***
Чтобы добраться до Киотского магического колледжа, необходимо сесть на линию Нара и доехать до станции Юдзи. Оттуда — минут двадцать по узким улочкам отдалённого от центра частного сектора. В тёплую зарождающуюся осень такая прогулка даже приятна: не душно, не жарко, всегда можно спрятаться в тени нависающих над забором деревьев и отдохнуть от городского шума. Однако успокаивающим свой путь Лилиан не находила. Когда она принимала решение об одинокой жизни в гостинице, ей и в голову не пришло, что, как и в случае с Токийским, Киотский колледж будет находиться на окраине. Теперь же за непредусмотрительность предстояло расплачиваться ещё большим напряжением и ежесекундным ожиданием нападения притаившегося проклятья. Надежд на то, что в окружении домов и возможных свидетелей её не тронут, не было. Ей уже давно дали ознакомиться с делом о пожаре в одном из Токийских кафе: тот же дух, что однажды напал на Годжо, сжёг всех посетителей и персонал, находившийся в помещении. Лоскутное проклятье тоже не смущало наличие возможных наблюдателей. Махито — так оно представилось Юджи — ловило своих жертв прямо на центральных улицах. Оставался лишь дух лесов, и для него ничего не стоило напасть на Лилиан прямо здесь, в тихом закоулке, в тени тех же деревьев. «И зачем я только согласилась?» — она шла в одиночестве, тщательно излучая волны энергии, чтобы предчувствовать возможное нападение. Вдалеке грохотал проезжавший мимо поезд. Испуганные шумом птицы сорвались с ветви ближайшего дерева и взмыли вверх, быстро скрывшись в голубом небе. Лилиан смотрела им вслед. На ней были нелепые очки-сердечки, подаренные Годжо, и вместе с юкатой, которую её всё-таки убедили оставить, образ выглядел ещё страннее. «Подумаешь, — энергия, ослабшая из-за того, что она отвлеклась, вновь заполнила пространство, — какая разница, в чём я, если напасть могут в любую минуту, — Лилиан переступила с ноги на ногу, подол наряда не давал сделать нормальный шаг. — Чёрт побери, да я умру как идиотка в этой одежде». — Зато нарядная, — она пнула мелкий камушек, попавшийся на пути. Тот со звоном проскакал пару метров вперёд, покренившись, скатился с тротуара и упал на проезжую часть. Проследив за ним взглядом, словно он мог со всей непредсказуемостью этого мира в миг обратиться проклятьем, Лилиан поспешила вперёд. Что-то внутри неё жаждало оказаться под магической защитой колледжа. Здравая же сторона, помнящая недавний разговор от и до, не позволяла забыть, где может скрываться истинный враг. Сатору заверял, что связался с людьми, которые в случае опасности смогли бы ей помочь. Он не называл имён, чтобы не вызвать лишних подозрений, но подобная безызвестность лишь усиливала нервозность. А ещё не успокаивало и то, что, не сказав имена союзников, Годжо назвал другое. Амано. Вечная прислужница старейшин и одна из любимиц входившего в совет старика Гакуганджи. «Отравительница, — скривившись от неприятных воспоминаний, нарёк её Годжо. — Видимо, кто-то из основной ветви Камо загулял и заделал бастарда с техниками яда. Немного проклятой энергии на кончиках пальцев, когда она заваривает чай, и можно заранее прощаться со всеми, кто решил его выпить. Так что, если вас познакомят, я бы на твоём месте воздержался принимать угощения из её рук». «Женщина, превращающая магию в отраву, — Лилиан нервно сглотнула, вперившись взглядом в появившийся над домами контур высокой крыши. — Смогу ли я…?» Когда ей было пятнадцать и она освоила простейшие техники с клинком, отец решил отвести её на изгнание проклятья. Шиджеру почти никогда не принимал участия в подобном, но если среди магов Швеции начинали распространяться слухи об особо изворотливой нечисти, он, неведомым образом прознав обо всём, всегда шёл изгонять её сам. В тот раз это оказалось проклятое воплощение страха перед нак — дух, поселившийся у одного из островов архипелага и пару раз утянувший заплутавших в ночи прохожих под воду. На Фьедерхольмарна они приехали в полнолуние, уселись на пустующем берегу — том самом, о котором ходили слухи, — и, подобно хищникам, притаились во тьме. Это был первый раз, когда отец брал Лилиан на что-то столь серьёзное, и она мелко тряслась от предвкушения. Но ни это чувство, ни закипающий в крови азарт не могли скоротать то время, которое они молча просидели у воды. Выжидать пришлось долго. Достаточно для того, чтобы Лилиан успела околеть и заверить саму себя, что после этой вылазки наверняка заболеет. И лишь когда сомнения в правильности указанного места достигли своего пика, а вера в реальность ходивших легенд практически иссякла — лишь в тот момент по ровной водной глади побежали круги и из чёрного, словно дёготь, озера высунулась женская голова. Те глаза ей никогда забыть: огромные и круглые, как у рыбы, они имели человеческие веки. Лицо — вытянутое, с широким носом и губами, растянувшимся от края до края — было мертвенно бледным, лишённым ресниц и бровей. С середины лба на серо-зелёной коже выступали чешуйки, которые острыми зубцами прятались в слипшихся волосах и спускались по шее. Момент, когда Шиджеру сорвался с места, нельзя было отследить. Лилиан только почувствовала всполох энергии, и тишину пронзил всплеск в десятке метров впереди. Тварь — с перепончатыми руками и огромным, в человеческий рост, хвостом, — завопила пронзительным голосом, подняв вокруг себя тысячи брызг. Будто бы застывая в воздухе, они сияли кристаллами, белыми драгоценными камнями, возникшими из пустоты. В их свету Шиджеру стоял по пояс в воде, и серебряный клинок в его руках лучился белым, даруя свет и водному полотну, и брызгам, стремительно утихающим вокруг них. Всё погасло и утратило свои очертания. Тьма поглотила огни города впереди. Луна стала тускло-серой, словно кто-то более могущественный велел ей отдать свой свет. Блики скакали беспокойной рябью. Оружие в руках мужчины было белым раскалённым металлом, скоплением света, принявшим форму клинка. Шиджеру даже не надо было наносить удар: нак заворожённо уставилась на свет. Она не двигалась и не вопила от боли, хотя чешуя на её лице принялась крошиться от падающих на неё лучей. Совладав с эмоциями, Лилиан заставила себя подняться и сделала пару шагов к воде. Она хотела подобраться ближе, посмотреть, не сложил ли отец пальцы в неизвестной замысловатой печати. Но камень выскочил из-под мокрой подошвы, и она, потеряв равновесие, повалилась на спину. Ноги с жутким плеском оказались в воде, мелкая волна торопливо помчалась к сражающимся. Нак отвлеклась. Оторвала заворожённый взгляд от света и уставилась на неё. Лицо проклятья было разложившимся, лишённым теперь не только чешуи, но и гладкой склизкой кожи. Чудовище взревело и метнулось вперёд. Лилиан попыталась отползти, но мокрые ладони скользили по камням, а ноги не могли найти опоры в илистом песке. Проклятье неумолимо приближалось: Вот оно только отпрянуло от ног Шиджеру, окатив мужчину водой. Вот — перед Лилиан уже возникло изуродованное техникой туловище. Вот — зубастая пасть открылась так широко, что ей ничего не стоило разом заглотить голову. От охватившего её ужаса Лилиан перестала бороться и зажмурилась. Только бы не видеть приближавшуюся смерть. Однако ничего не произошло. Ей потребовалось время, чтобы осознать: боли нет. Кожу не жгла струящаяся ручьями кровь, холодная вода всё так же обволакивала ноги, а ладони продолжали резать впившиеся в них песчинки. Над макушкой — сдавленное шипение. Лилиан, готовясь к окончательной встрече с монстром, вскинула голову, на этот раз широко распахнув глаза. Нак громоздилась над ней, но не могла шелохнуться. Шиджеру, неведомым образом оказавшись позади неё, держал проклятье за пасть. Зубы впились в его ладонь, кровь капала в воду, растворяясь в её черноте. Вторая рука мужчины лежала на длинной тонкой шее духа, сжимая. — Цела? — его голос был спокойным, словно Лилиан было шесть и она упала со своего первого двухколёсного велосипеда. Ей удалось лишь покачать головой без какого-либо отчёта, что отец не мог видеть это движение. — Вот и чудно, — вопреки всему ответил Шиджеру и рывком снял нанизанную на клыки ладонь, в которой тут же возник клинок. Он не сиял так, как раньше, и Лилиан поняла, что картина перед ней видна лишь потому, что Луна вернула себе свет. В его сиянии мужчина замахнулся и отсёк проклятью голову. Плазма хлынула вниз, и Лилиан смотрела, как она растворялась в воздухе, не успевая соприкоснуться с водой. — Интересно, — Шиджеру больше не смотрел на разлагающееся тело, а изучал прокушенную ладонь. — Погляди-ка, — присел на корточки, протянул руку, демонстрируя глубокие колотые раны и плазму, пузырящуюся вокруг них. — Это… — Яд, — подтвердил догадки. — Который не исчезает после того, как проклятье изгнали. Лилиан встрепенулась, испуганно уставилась на отца, но тот лишь приложил указательный палец к губам и кивнул на ладонь: — Смотри внимательно. Рана засияла: сначала крохотные белые точки появились в её глубине, будто бы это кровь отражала упавший на неё свет. Затем белизна разрослась, поднялась вдоль разорванных мышц, тонкими лучами взмыла над ладонью. Что это? Неужели он мог исцелять себя? Но почему же тогда не показывал этого раньше? — Нашей техникой можно избавиться от яда, если в его основе лежит проклятая энергия, — Шиджеру ткнул пальцем себе в рану, показывая, как чёрная пена растворяется под действием света. — Так же, как ты выжигаешь тело проклятья, ты можешь разрушить то, что оно оставило после себя, не нарушив собственных тканей. Это очень важная техника, слышишь меня, Лилиан? — Лилиан! Она замерла на полушаге, обернулась. Перед ней распростёрся храм. Бело-красный, он вытянулся вдоль ручья, и Лилиан медленно моргнула, возвращаясь в реальность. Шум воды, в которую она однажды упала, сменился на тихий плеск. Голос отца — обеспокоенный и сосредоточенный одновременно — стал мягким, утратившим привычные хриплые нотки. У центрального входа стояла женщина — та, которая сопровождала учеников во время соревнований колледжей. Утахиме Иори. Единственная, кто не присутствовал при заговоре об убийстве Итадори. «Из тех ли она людей, кому решил доверять Сатору?» — Извините, — Лилиан поспешила навстречу шаманке. В своей одежде мико Утахиме едва ли не сливалась с окружением. Она стояла, скрестив руки на груди, и пристально изучала Лилиан. Взгляд задержался на расшитом золотыми нитями наряде, и женщина, явно сдерживая недовольство в голосе, спросила: — Неужели он солгал вам, сказав, что нужно приходить в юкате? По интонации, с который было произнесено «он», несложно было догадаться, о ком речь. — Это мои личные заблуждения, — Лилиан выдавила виноватую улыбку. — Ваши с директором одеяния во время соревнований сбили меня с толку, — про то, что в конце-концов именно Сатору уговорил её не менять наряд, она умолчала. Как умолчала и о комментарии парня, что именно благодаря юкате всё её желание не выделяться стремительно приближалось к нулю. — Годжо попросил встретить вас, — Утахиме проигнорировала её оправдательную речь, — Пройдёмте, — кивнула в сторону от храма и неторопливо двинулась вперёд. — Мне нужно передать вас в руки сопровождающей. Я предлагала на эту должность свою кандидатуру, однако директор был против даже несмотря на то, что я единственная, кто уже знаком с вами. Лилиан кивнула в ответ: ни у кого не было сомнений, что ей не позволят перемещаться без присмотра. Тем более, в личном архиве: поводом для её визита сюда была просьба Масамичи предоставить доступ к местным документам. Они не требовали многого, лишь те записи, что, вероятно, были связаны с Шиджеру. О том, что он нередко работал на территории, подвластной Киотскому колледжу, Лилиан узнала из досье. О его сотрудничестве с тремя великими кланами — от Ёсиоки в один из своих визитов. Это было лучшим прикрытием из всех возможных, как минимум потому, что являлось правдой. До этого момента она и помыслить не могла, что кто-то позволит ей обратиться за помощью в Киото. Тут же всё сошлось в одной точке и даже директор Гакуганджи не стал возражать: стоило только намекнуть старику, что они рассчитывают найти третий клинок. Будто тот существовал на самом деле. — Я думала, это настоящий храм, — пока они шли, Лилиан оглядывалась по сторонам, пытаясь найти другие постройки. Проведя большую часть времени в Токийском колледже, она была уверена, что второе учебное заведение такое же: огромный комплекс, защищённый барьером. Здесь же было лишь всего несколько зданий, и их явно не хватало, чтобы вместить в себя коллектив из шаманов и студентов. — Так он и есть настоящий, — поправила Иори. — В это время дня редко встретишь прихожан, но, приедь вы на пару часов раньше, пересеклись бы с туристами. Лилиан вновь мысленно выругалась: вот уж действительно горе от ума! Приди она сюда в обычной одежде, всё было бы куда проще. — Этот храм ранее служил виллой семейства Фудзивара. Его основатель, Накатоми-но-Камако, официально являвшийся выходцем из клана синтоистских жрецов, был шаманом с техникой, выродившейся достаточное количество поколений назад, чтобы наши современники имели несколько теорий о роде его способностей и ни одна из них не могла бы считаться более похожей на истину, нежели все остальные, — Утахиме поравнялась с ней. Она говорила чуть громче положенного, тщательно проговаривая слова и делая паузы слишком большими, чтобы речь не могла не показаться странной. Причина была очевидна: шаманка сомневалась в её знании японского, хотя подбором простых слов она не стала себя утруждать. — Мастер Тенген — хранитель всех защитных барьеров над Японией, живёт в городе-гробнице под Токийским колледжем. Такое его местоположение позволяет сделать территорию огромной, чего мы себе не можем позволить. Однако, — Иори вышла на площадку с другой стороны здания. Там тоже была вода: храм стоял на собственном островке среди небольшого озера. — Проклятая техника Накатоми-но-Камако явно была связана с искажением пространства. Были теории, что он и Мастер Тенген — родственники, однако основы их работы с пространством разительно отличаются, — Утахиме направилась прямиком к высокому каменному фонарю, остановилась возле него и протянула Лилиан небольшую записку. — Это молитва, — пояснила женщина. — Сожгите её, как только прочтёте заклинание, — она сложила пальцы в простой печати: той же, которую использовали при возведении барьеров. Произнесла: — То, что скрыто от глаз чужих. То, что взывает к нам. Предстань перед взором союзника. Слабое пламя свечи вспыхнуло, стоило ему коснуться тонкой бумаги. Всё вокруг на мгновение притихло, словно накрытое огромным куполом, но больше ничего не изменилось: небо не поменяло свой цвет, как это обычно бывало при возведении барьера, воздействия на собственную проклятую энергию тоже не ощущалось. — Теперь ваша очередь, — Утахиме пошла вперёд, прямиком к озеру. Проследив за ней, Лилиан замерла, не веря своим глазам: женская нога не провалилась под воду, а встала на неё, словно поверхность закрывало стекло. — К сожалению, наш колледж не может похвастаться такой же техникой, как тот, в котором находитесь вы. Однако не беспокойтесь о конфиденциальности, заклинание активирует наш собственный барьер и не-шаманы не видят происходящего, — Иори обернулась к ней. Она не придерживала свою длинную алую юбку, чтобы та не намокла. Из-за ветра ткань слабо колыхалась над гладкой поверхностью — вода оставалась спокойной: ни ряби от женских сапог (Сапоги! Лилиан едва ли не хлопнула себя по лбу, в очередной раз осознав, насколько нелепым было её решение вырядиться в юкату), ни мелких, переливающихся бликами волн. Когда она решилась пойти следом за шаманкой, вода под ногами оказалась твёрдой. Её поверхность отражала свет, обувь скользила, словно под ней были до блеска начищенные мраморные плиты. Лилиан неуверенно покосилась вниз и тут же пожалела об этом: хоть дна и не было видно и всё скорее походило на серо-зелёный пол, ощущение глубины никуда не делось. Как на экскурсиях в реставрированных замках: стоишь на толстенном стекле, открывающим прямиком под двоими ногами вид на раскопанный древний фундамент; экскурсовод тараторит исторические факты, выплёвывая слова со скоростью пулемётной очереди, а ты только и делаешь, что глазеешь и думаешь, не провалишься ли туда. Вот она и делала каждый шаг медленно и неуверенно — просто скользила, не рискуя, оторвать стопу и перенести весь свой вес с одной ноги на другую. Утахиме ждала на противоположном берегу, и в те короткие моменты, когда Лилиан заставляла себя посмотреть куда-то кроме воды, шаманка была отвёрнута от неё и, казалось, говорила с кем-то невидимым. «Отлично, — угрюмо подумала она. — Эта женщина сошла с ума, — вновь покосилась на Иори. — Или того хуже, у них тут есть маг-невидимка, который прирежет меня по-быстрому». И всё же, ощутить мягкость и упругость растущей у берега травы стоило того, чтобы приблизиться к этой странной женщине. Почувствовав почву под ногами, Лилиан встрепенулась, моментально отскочила подальше от озера и не сразу заметила, как, пятившись, пересекла барьер. — Добро пожаловать! — отдалённо знакомый голос был высоким и звонким. Она обернулась — позади неё стояла девушка. Та самая студентка с голубыми волосами и наглухо застёгнутым костюмом. «Костюм. Надо же, разумеется», — верхняя губа приподнялась, обнажая зубы, придавая лицу отчаянно-недовольное выражение, проконтролировать которое ей было не под силу. Позади ученицы распростёрся огромный храм: такой же, что остался у них за спиной, его зеркальная копия, брат-близнец из досок и черепицы. Проклятая энергия, неведомым образом притупившаяся в ней достаточно, чтобы, стоя с той стороны, не ощутить ни границы иллюзии, ни изменений в собственной магии, вновь пробудилась и отозвалась на колебания, когда и Утахиме перешла невидимый рубеж. — Нам туда, — она кивнула в сторону. Там, из-за стен храма, выглядывала другая постройка, которой не существовало в зеркальной реальности для обычных людей. — Спасибо, Мива, — в протянутую женскую руку опустили тонкую папку, и студентка выпрямилась, встала по стойке смирно, засияла, как новенькая монетка. — Пожалуйста! — она дёрнула рукой так, словно собиралась отдать честь. — Отчёт подготовлен, копия сдана в архив и, как вы просили, я обошла ребят и собрала у них тетради с тестом. С тестом? Лилиан чуть не подавилась воздухом. Действительно, не послышалось, тест. Более того, судя по словам Мивы, выданный самой Утахиме. Надо же. От Сатору вне проверки чьих-то магических способностей она слышала это слово примерно никогда. В общем-то, кто бы сомневался. Здание, в которое её отвели, было предназначено то ли под библиотеку, то ли под учебные классы, то ли вовсе было пространством общего пользования. Там, сразу за входными дверьми их ждала женщина. Невысокую, коротко стриженную и в чёрной мешковатой одежде — даже не в шаманской форме, что в первую очередь подметила Лилиан — её запросто можно было принять за мальчишку. Однако вблизи легко читались пучки навечно заставших у глаз морщин, уголки губ были слегка опущены так, как их могло опустить только время. Нахождение рядом с ней, возможность тщательно рассмотреть лицо украли у неё молодость первого впечатления, а голос — глубокий и одновременно мягкий, заставил стыдиться собственных мыслей о том, что её вообще можно было перепутать с мальчишкой. Она представилась — Амано. Та самая Амано, о которой предупреждали. Иначе и быть не могло. Лилиан улыбнулась. Не могла не улыбнуться. В противном случае губы искривились бы сами собой, превращая лицо в гримасу то ли страха, то ли отвращения. Когда она кланялась, то рефлекторно отводила руки за спину. Когда, выпрямившись, вновь смотрела на женщину, то мысленно подсчитывала расстояние. Смогла ли Амано незаметно приблизиться к ней в то мгновение, когда была упущена из виду? Достаточно ли разделяющей их дистанции, чтобы успеть отскочить, если женщина сделает выпад вперёд и постарается её схватить? Но Амано не делала резких движений. Сначала долгим пристальным взглядом изучала её лицо. Радужка и зрачок тёмные-тёмные, даже присмотревшись, разницы не увидишь. Чёрные глаза-угольки будто бы выжжены на покрасневших белках. А потом Амано отвернулась. Стала к ней спиной, открываясь для нападения. Сказала: — Иди за мной, — без всех вежливых суффиксов, без заискивающих и покровительских интонаций. Она вела её через вязь коридоров. Мимо десятков закрытых сёдзи: за некоторыми были слышны разговоры, за другими — сплошь тишина. Они шли до конца, до тупиковой комнаты в самом дальнем из всех коридоров. Она была почти пустая — сверху донизу заполненная ярким солнечным светом. Вдоль стен тянулись тонкие стеллажи с сотнями книг на хрупких полках. В середине — несколько выставленных в ряд столов со стульями по обе стороны. — Садись, где хочешь, — Амано пропустила её вперёд, и Лилиан, стараясь не выдать поспешность своих движений, обогнула столы, села за центральный. Она не знала, что будет лучше: повернуться спиной к окнам, позволяя следить за ней через них, или всё же оставить спину открытой для тех, кто может войти через дверь. И всё же она осталась у выбранного места. Села за стол, сложила перед собой руки, словно примерная ученица, ждущая первого урока в новом году. — Ты уж прости, но наше руководство не хочет, чтобы ты оставалась одна, — ножки стула визгливо проехались по полу, когда Амано небрежно потянула стул напротив. — Так что когда захочешь в туалет, сообщи мне, я тебя отведу. А пока, — женщина достала зажатую подмышкой увесистую папку, положила её на стол, похлопала по картонной обложке. — Это первая, в архиве ещё шесть, так что развлекайся, — она улыбнулась, и Лилиан заставила себя улыбнуться в ответ. Она прищурилась, силясь растянуть губы шире, но из-под опустившихся ресниц смотрела на женскую ладонь — ладонь отравительницы — всё ещё лежащую на документах.***
Судя по указанным данным, в своё время добрая половина ассистентов Киотского колледжа тратила свои драгоценные рабочие часы только на то, чтобы следить за Шиджеру. Иначе такое количество записей и прилагавшихся к ним заметок объяснить было просто невозможно. Каждый отчёт о его миссии сопровождался десятком вложенных листков с наспех начертанными иероглифами, и Лилиан всматривалась в них, в попытке отделить один от другого, пытаясь не прочесть — угадать значение половины из них. Если исходить из первой записи, контролировать каждое действие Шиджеру начали ровно в тот момент, когда ему присвоили особый уровень. Лилиан покопалась в памяти, выудила из неё даты, сверила с написанным. Чтобы перескочить с начального уровня на самый высокий из когда-либо существовавших, ему понадобилось три месяца, если вести отсчёт с момента гибели брата. Это наблюдение, разумеется, уже было вписано синей гелевой ручкой под основным текстом. Других заметок на листе не было. На территории, ответственность за которую лежала на Киотском колледже, её отец выполнил столько миссий, что мог без усилий посоревноваться в своей ежемесячной отчётности с самим Годжо. Его отправляли куда угодно, иногда по несколько раз на дню, и каждый до единого бланк, заключавший в себе информацию о завершении задания, пестрел пометками. «Использовал клинок днём. Судя по выбросу проклятой энергии, его сила не зависит от времени суток». «Манифестировал свою собственную простую территорию. Диаметр достигает пяти метров. Пространство сверху и снизу искривляется, образуя руны». «Применил расширение территории. Техника завершена. Проклятье изгнано в интервал от трёх до четырёх секунд». Сверху последнего отчёта дата, так же написанная от руки. Лилиан подсчитала числа — на тот момент Шиджеру ещё не исполнилось восемнадцать. Удивительно. Однажды она случайно услышала разговор между Мегуми и Итадори. Первый говорил, что хочет освоить расширение территории. На поддерживающие возгласы Юджи Фушигуро взъелся и потом объяснил: этот приём не похож ни на какие другие техники. По слухам, даже Сатору Годжо смог полностью использовать свою Бесконечную пустоту только после окончания колледжа. — Эй, у тебя всё в порядке? Лилиан дёрнулась и затравленно посмотрела на собеседницу. Амано развалилась на стуле, закинув обутые ноги на соседнее сидение. В руке она держала телефон, на видимой части экрана мелькала яркая заставка мобильной игры. — Ты просто нервная какая-то, — сказала женщина прежде, чем вновь уткнуться в экран. Вместо ответа Лилиан попросила принести ей следующую папку и, по возможности, поискать информацию о Мотидзуки Шине. Амано лишь пожала плечами: — Я лично копалась в архиве. Про второго там ничего нет, только копия вашего же досье. Могу принести, если надо. Лилиан согласилась и, получив старую истрёпанную папку, изучила всё до последней страницы. Там действительно не было ничего нового. Сторонних записей — тоже. К себе она принялась собираться вечером, когда солнце скрылось за горизонтом, а пурпурно-серое небо грозилось вот-вот потухнуть. Глаза щипало от долгой работы, фокус на тексте терялся, висящие под потолком лампы едва ли годились для того, чтобы читать можно было без проблем. Ей предлагали остаться. Говорили, в учительской части есть свободные комнаты. Обещали подыскать ужин среди того, что было приготовлено студентам. Лилиан наотрез отказывалась. За весь день она ела только днём, когда они с Годжо ждали своего рейса в Киото, да и то нещадно мало. Тогда из-за волнения кусок в горло не лез. Сейчас, уставшая и обессиленная, она всё ещё боялась брать предложенную Амано пищу. Ей казалось, что шаманка понимала причины отказа, но вида не подавала. В целом, Лилиан было всё равно до чужих чувств: она была измотана, голодна и морально истощена. Постоянное фоновое использование нейтрализующей яд техники дало о себе знать, и её мутило, как при сильном отравлении. Когда Лилиан оказалась за пределами Магического колледжа, на улице уже стемнело. Путь от храма до станции не мог похвастаться нормальным освещением, и точки-фонари мелькали далёкими звёздами в десятках метров друг от друга. Окна домов тоже не пестрели светом, и оставалось лишь задаваться вопросом, не бутафория ли всё это. Лилиан едва плелась в нужном направлении. Голова шла кругом от прочитанного, в глубине сознания разрасталась тревога, взращённая на полученной информации. Ей стоило сосредоточиться, стоило сконцентрировать проклятую энергию и использовать её для сканирования пространства. Но сейчас, в конце дня, она была слишком рассеянной, и магический контур, который Лилиан тщательно создавала вокруг себя, то и дело растворялся впитавшейся в землю дождевой водой. — Эй! — она была слишком измучена, чтобы испугаться окрика. Позади раздались тяжёлые шуршащие шаги, и её нагнали до того, как Лилиан осознала, что стоило бы обернуться и рассмотреть преследователя. С ней поравнялась Амано. На маленькие женские плечи была накинута огромная чёрная толстовка, тело пересекала широкая лямка висящей на боку дорожной сумки. — Я с тобой, — отравительница кивнула в сторону, где по расчётам Лилиан находилась железнодорожная станция. — Новенькие, бывает, сворачивают не туда. Не было и года, чтобы после набора первашей мы не искали какого-нибудь бедолагу, заплутавшего здесь, — она поднесла запястье к лицу, слабый свет часов синими пятнами очертил его резкие линии. — Кстати, если не хочешь уехать ближе к полуночи, рекомендую поторопиться, — женщина ускорила шаг, и Лилиан, словно безмолвная тень, поспешила следом. В поезде обе молчали. Сидели друг напротив друга и даже не думали начинать разговор. Лилиан жалась к холодному окну, притягивала ноги поближе, то и дело косилась, проверяя, что её щиколотки не цепляли женских кроссовок. Амано, казалось, вообще не волновало происходящее: она вновь уткнулась в свой телефон, принявшись что-то активно печатать. Её короткие ногти настукивали тихий ритм ударов по экрану, и Лилиан силилась не уснуть под этот звук. Глаза слипались так, словно это не она пролежала без сознания добрые пару дней: даже столь длительный сон не позволил ей окончательно прийти в норму. Думая об этом, она рефлекторно погладила кольцо. Сейчас в нём был скрыт солнечный клинок: возня с хламовщиком хоть до сих пор и не принесла ожидаемых результатов, но одарила знаниями. Самое важное из них Лилиан носила на пальце. С собой она привезла только его: все согласились с тем, что брать второе, не скрытое в духе оружие, может быть небезопасным. «Как будто бы меня тут ждёт хотя бы что-то безопасное», — она прислонилась лбом к стеклу, позволяя гулу поезда вибрацией забраться в голову, и он, не медля, пробудил все тревожащие мысли. В принесённых отчётах о миссиях отца фигурировала одна странная деталь. Почти каждый раз, когда его отправляли на командное задание, выживал только он. У этого правила почти не было исключений, и даже для безгранично жестокого мира шаманов такая неутешительная статистика казалась чем-то из ряда вон. Лилиан удалось уговорить Амано дать хотя бы приблизительную информацию об умерших на миссиях с Шиджеру людях. Всего ей не показали, но позволили посмотреть листы с личными данными — они всё равно не были нужны покойникам. И пусть информации было мало, Лилиан поняла главное. То, о чём она подумала сразу и что боялась признать. Все люди из списка были шаманами от предпервого ранга и выше. И они все были мертвы. Выживал только отец.***
Если бы удача имела разум и тело, она бы жила где-то в Симогё и ездила помолиться в храм. Только так и никак иначе. В противном случае Лилиан понятия не имела, как она до сих пор не умерла. Было двадцатое сентября, погода на улице казалась воплощением песни «What a Wonderful World», и Лилиан стояла посреди комнаты голая и босая, не в силах поверить, что все её конечности на месте, а матрас не пропитан кровью, в которой терялось её бледное бездыханное тело. Она была жива, а значит, что их план, хоть и не осуществлял главной цели, работал. Её не кинулись убивать в первый же день у поезда Токио—Киото, не зарезали на узкой улочке по дороге в храм и даже не отравили. И если учесть, насколько по всем их расчётам был высок риск попасть под все эти пункты в первый же день, на второй ей следовало с головой отдаться служению Всевышнему, предварительно купив золотой лотерейный билет и сделав ставку на первую попавшуюся в скачках лошадь лишь потому, что её глаза выглядели самыми умными. Но Лилиан никуда не неслась: храмы лишались своей самой верной послушницы; билет в безбедную жизнь терялся в листах наспех прочитанной и выкинутой газеты; лошадь с самыми умными глазами была на пастбище и, если и ставила рекорды, то только в количестве убитых собственным хвостом мух. А Лилиан так и стояла посреди необжитой комнаты, позволяя шторам вздыматься забравшимися под них призраками, и смотрела расписание рейсов до Японии на этот день. Единственный, следовавший прямиком из Швеции, давал ей ещё порядка девяти часов в какой-то степени спокойного времени, а потом уже Сатору уверял, что останется с ней. Она стояла на одной ноге, почёсывая щиколотку пальцами другой. Смотрела на экран и грызла губы. Тревога, казалось бы, навсегда погребённая радостью осознания собственной целостности, торопилась вернуть свои позиции, и Лилиан думала-думала-думала. Думала лишь о том, что если с ней что-то и сделают, то только сегодня. Привлекая внимание, экран подмигнул новым сообщением. Сатору: «Поторапливайся, за тобой скоро зайдут». «Опаздывать некрасиво, Ририан», — эмоджи поцелуя следом. Она перенесла вес на обе ноги, становясь ровно. Быстро напечатала, на ходу вспоминая, куда закинула чемодан с нормальной одеждой. «Кто?» «Сама узнаешь», — по экрану побежали точки, извещающие о ещё одном сообщении. Когда Лилиан, наспех надев верх, вернулась к телефону, на баннере светился текст: «Ты же ШИКАРНАЯ женщина». Тодо Аой был горой мышц, намертво сцепленных друг с другом. Он стоял на самом краю тротуара, скрестив руки на груди и грозным взглядом уставившись перед собой. Вообще Лилиан знала, что взгляд у него не грозный, а просто… такой, но не особо удачливые прохожие, поймавшие его на себе, беспокойно сторонились и пытались как можно скорее ретироваться куда подальше. — Ты что, на массе? — вместо приветствия. Солнце нещадно слепило, и она, недовольно щурясь, надела очки. — Пять триста, — так же вместо приветствия констатировал Аой с такой гордостью, словно рассказывал о своём первенце-переростке. Для убедительности он напряг мышцы, и рукава и без того плотно сидящей футболки впились в бицепсы так, словно могли вот-вот передавить парню вены. Ей оставалось лишь молча наблюдать за этим зрелищем. Пять триста, серьёзно? Когда она его видела в последний раз? Два месяца хоть прошло? Нет, точно нет. «Монстр», — Лилиан широко улыбнулась. Уголки губ засаднило, глаза сложились в маленькие щёлочки через которые по-прежнему виднелся огромный силуэт в сиреневой футболке. Что ж, если Сатору сам написал ей о таком сопровождении, то сомнений быть не могло. Тодо — один из тех шаманов, защиту которых ей обещали. И, как бы её не шокировал этот молодой человек, она была рада, что он на её стороне. — Тогда пошли? — демонстративно поправив перекинутую через плечо сумку, она дёрнулась в сторону, но шага так и не сделала: студент продолжал пристально смотреть на неё. — Что? — Всегда знал, что у такого, как он, отменный вкус в женщинах. И всё. Ни улыбки, ни сдерживаемого смеха. Тодо сказал этот бред со всей возможной серьёзностью, а затем, как ни в чём не бывало, кивнул ей и направился в сторону станции.***
Несмотря на все надежды, Аой оставил её одну, как только они пересекли границу колледжа. Вместо него — отсалютовавшего и тут же скрывшегося среди многочисленных построек — её вновь сопровождала Амано. На женщине была та же чёрная водолазка, что и вчера, аккуратно вычищенная, лишь с одним белым волоском, антенной торчащим в районе лопаток. — У вас есть кот? — Лилиан шла на шаг позади, не торопясь нагнать спутницу. Это обеспечивало небольшое преимущество в случае нападения и позволяло осмотреть окрестности без чувства, что кто-то отслеживает любое движение головой. — Что, я опять в шерсти? — женщина цыкнула и, закинув руки за спину, попыталась стряхнуть волос с ткани. Теперь её голос звучал сдавлено и от этого казался ещё более недовольным: — Вот засранец, я же её только перед выходом почистила. Вокруг не было ни души. Лилиан пыталась вглядеться в приоткрытые окна, но те отзывались лишь пустующим полумраком. Чужой проклятой энергии тоже не было, только слабая, присущая любому шаману, аура. Амано всё пыталась стряхнуть шерсть. Её руки елозили по спине, пальцы скользили по лопаткам, проходились по позвоночнику. Белый волос был чуть выше, расположенный так, что самому никак не дотянуться. Не задумываясь над тем, что делает, Лилиан сократила дистанцию и убрала волосок. Только в следующее мгновение, когда Амано обернулась, она сообразила, что за человек перед ней. Лилиан отшатнулась слишком резко, чтобы не выглядеть подозрительно. Окутала ладонь проклятой энергией, пытаясь нейтрализовать яд. Впопыхах она не рассчитала объём магии, и её техника, слишком концентрированная для малой площади действия, не могла не остаться незамеченной другим шаманом. — Сатору Годжо, да? — Амано скривила губы и, бросив на Лилиан быстрый презрительный взгляд, пошла дальше. — Это он сказал тебе про мою технику? Никакого яда не оказалось — она поняла это почти сразу же, как попробовала очистить от него кожу. Зато были её собственные опасения и ни на что не годные при такой жизни нервы. — Мне рассказывали о вас, — избегая прямого ответа, сказала Лилиан. Она стряхнула прилипший к пальцу волосок и неуверенно поспешила следом за женщиной. Ей было неловко, однако чего ещё Амано могла ожидать? Когда вокруг тебя ходит настолько дурная слава, что даже сильнейший шаман поколения решает на всякий случай уведомить о твоих способностях, глупо обижаться на страх, который ты вызываешь в людях. Лилиан прикусила губу. Складно придуманный аргумент её не успокоил, а лишь обострил чувство неловкости. «Нет, это чувство вины». Тем временем Амано лишь тихо, нервно засмеялась: — Расслабься, — женщина обернулась, чтобы взглянуть на её растерянное выражение лица. — Думаешь, за столько лет работы я не привыкла к такому отношению? Мы хоть и сильные, но не всемогущие. Ранение можно обезопасить с помощью собственной проклятой энергии, а шаманы, вроде вашей Иери Сёко, залечат их за пару минут. Годжо же сказал тебе, что с моей техникой всё куда сложнее? Можешь не отвечать, я знаю, что сказал, — Амано провела её по знакомому коридору, отперла последнюю дверь. На столе уже лежали новые папки документов. — Так вот, это я к тому, что к своим годам я уже научилась не обижаться на тех, кто боится моих способностей. Людей всегда ужасало то, чему они противостоять не в силах, и шаманы со всей нашей исключительностью тут, увы, вообще не исключение. Обидно только вот что, — Амано развалилась на своём стуле и принялась ощупывать карманы в поиске телефона, — из-за вашего хвалёного Сатору Годжо погибло куда больше невинных людей, чем от моих рук, но монстр по-прежнему здесь не он. Женщина включила телефон, заиграла тихая весёлая мелодия незнакомой игры. — Что вы имеете в виду? Амано посмотрела на неё, как на идиотку: — То и имею. Миссии не в чистом поле проходят. Кстати, так ты из-за его рассказов от еды отказалась?***
Когда Лилиан вернулась вечером в свой номер, все её подозрения, все их подозрения, рассыпались пеплом. На неё никто не напал ни в колледже, ни вне его. В этот раз по пустынным улицам она возвращалась одна. Затем — час бродила по городу, заставляя себя заходить в подворотни и идти там как можно медленнее. Только когда ей поступило сообщение «Я на месте», она пошла в отель. Теперь, когда Сатору был поблизости, даже самое безумное проклятье не посмело бы на неё напасть. Прецедент уже был, даже духи не могли не усвоить такой урок. И всё же вопросы терзали её. Если врагам не нужна ни она сама, ни клинки, то зачем её пытались выманить из колледжа? Нападение на Алис не могло быть случайностью, точно не в Швеции. И теперь по просьбе Масамичи все люди, которых могли использовать для шантажа, были отправлены в безопасное место. «Что же им надо?» — она была в душе. Струи горячей воды покалывали разогретое тело. Кожа стала ярко-розовой, зудела от тепла, но сил переключить смеситель не было. Чего хочет их враг? Кольцо на пальце ощущалось особенно чётко. Даже под водой оно казалось самым обжигающим, отодвигающим остальной дискомфорт на второй план. Пламя неизвестности, опоясавшее фалангу. Единственной по-настоящему важной информацией, которую за эти дни удалось раздобыть Лилиан, было упоминание крохотной деревушки, написанное мелким неразборчивым почерком в самом углу истерзанного временем листа. Запись наблюдателя сообщала, что Шиджеру неоднократно посещал место, никак не связанное с миссиями. Это было единственной зацепкой: фраза «деревня тростниковых крыш», которую в сети можно было найти под более привычным названием «Каябуки но Сато». Им — ей — не оставалось ничего другого, как отправиться туда в надежде найти хотя бы подсказку. На ответы Лилиан уже не надеялась. Шум воды, до сих пор приглушавший все посторонние звуки, стих, и его место сразу же занял шорох, доносившийся прямиком из номера. Из пустого номера. От неожиданности Лилиан содрогнулась, схватилась за полотенце и вперила взгляд в дверь ещё до того, как успела прощупать пространство магией. — Это я, — отозвались прежде, чем волны энергии успели достичь незваного гостя. Она расслабленно выдохнула. Сатору. В комнате окно было открыто нараспашку, и холодный воздух позднего вечера казался не менее обжигающим, чем горячий душ. Лилиан поёжилась, повела плечами, чувствуя, как тонкие волоски у основания шеи встали дыбом. Годжо был напротив: присел на корточки, ссутулившись у мини-бара с закусками. В руках у него была незнакомая пёстрая упаковка, и парень пристально вчитывался в состав на обратной её стороне. — О, — прозвучало непривычно звонко. Звук слетел с мужских губ, отразился от стен. — Шикарно выглядишь, — Годжо заулыбался, довольный то ли собственным комментарием, то ли её видом, по-прежнему в одном лишь полотенце, с забранными в высокий пучок волосами. — Я так посмотрю, ты очень соскучилась, — на нём был серый домашний костюм и самая нахальная улыбка из всех, что доводилось видеть Лилиан за всё время их знакомства. — Ты меня напугал, — дверь в ванную тихо захлопнулась за спиной, стоило только толкнуть ту ногой. В комнате стало чуть темнее: белое искусственное освещение исчезло, оставив только приглушённый золотистый свет настольной лампы. — Напугал? — шелестя тонкой упаковкой, Сатору, не аккуратничая, запихнул закуску обратно. Он повернулся к Лилиан, сохраняя прежнее положение, посмотрел снизу вверх. — Ты не увидела моих сообщений. Я написал, что нашёл подходящий маршрут. Там час ехать на автобусе, потом ещё пешком минут пятнадцать. Иджичи подберёт нам рейс, так что можем поехать уже завтра. — Серьёзно? — она не могла поверить в услышанное. У неё не было ни малейшей надежды даже на то, что её просто отпустят. То, что она написала Годжо о находке, было не большим, чем желанием поделиться успехами. Однако. — А как же собрание трёх кланов? — Ах, это, — уголки губ поползли вверх, парень подался вперёд, придвигаясь ближе. Аккуратно коснулся оголённого колена, осторожно потянул тонкую податливую кожу. — Завтра будет просто завершающая церемония. Думаю, старики смогут напиться саке и без сиделки под боком. Можно? Ладонь соскользнула и принялась неспешно подниматься по внутренней поверхности бедра. Лилиан закрыла глаза и сосредоточилась, пытаясь то ли сдержать судорожное дыхание, то ли вовсе вспомнить, как дышать. Горячая вода душа, раскалённый контраст холодного воздуха на разогретом теле — нет, самым обжигающим было это прикосновение. Ладонь, настолько крупная, что обхватывала большую часть ноги, медленно ползла вверх, распыляя волны жара по каждой клеточке, которой касалась. Лилиан закрыла глаза, задышала часто-часто. Сейчас, ещё совсем немного. Сатору тихо хмыкнул, наслаждаясь реакцией. Его рука остановилась, замерла у самого края короткого полотенца, указательный и средний пальцы застыли под его кромкой. Вместо прервавшегося движения кожи коснулся поцелуй. Губы мягкие, любимые до безумия, прижались ко внешней стороне бедра. Замерли. Мимолётными касаниями принялись подниматься выше. Лилиан тут же заколотило, словно больную лихорадкой. Она чувствовала напряжённое предвкушение, скопившееся в груди. Чувствовала, как оно разрядами неслось по телу, заполняя собой. Пальцы дрожали, коленки тряслись так, что, не будь руки Сатору на её ногах, она непременно бы рухнула. А он всё продолжал целовать. Медленно, словно изучая каждый кусочек кожи, поднялся выше. Прильнул лицом к ноге, носом задрал край полотенца. Лизнул оголившийся участок кожи — и Лилиан не выдержала, шумно, тяжело выдохнула. Облизала пересохшие губы. С ума сойти. — Я могу остановиться, — шёпот лавой побежал по телу. Потребовалась пара секунд, чтобы понять значение сказанных слов. Ещё несколько — чтобы, наконец, осознать, что ни руки, ни губы Годжо не двигаются дальше. Она запустила пальцы в его мягкие волосы. Перебрала светлые пряди. Прошептала: — С ума сошёл? И больше им ничего не требовалось. Неизбежно, как разбегающиеся круги от брошенного в воду камня; как бегуны, срывающиеся с мест при звуке выстрела, Сатору поднялся, вытянулся струной и притянул Лилиан к себе. Он был огромным — непростительно высоким даже для её роста, необъятно широким в плечах — но Лилиан тянулась к нему, хваталась за руки, оглаживала их, обнимала. Её целовали жадно, то полностью завладевая ртом, то зацеловывая губы, то губами-зубами прижимаясь к шее. Она бормотала что-то невнятное: даже не пытаясь разобрать собственные слова. Лишь жалась телом к телу, чувствуя, как падает от суетливых движений полотенце. Она запускала руки под серую кофту и сходила с ума от одного лишь прикосновения к коже. — Не торопись, — Сатору шептал ей на ухо. Слишком соблазнительно, чтобы можно было верить его словам. Он целовал мочку. Целовал висок. Прижимался губами туда, где шея плавными линиями переходила в плечо. Не глядя, он поймал её руки, всё ещё нетерпеливо пытавшиеся стянуть кофту. Переплёл пальцы со своими, затем взял обе её ладони в свою одну. Повторил: — Не торопись. Если змей-искуситель говорил с Евой в таком же тоне, то Лилиан понятия не имела, как девушка не сдалась при первых же словах. Но её личный грех не обманывал. Он замедлился, отстранился, разглядывая её раскрасневшееся лицо. Его собственное — тоже в румянце; розовые пятна на высоких скулах. — Так нечестно, — пробормотала Лилиан, едва ли находя японские слова. — Ты весь одет, а я… — Исправишь, — Сатору улыбнулся. Нежно и мягко, словно сказанные ею слова затронули нечто, неподвластное прикосновениям. Он всё ещё бережно держал ладони, когда свободная рука огладила её лицо, прикоснулась к подбородку, и Годжо поцеловал вновь. Так медленно, словно они оказались под влиянием замораживающей время техники. Сатору прижимался к губам, целовал каждую по отдельности, целовал в уголки, целовал всё лицо. Лилиан млела, сходила с ума, едва ли могла отвечать. Вся она — сплошь чувства, не осталось ни разума, ни контроля, лишь миллиарды нервных окончаний, и каждое из них — для него. И Годжо знал это. И Годжо дарил любовь ей всей: каждой частичке в отдельности и той, кого они составляли. Он гладил её тело. Плавными движениями скользил вдоль позвонков. Прислонял раскрытую ладонь к лопаткам, бережно давил, прижимая к себе. Почти невесомо гладил талию, затем, контрастно, сжимал пальцы на бёдрах и тянул к себе, словно пытаясь стать одним целым. И продолжал целовать. Всё так же нежно, словно губы и руки подчинялись двум разным людям, и Лилиан млела от этого, в нетерпении переступала с ноги на ногу, жалась к крепкому торсу изо всех сил, тихо постанывала в приоткрытые губы. — Я не могу, — слова смешались с его горячим дыханием. Сатору был до невозможности близко: его сердце билось о её грудь, его волосы сплелись с её волосами, его возбуждение, чётко ощутимое через мягкую ткань, было зажато в коконе из их тел. — Не могу, — вновь. Сколько они простояли? Губы успели онеметь, голова — сойти с ума. Тело сменило лихорадку на крупную дрожь нетерпения. Собственное возбуждение доводило до безумия, требовало внимания, требовало его прикосновений. — Не вытерплю. И больше не надо было слов. Лилиан смели ураганом: подхватили на руки, позволили вцепиться ногтями в плечи, обвить всей собой, обхватить тело ногами и в нетерпении поёрзать, потереться сквозь одежду и бельё. В безумной спешке понесли к кровати. Теперь Сатору, торопливый и сосредоточенный, был в её власти, и Лилиан подалась вперёд, притянула его к себе, лизнула покрасневшие губы, нежно прикусила их. Она сошла с ума, когда ей ответили, когда поцеловали жадно, забирая остатки дыхания и рассудка. Сошла с ума, когда Годжо, обезумев не меньше её самой, то ли стонал, то ли рычал в поцелуй. Сошла с ума, когда её положили на кровать, когда над ней нависли чёрной раскалённой тенью, когда наконец дали стянуть ненавистную кофту и прикоснуться к коже. Она гладила его тело, нежно царапала, следом тут же лаская розовые полосы-следы. Притягивала Сатору к себе, прижималась сама, шептала что-то сумасшедше-восторженное, что-то немыслимо-нежное. Разгорячённому телу покрывало казалось слишком холодным, но Лилиан послушно ложилась на него, подставлялась под поцелуи. Сатору был везде: руками, сжимающими талию; губами, ласкающими ключицы. Руками на талии, руками на груди, руками на бёдрах. Губами там же, горячее и дольше. Он расцеловал её всю, разнежил отзывчивую кожу, опустился вниз, и Лилиан застыла. — У меня смазка в дорожной сумке, — попытка восстановить дыхание была бессмысленной и безуспешной. — У меня — в кармане, — и он сел между её ног. С пятнами возбуждения на бледной коже. Со следами её собственной смазки на его светлых брюках. С огромным шрамом, пересекавшим всё тело. Лилиан уставилась на него из-под опущенных ресниц. Попробовала подобрать слова. Облизала губы и ничего не успела сказать. Он прикоснулся к ней нежно, аккуратно раздвигая половые губы, гладя их. Медленно провел рукой сверху вниз и обратно. Опустил большой палец на клитор, и от этого простого движения Лилиан дёрнулась, схватилась за края покрывала, выгнулась. Она теряла голову — так просто, от первых же прикосновений к себе. Пальцы на ногах начали подгибаться, стопы напряглись. — Надо же, — Сатору убрал руку. Передвинул её чуть в сторону, к основанию бедра. Один палец продолжил прижиматься к внешней стороне губ, ненавязчиво давил: достаточно, чтобы лёгкий нажим делал приятно; слишком мало для того, чтобы испытать оргазм. — Не думал, что ты настолько чувствительная, — прозвучало слишком игриво. Попытка недовольно зыркнуть на парня изначально была обречена на провал. В её положении, с раскинутыми ногами, с тяжело вздымающейся грудью взгляд мог получиться лишь умоляющим. И Сатору этого хватило. Он улыбнулся, слишком криво, чтобы не выдать возбуждения, притянул Лилиан ближе. Он закинул её ногу — тонкая щиколотка в огромной ладони — себе на плечо, заботливо поцеловал выпирающую косточку, носом потёрся о розоватое ребро стопы. Выдавил ещё смазки. Лилиан замерла в предвкушении. Сейчас, в таком податливом положении, ей ничего не оставалось. Ноги были раздвинуты слишком широко, вся она была полностью во власти Годжо, и Лилиан закрыла глаза, чтобы тут же захлебнуться воздухом, почувствовав, как мужские пальцы погрузились в неё. Сатору делал всё слишком медленно, аккуратно и постепенно двигаясь дальше, и она ёрзала, хваталась за покрывала, за собственную грудь, кусала ладонь. Сатору Годжо мог вообще не использовать член. Его пальцы, красивые и немного узловатые, были неприлично длинными. Длинными настолько, что любая мало-мальски осведомлённая в делах любовных девушка, стоило только увидеть его руки, непременно задумывалась о том, каково это — ощущать их в себе. И Лилиан не была исключением. Лилиан думала, Лилиан представляла. Но чувствовать подобное на самом деле — это просто другой уровень. Всё равно, что смотреть в сети, как богачи живут на самых роскошных курортах мира, а потом поехать туда самой. Распалённая, она громко вскрикнула, когда Сатору добавил третий палец. Казалось, они заполнили её всю, двигались и сгибались так, словно чёртовы шесть глаз были способны видеть не только магию. Лилиан колотилась, хватала парня за ладонь, то ли пытаясь отстранить и оттянуть наступление оргазма, то ли, наоборот, пытаясь удержать. Другой рукой она на ощупь нашла подушку, потянула к себе, закрыла ею лицо и впилась зубами в мягкий наполнитель. — Убери, — голос у Сатору хриплый-хриплый. В его неровностях — дыхание, сбившееся не меньше, чем у неё самой. Он шумно сглотнул. Повторил: — Убери. И только когда она вяло откинула подушку в сторону, его пальцы начали двигаться вновь. Годжо подбирал нужные углы, безошибочно усиливал давление именно там, где хотелось ощутить его больше всего. Он повернул голову вбок, вновь принялся зацеловывать косточку у щиколотки. Добавил смазки — Лилиан дрожала от её прохлады, пальцы хлюпали при каждом движении в ней. Пальцы второй руки опустились на клитор. Она не успела ничего осознать. Её словно подробило от накатившего оргазма. Тело сжалось в одну точку, распалось на атомы и собралось вновь. Лилиан съёжилась, чувствуя, как заболел от напряжения пресс, как застывшие стопы грозили судорогой. Она затряслась, чувствуя непрекращающиеся ласки, бессознательно положила свою ладонь поверх мужской и держала, не позволяя убрать рук. Её колотило, она не осознавала реальности и лишь чувствовала: его пальцы всё ещё в ней, его губы аккуратно выцеловывали узоры на её голени. Чтобы прийти в себя после такого, потребовалось много времени. Лилиан самозабвенно смотрела в потолок, когда Сатору аккуратно встал со своего места. Она разглядывала искры на белом полотне, пока Годжо бережно вытягивал из-под неё плед и укрывал им. Мчалось время, вселенные рождались и умирали, а Лилиан лежала и едва ли могла спокойно дышать. В реальность вернул поцелуй: лёгкое прикосновение губ к виску, дыхание на коже, нос, зарывшийся в тонкие влажные волоски у уха. — Хватит на сегодня? — Годжо приподнялся на одном локте, посмотрел с бесподобной смесью ласки и желания, аккуратно убрал прилипшие ко лбу пряди. Лилиан едва отвела взгляд от потолка. Покосилась на парня, тяжело выдохнула, ощущая, как сердце ритмично пытается выбить рёбра. «Нет», — в её мыслях. — Нет, — хрипом вырвалось из изнеженных губ. — Я сейчас. — Можем передохнуть, — он не успел договорить. Она подалась вперёд. Повернулась на бок, хватаясь рукой за массивное мужское плечо, словно надеясь с его помощью удержаться. — Нет, — прошептала в самые губы. Теперь была её очередь целовать, прижиматься к чувствительной коже, слизывать её соль, бережно кусать. Она толкала ослабшими руками мужскую грудь, и парень податливо падал на мятые простыни, тянул к себе, помогая прижаться ближе, закинуть ногу ему на торс. Лилиан целовала неспешно, вела языком по острой границе зубов, сама же прихватывала раскрасневшиеся губы, легонько оттягивая. Кончиками пальцев она гладила его лицо, очерчивала линии, ласкала каждую из них. Сатору подыгрывал, был хорошим, послушным мальчиком. Горячо дышал в мимолётные мгновения, когда их рты разъединялись. Приглушённо постанывал, стоило только схватить губами мочку уха, прикусить тонкую кожу шеи. Он подставлялся под ласки, позволял несдержанно и торопливо огладить своё тело, скользнуть рукой под резинку мягких штанов. — О, — шёпотом сорвалось с губ, стоило только нащупать член. Краем сознания Лилиан понимала, видела себя со стороны. Брови вздёрнулись в удивлении, губы изогнулись в лёгкой улыбке. Те, кто считал, что самоуверенность Годжо Сатору основывалась на его силе, сильно ошибались. Такое безграничное самомнение могло держаться лишь на том, что парень был лучше любого другого осведомлён, что находилось у него в штанах. Когда всякие гуру кричали с экрана о внутреннем стержне, они имели в виду именно это. То, что она сейчас сжимала в руке. — Ох, Господи, — тоже вырвалось непроизвольно. Лилиан опустила голову, уткнулась лицом в подушку, поняла по сменившемуся дыханию — Годжо тоже улыбался. Господи. Господи. Господи. Она ощущала себя совсем юной девчонкой — школьницей, которая впервые увидела реальный член. Хотелось пошутить. Ляпнуть в полусознании что-то вроде: «Не думал сниматься в порно?» Или даже: «В топе самых больших вещей, твой член на первом месте. Прямиком перед Бурдж Халифа». Но вместо всех этих версий она выбрала другую, самую глупую. Точно старшеклассница, запершаяся с парнем в спальне родителей, она задала тот самый вопрос: — Он в меня влезет? И Сатору, даже не пытаясь сдержать смех, ответил голосом всех мужчин мира: — Посмотрим. И Лилиан выпрямилась, стянула с него брюки с бельём, посмотрела на член. Ровный, испещрённый венами, он прижимался к напряжённому животу, измазывал бледную кожу смазкой, склеивая белёсые волоски. Она тяжело сглотнула. Повела рукой по простыне — кончики пальцев щекотало прикосновение к ткани — пока не нащупала тюбик с лубрикантом. Ей казалось, что она выдавила полупаковки: член влажно блестел, измазанный гелем, рука легко скользила по твёрдой плоти. Сжать у основания, медленно провести вверх, огладить большим пальцем головку, надавить, провернуть кисть, двигая тонкую кожу. Опустить вниз, второй ладонью накрыть головку, тоже сжать. Дышать было тяжело. Лилиан чувствовала накатывающее, разрастающееся возбуждение. Она ёрзала на месте, тёрлась, облизывала губы и думала лишь о том, каково будет ощутить всё это в себе. — Презервативы в брюках, — его голос невозможно было узнать. Низкий и хриплый, он походил на рычание дикого зверя. От голубых глаз почти ничего не осталось. Огромный чёрный зрачок до краёв заполнил небесную радужку. — В кармане. В её положении, взвинченном, одновременно нуждающемся и требующем, ей оставалось лишь повиноваться. Быстро, с трудом контролируя движение колотящихся рук, Лилиан торопливо надела презерватив на член. Добавила смазки — на него и в себя — перекинула ногу, возвышаясь над Годжо, поймала его взгляд и медленно опустилась. Всё-таки, ощущать его внутри было чем-то на грани фантастики. Как самый лучший сон, который преследуешь всю жизнь в надежде на повторение. Как какая-то глупая мечта, идея фикс, сконцентрированная в чужих штанах. Лилиан хмурилась, запрокидывала голову, кусала губы. Двигалась неторопливо, полностью отдаваясь растущему ощущению наполненности. Слишком хорошо. Руки Сатору на её талии бережно придерживали. Сам он под ней, дышал часто-часто, сводил светлые брови, жмурился, но продолжал смотреть. Ноги дрожали, напряжение волнами поднималось по телу и заставляло трястись её всю. Немного, ещё чуть-чуть — и Лилиан почувствовала, как ягодицы коснулись чужой кожи, как бёдра прижались к мужским ногам. Руки Сатору теперь лежали ниже, крепко придерживали за таз, не позволяя двинуться с места. Большие пальцы нежно ласкали выпирающие косточки. Лилиан закрыла глаза: сосредоточилась на ощущениях. Его было много-много. В ней, в прикосновениях ладоней, в тяжёлом горячем дыхании, заполнившем комнату. Она попробовала шевельнуться — тут же сжалась, несдержанно застонала, и Годжо застонал вместе с ней. — Иди ко мне, — даже не шёпот — движение губ, которое она уловила. Наклонилась, подалась вперёд, упёрлась локтями по обе стороны от его головы. Заглянула Сатору в глаза и поцеловала. Сразу же после этого взвизгнула: не размыкая губ, громко, несдержанно, не в силах совладать с ощущениями. Он держал её за талию: обхватил обеими руками, крепко прижав к себе, и двигался. Толкался в неё плавно, размашисто. Лилиан едва ли могла пошевелиться: распласталась по нему всем телом, задыхалась, умоляла о продолжении. Она хваталась ладонями за подушку, впивалась в неё ногтями, рвала. Она цеплялась за простыни, касалась лица Сатору: крепко сжимала его в своих ладонях и целовала-целовала-целовала. Голова кружилась, губы немели, и единственное, на что ещё была способна Лилиан, — это стонать. Во всём творившемся безумии, ей не удалось отследить момент, когда они поменялись местами. В возбуждённом полубреду она лишь ощутила простынь под влажной спиной, запоздало почувствовала подушку у себя под поясницей. Сатору возвышался над ней, тесно прижимаясь бёдрами к бёдрам. Лилиан чувствовала его в себе, чувствовала каждое крохотное движение. Чувствовала, как очередная порция смазки растеклась между ними, и Сатору растирал её своими невероятными пальцами, ласкал клитор, заставлял Лилиан сжиматься и просить ещё. И она просила. И он — полубог, хозяин их собственного эфирного мира — повиновался. Он нависал над ней, вплотную прижимаясь телами. Целовал жадно, забирая последний воздух. Закидывал её ноги к себе на талию и двигался невыносимо, до безумия быстро. И Лилиан кричала-стонала под ним. И он шептал-стонал ей на ухо. Он держал её руки, как в самом начале ночи — обе её своей одной, — и Лилиан, полностью оказавшаяся в чужой власти, могла только просить ещё. Её трясло, её бросало в жар и знобило. Она не чувствовала ни собственного тела, ни себя саму. Были только они, их сплетённые тела, их единое целое. Лилиан сходила с ума, бормотала что-то невнятное, колотилась в волне наступающего оргазма. И Сатору двигался так, словно читал мысли: подхватил ногу, отвел её в сторону, вынуждая сильнее раскрыться. Посмотрел прямо в глаза. Прохрипел. Приказал: — Ну давай же, будь умницей. Накативший лавиной оргазм изогнул тело. Сжал бёдра, прогнул спину. Ослепил, оглушил. Её целовали, её продолжали ласкать — Лилиан была сплошным нервом в любящих объятиях. Чуточку больше, чем просто человек. Могущественнее, чем самые сильные чувства. Она потеряла себя и нашла вновь. И лишь спустя очередные сотни веков, когда миллиарды других вселенных умерли и родились вновь, когда Лилиан, наконец, будто воскреснув, вернулась в реальность и ощутила себя как-никогда живой, её ждал лишь один вопрос: — Тебя что, заводит обращение «хорошая девочка»?