В твоих объятьях очень тепло

Шото стоит, замерев, удивлённо смотрит на своего омегу. Тот внимательно смотрит в ответ. – Это очень для меня важно, – осторожно говорит Мидория. – О-очень. – Э… хорошо, что за вопрос? – настороженно отзывается Тодороки. Вид у него очень напряженный. – Ну-у, – Изуку неопределенно качает головой. – Ты… – запинается он. – Я тебя люблю, – мгновенно отзывается Шото. – О… – омега вспыхивает. На его лице появляется глупая улыбка. – Вообще-то я… – Прости. Я редко это говорю, – Тодороки склоняет голову набок и подходит, чтобы поцеловать его в щеку. – Нет, Шото, я не хотел спросить, любишь ли ты меня или нет, – осторожно замечает Мидория, глупо хихикая. – А что тогда? – искренне удивляется альфа. – Знаю, что любишь меня. Я хотел спросить, почему… – омега запинается. Голос сам собой затихает, Изуку неловко улыбается и отходит назад. Неприятные воспоминания переполняют голову. – Что? – настораживается Тодороки. – Почему раньше ты… никогда не говорил о любви, – очень осторожно говорит Мидория. – Я знаю, ты, может, помнишь не всё, но… мне важно это знать. Я столько спрашивал тебя, просил сказать, что ты меня любишь, но получал в ответ лишь … – негромко рассказывает он. – Я… – Шото неопределенно жмет плечами и отходит назад. Выражение его лица становится пустым и грустным. – Изуку, я… – альфа вздыхает, его плечи печально опускаются. – Ты не помнишь? Или не можешь мне рассказать? – омега с тревогой смотрит на него, перебирая нервно пальцами. – Так долго… я… если ты помнишь, спрашивал тебя, любишь ли ты меня. Хотел поговорить о чувствах. Но ты всегда отмалчивался. Почему? – Не уверен, что хочу об этом говорить, – честно признается Тодороки. – Но я хочу! – обиженно восклицает Мидория. – Ты должен мне сказать, Шото! Для меня это важно! И ты же обещал… стараться делать меня счастливым, – его голос затихает. Альфа нервно кивает. – Д-да. Вот только боюсь, в твоих глазах меня это опустит ещё ниже. – Ниже? В каком смысле? – Изуку с беспокойством подается в его сторону. Берет за руку, заглядывает в глаза. – Шото, думаешь, может быть хуже? – с ужасом в глазах уточняет он. Тодороки растерянно смотрит на него, смысл слов доходит до него долго. Мучительно долго. И, поняв, он усмехается. – Хочешь сказать, что ты уже сейчас думаешь обо мне… как о последней мрази? – с горьким смешком уточняет он. – Я не это имел в виду! – Разве? – Ну… в какой-то степени… я действительно не очень хорошо думаю о тебе. Ты столько всего ужасного сделал, теперь я вижу это. Особенно учитывая то, что ты… делал всё это осознанно. Но… Шото, мы уже говорили об этом. Я люблю тебя, я готов тебя простить, – лицо Изуку освещает легкая улыбка. Альфа благодарно кивает. – Что ж… если ты хочешь знать… – он закусывает губу, обдумывает, решает, какие слова правильно подобрать. – Я помню, – с трудом выговаривает Тодороки. – Ты спрашивал, люблю ли я тебя… И мне очень хотелось ответить, что да, конечно, люблю. Но… я не мог… – он виновато опускает голову, начинает казаться маленьким, слабым. – Почему? – Это сложно. Потому что я знал, что… не имею права… говорить что-то такое, – с легкой сталью в голосе объясняет Шото. И усмехается. Его глаза похожи на два хрусталика. – Слова с делом расходиться не должны. А у меня расходились бы. Говорить, что люблю, а на деле… манипулировать тобой, издеваться… пусть и косвенно. Я не мог. – О-ой… – Мидория шумно выдыхает, отступая назад. Его глаза мгновенно чернеют, а внизу живота что-то сворачивается тугим узлом. Омега прижимается спиной к стене, поглаживая себя по животу. Такое… неприятное чувство. – Прости меня, – вновь говорит Тодороки. Так часто он это повторяет, что это уже неотъемлемая часть каждой его реплики. – А почему… узнав это, я должен начать думать о тебе хуже? – Потому что… это в очередной раз доказывает, что я… делал все те ужасы осмысленно, нарочно. С полным… осознанием происходящего. Просто… я не замечал, как сильно покалечил тебя. Как сильно ты изменился. Ведь ты становился другим постепенно, это происходило плавно. А после потери памяти… ты, каким я тебя помнил, так резонировал с тем, каким ты предстал в тот момент. Два… буквально разных человека! – он шумно вздыхает, весь сжимаясь. – Шото, – Изуку хочет одернуть его. Он уже слышал всё это. Зачем всё это повторять? Рассусоливать… Но тот будто и не слышит его. – Я помню… каким ты был целеустремленным всегда. Сильным, уверенным в себе. Я редко это говорил, но… я очень тобой восхищался, даже завидовал, – признается альфа и хихикает. – Это было так круто, быть рядом с таким омегой. Ты всегда знал, что делать, как поступить. Ты… был самым лучшим, – Тодороки нежно улыбается, внимательно его осматривая. – А сейчас я совсем лопух, что ли? – спрашивает Мидория, лишь бы разбавить напряженную атмосферу. – Нет, конечно, – Шото смеется, его лицо на мгновение светлеет. – Ты… такой же замечательный. Милый, заботливый. Но… честно говоря, в тебе больше нет того огня, что был раньше. Нет… И всё это моя вина, – альфа вздыхает. – Прости, прошу, прости меня. Я знаю, что… со временем ты сможешь перебороть всё пережитое, что твой дух лидера окажется сильнее. Но мне безумно жаль, что сейчас ты… находишься в таком… полудохлом состоянии. – Фу, не надо так говорить! – Изуку возмущенно шипит. – Всё-всё, хватит самобичевания! – просит он. – Да, ты виноват. И да, я очень зол на тебя. Но, думаю, нет смысла постоянно говорить об этом. Давай лучше… скорее поужинаем, я кушать хочу, – омега натягивает на лицо широкую искусственную улыбку. Как бы он не пытался это скрыть, такие разговоры жутко выводят его из равновесия. – Конечно, – Тодороки кивает и сразу же направляется на кухню, даже не думая возражать. – Чего ты хочешь? – А ты? – Мне всё равно. – Ну… тогда… супа… – неопределенно отвечает Мидория. Он замирает в дверях, внимательно наблюдает за тем, как альфа скользит по кухне, достает из холодильника продукты, начинает готовить. Шото засыпает в кастрюлю фасоль и ставит её на огонь. Через полчаса необходимо будет засыпать риса. А пока что можно нарезать картофеля и морковки, что тоже пойдут в блюдо. Омега наблюдает за этим с легкой улыбкой, ему нравится смотреть, как Тодороки готовит. Есть в этом что-то красивое… сексуальное. Изуку вздрагивает, его щеки заливает густой румянец. Он отворачивается, почему-то беспокоясь, что альфа прочтет его мысли. Несколько последних дней ни по утрам, ни перед сном они не занимаются любовью. Мидории тяжеловато: ему обычно хочется спать, сил на физические упражнения просто нет. Шото лишь раз спросил об этом и, получив простое объяснение и первый отказ, эту тему больше не поднимал. – Изуку, – выводит омегу из странных мыслей сосредоточенный голос. – А? – омега откликается, оборачиваясь. – Ты сказал… – Тодороки пристально смотрит на него, пытаясь понять, насколько Мидория готов к серьезным разговорам. – Ты сказал, что очень зол на меня. – Сказал. – И… насколько твоя злость сильна? – осторожно интересуется альфа. – Очень, – едко отзывается Изуку. – Ясно, – Шото весело смеется. Его легкий смех освежает обстановку. – И как, позволь узнать, ты справляешь с ней? – Не позволяю, – строго отрезает омега. – Изуку, – Тодороки тихо фыркает. – А с ней надо как-то справляться? – Конечно! Если бы ты не мог с ней справиться, то она бы выплескивалась. Ты бы… материл меня двадцать четыре на семь. Но нет. Этого не происходит. И, как я вижу, ты… удивительно спокоен. – Шото, – Мидория тяжело вздыхает и присаживается на стул, придерживая руками свой круглый живот. – Я просто… не вижу в злости смысла, – слегка улыбается он. – Неужели? – Тодороки оборачивается в пол-оборота. – Может, ты просто боишься? – Чего боюсь? – удивляется Изуку и сглатывает. – Не знаю. Ты рассказывал, что раньше… ты злился, но подавлял злость, чтобы не ссориться. Может, ты и сейчас делаешь это? Боишься, что я… буду ругаться?.. – грустным голосом предполагает альфа. – Но я не буду, клянусь. Я другой теперь! – Я знаю, – омега кивает. – Знаю, – повторяет он и улыбается. – Давай не будем говорить об этом. Злость… и гнев… я умею всё это контролировать. Пройдет. Вскоре я всё забуду. – Изуку, это вредно, – осторожно замечает альфа. – Что именно? – Подавлять эмоции. – Я ничего не подавляю. – Подавляешь. Ты же их сдерживаешь. Контролируешь, как ты сказал. Именно это значит сдерживать, подавлять, – объясняет Шото. – Ммм… – Подавленная агрессия… после выливается в большие проблемы, – голосом врача, коим он собственно и является, объясняет альфа. – От стресса, знаешь, сколько бед? Люди только от него часто и болеют! – Ну да… – Подавленные эмоции когда-нибудь выплеснутся наружу. И кто знает, как это будет. – Ммм… – Мидория недовольно морщит носик, отворачивается. Малоприятный разговор. – Ну и что? – И то. Я не хочу, чтобы ты болел. Из-за стресса. Чтобы наш ребенок, глядя на тебя, копируя твою модель поведения, стал забитым невротиком. – Я не невротик! – возмущается мгновенно Изуку. Даже привстает со своего места и недовольно смотрит на альфу. – Ты не невротик, – соглашается тот. – Пока. Но кто знает, что будет потом. Я волнуюсь. – Не надо волноваться. Всё, закрыли разговор, мне неприятно, – строго отрезает омега. Тодороки растерянно на него смотрит. Вид у него очень задумчивый, донельзя странный. Он засыпает в кастрюлю овощи и несколько кусочков курицы. – Добавлять перца? – интересуется равнодушно он. – Ммм… – Мидория думает несколько секунд, а после отрицательно качает головой. – Нет, – твердо говорит он. – Он язык жжет. – Понял, – Шото кивает и убирает специи обратно на полку. – Изуку, – его голос становится удивительно сухим, вновь пресным. – Изуку, родной, может… ты хочешь выговориться? – осторожно предполагает альфа. – Я? – омега указывает пальцем на себя и фыркает. – Конечно, нет! – возмущенно восклицает он. – С чего бы вдруг? – и снова фыркает. – Ну… тебе бы полегчало. – Не интересует. – Изуку, – Тодороки склоняет голову набок, с заботой смотрит на него, – я правда очень волнуюсь. Вижу, как ты топишь в себе агрессию. – И что? – Как бы самому в ней не утонуть, – печально говорит Шото. – Захлебнешься, не успев глазом моргнуть, – замечает он и, качнув бедрами, оборачивается обратно к плите. – Но дело-то твоё… Мидория удивленно на него смотрит, его брови медленно ползут к переносице. Ладони сами собой сжимаются в кулаки; он вдыхает побольше воздуха, готовый закричать, поднимается, медленно подходит к мужу. Тот будто бы и не слышит его тяжелых шагов. – Я не понимаю! – кричит вдруг Изуку и топает ногой. – Чего ты добиваешься! – гневается он. Ни с того, ни с сего. Просто злят эти глупые слова Тодороки. Много он понимает, ишь! Тот не дергается, не оборачивается. Вообще никак не показывает, что слышал хоть что-то. Хотя Мидория говорит на несколько децибелов громче. – Ннн, – он лишь что-то мычит себе под нос, будто напевает. Шото любит это при готовке. – Чего ты добиваешься? Чтобы я начал ругаться на тебя! Да? Что бы кричал, злился! Можно подумать, ты не знаешь, как это вредно для беременных! – … – Чего молчишь? – Изуку дергает его за плечо, разворачивает к себе. Альфа послушно разворачивается. – Решаю, какой из вопросов первостепеннее, – спокойно отвечает Тодороки. Мидория рассерженно топает ногами. – Выводишь меня тут на эмоции, а сам ходишь спокойный-преспокойный! – омега недовольно рычит. Шото виновато опускает голову. – Извини, – выдавливает он из себя. Изуку недовольно фыркает. – Ты хочешь, чтобы я вытащил из себя всю злость, что скопилась во мне? Зачем? – уже спокойнее предполагает он. – Это только делает мне больно! Очень больно… – его голос постепенно затихает. – И тебе ведь тоже… – Прости, – лишь повторяет альфа. Омега обиженно закатывает глаза. Те раскраснелись, скоро переполнятся от слез. – Во мне действительно очень много яда… на тебя, – тихо говорит Изуку. – Очень, – выделяет голосом. – И я знаю, что когда-нибудь это может меня сломать, – честно признается он. – Когда-нибудь… я, может, и не выдержу. Думаю порой, что… наши отношения обязательно станут идеальными. Но я… всегда буду насторожен, всегда… буду предвзято относиться к тебе. Меня всю жизнь будут тяготить те жуткие дни… – Мидория печально всхлипывает. Тодороки тянет к нему руку, хочет утешить, приласкать. Но одергивает себя и отступает, виновато склонив голосу. – Прости, – повторяет он. – Да на кой мне твое «прости»? – недовольно фыркает Изуку. И всхлипывает. – Я однажды наверняка взорвусь вулканом. Будет между нами какой-нибудь конфликт, и я… начну припоминать тебе все жуткие события из прошлого. Боюсь, мы не выдержим… натиска прошлого. И всё рухнет. У нас не будет счастливой семьи. – Будет, обязательно будет! – Шото пугается и тянется к нему, – я верю! – Верит он… – Мидория демонстративно фыркает. Снова. Пусть это и выглядит со стороны глупо, так он хоть немного успокаивается. – Верю, – тверже повторяет Тодороки. – Хотя в чем-то ты и прав… – Конечно прав. И, честно говоря, я не знаю, что мне делать с этим. Как поступить? Как я должен жить? – Изуку оборачивается. Его изумрудные глаза полны слез. – Мне страшно, – честно признается он. – Злость… такая горячая и пугающая рвется наружу, будто хочет разорвать всё и всюду. Я не могу её контролировать. Когда-нибудь я не сдержусь и… всё кончится. Нашей семьи не будет. – Изуку, – альфа подходит к нему, очень осторожно обвивает руками поперек талии, гладит по большому круглому животу. – Я… говорил именно об этом. Мне ведь тоже страшно. Я просто хочу, чтобы… мы перешагнули через тяготы и ужасы прошлого, чтобы смогли забыть их. – Я бы тоже этого хотел… – Мидория вздыхает. Шото прижимается щекой к его щеке, прикрывая устало глаза. – Так, может, расскажешь мне, что именно так злило тебя? Что тяготило? – он заглядывает Изуку в глаза. Тот усердно отворачивается, прижимается носом к собственному плечу. – Не знаю… смогу ли… – Попробуй, – Тодороки тянет его к стулу, сажает на него. Наливает стакан воды, ставит рядом с омегой. Сам отходит в сторону, пытаясь быть незаметным. Наверное, думает, что так Мидория будет чувствовать себя увереннее. – Это больно, но… лучше выдрать из воспоминаний и души это сейчас, чем… если это потом выползет само в самый неподходящий момент, – осторожно говорит он. Изуку согласно кивает. – Но разве… если я расскажу, что-то изменится? – уточняет без надежды он. – Тебе наверняка полегчает, если выговоришься. К тому же… нам вдвоем будет намного проще со всем этим справиться. Я рассказал тебе всё, что чувствовал. Всё. И мне действительно стало намного лучше. Сама мысль о том, что ты знаешь о моих сложностях, приносит мне облегчение. Для меня важно знать, что ты понимаешь, что я… правда пытаюсь работать над собой. Правда… хочу измениться. – Угу… – Мидория вздыхает. – Просто мне кажется, даже наших общих сил не хватит на то, чтобы… преодолеть это. Нас ведь лишь двое. – Ну и что? Ты же сильный! А я… ровняюсь на тебя. Тем более… – Тодороки неопределенно дергает плечами, отводя глаза. Неловко. – Наша любовь всегда создавала самый сильный синергетический эффект. – Что? Это когда… один плюс один дает… больше двух, правильно? – Правильно, – альфа кивает и улыбается. – Рядом с тобой… я чувствую себя намного сильнее, намного… нужнее. А когда мы вместе, мне кажется, мы можем… свернуть даже горы, Изуку, – он закусывает губу и смущенно опускает глаза, краснеет. Омега, глядя на это, тоже краснеет. – Угу… – он кивает. – Я тоже это чувствую. Конечно, рядом с тобой… у меня будто вырастают крылья, – Мидория вздрагивает и поднимается. – Хорошо, я… готов. Только ты учти, что… тебе, наверное, придется вновь пропустить через себя всё, что мы пережили. Это может быть болезненно. – Пф, – Тодороки усмехается. – А я не боюсь. Ведь тогда, когда я вел себя, как мудак, я всё чувствовал, знал, как поступаю. Я… уже тогда пропускал весь этот яд через себя… а после и через тебя. Я всё понимаю, да и я… заслужил это. – Ммм… – Изуку морщит носик и кивает. – Злости не было раньше, – неопределенно говорит он, – ты же знаешь, я не очень… люблю злиться и всё такое. Меня даже можно назвать спокойным человеком. – Можно. – Было. Впервые я серьезно разозлился на тебя впервые, когда… ты не пустил меня… в командировку… тогда, ещё очень-очень давно. Тогда мне казалось, что ты просто волнуешься, но я всё равно жутко злился. Хотел… наорать на тебя, обматерить и уйти… – Я помню тот случай, – Шото болезненно сжимается. – Но я не смог. Я ведь очень тебя люблю, – Мидория нежно улыбается. – Где-то в глубине души я знал, что это ненормально, но я любил тебя. И… легче было подавить неприятные ощущения, чем идти ссориться. Чем делать тебе больно. – Ай, черт, – Тодороки дергается, его зрачки от ужаса сужаются. – Я знал, твой рассказ будет болезненным, но… не думал, что настолько. Ведь оказывается, ты намного… намного благороднее меня. И похоже намного сильнее меня любишь. Мне так жаль… – Ммм… – омега отмахивается. – А потом, Шото… со временем… я начал бояться говорить… переживал, что мы будем жутко ругаться, что ты… будешь злиться на меня, – Изуку печально морщит носик. – Я не знаю, откуда взялся этот страх, просто… ты… так ужасно себя вел. – Ох… – Я боялся, что ты бросишь меня. Но злость накапливалась, мне было так неприятно! Жутко неприятно, что… ты не считался с моими чувствами, моим мнением… – Ох, Изуку, – Тодороки грустно кивает, – когда ты рассказываешь об этом, это кажется ещё более ужасным. – Я… злился, хотел порой всё бросить и уйти! Накричать… но у меня духу не хватало начать с тобой скандалить. Хотя я и чувствовал, что… злость поглощает меня, сводит с ума. Порой мне становилось ужасно плохо, начинала кружиться голова, я задыхался. От злобы и отчаяния… – Мидория вздрагивает, внутри что-то болезненно сжимается. Он через силу продолжает говорить, чувствуя, как живот скручивает, перед глазами всё плывет. Склизкая дрянь карабкается по стенкам души, он выталкивает её, выпихивает, пытается выкинуть, забыть, оставить. Но та прилипает к стенкам, царапает их, оставляет глубокие порезы. Изуку начинает задыхаться, давно спрятанные похороненные эмоции выползают наружу, душат его. Он говорит, слезы стекают по щекам. Вскоре он начнет захлебываться в них. Шото подсаживается ближе, гладит его по руке. Его глаза такие добрые, любящие. Мидория всхлипывает, его мутит. Перед глазами всё плывет, горло горит. Он пытается дышать глубже, но это совсем не помогает. Чем-то похоже на паническую атаку. Тодороки прав, от стресса люди ужасно болеют, а часто и умирают… – Мне было так страшно, – омега утирает рукавом слезы, – очень-очень страшно. Я… не знаю, я… чувствовал, что… ты другой. Не такой, каким я тебя знал. Это пугало больше всего. Я давил свою злость, боялся, что… если вдруг что, ты бросишь меня. – Изуку, – альфа с нежностью и болью в разноцветных глазах смотрит на него. – И ты… никогда не говорил, – омега вздыхает, – что любишь меня. Никогда-никогда! – он вздрагивает. – Мне казалось, что тебе уже всё равно, что я… чужой человек тебе. Но сам я тебя очень любил и потерять боялся, поэтому… всякую злость приходилось душить… а по ночам… захлебываться от слез, – его тело сотрясает, а сердце бешено стучит, с каждым ударом рискуя разбиться о бедра. – Изуку, – Тодороки встает, тянет его за руку и прижимает к себе, крепко-крепко обнимая. – Изуку, прошу, прости, – умоляет он, его голос дрожит. – Я был так глуп и эгоистичен, прости-и… Я-я забывал думать о тебе, мои глупые страхи были сильнее… прости. – Ммм, – Мидория обхватывает его ладонями за талию, прячет нос в складках одежды. Не перестает дрожать и всхлипывать. – Шото, – он поднимает голову, внимательно смотрит на альфу. – Скажи это. Прошу. – Что? Что именно? – Что ты любишь меня. Любишь ведь? – Люблю, – Тодороки виновато улыбается и целует его в лоб. – Очень-очень люблю. По-другому и быть не может. И всегда любил, просто… однажды перешел черту. Но… эта авария… открыла мне глаза на содеянное. – Ммм… может, боги решили дать тебе второй шанс? – нервно усмехается Изуку и успокаивается. Он утирает ладонями слезы, тяжело дыша. – Может, – Шото жмет плечами, его улыбка становится шире. – Я люблю тебя. Очень люблю. – Я тоже тебя люблю… – Верю, вместе мы всё преодолеем, – тихо шепчет он. Омега согласно кивает. И тут в животе что-то происходит, точно под ребра малышка бьет его пяточкой. Из легких вылетает весь воздух, Мидория дергается, от радости его глаза округляются. – Пинается, пинается! – восклицает он радостно. – Наверное, тоже хочет сказать, как любит тебя, – смеется Тодороки, с облегчением выдыхая.