***
Тихое бряцанье колокольчика повисло в густом воздухе. Сакура осторожно шагнула внутрь и замерла в нерешительности, оглядываясь — большое помещение было забито стеллажами с книгами, полками с разноцветными склянками и баночками; с потолка свисали пучки засушенных растений, на полу стояли тяжёлые кованные сундуки, расставленные так, что до прилавка вел единственный извилистый проход от двери. Больше было похоже на антикварный магазин или лавку старьевщика. — Добрый день, — вежливо поздоровалась она в пустоту; ей никто не ответил. Сакура глубоко вздохнула и неспешно прошла дальше; воздух с улицы, отравленный дымом костров, сюда не проникал. Успевшая привыкнуть к постоянному привкусу пепла на языке, ощущала себя неуютно в почти стерильной чистоте лавки — такой не удавалось добиться в госпитале совместными усилиями монахинь и лекарей. Безразличным взглядом пробежалась по табличкам с баснословными ценами, переключилась на книги, без интереса читая названия на корешках; тут было всё, что только можно вообразить — рукописные тексты Церкви, талмуды по алхимии, медицинские справочники разной степени потрепанности: взгляд Сакуры остановился на одном, практически новом, но рука потянулась почему-то не к нему, а к соседней книге в черном переплете, без опознавательных знаков на корешке. Надпись «Auxilium» на обложке, а также знакомый символ, заставили напрячься; она оглянулась, убедившись, что по-прежнему находится здесь одна, и открыла книгу ближе к середине, подтверждая свои подозрения — чёрная латынь. Почему такая книга стоит у алхимика на самом видном месте, если за неё его могут заклеймить еретиком и сжечь, как колдуна, на костре? Искаженный язык богословов могли читать только те, кто имел непосредственное отношение к магии, а таких оставалось всё меньше — Инквизиция развернула масштабную охоту из-за болезни, Церковь была уверена, что проклятый Мор — это происки демонов, призванных в мир тёмными ритуалами чернокнижников. Церковь всегда и во всём видела нужные ей знаки и предупреждения. Не заметила, как погрузилась в чтение; книга была познавательной. Описания ритуалов для усиления урожая перемежались по-настоящему серьезными, трудными обрядами для призыва фамильяров и теней, и даже тусклое освещение в помещении не мешало внимательно рассматривать схемы нанесения рунических символов, находя в мелких деталях узора знакомые ей руны. — Занимательное чтиво? Сакура вздрогнула и с громким хлопком закрыла книгу, дёрнув головой в сторону голоса. Высокая, тёмная фигура стояла в проходе за прилавком, прячась в тени, но силуэт был отчетливо виден — мужчина оперся плечом о дверной проём и, сложив руки на груди, с ленивым интересом наблюдал за ней. — Я рассматривала картинки, — быстро нашлась она, непроизвольно пряча руки в плотных коричневых перчатках за спину. Её ложь его не убедила; мужчина выпрямился и подошел к прилавку с той стороны, недобро улыбнувшись. Несмотря на приличное расстояние между ними, Сакура смогла разглядеть его лучше: он обладал тёмной, пугающей красотой, пропитавшей каждую черту его бледного лица с резкими скулами, волевым подбородком и тонкими губами, изогнутыми в подобие лёгкой, презрительной улыбки. — Разумеется, — с явной насмешкой потянул он, встретив её напряженный взгляд абсолютно спокойно — глаза у него были янтарные, хищные, и где была хвалёная Инквизиция, когда его пустили в город? — Итак, чем скромный алхимик заслужил визита лучшего лекаря в городе? Сакура замерла; в слово «лекарь» он вложил столько подтекста, что ей стало дурно. — Среди моих пациентов, — без обиняков начала она, — ходят слухи, что у вас есть некое средство, способное затягивать обширные открытые раны. — Это так, — подтвердил он, кивнув в сторону полки с выстроенными в ряд склянками; от этого движения прядь длинных черных волос соскользнула со спины вперед, почти задевая кончиками столешницу прилавка. Сакура подошла к указанной полке и едва сдержалась от возмущённого возгласа, нахмурившись: — Это цена за все порции, полагаю? — Нет, это цена за одну порцию, — равнодушно пояснил он; Сакура задохнулась: — Но… Это же просто неподъёмные деньги! — У Сакуры внутри всё рухнуло. Всех её сбережений не хватит даже на одну-единственную склянку, а такого средства нужно было много. Очень много. Разочарование было таким сильным, что защипало глаза. Сакура исподлобья смотрела на страшивший её ценник, мысленно прокручивая события последнего месяца. Относительно спокойное течение жизни их города было прервано чередой внезапных смертей. Здоровые люди, разных сословий и профессий, просто сгорали за три дня — часто их находили уже посмертно, когда тела начинали разлагаться, реже — когда болезнь только входила в полную силу. Сначала никакого значения этому не придали, да и связи, на первый взгляд, между почившими не было — ушла целая неделя, чтобы понять, что все умершие так или иначе имели отношение к порту. А когда количество смертей стало близиться к сотне в день, Орден поступился своими принципами — всегда твердо отвергавший возможность изучения трупов лекарями, он официально дал разрешение на вскрытия, чтобы найти причину. Сакура вскрывала трупы и раньше. Но всегда — тайно, с оглядкой, тщательно заметая все следы. Стоило больших усилий не показать излишней осведомлённости и сымитировать отвращение и брезгливость при их первом коллективном изучении внутренностей, но она равнялась на других лекарей и в целом, ей удалось: некоторых мужчин рвало, кое-кто просто побелел, но держал лицо, она была где-то между. Зато причина стала очевидна — болезнь атаковала органы, брюшная полость заполнялась гноем, и от сепсиса наступала смерть. То, что алхимик знал о ней, не удивляло — Сакура действительно предложила метод, который помог замедлить течение болезни. Точнее, этот метод они разработали совместно с ещё несколькими лекарями, объединив знания и силы для борьбы с неведомой хворью, но именно имя Сакуры было на слуху у горожан — ведь она была единственной женщиной в этой группе. Им понадобилась ещё неделя, чтобы понять, что болезнь так просто не победить. Изгнанная изнутри тела, она вышла наружу — гниение начиналось с небольших пузырьков на коже пациентов, постепенно перерастая в обширные открытые раны, влажные и сочащиеся. Повязки не помогали, обрабатывать не успевали, кожа слезала с людей огромными пластами, оставляя плоть без защиты от заразы и инфекций — септический шок был не менее смертоносен, чем сама болезнь. Было испробовано всё — обработанная кожа животных, механическая очистка инфицированных участков… Каждое утро перед госпиталем в ряд выкладывались тела, чтобы после быстрой, скомканной молитвы священника за упокоение душ в объятиях Отца быть брошенными в костер. Каждое утро она шла в госпиталь, уже зная, что многие из тех, с кем она попрощалась вечером, не проснулись. Каждое утро видела неподвижные изуродованные лица тех, к кому от отчаяния прикладывала руки, пока никто не видит — рисковала, но не могла спокойно смотреть на триумф болезни. Каждое утро клялась себе, что найдет средство. И вот — склянки с серебристой жидкостью стоят прямо перед ней; не исцеление, но поддержка. Возможность для организма бороться с болезнью, не отягощённой сопутствующими инфекциями, попадающими в кровь через влажное открытое мясо. Она моргнула, заметив, что алхимик всё ещё пристально наблюдает за ней, и поджала губы, борясь с гневом. Неужели он не понимает, сколько жизней можно спасти? Зачем ставить такую цену, что не каждый богач может себе позволить? — Ваше снадобье может помочь городу, — начала она, тщательно подбирая слова. Он продолжал с жутковатой улыбкой смотреть на нее, чуть вскинув брови. — Лекари нашли лекарство от болезни, но теперь люди умирают не от неё, а… — Я все это знаю, — насмешливо сказал он; Сакура замолчала, ощутив, как противный холодок прошел по спине. — Я ни разу не видела вас в городе, и подумала, может, вы не понимаете масштаба… — Мне не нужно выходить в город за информацией, — отрезал он. — Люди сами приносят мне её сюда. Так что я отлично знаю и о чуме, и о симптомах. И о Харуно Сакуре, женщине-лекаре с необычным цветом волос, — он понизил голос, — и необычно теплыми руками. Говорить с ним было больше не о чем. Если он всё понимал, и тем не менее на цене спасительного снадобья это не отразилось, вывод напрашивался сам собой — ему абсолютно все равно. Уговаривать бесполезно, так что лучше не тратить время и посвятить его попыткам вылечить людей тем, что имелось в её арсенале. Она выдержала его прямой взгляд, упрямо выставив вперёд подбородок, и развернулась на пятках, решительно пройдя к полке с книгами, наклонившись, чтобы поставить «Auxilium» на место, когда её накрыла чужая тень; её обдало густым, терпким запахом, и она обернулась, снизу вверх глядя на алхимика, оказавшегося выше её на целую голову. Длинные пальцы с аккуратными полукружьями ногтей цепко перехватили книгу поверх перчатки, вынуждая её выпрямиться, и тихий, вибрирующий голос произнес: — Книгу можете забрать себе. — Она застыла, не зная, куда деть глаза, потому что смотреть в его лицо вблизи было слишком… пугающе. — Я все равно давно её прочел, — усмехнулся он. За одно это признание его можно было сдать Инквизиции. Он тоже знал черную латынь. Значит… Сакура порывисто прижала книгу к груди и, стараясь не приближаться к нему, боком проскользнула к двери, дернув на себя так, что колокольчик истерично звякнул. Вырвавшись на улицу, полной грудью вдохнула вечернюю прохладу, чтобы тут же закашляться — пепел, парящий в воздухе, моментально осел сухостью на языке.***
При свете дня в лавке разливалось белёсое свечение, просачивающееся через захватанные стекла окон. Сакура протиснулась через узкую щель в проходе, но колокольчик все равно предательски звякнул; мужчина даже не обернулся, склонившись над прилавком и что-то пристально изучая. Взгляд невольно скользнул по чёрным, гладко причесанным волосам, спускавшимся ниже лопаток, и остановился на напряжённой кисти руки, опирающейся на столешницу, с чуть растопыренными нервными пальцами. — И что привело вас сегодня, Сакура-сан? — спросил он, не отвлекаясь от своего занятия. Сакура тихо прочистила горло и уверенно, насколько могла изобразить, заявила: — Я пришла купить ваше средство для заживления ран. Он медленно выпрямился, закрыв книгу, и повернулся к ней, скрестив руки на груди. Сакура ощутила, как волоски на предплечьях встали дыбом, а кожа покрылась мелкими противными мурашками, настолько был наэлектризован воздух вокруг него; сглотнув комок, вставший поперёк горла, она на негнущихся ногах приблизилась и решительно высыпала на прилавок содержимое маленького холщового мешочка, служившего кошельком для её многолетних сбережений, еще со времен Академии. Алхимик небрежно посмотрел на рассыпанные монеты, дернув уголком губ: — Тут не хватает. — Это всё, что у меня есть. Вообще всё — я не оставила себе даже на еду. — Вы готовы голодать? — с пренебрежительным высокомерием; его тонкие губы разъехались в снисходительной улыбке. — Я готова на всё, — перед глазами встал ребёнок, час назад переставший дышать. Его тоже убила инфекция, проникшая через открытые раны в ослабленное детское тело: на его ногах и пояснице совсем не было кожи, только голое мясо, сочащееся сукровицей. Ребёнку было не больше четырёх. — На всё? — переспросил он; Сакура кивнула, игнорируя его тон, как в его взгляде что-то изменилось, и нервная дрожь снова прошлась по рукам, вынуждая начать комкать пустой мешочек в пальцах. — В таком случае… Он прошел мимо неё на удушающе близком расстоянии, цепляя кончиками волос ткань её плаща, и скрылся за дверью в подсобке. Сакура так и осталась стоять у прилавка, глядя на монеты, принесённые с собой — она могла бы безбедно жить на эти деньги больше года, не работая. Но даже этого не хватало на единственную склянку со спасительным средством, которого хватит максимум на одного младенца. Чудовищная несправедливость. Разум резко пронзила грешная мысль: она тут одна. Если она прямо сейчас сгребёт с полки все бутылочки и бросится прочь, у неё будет фора — он не догонит её; она успеет добежать до госпиталя и передать их монахиням, чтобы использовать средство для обработки ран тех, кого ещё можно было спасти. — Проходите сюда, — не дав ей возможности решиться и поступиться совестью, алхимик открыл дверь, простерев руку в приглашающем жесте; она хотела было собрать монеты со столешницы, но он прикрыл глаза, мотнув головой: — Оставьте. С деньгами ничего не случится. Она нерешительно шагнула в подсобку, снова попадая под пугающее влияние запаха, источаемого алхимиком: резкий, насыщенный, густой, будто пропитавший одежду и волосы дух реагентов и химии, он трезвил и приводил в чувство, придавая чёткость мыслям. Перед её глазами оказалось довольно маленькое помещение с небольшим столом посередине, парой жёстких табуретов, комодом и шкафом; окна тут не было, из-за чего воздуха казалось мало, он был тяжёлым и спёртым. Дверь с тихим щелчком закрылась за ним, и внезапно комната стала ещё меньше, давя на неё стенами и его высокой фигурой; когда он сел на стул, предложив занять место напротив, она выдохнула почти с облегчением — смотреть на него снизу-вверх, ещё и в ее просящем положении, было унизительно. — Есть один способ, — начал он, — как сделать снадобье… дешевле. Для этого нужно… нет, я не с того начал, — он улыбнулся, глядя ей прямо в глаза и, отбросив манерную вежливость, заявил: — сначала покажи свои руки. — Что? — ладони на коленях рефлекторно сжались в кулаки; она нахмурилась, а он с улыбкой продолжил: — Мы можем быть полезны друг другу только в том случае, если мои догадки вчера были верны. Покажи свои руки. В ней боролись противоречия; она никогда не снимала перчаток. Не при ком-то. Её жизнь была ей дорога, слухи разносились быстро — чего она точно не хотела, так это оказаться на костре, ведь это бы значило, что она уже никому не сможет помочь. Заметив её нерешительность, алхимик ещё шире растянул губы, низко добавив: — Если я прав, то мы оба можем извлечь выгоду. Заключим сделку. К тому же, ты мне можешь оказаться полезна, и я вовсе не горю желанием выдавать такую ценную находку Ордену. Расточительство в крайней степени. Но только если я прав, разумеется, — его голос звучал мелодично и плавно, усыпляя бдительность; на Сакуру это не действовало. — Как вас зовут? — наконец, выдала она, понимая, что на самом деле, уже всё решила; алхимик, усмехнувшись, отвернулся. В его ухе сверкнула серьга необычной формы, до этого скрытая длинными волосами. — Можешь звать меня Орочимару. И, если всё сложится, нет смысла в формальностях. Орочимару. Она не знала ни одного чернокнижника, но складывалось стойкое ощущение, что она только что познакомилась с первым. Свой. Даже самая последняя мразь из их братии никогда бы не предала своего. Сакура решительно положила ладони на стол, дрожащей рукой пытаясь стянуть с себя перчатку, но Орочимару остановил её: — Позволь мне. Длинные нервные пальцы с крупными, аккуратными ногтями мягко скользнули по грубой ткани, потянув; перчатка нехотя соскользнула с её руки, обнажая тёмную кожу, будто испачканную в золе. Сакура во все глаза смотрела на его реакцию, затаив дыхание; он же вздохнул, вскинув брови, и самыми кончиками пальцев легко коснулся обнаженной кожи, с придыханием заявив: — Чёрные метки. Я был прав — ты ведьма. — Он поднял взгляд: в его глазах читался неподдельный, искренний восторг. — Сколько тебе лет? — Двадцать три года, — голос плохо слушался её; от его прикосновения ей было не по себе. Никто не трогал её руки, кроме неё самой — только через перчатки, всегда, сколько себя помнила. — Ты — самая молодая ведьма на моей памяти, — задумчиво потянул он, бесстыдно её разглядывая; почему-то, обнажив перед ним свою позорную правду, она ощутила себя уверенней; отдернув руку, быстро натягивая перчатку, она спросила, всё ещё борясь с внутренней дрожью: — Итак? Как мы можем помочь друг другу? Через час она покинула лавку Орочимару, крепко прижимая к себе свой холщовый мешочек: монеты в нём тихо позвякивали о склянки со снадобьем.***
Впервые за долгие годы Сакура ощутила, что такое иметь союзника. Они не были друзьями, именно союзниками — и пусть их сделка была нужна Орочимару в корыстных целях, для неё всё поворачивалось так, как нужно — раз выгодно обоим, значит, эффективно. Она приходила в его лавку каждый день после госпиталя, иногда — за полночь, возвращаясь домой под утро; он дал ей доступ к таким книгам, о которых раньше она даже не подозревала. Тот же «Auxilium», с которого всё началось, оказался всего лишь детской книжкой по сравнению с той коллекцией, что Орочимару тщательно скрывал в подсобке — так они дали друг другу гарантию, что один не выдаст другого. Он видел её черные метки, свидетельствующие о том, что она — ведьма, и в случае, если он её сдаст, прекрасно понимал, что ей ничего не будет стоить рассказать, что он прячет в своей лавке — Инквизиция сожжет их на соседних кострах. Взамен она заряжала несколько необходимых для его алхимических изысканий компонентов, тем самым способствуя более быстрому приготовлению снадобья и его значительному удешевлению. Сам он не мог — для этого требовался врожденный дар, как у нее. Для госпиталя всё было преподнесено так, что алхимик решил сделать посильный вклад в борьбу с эпидемией. Уставшие от бесконечной работы, непрерывных смертей и безысходности, лекари и монахини, помогавшие с больными, поверили легко; Орочимару сам лично принес большую партию снадобья в госпиталь, чтобы их связь с Сакурой отследить было невозможно. И все равно — этого было мало. Люди продолжали гибнуть; лекарям приходилось делать непростой выбор, кому наносить снадобье Орочимару, обрекая уже своими руками на смерть тех, у кого шансов выжить было меньше. Вереница трупов у больницы каждое утро не становилась короче — заражения продолжались, всё больше людей приходило за помощью, лекарство от первой стадии болезни подходило к концу. А Сакура заметила, что за ней следят. Слежка ещё не стала навязчивой и круглосуточной, но это послужило ей знаком — нужно вести себя осмотрительней. Она прикладывала руки только к совсем маленьким детям, неспособным разговаривать, пытаясь спасти их, а к взрослым пришлось перестать — все чаще о ней говорили, как о «лекаре с целительными руками», это слышали монахини, и вопрос, заинтересуется ли ей Инквизиция, уже не стоял — она заранее начала продумывать, как сбежать из города, когда немного ослабнет карантин и можно будет выйти в море на одном из портовых судов. Ночью, спустя пять дней после их с Орочимару сделки, она листала один из ветхих, рассохшихся фолиантов в подсобке лавки, почти теряя сознание от усталости, как вдруг её взгляд застыл на полустертых строчках на черной латыни — и сонливость сняло, как рукой. Раз за разом она вчитывалась в эффект от обряда, и к ней приходило медленное осознание — это то, что нужно. Дальше разобрать было сложно, описание самого ритуала пестрело рукописными символьными заметками, незнакомыми ей; Орочимару ещё не спал, и она позвала его, пальцем ткнув в нужную страницу: — Ты знаешь, как проводить этот ритуал? — Знаю. — У тебя есть нужные ингредиенты и атрибутика? — Есть. Ты точно прочла до конца? — что-то в его голосе заставило оторвать взгляд от страницы и заглянуть в пугающее, необычное лицо, впервые за несколько дней снова ощутив, какая тёмная энергетика его окружает. — Тут часть неразборчиво, но ничего сложного, я думаю. Орочимару сел на табурет напротив неё, закатав рукава рубашки повыше, и бережно повернул книгу к себе, так, чтобы ей было видно, куда указывает его палец: — Эта часть — про магию жизни. Самые сильные животворящие ритуалы совершаются посредством трансформации мощнейших энергий человеческого тела, их сублимацию и сбор в катализаторы, для последующего использования. Ты хорошо знаешь физиологию? — Я была лучшей в своем выпуске в Академии лекарей, — почти с обидой отчеканила она, нахмурившись. — Замечательно. И какое самое сильное физическое переживание может испытать человек? — Агония, — она мысленно похолодела; получается, чтобы провести ритуал, нужно будет кого-то пытать или, что ещё хуже, убить? К этому она не была готова. — Нет, Сакура, — эта снисходительная улыбка; Орочимару запустил пятерню в свои волосы, устало откидывая густые пряди с лица: — не агония. В контексте этого ритуала речь идет об оргазме. Пик человеческого сексуального наслаждения. — Значит, убивать никого не нужно? — почти с облегчением спросила она; смысл его слов дошел до неё с запозданием. — Обряд подразумевает под собой секс? — Тебя это смущает? — он перестал улыбаться, пристально вглядываясь в её лицо в поисках чего-то, понятного только ему. Сакура мотнула головой: — Посмотри на это, — она указала в то место книги, где были описаны результаты ритуала. — Если для того, чтобы получить эту энергию, нужно просто заняться сексом — это мелочь. Ты сможешь использовать её для эликсиров, ведь так? — Смогу, — не меняясь в лице, равнодушно потянул он. — Но ты опять видишь не то, что есть. Нужен не просто секс. Требуется в нужное время испытать наслаждение. Ты девственница? — от неожиданности вопроса она даже растерялась. — Я была единственной девушкой в своем выпуске, — уточнила она, и Орочимару понимающе хмыкнул. — Но для обряда нужно двое. Поможешь? — Ты предлагаешь себя? Мне? — она впервые видела его удивленным, но это было неважно: она уже представляла десятки спасенных жизней, как сокращается очередь из мёртвых тел на погребальный костер, выздоравливающих детей… — Больше никто не сможет мне помочь, — она сложила руки на груди, копируя его обычный жест. — Ты когда-нибудь раньше проводил этот ритуал? — Все ведьмы, которых я знал, были старше пятидесяти, — он скривил губы, — и я, мягко говоря, не горел желанием пробовать с ними нечто подобное. — Просто подумай, — вкрадчиво начала она, сев напротив него, поставив локти на стол и сцепив пальцы перед лицом в замок, — как много пользы это принесет. Если всё пройдет удачно — запасов хватит не только для усиления снадобья. Ты сможешь использовать энергию в своих алхимических экспериментах. Только представь, сколько возмож… — Ты думаешь, что меня нужно уговаривать? — он вдруг рассмеялся — его смех тут же уничтожил весь запас решимости, что в ней был. — Не трать силы. Лучше давай рассчитаем, когда ближайшая подходящая дата для максимального эффекта. Натянув под горло куцее, пропахшее дымом одеяло в холодной постели у себя дома, она первый раз за месяц уснула спокойным, глубоким сном без сновидений — послезавтра. Всего один день подождать — и у них будет средство, чтобы остановить проклятую заразу.***
До рассвета оставался всего час. Сакура зябко поёжилась, плотнее кутаясь в плащ, и вовсе не холод снаружи был причиной — в домике в глуши леса, служившем Орочимару убежищем, было довольно тепло. Больше суток прошло, а осознание того, на что она подписалась, приходило короткими вспышками только сейчас. Она смотрела в маленькое мутное окно, под тихое тиканье часов наблюдая, как светлеет небо на горизонте, и вздрагивала каждый раз, когда мел в руках Орочимару скрипел по дощатому полу, рисуя ритуальный круг. Это всего лишь обряд. Ритуал. Она совершала подобные вещи раньше, пусть и не в таком масштабе, и секс, как ключевой фактор, в них отсутствовал, но тем не менее — цель оправдывала средства. В этот раз уж точно. К тому же только сегодня она задумалась об Орочимару, как о любовнике, и сама мысль будоражила, отдаваясь в животе неприятным ощущением подкатывающей тошноты. Дело было не в его внешности — он не был красив в привычном понимании красоты, но что-то в его лице, стати, жестах было такое, что завораживало, заставляло хотеть смотреть на него. Вот волосы у него действительно были красивыми — длинные, чёрные настолько, что будто поглощали любой свет, падающий на них, они струились по спине, всегда идеально расчёсанные; она ни разу не видела, чтобы он расчёсывал их при ней. А ведь проводила времени в его лавке больше, чем в своем доме. Она знала, что он старше неё; ему около сорока пяти, может, больше; выглядел моложе, но во взгляде и поведении его возраст читался — мужчина. Уверенный в себе, зрелый мужчина — не чета тем мальчишкам, с кем она зажималась во времена обучения в Академии, когда всё было неловко, скованно, быстро и в одежде — она не могла допустить, чтобы кто-то увидел чёрные метки на её руках и ногах, а мальчишки… Впрочем, их незаинтересованность в её комфорте играла ей на руку — они не задавали лишних вопросов, дорвавшись до девичьего тела, сосредоточенные только на себе. Сакура же чувствовала влюблённость и интерес, смутные отголоски удовольствия, уклонялась от мокрых поцелуев и уставала от чужих конвульсивных дёрганий между её бедрами. Таким был секс для неё — ничего ужасного, но и приятного тоже. Тем больше волнения она испытывала, когда вчера вечером, после госпиталя, направилась не по привычному маршруту к Орочимару, а прямо домой, чтобы там, в одиночестве, попробовать понять свое тело. Из уст Орочимару описание того, что она должна делать с собой, звучало особенно стыдно, но Сакура крепилась, опустив пунцовое лицо и не глядя на него, только кивала, подтверждая, что запомнила. А оказавшись под одеялом и начав себя трогать так, как он объяснял, совсем растерялась — это не было похоже на секс. Гораздо… приятнее и нежнее. Хуже всего — Орочимару знал, что так будет, а она, будучи женщиной и живя с этим телом всю жизнь — нет. Немного поласкав себя, она поняла, как ей приятнее, и перестала — в голову стали лезть непрошенные мысли, что еще Орочимару знает и умеет, и она едва смогла заставить себя уснуть, борясь с дискомфортом и влагой между ног, которой раньше не было в таких количествах. — Волнуешься? Голос Орочимару был таким же, как и все дни до этого; возможно, из-за того, что им предстояло сделать вместе, она начала слышать слишком много подтекста, и это злило. — Нет, — прозвучало жалко и сдавленно. Царапающий звук мела по полу прекратился. — Постарайся расслабиться, — посоветовал он, и от его тона мурашки побежали по шее и метнулись к предплечьям. Именно так он и говорил ей, когда наставлял, что нужно делать наедине с собой. Опять подтекст. Сакура не была глупой — она симпатичная девушка, и выгода Орочимару была не только в получении излишков энергии из ритуала в личное пользование. Её тело в своё пользование он тоже возьмет с удовольствием. Желудок пугливо сжался. Оставалось около получаса до нужного времени. — Всё готово, — оповестил он, и она заставила себя отвернуться от окна, чтобы взглянуть на его работу — мелкая вязь рун перетекала в полноценный узор, объединённый с другим, символизирующими мужское и женское начало. На самого Орочимару поднять глаза так и не решилась. — Выглядит отлично, — невпопад сказала она, тут же замолчав, поняв, что сморозила глупость. Он отвернулся, зажигая лучину, и Сакура уперлась взглядом в его спину, рассматривая, пока он не видит этого. Он был в балахоне, скрывающем всю фигуру, но она легко могла представить, что под ним — длинные, стройные ноги, узкая талия, изящный изгиб плеч: туника и штаны, которые он предпочитал в повседневной жизни, не оставляли места фантазии. Не любил длинные рукава, закатывая их по локти — на руках виднелись следы мелких ожогов, как от искр, что не было удивительным — алхимия довольно опасная наука. И волосы он никогда не собирал, они красивым мягким потоком струились по лопаткам. За несколько дней она, сама не заметив, сблизилась с этим мужчиной гораздо больше, чем с теми, кого могла назвать друзьями на протяжении многих лет. Более того, собиралась ему отдаться через несколько минут, еще и каким-то образом насладиться близостью с ним, не испытывая при этом ни одного чувства, кроме благодарности — за то, что согласился помочь. Орочимару, в отличие от неё, казался спокойным и собранным; он зажигал свечи по порядку, и Сакура заметила, как рвано пляшет мелкий огонёк на кончике лучины в его руках. Тоже волнуется. Только умеет держать лицо. Она же была в шаге от того, чтобы позорно сбежать — каша из мыслей и эмоций захлестывала волнами стыда, смущения и страха. — Если ты передумала, ещё не поздно всё отменить, — она настолько засмотрелась на его бледные руки с длинными, изящными пальцами, что пропустила, когда он пристально посмотрел на неё. — Я не передумала, — упрямо, убеждая больше себя, чем его. И тут она впервые поняла разницу между мальчиком и мужчиной: Орочимару потушил лучину, подошел к ней и мягко скользнул ладонью по её шее, ловя судорожное глотание: — Тогда начнем. Доверься мне. И если тебе будет неприятно или больно — говори сразу. Главное — получить удовольствие, без него ничего не получится. От его прямого взгляда, так близко от её лица, к щекам прилил жар. Рука с шеи перешла на затылок, он притянул к себе, глубоко, дергано вздохнув; Сакуру окутал густой запах химикатов, впитавшийся Орочимару под кожу, терпкий и сильный, совсем не отталкивающий; она робко коснулась его волос, пропуская прохладные, тяжёлые пряди между пальцами — он вздрогнул. Его губы жадно накрыли её рот, и Сакура сжала зубы, не пуская язык внутрь; он понял, усмехнулся и скользнул вбок, по щеке к уху, на грани боли прикусив мочку: — Позволь мне. Пальцы свободной руки вовсю ласкали её ладонь, и он немного отстранился, пристально глядя, как плотная ткань перчатки соскальзывает с темной кожи. Орочимару приподнял её лицо за подбородок, и Сакура сморгнула застывшие непрошенные слёзы, тут же каплями покатившиеся по щекам: — Прости. Не знаю, что на меня нашло, — прошептала она; она правда не знала. Переломить себя, отдаться по необходимости оказалось труднее, когда всё началось; сколько бы не убеждала себя, что должна, что от этого зависят тысячи жизней, и возможно, именно она сможет их спасти, всё равно — внутри крутило отвращением к самому факту. Орочимару её слезы не остановили; времени до рассвета оставалось всё меньше, но она уже не думала об этом, стараясь подавить волну жгучего стыда, не оттолкнуть его руки, развязывающие тесьму блузки у шеи. Справившись с узлом, он стянул другую перчатку и взял её темно-серые, будто измазанные сажей, руки в свои, поднеся к лицу и приложившись к каждой ладони поцелуем; Сакура задрожала. Он не спешил распахнуть её блузку, вытащив край из пояса юбки и оставив её свободно висеть, держась только на груди; руками провел по голому животу, вызвав смятение — её так никто не касался. Слёзы потекли сильнее; Орочимару посмотрел на неё с прищуром, хрипло отрезав: — Хватит. И сделал шаг назад; без теплых рук, ищущих по телу, Сакуре стало зябко. Она смущённо посмотрела на него, а он решительно сказал: — Ничего не будет. Может, когда-нибудь, но точно не сегодня. — Но ты обещал помочь! — всхлипнула она, борясь с подступающими рыданиями — теперь уже из-за обиды. — Да, обещал. Но насиловать тебя у меня нет причин — ритуал не так работает. Я предупреждал, что через шесть недель будет ещё одна планетарная композиция, подходящая для… — Через шесть недель будет поздно! — Зато у тебя будет время подготовиться и взвесить все за и против. Ты не готова. Сейчас — нет. Его слова задели. Ударили по самолюбию. Обрекли на осознание, что даже на это она неспособна, и единственного, кто мог и был готов помочь, оскорбила, заставив думать, как невыносима для неё даже мысль о физической близости с ним. Он отвернулся; Сакура бессильно посмотрела на свои темные руки, резко контрастирующие с остальной кожей тела, и неожиданно для себя потребовала низким, тихим голосом: — Стой. — Орочимару нехотя остановился, успев ногой затереть один из символов на вершине звезды. — Посмотри на меня. Она — ведьма. Ничто не изменит её природы. Соблюдение морали верунов для неё — не более, чем лицемерие. Игнорируя подступающую тошноту, она сглотнула, закрыв глаза, душа щипавшие под веками слёзы, и медленно стянула блузку с плеч, позволив ей свободно упасть на пол; потянулась, прогибаясь в спине, чувствуя, как от холода напряглась и затвердела грудь. Руки скользнули по талии, расшнуровывая узкий пояс на юбке; не открывая глаз, провела по груди, вслушиваясь в ощущения, и плотно прошлась ладонями по животу вниз, ослабляя пояс; юбка цеплялась за бедра, не желая сниматься. Снова неуверенность схватила за глотку, перекрывая кислород. Сакура переборола её неимоверным усилием воли, и осторожно открыла глаза, виновато посмотрев на Орочимару, задохнувшись, настолько злым был ответный взгляд на неё. Он стоял, нахмурившись, с абсолютно прямой спиной, расставив ноги и сложив руки на груди. — Я… постараюсь, — пообещала она, но Орочимару решительно мотнул головой: — Уже неважно. — Мгновенно оказался рядом, схватив за запястья и грубо свел их у неё за спиной, прошипев прямо в ухо: — Я ждал этой возможности слишком долго. Заставил её присесть, бесцеремонно наступив на подол юбки; Сакура вскрикнула, когда последняя ткань, прикрывающая наготу, осталась на полу, а жадный рот впился в шею, прикусывая и засасывая кожу. Она попыталась высвободить руки, и ей удалось: он наклонился, одной рукой стаскивая с неё сапоги, и она безжалостно запустила пальцы в волосы на его затылке, потянув назад и вырвав у него болезненно-сорванный хрип, тут же губами прильнув к сильному подбородку, языком обводя скулу. Орочимару быстро справился с растерянностью от её действий, отпустив и вторую руку, избавляя её от оставшегося сапога и подталкивая в круг, сжимая мел в пальцах до белых крошек, возвращая стертую руну на место неверной рукой. Как только он закончил, хищный взгляд упал на неё, совершенно беззащитно стоящую внутри круга, прикрываясь ладонями, и очередной ком встал поперек горла от его улыбки — широкой, хитрой, не предвещающей ничего хорошего. Мысленно подготовившись к его нетерпеливой грубости, замерла, когда он мягко, с нежностью обхватил одну ее грудь, несильно сжимая, другой рукой зарывшись в волосы и прижимая к себе. — Напугал тебя? — Нет, — в который раз соврала она, зажмурившись и позволяя ему ласкать её так, как он считал нужным; пообещала себе, что не будет сопротивляться, доверится полностью, но как только он опустился перед ней на колени, настойчиво расставляя её ноги шире, не сдержалась: — Что ты… Ощущение мокрого, теплого языка и чужого дыхания между ног парализовало; Орочимару с упоением целовал её там, где это просто невозможно было вообразить, и стоило ей опустить взгляд, как от открывшейся картины жгучая волна прострелила вдоль позвоночника. Было ново, странно и ни на что не похоже; его язык как будто был настолько длинным, что задевал каждую чувствительную точку между нижних губ, и она, задохнувшись, снова схватила его за волосы, зажимая пальцами густые чёрные пряди, наматывая их на кулак, прижимаясь к его лицу бедрами ещё теснее, уже сама раскрываясь навстречу — жар прошелся по ногам, поднимаясь к животу, скручивая внутренности в тугой узел — волнение и стыд больше не тяготили ее. Удовольствие заставило замолчать всё, что отвечало за мораль. Она потеряла счет времени; высшая цель, положение планет, целость круга — все стало несущественным и зыбким; он не останавливал влажные касания, каждым движением вызывая новую волну блаженной дрожи, и вдруг все подобралось, сжалось, собралось в одну точку под его языком, лопнув короткой, яркой вспышкой, на мгновение застлавшей ей глаза — у неё подкосились ноги и свело живот; изо рта вырвался удивлённый вскрик. Протрезвела быстро, когда её лопатки коснулись грубой ткани, постеленной поверх символов на полу. Не до конца осознавая, что с ней произошло, она из-под ресниц посмотрела, как он с улыбкой облизнулся, распахнул робу и небрежно откинул в сторону, ложась рядом, не давая времени рассмотреть себя. В его опытных руках она смогла расслабиться, рефлекторно прижимаясь ближе к худому, жилистому телу — единственному источнику тепла помимо расставленных вокруг свеч, чье пламя совсем не грело. — Недостаточно, — донесся его голос как через толстый слой ваты, и она удивлённо распахнула глаза: — Что? Повернув к нему лицо, заметила, что за ним, у самого пола, разливается бледное зелёное свечение, подсвечивая контуры круга; ритуал уже начался. Планеты встали в нужное положение на небе, усиливая энергию их тел. Орочимару посмотрел на неё с прищуром, и Сакура позволила его руке проникнуть между ног, вздохнув, когда длинный палец с легкостью вошел в неё, растягивая и размазывая между губ обильную влагу из её лона. Это переживание тоже было новым для нее, но она уже безропотно принимала всё, что раньше могло шокировать; чуть шире развела колени, слегка подаваясь бедрами навстречу непривычным движениям внутри. Она никогда раньше не испытывала ничего подобного; после своего первого оргазма она никак не могла в полной мере поверить в реальность происходящего, просто следуя по тому пути, что показывал Орочимару. Неосознанно приоткрыла рот, когда он начал наращивать темп, добавив ещё один палец — натяжение изнутри вырвало из горла тихий стон, а Орочимару наклонился к ней, шепотом попросив: — Возьми меня за волосы. Она затуманенным взглядом посмотрела на него; внутри зашевелилось что-то, похожее на азарт. А может, сыграло самолюбие — он просил. В любом случае, по телу шли приятные волны, вызванные его умелыми, четкими действиями, и сделать ему хорошо в ответ — меньшее, чем она могла отблагодарить его. Так что она подняла руку, нежно проведя по его лицу, и сначала мягко собрала большую часть волос на его затылке, после — с силой сжав в кулак густой хвост, наслаждаясь реакцией — он зажмурился, закусив нижнюю губу, и Сакуру прошили мелкие мурашки по всему телу от вида его заостренных клыков, чуть длиннее, чем остальные зубы. Кажется, помимо прочего, она смогла разглядеть красоту Орочимару. Необычную, специфичную, будоражащую и волнующую красоту. Зачарованная его лицом, она не сразу поняла, что он усилил нажим внутри неё, больше не совершая движений в неё и обратно, а двигая пальцами глубоко внутри, надавливая на определенное место — ей стало нехорошо. — Стой… Уперлась в его плечи, отталкивая, но он не отпускал: навис, зажал её ногу между своих, прижимая к полу и сильнее давя изнутри. Она распахнула рот, судорожно глотая воздух, перехватила его за запястье, пытаясь свести ноги вместе и вытащить его пальцы из себя, сильно потянув за волосы. На глаза навернулись слезы, живот свело мучительным желанием остановить эту пытку; нестерпимо захотелось в туалет. — Хватит-хватит-хватит! — шепотом закричала она; у неё затряслись руки. Орочимару прижался лбом к её щеке в тот момент, когда она закричала в голос, совершенно не контролируя себя, а из нее густо и горячо брызнуло прямо в его ладонь, прижатую к лобку. Сакура лишилась всех чувств разом, до того сильно ударило по нервам мощной волной стыдного, болезненного удовольствия, настолько яркого, что она заблудилась в абсолютной, звенящей пустоте внутри головы, где больше не существовало мыслей, дилемм, слов — она забыла собственное имя, перестала ощущать время, и те секунды, что длился оргазм, растянулись на целую вечность. Сознание возвращалось мучительно; тело ощущалось как будто отдельно от неё. Кажется, она хныкала, или сорвано дышала. А ещё ягодицы стирались о деревянный пол, елозя вверх-вниз в ритме глубоких, плотных толчков в ее тело. Смотрела со стороны, как Орочимару навис над ней, как поджимаются мышцы его живота в такт рывкам, как раскачивается густая прядь черных волос, соскользнувшая с его плеча и кончиками щекочущая ей грудь. Его лицо, освещенное ярким зелёным светом, казалось мертвенно-бледным, лишенным жизни; розовый язык, закушенный между зубами, и глубокие фиолетовые тени вокруг глаз были единственными яркими пятнами перед глазами. Она не могла сопротивляться. У неё не было сил ни на что — распластавшись под ним, постепенно начинала понимать, что ткань скомкалась под поясницей и давит, что ягодицы горят болью, что другая грудь сжата его пальцами, в подсохших потеках её смазки, с такой силой, что останутся синяки. Все это было неважно. Наверное, она теряла сознание. Не единожды — перед глазами плыло, свет менялся, сменяясь с зеленого свечения вокруг на красные отблески в янтарных глазах Орочимару, прикрытых от удовольствия. И каждый раз, когда она могла хоть немного осознать происходящее, он терзал её тело, не смущаясь отсутствием ответа — его устраивала покорность. Он сам, на свое усмотрение, менял глубину и темп, вжимал её лицо в пропитанную потом ткань, беря сзади, то и дело поправляя её разъезжающиеся в стороны ноги; или она обнаруживала себя сверху на нем, с мокрой от слюны щекой возле его ключицы. Когда сознание перестало мерцать и немного оформилось, первое, что она сделала — рефлекторно обеими руками сжала его волосы у корней, оттягивая наверх — и он с диким рыком начал вколачиваться в неё снизу, через несколько громких, болезненных шлепков замерев, пытаясь восстановить дыхание. Захотелось поцеловать его; промелькнувшее короткой вспышкой желание безжалостно задавила в себе, остановившись на полпути к его расслабленной улыбке, и заглянула в подёрнутые дымкой наслаждения глаза, заметив то, чего не видела раньше — его зрачки были неправильной, вытянутой формы, как у кота. Как она не обратила на это внимание раньше? Как этого не замечали члены Ордена, снующие повсюду и засовывающие свои длинные носы в каждую щель, вынюхивая еретиков? Она выпрямилась, положив свои темные руки поверх его ладоней, обнимающих ее бедра, и огляделась — круг погас; кристаллы на вершинах звезды впитали в себя энергию, сияя зеленым, живительным светом. — У нас получилось, — выпалила она, счастливо улыбнувшись Орочимару, — получилось! Смотри! Он улыбнулся в ответ, закрыв глаза, и снисходительно помотал головой, как будто её щенячья радость его смешила; даже будучи под ней, ему удавалось сохранить высокомерие. Но ей было все равно — она попыталась встать, сделав это слишком быстро, и предсказуемо не удержалась на дрожащих ногах, едва не рухнув на пол, вовремя подхваченная Орочимару. Вместе с ней дошел до стула и посадил её, придержав, чтобы она не соскользнула вбок, и отошел в сторону разбросанных вещей, собирая в кучу ворох ткани. Сакура опустила глаза на кристалл возле её ног, и удивленно вскинула брови: в отличие от всех остальных, в которых клубилась густым дымом зеленая энергия, этот был бледным и розоватым, ближе к красному. Она согнулась, одной рукой вцепившись в стул для равновесия, другой потянувшись к необычному кристаллу, и стоило её пальцам коснуться его, как неслабый разряд тока заставил отдернуть руку; кристалл тут же погас, вернув себе первоначальный молочный оттенок. Такого она не ожидала; задумчиво уставившись на покалывающие пальцы, не заметила, как Орочимару вернулся к ней и присел, расправляя юбку. Она обхватила его за плечи для устойчивости, пока он одевал её, аккуратно заправляя края блузки под юбку, ловко затягивая шнуровку на поясе, пока Сакура украдкой разглядывала его, уже не мучимая стыдом — Орочимару, несмотря на худобу, был очень хорошо сложен. Отголоски пережитого с ним удовольствия ещё ощущались в теле; глупо отрицать, ей никогда не было даже в половину так хорошо с другими мужчинами, как с Орочимару — его зрелость сыграла им на руку, а Сакура невольно подумала, что, если он сам захочет повторить обряд через шесть недель, в следующую подходящую дату — она вряд ли откажется. Одев её, Орочимару набросил себе на плечи робу, небрежно завязав пояс, и подошел к ней со спины, сжимая в руках красивый резной гребень. Методично, прядь за прядью, он расчесал её волосы, пуская по телу блаженную дрожь каждый раз, когда зубцы гребня задевали нежную кожу шеи сзади. Только закончив приводить её в порядок, он приступил к сбору кристаллов, критично оглядывая каждый. Сакуру настолько расслабило, что она, совершенно не робея от их обоюдного молчания, лениво наблюдала за ним, подмечая всё новые детали его внешности и поведения — очень красивые руки, изящные длинные пальцы, густые шелковистые волосы, вкрадчивые плавные движения. Последний кристалл рядом с ней, погасший, вырвал у него разочарованный вздох: — Минус один. Странно, почему он не зарядился, — задумчиво потянул он, не глядя на неё; Сакура пожала плечами, ощутив, что уже в состоянии встать: — Может, сам по себе бракованный? В следующий раз надо будет тщательнее их осматривать на наличие дефектов. — Следующий раз? — он улыбнулся, искоса посмотрев на неё, и Сакура слегка выпятила губы, пряча улыбку, не заметив, как изменился собственный голос: — Если ты, конечно, согласишься мне помочь. — Пока тебе не исполнится лет пятьдесят — можешь обращаться, всегда к твоим услугам, — в тон ей, будто обсуждая выгодную покупку, но с пониманием двойного дна, откликнулся Орочимару. Сакура же грустно хмыкнула. Дожить бы до следующего дня рождения с этим Мором, разбушевавшейся Инквизицией и постоянным нервным истощением из-за тяжелой работы. Да и ему самому будет за семьдесят — смешно было думать об этом. Договорились встретиться вечером, когда он использует полученную энергию для новой партии эликсира, чтобы оценить результат; вышла из домика, когда солнце было уже высоко над горизонтом, полной грудью вдохнув чистый лесной воздух — дым от утренних погребальных костров еще не успел дойти сюда, и дышать было буквально вкусно. Впереди был целый день среди умирания, гниющей плоти и стенаний больных, но Сакура была настроена решительно; пережить сегодняшний день, дождаться вечера и, возможно, уже завтра ей удастся сократить длинную вереницу трупов у госпиталя вдвое. Она слишком сильно верила, что всё получится.