Осколки

«Посмотри, сколько боли. Смотри, сколько ран.» Он задыхался. Казалось, что его намеренно душили. Почему-то он был уверен, что так оно и есть. Может хоть так его душа обретёт тот самый долгожданный покой, о котором говорят все священники в церквушках на окраинах городов, уверенные, что после смерти все мы становимся свободны и счастливы. Получается, жизнь — это всего лишь вынужденные страдания, ведущие к счастью и очищению? Как бы то ни было, прямо сейчас он готов был немедленно со всем этим покончить. Сердце бешено стучало, а глотку сдавливало, будто петля уже была завязана вокруг его шеи. Открыть глаза было страшно. И страшно не потому, что он наконец увидит происходящее воочию, а потому что столкнётся с реальностью: гадкой, жуткой и такой настоящей. Дилюк старался дышать размеренно, чтобы хоть как-то придти в себя. Думы думами, а находиться в пограничном состоянии не очень комфортно. Как бы он не хотел уйти по-тихому, но не так же! Манипуляции с дыханием немного помогли: сердце успокоилось, а «руки», душившие его, ослабили хватку, но открывать глаза он все равно не спешил. Хотелось просто лежать, просто быть, но не функционировать. Дверь в его комнату скрипнула. Ему захотелось посмотреть, кто там, но он решил не утруждать себя. Состояние было паршивое, лучше просто не обращать внимания. Как пришли, так и уйдут. Дилюк услышал хриплое дыхание, а затем почувствовал, что кто-то осторожно сел на край его кровати. Рагнвиндр не мог определить сколько сейчас было времени, но по только недавно начавшемуся пению птиц за окном, он понимал, что сейчас довольно раннее утро, когда солнце ещё не взошло, а Луна только исчезла за горизонтом. Человек сидевший рядом, был тёплый, но встревоженный. Однако это могли быть лишь глупые догадки. Снова тяжелый вздох. — Мне не спалось. — Голос низкий, с небольшой хрипотцой. Такой до боли родной и тёплый, но далёкий и забытый. Похороненный навеки. — Я не мог спокойно уснуть, зная, что ты не в порядке. — Пауза. Снова вздох. — Несколько лет меня мучала ужасная бессонница, я не знал, что с тобой и где ты. Не мог спокойно спать. Знаю же, что без меня ты можешь попасть в неприятности, хах. — Голос дрожит. Кейа дрожит. Несколько минут проходят в полной тишине. Дилюк не знает, что ему сейчас нужно делать. Он не готов говорить, он не готов прощать, он не готов открывать глаза и видеть это до боли, до раздражения, до черт возьми, переломанных костей и разбитых в кровь кулаков, родное лицо. Он молчит. Притворяется спящим, но его сердце вот-вот выскочит. — Я всегда знал, что ты сильнее меня. Увидев тебя тогда в коридоре, то как ты выглядел, твой взгляд...ты так вырос, Люк. — Кейя накрывает своей, бесконечно холодной рукой, горячую руку Дилюка. Кажется, замер весь мир. Дилюк не хочет просыпаться, но он также не хочет, чтобы эта холодная рука отпустила его. Он же...никогда этого не хотел, но отпустил. Сам. Первый. Ненависть к брату из-за предательства раз за разом боролась с ураганом всех, доселе неведомых ему чувств и эмоций, которые он испытывал находясь рядом с ним. С человеком, за которого раньше, он готов был продать душу. — Знаешь, я ведь завидовал тебе. Неожиданное признание заставило Дилюка дёрнуться. Кейа резко замолчал, но увидев, как мирно посапывает Дилюк, тот улыбнулся и ещё крепче сжал руку. — У тебя был любящий отец, ты был рождён блистать, будто сами Боги трудились, одаряя тебя благословениями. Ты был рождён, чтобы изменить этот мир, бороться с несправедливостью. Ты был рождён сиять и озарять своим светом других, Люк. — Кейа тяжело задышал, его руки тряслись. Дилюк чувствовал, что его сердце остановится прямо сейчас. Ему ужасно хотелось ударить Кейю и сказать, что это не правда, сказать, что он намного хуже. Хотелось сказать, что именно Кейа все эти годы был самой яркой звездой на этом беспросветно тёмном небе. — Я говорю тебе это сейчас, потому что не смогу сказать напрямую. Ведь, смотря в твои бездонные глаза, я начну забываться и нести полную чушь. — Альберих засмеялся и заерзал на кровати. — Всё, что я сказал ранее — чистая правда и знаешь, вернись ты в Монд на год раньше, я бы сказал, что ужасно рад тебя видеть. Я бы пытался, честное слово, пытался бы ради нас, — Кейа замолчал, провёл пальцами по тыльной стороне ладони Дилюка, а затем убрал руку. — но ведь, никаких нас никогда и не было. — Кейа встал с кровати и посмотрел на всё также мирно спящего Дилюка. — Я ненавижу тебя, Дилюк. Зачем ты вернулся? — Дилюка прошиб холодный пот. Почему ему так больно слышать это от того, кого он презирал? — Снова захотел уничтожить меня, как три года назад? Разрушить мою жизнь, втоптать меня в грязь, обвинить во всех грехах! — Его голос дрожал то ли от гнева, то ли от обиды. — Я ненавижу себя за то, что в глубине души рад быть рядом. Ненавижу за то, что безумно счастлив, что ты получил эту рану, ведь целый месяц ты никуда не уйдёшь от меня. — Он тяжело дышал. — Я, черт возьми, ненавижу всё то, что с тобой связано, но одновременно лелею всё это. Знаешь же, ведь это единственное и самое дорогое, что у меня есть. Альберих ещё несколько минут смотрел на Дилюка, словно ждал, что тот ответит ему, но этого не случилось. Дилюк все также мирно спал: его огненные волосы, небрежно лежащие на подушке и освещаемые светом ещё не взошедшего солнца, струились словно волшебный водопад из сказок, что читала ему мать, а его бледная кожа в подобном свете была словно фарфоровая, она будто была соткана из миллионов звёзд. Кейа не мог насмотреться. Он мечтал заключить этого прекрасного человека в себе, поглотить его, заточить, чтобы тот был лишь рядом с ним. Кейа хотел быть для него единственным. Хотел, чтобы ранить его мог только он; хотел, чтобы они могли ранить друг друга, а затем молить о прощении, как молят грешники, сидя на коленях и склонив голову у жертвенного алтаря, дабы избежать адских мук. Он хотел любить, но любовь эта была лишь через боль, через страдания. Они двое были лишь сломанными куклами, не знающими, как сделать так, чтобы не болело. Чтобы не сломалось. Чтобы было, как у других. «Как у других.» — Кейа хмыкнул. У них никогда так не выйдет. У них будет до боли, до сломанных рёбер и до севшего от криков голоса, до содранной кожи и искусанных в кровь губ. Но это будет только у них и только для них. Дилюк сжимал простыни. Он ненавидел. Ненавидел также сильно, как любил. Ему хотелось высказать ему все. Прямо сейчас, черт его дери! Сказать ему, что ненавидит ещё сильнее, что не выносит его присутствия и всё остальное. Только есть одно «но». Это «но» — большая проблема, которая мучает Дилюка уже много лет. Он не хочет забывать или отпускать, а ещё не хочет уходить. — Но я больше не могу. Я устал. — Дверь скрипнула, но Кейа отчего-то застыл прямо в дверях. — Помнишь, как в детстве ты упал с дерева и ободрал коленку? Тогда ты сильно плакал, а я обнимал и успокаивал тебя. В тот момент ты сказал одну вещь, которая хорошо мне запомнилась. — Кейа хмыкнул. Дилюк сделал усилие и открыл глаза. Он увидел Кейю, стоящего в дверях к нему спиной. Его фигура отчего-то была до ужаса тонкой и измотанной, словно все сказанные сегодня слова были для него ядом, поглощающим жизненные силы. — Ты сказал: «Когда мы вместе, Кейа, то постоянно получаем раны или ссадины, то ты, то я. Каждый раз, одному из нас больно.» — и знаешь, ты был прав. Мы всегда причиняем друг другу боль. Я так устал её чувствовать, Люк, но вся комичность заключается в том, — Кейа тихо засмеялся. — что я чувствую лишь её и оттого остаюсь живым. Дверь тихо закрылась и Дилюк остался один в полной, оглушающей его тишине. Он сел на кровати, свесив с неё ноги. Солнце уже полностью взошло, а птицы стали петь громче, словно уверенней. Рагнвиндр подошёл к окну и открыв его, вдохнул прохладный утренний воздух. — Я не знаю, что мне делать. Дилюк упал на пол. Слёз не было, было что-то тяжелое, сдавливающее. Душа болела, хотелось сорваться и побежать за ним, но ноги были словно ватные. — Я ненавижу тебя за то, что ты сделал. Я не могу контролировать это, не могу я! — Он ударил кулаком о деревянный пол. — Я бессилен, бесполезен! — Горький смех. — Ты сказал, что я был рождён освещать другим путь, но что делать если я не могу осветить его даже себе? Несколько солёных капель всё-таки упали на темные деревянные доски. Пол был холодным, поэтому всё его тело покрылось мурашками и дрожало от холода. Рана начала болеть, а бинты стремительно пропитывались свежей кровью. Встать не получалось, ноги всё также оставались ватными. Из открытого на распашку окна, холодный ветер проникал в комнату, в которой пахло отчаянием и немного железом. Дилюк обессилено засмеялся и лёг на пол. Губы и кончики пальцев стремительно синели, в ушах начало звенеть, а сознание постепенно мутнело. — Прошу, не спасай меня... Кейа был зол, хотя сам не понимал почему. Он злился, что не получил ответа на все сказанные слова или он злился потому, что сказал их? Сказал то, что не собирался говорить вовсе. «Хорошо, что Дилюк этого не слышал.» Кейе не хотелось показаться слабым и жалким. Если бы Рагнвиндр был в сознании, то наверное посмеялся бы над ним. Пребывавший в своих мыслях, он не заметил, как дошёл до церкви Фавония. Ему нужно было договориться с Барбарой, чтобы та помогла подлатать Дилюка. Правда Кейа не знал, как объяснить девушке нежелание Рагнвиндра принимать помощь от него, но он как-нибудь выкрутится. Зайдя в церковь, он сразу же увидел Барбару. Девушка тоже увидела капитана и жестом подозвала его к себе. Когда Барбара закончила разговор с одним прихожанином, она подошла к Кейе. — Пойдём. Кейа немного удивился. Всегда радостная и весёлая Барбара, сейчас была совершенно иной: сухой, отстраненной, безэмоциональной. Она была похожа на своего отца. Кейа поёжился от таких мыслей, но продолжил идти следом. Пара зашла в небольшое помещение, которое содержалось в полной чистоте, однако, было очень мрачным и безжизненным. — Это мой кабинет. Сядь сюда, — она указала на небольшой деревянный стул. — будешь чай? — Нет, спасибо. Я вообще не собирался отвлекать тебя. Заглянул всего на секунду. — Кейе почему-то было некомфортно и он старался улыбаться изо всех сил. Вёл себя непринуждённо настолько, насколько позволял его актерский талант. — Говори. — Я хотел попросить тебя об услуге. — Кейа услужливо улыбнулся и его глаза сверкнули в полумраке комнатки. — Не могла бы ты приходить ко мне, помогать с раной Дилюка? Барбара поморщилась и как-то вымученно вздохнула. — Почему ты сразу не привёл его сюда? — Девушка выглядела совсем не дружелюбно. — Добавляешь мне лишних хлопот, Кейа. — Я понимаю это, но всё же, — Кейа постукивал пальцем по деревянному столу. — я был бы тебе очень признателен. — Хорошо. Кейа ослепительно улыбнулся и вскочил со стула. — Спасибо тебе, дорогая Барбара! Я знал, что ты самый добрый человек на всём белом свете! — А ты нет... Барбара сказала это как можно тише, но Кейа всё равно услышал. Дилюк замерзал. На холодном полу он замерзал оттого, что единственная рука, поддерживающая его, разжала свои пальцы. Он замерзал. Лёжа на холодном полу, пропитавшемся его кровью, он видел сон. Сон, а может и вовсе видение, в котором он держал эту бесконечно холодную руку и она казалась ему самой тёплой на свете. Он видел улыбку, которая была прекраснее всех звёзд Селестии, и эта улыбка была для него. Всё это было лишь для него. Дилюк улыбался, когда струйка крови медленно стекала по его подбородку, а металлический запах железа пропитывал всю комнату, не давая шанса почувствовать приятный запах жизни, что ускользала, словно вода сквозь пальцы. Альберих был обескуражен таким заявлением. — Что? — Я сказала, что ты совсем не добрый. Она повторила это настолько громко, насколько могла. — Что на тебя нашло? — Альберих был в полном замешательстве. — Я не видела Розарию уже несколько дней. Она сидит в своей комнате и не выходит оттуда. — Барбара смотрела прямо в глаза капитану. — Единственная причина, которая вызывает хоть какие-то чувства и эмоции у Розарии — это ты, Кейа. И сейчас, по видимому, ты сделал ей невообразимо больно, если вчера ночью я слышала, как она плачет. Барбара выдохнула и подошла к капитану. Ей хотелось поближе рассмотреть его лицо, увидеть эмоции, понять, что он чувствует. — Я думаю, что скоро это пройдёт. Она сильная. Я загляну к ней, мы поболтаем и всё снова станет хорошо. — Кейа улыбался, но на секунду на его лице промелькнуло раздражение. — Думаешь всё так просто? — Барбара была в бешенстве. — Ты играешь с чувствами других, не понимая, что делаешь им больно! Она ради тебя на всё готова! Всё, чтобы ты не попросил — она это выполнит. — Так и должны поступать друзья, разве нет? Барбара схватила Кейю за воротник рубашки и посмотрела в глаза. — Ты не заслуживаешь её! Не заслуживаешь ни капли её любви! — А кто заслуживает? — Кейа разжал руки девушки и наклонился к её уху. — Ты заслуживаешь? Дилюк пытался ухватиться за это видение. За этот образ. — Прошу... Слёзы текли по его щекам — Подожди ещё немного. Не уходи. Металлический привкус крови и солёные слёзы смешались в единый коктейль. Коктейль, который никогда и никому не захочется предложить. Тот самый коктейль, ощутив вкус которого, захочется жить. Захочется отчаянно завопить и молить о том, чтобы Боги дали ещё немного времени, чтобы они не забирали его, дали ещё шанс. Страх смешивался с этим отвратительным вкусом и Дилюка затрясло. — Прошу. Я хочу увидеть эту улыбку ещё раз. Он никогда не плакал так сильно. — Дайте мне посмотреть. Дайте увидеть ещё раз. Дилюк пытался встать с этого холодного и грязного пола, но не мог. Его белая ночнушка окрасилась кровью. Красные разводы, словно специально ещё сильнее старались испортить эту чистую и невинную белизну ткани. Он ещё сильнее сжался, чтобы тепло не ускользало от него так быстро, чтобы хоть ещё немного оставаться в сознании, чтобы последний раз увидеть это милое сердцу видение. И он увидел... Барбара отпрыгнула от него, будто её ударило током. — Та, кто боится даже поднять глаза, кто не может заговорить первой, кто прячется в тени и только наблюдает. — Кейа не унимался, злость текла по его венам. — И это ты будешь учить меня? Ты даже не можешь бороться за то, что тебе дорого. Так и сидишь здесь в своей норе, ожидая чуда. Если она дорога тебе, — Кейа взял девушку за подбородок. — то забери её у меня. Сделай счастливее, дай то, что не могу я. Сделай так, чтобы она хоть раз выбрала тебя. Было больно. Было чертовски тяжело говорить всё это. Правда всегда такая: неприятная, острая, тяжёлая. От неё не убежать, не скрыться, как бы не хотелось. — Я ведь, никого не могу сделать счастливым, Барбара. Кейа отпустил девушку и тяжело вздохнул. — Я никогда не использовал Роз. Я ценю её, как никого другого и если ты сделаешь её счастливее, то я буду безумно тебе благодарен. Она неопытный ребёнок, который боится всего нового и боится привязываться к кому-либо, потому что всегда ждёт предательства. Если ты уверена в себе, если ты чувствуешь, что никогда не оставишь её, если твоя забота и то, что ты чувствуешь — это от чистого сердца, то прошу тебя... — Кейа помедлил, а затем грустно улыбнулся. — Покажи ей новый мир, в котором она действительно будет счастлива. Барбара смотрела на Кейю полными непонимания глазами. — Это прощальное напутствие? — Всё может быть. Кейа открыл дверь. — Спасибо. — Барбара не знала, что ещё ей сказать. Кейа лишь подмигнул и вышел из комнаты. Барбара пребывала в смешанных чувствах. Всё, что сказал капитан было правдой. Это было от чистого сердца. Тогда почему, он был таким подавленным. Он увидел. Ему показали это до боли сладкое, нет, приторное, вязкое видение. Прохладный ветер приятно освежал, а зелёная трава только-только пробудившаяся ото сна, щекотала босые ноги. Они бежали куда-то вперёд, держась за руки. Люк видел его. Видел целиком, он держал его за руку, ощущал прикосновения и слышал смех. Но тогда почему он был так далеко, почему казался таким недосягаемым? Кейа остановился и развернувшись, улыбнулся Дилюку своей самой красивой улыбкой. Именно такой, какой улыбался много лет назад одному лишь ему. — Подожди! Сейчас! Я немного устал бежать, Кейа. Стой там! Дилюк бежал, бежал так быстро, как мог, только расстояние между ними почему-то не сокращалось. — Нет, сейчас, стой там! Он продолжал бежать, стирая свои ноги в кровь. Красные следы обращались в кровавые реки на белом снегу. — Снег? Кейа стоял всё на том же месте, но его улыбка уже не была такой искренней. Глаза были преисполнены надеждой, которая понемногу угасала. Дилюк всё бежал к нему на встречу. Он хотел дотянуться до него. Просил, нет, молил, чтобы ему разрешили дотронуться до него, почувствовать его. Ему было необходимо лишь одно прикосновение. Эта улыбка, она не должна гаснуть, почему он перестаёт сиять для него? Одно время года сменялось другим. Кейа все также неподвижно стоял, угасая, будто жизнь не дарила ему радости, не подпитывала его более. Снова светило яркое солнце, а трава с маленькими капельками росы, щекотала кожу. Дилюк приблизился. Он добежал. Он смог. — Я здесь! Наконец-то! Улыбка не сходила с его лица. Оставалось только взять Кейю за руку и они вместе уйдут из этого места. Он протягивает руку и касается его кончиками пальцев, но образ Кейи рассыпается у него на глазах. Маленькими осколками рассыпается образ того, кто был важен, как воздух. Осколки со звоном ударяются о землю. Дилюк слышит это слишком отчетливо, словно с этим звоном разбились все его мечты. Дилюк дрожит. Трясущимися руками пытается собрать осколки воедино. Они ранят его, впиваются в кожу, разрезая на части. Струйки бордовой жидкости стекают на землю, оставляя кровавые разводы на белых лилиях, тех самых, которые он любил вплетать в его лазурные волосы. Руки не слушаются, осколки изранили их настолько, что они превратились в ужасные ошмётки, но он не может, не может бросить его здесь. — Подожди, Кейа, я все сделаю. Поднялся сильный ветер. Зима. Снова время изменилось. Поляну замело снегом. — Я-я сейчас. Сейчас соберу все. Все будет хорошо, Кейа, слышишь? — Дилюк задыхается, то ли от физической боли, то ли от душевной. Впивающиеся в руки осколки не были настолько ужасны, как те, которые ранили душу, не оставляя на ней ни одного живого места. Холодный ветер будто хлыстом проходится по его нежной и светлой коже, оставляя кровавые полосы, как бы говоря, что дальше будет больнее. Дилюк не сдаётся. Перед глазами стоит его образ и Рагнвиндр улыбается, в то время, как его тело покрывается всё новыми и новыми ударами. Окровавленными руками он пытается отыскать оставшиеся части, которые замело снегом. Кровь смешивается и окрашивает кристально-белый в грязно-красный, порочный, больной. Пальцы леденеют, а ветер всё терзает его. Он уже мало, что чувствует. Только надежда и светлый образ, разжигают его давно погасший огонь в груди. — Я почти закончил. Я не оставлю тебя здесь. Ты тут замёрзнешь, тебе будет холодно. Ты же не любишь, когда тебе холодно, да Кейа. Он пытается подняться с колен, но не может. Сил нет больше. Он смотрит на руки, держащие эти самые осколки и улыбается. — Сейчас все закончится. Превозмогая боль и усталость, он встаёт на ноги, но тщетно. Собранные осколки рассыпаются и теряются под толщей снега, а Дилюк падает, ударяясь головой о замёрзшую землю. Слёзы текут у него из глаз, превращаясь в прекрасные льдинки, уродующие его такое же прекрасное лицо. — Я соберу их снова. — Он пытается подняться. Бордовые капли глухо ударяются о землю. Дилюк слышит это, или ему кажется? Истерзанное тело больше не выдерживает. Он падает на холодную землю и сознание почти покидает его. Он слышит смех. Его смех. Такой тёплый, приятный, разгоняющий застывшую кровь, заставляющий сердце биться чаще, да так, чтобы оно выскакивало из груди. Смех отдаляется и Дилюк пытается дотянуться до него рукой, только бы тот не уходил, только бы послушать ещё минуту. Окровавленные руки тянутся на встречу этому смеху, навстречу тому, кто может спасти его. Дилюк тянет руки ещё сильнее, ещё немного и он дотянется, он уверен. Но дотянувшись, почти ухватившись, ему ломают пальцы. Так жестоко, так бездушно. Адская боль возвращает его в реальность. Холодный деревянный пол, открытое окно, тошнотный металлический запах. Дилюк прижимает свои истерзанные руки к груди, он пытается нащупать те самые осколки, хотя бы один. Но не найдя их, жгучие слёзы снова текут из его глаз. Капли падают на пол, смешиваясь с бордовой жидкостью, танцуя в смертельном танце боли и грязи. — Пожалуйста... Не просьба, тихая мольба. — Прошу, не забирайте его у меня. Тишина. Такая ужасная, такая липкая, словно пожирающая остатки и так истерзанной плоти. — Я...оставьте...не отбирайте его...мой... Язык не слушается. Сознание утекает. Рука, которой он так старательно пытался дотянуться до Кейи упала, глухо ударившись о пол, а его лицо застыло в ужасающей гримасе отчаяния и скорби, которую уже не смыть. Он слышал крик. Пробирающий до мурашек, пропитанный болью, страхом, нет, ледяным ужасом. «Неужели что-то случилось?» — Дилюк не понимал, что происходит. «Почему ты кричишь, Кейа?» Альберих не понимал как, не понимал почему это произошло. Когда он зашёл в квартиру, то не услышал ни звука. Было слишком тихо, слишком странно. Открыв дверь, ведущую в комнату Дилюка, в нос ударил едкий запах крови. Тогда лицо Кейи перекосилось и он застыл в дверях, не решаясь пройти дальше. Дилюка на кровати не было. Он видел лишь белые простыни, на которых была дорожка из кровавых капель. Кейа обошёл кровать и увидел Дилюка, лежащего в луже собственной крови. Альберих не понимал, что он видит. — Мой мозг уже окончательно сломался, да? Дилюк! Ты тут? — Кейа опустился на колени и стал тыкать в Дилюка пальцем. — Мне кажется, у меня галлюцинации. Дайнслейф что-то говорил об этом. — Кейа положил руки Дилюку на плечи и начал трясти его. — Эй, либо вставай, либо растворяйся! Эй! Кейа смеялся. Его сознание показывает ему такие ужасающие картины. Если бы он не был болен, то купился бы на это. — Хватит! Уйди! Перестань! Кейа кричал. Ему надоело смотреть на это. Он пытался отгородиться от этой картины. Закрывал глаза, чтобы не видеть, нос, чтобы не чувствовать запаха. Однако сквозь стену отрицания, тонкой струйкой стало вливаться, наконец, осознание. — Дилюк, Дилюк! Это правда ты? — Кейа положил руку на лицо парня. — Ты чего тут разлёгся, братишка? — Нервный смех. — Помирать вздумал? Как же...как же ты меня такого непутёвого оставишь, хах? Истерический смех, сменялся на безумный. Кейя сел рядом, прямо в лужу крови, не обращая на это никакого внимания, и схватился за голову. — Нет, не может быть. Проснись! — Он бил себя по голове. — Проснить, твою мать! Кейа, ты сходишь с ума! Безумный смех. В его безумии не было ничего красивого, ничего романтичного, как это описывают в книгах или показывают в театрах. Он сидел рядом с телом человека, которого любил больше жизни, в луже его крови и рвал на себе волосы, заливаясь раскатистым смехом. Его испачканные в крови руки дрожали, когда он прикоснулся ими к бледному, фарфорового цвета лицу, которым он восхищался ещё недавно, пачкая его. Красное пятно смотрелось так убого, что захотелось стереть его, содрать, только бы не видеть этого убожества на прекрасном лице. Альберих сидел, не зная, что делать и как привести себя в чувства. Казалось, что он тоже вот-вот убьёт себя. То, что случилось потом было будто в тумане. Кейа поднял холодное тело Дилюка на руки и выбежал из квартиры. Всю дорогу до Барбары, он молился Архонтам и всем Богам Селестии, в которых не верил, чтобы Дилюк жил. — Ты только не умирай! Не умирай, слышишь?! Кейа зажимал все ещё кровоточащую рану Дилюка. Пульс был слабый, но был. Кейа надеялся до последнего. Барбара была в ужасе от увиденного и помогла Кейе донести Дилюка до палаты. Альберих всё также зажимал Дилюку рану и плакал. Впервые за всю свою жизнь он заплакал. Всё то, что копилось годами. Он смог, наконец, заплакать. — Пожалуйста, живи. Кейа взял руку Дилюка в свою и крепко сжал её. — Прости. Он сжал его руку ещё сильнее, словно тот пытался куда-то сбежать. — Я снова ушёл. Послышались быстрые шаги и какие-то голоса. — Кейа, ты должен подождать за дверью. Барбара смотрела на капитана, но вовсе не видела его. От него в миг словно ничего не осталось. Он стал мрачной тенью себя прошлого. Сердце девушки сжалось и она ободряюще положила руки ему на плечи. — Все будет хорошо! — Спасибо. Кейа встал, однако, руку Дилюка отпускать не спешил. Он нагнулся и осторожно поцеловал его в уголок губ, так нежно, как мог. Вложил в этот жест всё, что было в нем на данный момент. Вернее, что от него осталось. Кровью на стене вырисовывай картины о минувшем счастье, Но только не вздумай никому говорить о нем и сразу же возвращайся. Закрой глаза и представь, как же всё-таки хорошо быть живым. Ежедневно чувствовать лишь боль утраты, словно от ножевых. Открывай глаза. Видишь, за окном темнота. Но скоро она рассеется, настанет новый день и тогда, Возможно, изменит что-то в лучшую сторону в нашей убогой жизни навсегда. Вот только, на один вопрос никто и никогда не давал мне ответ, Взойдёт ли на небе солнце, если неба нет?