонков, фотографии. Желания сохранить хоть что-то не возникает. Он удовлетворённо кивает и проглатывает мысль о том, что не может позвонить по выученному наизусть номеру, вместе с подступившими слезами. Как там Чонгук? Должно быть, он не выдержал, но Тэхён отгоняет образ плачущего Чона, чтобы не сорваться и не поехать обратно. На мосту Тэхён несколько минут остаётся в машине. Подняться не даёт тянущая к земле слабость, но он кое-как всё-таки встаёт, переступает через невысокий забор и, решительно замахнувшись, выбрасывает в тёмные воды Хангана телефон. Жест совершенно бессмысленный — телефон-то чем не угодил? — но Тэхёну физически необходимо избавиться от этого дня и всего, что в нём есть. (Не прыгнуть бы следом). Поставлена последняя точка, державшая его в Сеуле. Тэхён уверен, что не вернётся. Больше он не привязан ни к кому и ни к чему. Его история в этой вселенной закончена. Так же, как и история Ли Минхёка, разрушившего его жизнь и вместе с тем вдохнувшего в неё смысл.