Осколки

...Но будем ли «мы»? Как правило, одинокие люди — лучше всех выполняют свою работу, этакие трудяги, которые остаются на своём рабочем месте допоздна, взваливают на себя кучу дел разом, да и в целом стараются ухватиться за любую работу, обуславливая это тем, что: «настроение сегодня такое» или «продуктивность — залог хорошей жизни», но взглянув на них можно увидеть страх. О, этот страх остаться одним, да, действительно ужасно. Зайти в пустую, тёмную, холодную квартиру и осознать, что никто не выбежит тебе на встречу, а из кухни не будет тянуться шлейф запахов от вкуснейших домашних блюд. Никто не задаст банальный, но такой тёплый вопрос: «как дела на работе?» и не будет беспокоиться о том, что ты мало ешь в последние дни и, кажется, скинул пару килограмм. Нет, это всё мечты. Сняв верхнюю одежду, и пройдя сразу в спальню, ты ляжешь на кровать и станешь думать. Думать, почему ты один и что, черт возьми, делаешь не так. Не нагружаемые работой, такие люди чаще всего думают. И думают не потому, что они слишком умные и умственная деятельность расширяет свои возможности и границы благодаря мозговому штурму, нет. Просто, одиночество — это вечно работающий механизм, поставляющий уйму вопросов в мозг. Чаще всего, на эти вопросы ответов не находится, а наоборот, от их изобилия голова распухает сильнее и хочется волком выть, только бы не слышать свой внутренний голос, смеющийся и упрекающий в полной и беспросветной ничтожности. Частым спутником одиноких людей являются какие-либо вредные привычки. Кажется, Кейа хорошо был об этом осведомлен, поэтому обзавёлся практически всеми возможными вредными привычками, которые можно себе представить. Основной же была — работа. Да, когда ему плохо, он нагружает себя до такой степени, что Джинн приходится прятать от него ежедневные сводки и подговаривать рыцарей, ведь ей не хотелось, чтобы лучший рыцарь Ордо свалился замертво от перегруза на работе. Однако в этот раз всё было иначе. Кейа редко появлялся на своём рабочем месте. Джинн это беспокоило. Конечно, она знала, что случившееся с Дилюком ударит и по Кейе, но... Девушка сидела за своим столом и разбирала бумаги. Время уже было позднее, стрелки часов перевалили за полночь, а круглая Луна вовсю заглядывала в полумрачный кабинет. Гуннхильдр любила это время: время тишины и спокойствия, время, когда она может посвятить себя себе и своим мыслям, что рвали её внутренний мир на части. Однако помимо наслаждения и некого благоговения перед всем величием ночи, Джинн испытывала ещё одно чувство, что всякий раз перекрывало ей кислород и сдавливало грудную клетку до хруста — страх. Блаженный страх перед тьмой, что так и норовила забраться в раны, оставленные в душе. Да, Гуннхильдр действительно боялась её, и боялась ещё потому, что не знала чего ей ожидать. Ночь — прекрасное время, однако есть и другая, ещё более замечательная сторона этой медали — пороки. Ах, пороки — безумно привлекательное зрелище. Ни один из нас не знает, что таится в самых глубоких закоулках его души, люди даже представить себе не могут сколько всего грязного и порочного у них внутри. Это поистине шедеврально, ведь в каждом человеке, будто самим творцом заложено не одно, а сразу несколько «Я», а вот какое из них выбрать уже решаем мы сами. Когда опускается ночь, то самое, скрывающееся ото всех и прячущееся в ночи, вылезает на поверхность и овладевает нами. Ах, как чудесно видеть метания человека, когда вкусив запретный плод, он судорожно ищет возможности попробовать его снова. Люди грешны, но помимо греха они наделены ещё и несусветной тупостью, ведь каждый из нас знает эту простую, однако, всеми пренебрегаемую истину: за всё в этом мире нужно платить. Джинн знала это, знала, что она не сможет заплатить за мимолетный экстаз и чувство свободы, поэтому не позволяла себе переступить эту черту. Ей резко вспомнились слова её нянюшки, которая ухаживала за ней до четырнадцати лет. Именно эту женщину, Джинн считала самым близким для себя человеком, воспитавшим и вложившим в неё все те качества, которыми Гуннхильдр до сих пор гордится. Нянюшка Софи нежно расчёсывала волосы Джинн и улыбалась. — У вас такие красивые волосы. Может быть оставим их распущенными? Джинн долго всматривалась в своё отражение в зеркале, затем, нахмурив брови и поправив воротник, пробубнила: — Нет. Отцу не понравится. Давай соберём их во что-то более презентабельное и не вызывающее. Софи вздохнула, но посмотрев на свою воспитанницу, улыбнулась. Однако улыбка эта была вымученной и грустной. — Вы очень похожи на своего отца. — Дрожащими губами, но с улыбкой и будто выдавливая из себя эти слова, тихо произнесла Софи. Гуннхильдр резко замотала головой, прогоняя навязчивые воспоминания. Когда-то эти слова она принимала, словно великую похвалу, но со временем осознание больно ударило по затылку и заставило принять правду именно в том виде, в котором она была: гнусную, тошнотворную и покрытую плесенью. — Я никогда не стану такой. Не переступлю черту. — Слова произнесённые, будто заученная мантра, дабы спасти свою душу от злых демонов. Однако Джинн не была уверена, что именно этого демона она сможет одолеть. Она открыла верхний ящик стола ключом и достала оттуда маленькую бутылочку с янтарной жидкостью. Да, иногда Джинн позволяла себе расслабится, но происходило это редко и в основном ночью, когда никому до неё не было дела. Она налила виски себе в стакан и задумавшись села в кресло. При свете Луны все казалось каким-то другим, ненастоящим, впрочем, как и сама Гуннхильдр. Девушка усмехнулась своим мыслям и сделала глоток. Алкоголь, словно магма, плавно растекался по её горлу, обжигая и доставляя этим странное наслаждение. Именно сейчас она могла быть собой: неприметной, неулыбчивой, полумёртвой. Она устала, действительно, устала каждое утро натягивать улыбку, выполняя глупые просьбы горожан. Да, она действующий магистр и должна помогать жителям этого города, но когда к ней нагло врываются в кабинет и просят найти какую-то мерзкую кошку...нервы все-таки не железные. Как-то так само получилось, что жители Мондштадта видели в Джинн бескорыстного благодетеля, а как известно, человек по своей натуре жаден до безобразия, поэтому горожане сделали Гуннхильдр своим карманным джином, исполняющим все их прихоти и не имеющим возможности отказать. Джинн закрыла глаза и откинулась на спинку кресла, завтрашний день снова будет тяжелым, а чаша лицемерия будет заполнена до краев. Знали бы горожане, каких усилий ей стоит эта улыбка, знали бы они, как она подавляет желание выставить их за дверь. Каждый раз, при виде этой заискивающей улыбочки, Гуннхильдр хочет хорошенько так врезать по морде. Эти неконтролируемые вспышки агрессии иногда пугали девушку, но из-за постоянной рутины она забывала о своих проблемах и опасениях. Отпив ещё немного, Гуннхильдр прикрыла глаза и провалилась в дремоту. В кабинете резко стало холодно, а затем послышался скрип деревянных половиц. Джинн, сидевшая в кресле, вытянулась, будто струна и стала прислушиваться. Шаги были осторожными и тихими, словно человек выжидал чего-то: как пантера выжидает, когда её добыча ослабит бдительность. Железная ручка дернулась и мерзко скрипнув, тяжелая дубовая дверь медленно открылась. Джинн уже стоявшая спиной к двери и судорожно ищущая место, чтобы спрятать стакан с виски, не придавала никакого значения своему гостю, лишь тихо сказала: — Одну минуту. Наконец, уверившись, что никто не заметит её маленькую вольность, Джинн развернулась к своему гостю и глаза её заслезились, а руки спрятанные за спиной сжались в кулаки, впиваясь ногтями в мягкую плоть. Собеседник молчал, вальяжно развалившись в кожаном кресле и разглядывал висящие картины. Его взгляд был направлен на полотно Боттичелли «Карта Ада». Поистине великолепное творение, изображающее все людские пороки и кару за них. Грешники всех мастей получали своё наказание и ведь как же искусно устроен Ад, каждый получает по заслугам, ни больше ни меньше! Вот: в первом круге — некрещёные, они подвержены лишь вечной скорби; в восьмом круге же собраны лжецы и гнусные обманщики, которые не жалели даже самых близких. Эти грешники до самого скончания времён должны были гнить в зловонной яме или же быть игрушкой, раздираемой на куски, а затем снова собранной в руках жутких тварей. Джинн поёжилась, когда представила себе всё это и мысленно понадеялась, что всё же не попадёт в Ад. Её собеседник молчал. Он пристально разглядывал эту картину, однако, взор его был прикован именно к девятому кругу. — Как думаешь, почему предательство — это самый тяжкий грех? — Голос. Тяжелый, жуткий, но в тоже время спокойный. Джинн не смотрела на него, но знала, что ухмылка расцветает на его лице. — Не знаю, отец. — Глаза в пол. Всё, что она сейчас могла. Варка повернул на неё голову и посмотрел с укором. И без того жуткие карие глаза при свете Луны казались и вовсе чёрными, как смоль, а улыбка на его лице превращалась в мерзкий оскал. Это было до того отвратительное и жуткое зрелище, что дышать становилось трудно. — Неужели? — Как-то удивлённо. — А жаль... Его настроение менялась по щелчку пальцев. Джинн никогда не могла предугадать действий этого человека, возможно поэтому она до ужаса боялась его. В голове Гуннхильдр никак не укладывалось, что здесь делает её отец. Зачем он приехал и почему не предупредил? Эти вопросы вертелись на её языке, но она не смела подать голос, она даже не могла поднять головы. — Неужели моя милая дочурка не рада моему приезду? — Варка ещё сильнее оскалился и поднялся с кресла. Хищными и опасными шагами он подходил ближе к дочери. Гуннхильдр рефлекторно попятилась назад. — Я ждал более радушного приёма, м.и.л.а.я. От каждой буквы Девушка ещё сильнее сжималась, а звуки были такими громкими, что хотелось провалиться под землю. — Прости. — Тихое. — Я не знала, что ты приедешь. Варка погладил свою дочь по голове и принялся ходить по кабинету, рассматривая книжные полки, а затем переключившись на копию бюста Венеры Милосской, задумчиво заговорил: — Чтобы ты не делала, тебе не убежать от своего происхождения, а значит и от фамилии. — Хитрый прищур. — Не понимаю о чем... Не церемонясь, Варка достал письмо. Адресат был уже стёрт, но Джинн сразу узнала его, а её лицо побледнело и осунулось. — Неужели ты правда думала, что я не узнаю? — Варка удивлённо всплеснул руками. — Ты настолько дура, что понять не смогла? Неужели ты решила, что я действительно целиком и полностью передал тебе управление этим городом? — Он выгнул бровь и изумленно, даже немного гневно выдохнул. Джинн и вовсе была похожа на знак вопроса. Она сгорбилась настолько сильно, насколько это возможно. Была бы её воля, то она и вовсе закрыла бы уши и забилась в угол. — Значит, птичка захотела свободы...— Не вопрос — констатация. Внутри все сжалось. Она не знала чего ожидать, поэтому лучшей тактикой выбрала покорность. — Прости меня, отец. Я не собиралась бросать тебя или Барбару, — она замялась и теребила края рубашки. — я просто...просто... Варка не выдержал и ударил её по лицу. Щека горела, а шокированная Джинн схватилась за место удара и осела на пол. Он никогда раньше не бил её. Этот человек не опускался до такого, он всегда мог унизить одним лишь взглядом и осадить одной своей холодностью. Что-то, действительно, разозлило его. — Хочешь расскажу, почему хороший хозяин держит свою птицу в клетке, милая? Ответа не последовало. — Потому что без хозяина она умрет, моя дорогая. Неприспособленные особи умирают первыми — естественный отбор. — Он пожал плечами и жестом заставил Джинн подняться. — Понимаешь, милая, ты неприспособлена. — Руками он развернул её лицо, чтобы оно точно смотрело в напротив стоящее зеркало. — Как думаешь, сможешь ли ты прожить без меня и моей поддержки? Думаешь, ты управляла городом? — Он засмеялся. — Вот и подумай теперь, доченька, что есть у тебя. — Варка улыбался, заставляя свою дочь дрожать от страха, словно осиновый лист, он улыбался и наслаждался весельем. — У меня...у меня ничего нет. Она хотела заплакать, но тут же осеклась. Отец не любил слабаков, а ещё больше он не любил плачущих людей. — Ты останешься со мной. Всегда будешь тут, поняла? — Голос ниже, грубее. Он говорил с нажимом. — Тебе не построить свою жизнь без моей помощи, запомни это. Он наконец отпустил её. Прошла пара минут прежде, чем Джинн привела себя в порядок и села за письменный стол. — Так зачем ты приехал, отец. — Руки Гуннхильдр дрожали, но она пыталась сохранять хотя бы частичку своего, с годами выработанного самообладания. Заметив это, Варка лишь ухмыльнулся. — Кажется, наш маленький гений вернулся. — Задумчиво протянул мужчина. Глаза Джинн расширились от шока и страха. Что черт возьми творилось в этой голове? — И ты вернулся только из-за него? — Не совсем. Варка поднялся с кресла и направился к выходу. — Ах, да, гость из Снежной ещё здесь? — Да, но через пару дней они возвращаются. — Джинн всё ещё дрожала. — Отлично-отлично, все просто прекрасно! — Он хлопнул в ладоши. — Передай Альбериху, чтобы явился завтра ко мне. — Но...он не может! Джинн не хотела, чтобы Кейа виделся с её отцом. Девушка знала, сколько плохого Варка сделал капитану, а сейчас последний более уязвим, чем раньше. — Он придёт. — Констатация и прямой взгляд. Этим взглядом, он мог расплавить любой металл, если бы хотел. Ручка щёлкнула и в кабинете вновь воцарилась тишина. Гуннхильдр потребовалось около полу часа, чтобы восстановить своё дыхание и избавиться от тремора. Она пыталась, правда пыталась избавиться от этого удушающего чувства, когда она находилась рядом с отцом, но не выходило. Всякий раз, когда они оказывались вместе в одном помещении, температура падала на несколько градусов, а кислород будто специально перекрывали. Варка всегда был таким, но после смерти жены он перестал сдерживаться. Джинн помнила это чувство. — Старшая госпожа! Ваш отец сказал, что ожидает вас в своём кабинете. Поспешите пожалуйста! — Софи была немного встревожена. Лицо Джинн изменилось и маска сдержанности пала под гнетом неконтролируемого страха. — Конечно. Полупустое и тёмное поместье. Ей 14, но она до сих боится темноты. Поднимается по витиеватым кованным лестницам и останавливается. На стене портрет. Счастливая и полная семья, где каждый словно светится и даже Варка, для которого искренне улыбнуться было сродни тому, будто он добровольно положил голову на плаху — улыбался и нежно держал свою жену за руку, а рядом устроишь две девочки, которые улыбались так ярко, что могли соперничать с самыми сияющими звездочками на небосводе. Джинн затошнило от нахлынувшей ностальгии и она пошла дальше. Коридор был ужасно длинным, казалось, что это совершенно другой мир: темный, холодный, мир, в котором нет места для слабаков. Девочка ещё несколько лет назад дала обещание — не бояться. Она больше никогда не поведётся на поводу у своих страхов, она никогда не будет слабой, она никому и никогда не покажет свои слабости, она будет сильной и отец будет гордиться ею, а их семья вновь станет уютным уголком, где можно залечить свои раны. Но с каждым годом мечты о той семье, которая была когда-то, о звонком смехе и тепле — улетучивались, обращались в пепел и исчезали от малейшего дуновения ветра. Поэтому, теперешняя Джинн, которая преодолевая себя подходила к кабинету своего отца, уже не верила. Это было последней каплей — потеря веры. Если раньше она грезила о создании семьи, о воссоединении, то теперь она молила Архонтов лишь об одном — сбежать. Дверь его кабинета всегда казалась ужасно огромной, такой же огромной, как и в некоторых пыточных, чтобы снаружи никто не услышал криков. Тогда Джинн подумала, что этот кабинет — это её личная пыточная. Девушка обречённо вздохнула и стала собираться с силами, чтобы зайти к зверю прямо в логово. — Если не приду, то он разозлится, а если это случится, то достанется ещё и Барбаре. — Девушка поёжилась и обняла себя руками, пытаясь оставить себе хотя бы немного тепла. — Уж лучше пусть достанется мне. Она выдохнула, сжала кулаки до такой степени, что ногти, хоть и обрезанные, больно впились в кожу и оставили кровавые дуги и, наконец, постучала. — Входи. Ледяной голос и такой же ледяной человек, сидящий за столом и внимательно смотревший на вошедшую Джинн. Лицо его не выражало никаких эмоций: он анализировал, принюхивался, выявлял слабости, словно затаившийся хищник, который думает как более искусно уничтожить свою жертву; дать ей чувство небольшого превосходства или свободы, а затем задавить и уничтожить или же выжидать, когда неопытная и загнанная собственными страхами в угол жертва, сделает ошибку. Истощить — это было его излюбленной тактикой. И каждый раз он выбирал именно её. — Знаешь почему в любой истории со счастливым концом герой обретает всё, а злодея ждёт лишь смерть? Долгая пауза. Карие глаза смотрели в лицо девушки, которая вот-вот сломается и тогда он сможет слепить то, что ему нужно. — Нет, отец. — Злодеи — это те, кто олицетворяют все людские пороки, всё то, что они скрывают. — Он скривил тонкую линию губ в подобие улыбки. — Поэтому, милая, ответь: хотела бы ты видеть своё отражение в истории, где есть герой, которым ты хотела бы быть, но не смогла? — Нет, отец. Мужчина хлопнул в ладоши и хмыкнул. — Люди создают себе кумиров и пытаются быть на них похожими, забывая, что «быть» и «казаться» — это не одно и то же. — Значит, отец — злодей? Варка выронил золотую монету, которую крутил в руках на протяжении всего разговора с дочерью. Звук ударяющегося металла о холодный мрамор, будто насильно разрезал сгущающуюся и удушающую тишину. Мужчина удивлённо посмотрел на дочь, а через пару секунд рассмеялся настолько громко, что Джинн казалось, будь они в пыточной с прочными и звукоизолирующими стенами и дверьми — их бы все равно услышали. — А ты как думаешь? — Успокоившись, наконец, спросил он. — Я... Она очнулась от дремоты, когда время близилось к шести утра. В это время происходила смена дозорных. Джинн устало потянулась и посмотрела в зеркало: её лицо осунулось и побледнело, мешки под глазами дополняли картину и делали её похожей на живой труп. — Что же, думаю, многие уже привыкли к такому моему лицу. — Гуннхильдр потёрла глаза. — А впрочем, почему я должна всегда быть счастливой, красивой и ухоженной перед всеми ними? — Она снова посмотрела на своё отражение. — Я устала. Дилюк не приходил в себя уже около недели и каждый вечер Кейе приходилось сидеть рядом с ним, потому что именно по вечерам Дилюка сильно лихорадило и он мог ещё больше навредить себе. Вот уже целую неделю Кейа не ел, не спал, а только и делал, что был рядом с Рагнвиндром и всячески старался ему помочь. Парень совершенно забыл, что помимо этой комнаты существует и другой мир, но Барбаре и сёстрам, которые иногда помогали, казалось, что Альбериху он и не нужен. Он сидел на жестком деревянном стуле, рядом с его кроватью и смотрел. Он смотрел на его бледное, почти обескровленное лицо и не мог понять, как допустил всё это. Ужасающие картинки, в которых Дилюк лежит на холодном полу в луже собственной крови, всё ещё крутились в голове Кейи и не давали ему не только спать, но и в целом нормально функционировать. Чувство вины душило его. В мозг закрадывались жуткие мысли, они словно маленькие демоны, выбирались из глубин сознания и нашёптывали всё то, что так усердно хотелось скрыть. Кейа винил себя, он считал, что единственный, кто виноват в случившемся — это только он и никто больше. Если бы он был рядом, если не ушёл, не оставил Дилюка одного, то ничего бы подобного не произошло. В какой то момент, чувство вины настолько поглотило Кейю, что он даже не мог элементарно взять Дилюка за руку, так как думал, что недостоин этого. Недостоин касаться этой руки, сквозь бледную кожу которой, виднелись голубые вены и оттого Рагнвиндр ещё сильнее напоминал произведение искусства эпохи Ренессанса. Его сердце сжималось, когда Дилюка лихорадило снова и снова, а он не мог ничего с этим сделать, не мог забрать боль, хоть как-то помочь. Была бы его воля, он бы всю боль забрал себе, лишь бы только Дилюку стало лучше, лишь бы он очнулся поскорей. Но этого не происходило, Рагнвиндр все еще неподвижно лежал на белоснежных простынях практически сливаясь с ними, а его огненно-красные волосы обрамляли бледное лицо. Он был ужасно красив. Всякий раз смотря на него, Кейа не понимал, как он может быть настолько прекрасным. Каждый раз смотря на него, хотелось не то что картину, хотелось икону писать, тогда бы у Альбериха была бы своя собственная вера, ради которой он мог бы убить любого, сделать, что угодно и все в угоду своего нового божества. Наконец, опустив свои странные мысли, Кейа понял, что уже полдень. Каждый полдень он спускался к алтарю и просил Архонтов помочь ему. Когда Барбара только предложила ему это, то Альберих рассмеялся. Архонты не станут помогать такому, как он, предавшему свою семью, город, да ещё и выжившему из королевства, которое прогневало богов. Но с каждым днём переживания за состояния Дилюка усиливались и Кейа решил попробовать. Удивительно, но после всей это процедуры ему становилось легче, будто все проблемы и ненастья, таившиеся внутри него годами постепенно улетучивались, освобождая его душу от оков. Вот и сегодня он снова спустился на первый этаж церкви Фавония и тихо поздоровавшись с сёстрами, прошмыгнул к алтарю. — Я знаю, что не имею права вообще что-то просить, — неуверенно и опустив голову, начал он. — но я прошу не за себя. Если ему станет лучше, если Архонты всё же не оставили своих людей, — почему-то глаза его заслезились, стало невыносимо больно. — пожалуйста, помогите. Он не сделал ничего плохого, он именно тот, кто заслуживает жить. — Руки тряслись, но во взгляде вперемешку с болью была и стальная уверенность. — Если вам нужна жертва, то возьмите меня. Кто-то дотронулся до его плеча. — Что? — Кейа выглядел злым. Барбара сделала пару шагов назад и виновато опустила глаза в пол. — За тобой послали из Ордо. — Тихо пролепетала девушка. — Скажи им, что у меня законные выходные. Пусть убираются к чертовой матери! — Кейа! — Иди уже. — устало выдохнул парень. Барбара ещё немного помялась, рассматривая свои пальцы. — Я сказала им об этом, но дело срочное. Джинн велела им привести тебя как можно скорее. Кейа удивлённо посмотрел на Барбару и почесал затылок. — Видимо эти идиоты ничего не могут без меня сделать. — Альберих усмехнулся, но Барбара умела отличать подлинные людские эмоции. Кейа вышел на встречу рыцарям из Ордо в своём «дежурном» настроении: вечные подколы, флирт, игривость, несерьезность. Он повесил неимоверное количество замков, чтобы никто не смог добраться до истины. В этот раз рыцари ничего не отвечали на его шутки и даже не говорили с ним. Давящая атмосфера также летала в воздухе, когда они переступили порог Ордо Фавониус. Было ощущение, что радость и свет покинули это место. Воздух был до ужаса тяжелым, словно в Ордо дышали радоном. Кейа дошёл до кабинета Джинн в сопровождении двух рыцарей, что также вселило в него некоторое беспокойство. — Джинчик, доброе утро или добрый день, как ты, как жизнь? — Кейа решил, что лучше вести себя так, будто он ничего не заметил. — Неужели ты решил, что маска идиота тебе подходит? Кажется, градус в комнате упал до отрицательной отметки. Голос, словно гром среди ясного неба, голос, словно смертельное пение сирен: ты знаешь, что погибнешь, но не можешь сдвинуться с места, тело прошибает мелкая дрожь и все, что тебе остаётся — это принять свою судьбу. — Прошу простить мою грубость, — кривая улыбка. Он сделал над собой колоссальное усилие, чтобы стойко глянуть в глаза своему собеседнику. — я ожидал увидеть тут вашу дочь. Варка усмехнулся и сладко улыбнувшись, подпер голову рукой. — Кейа, как давно я тебя не видел, а? Ну что ты там встал, проходи, садись, чувствуй себя, как дома! — Улыбка. Только идиот полезет в логово зверя неподготовленным, и Кейа как раз таким был. Но Альберих знал насколько этот зверь кровожаден и безумен в бешенстве, а когда зверь безумен, то значит, что более-менее предсказуем. Это была единственная карта в рукаве Кейи. — Когда вы вернулись, господин Магистр? — Кейа говорил как можно естественней, в своей мягко-флиртующей манере. — Ночью. — Даже не предупредили. — А должен? — Прищур. — Конечно! — Кейа улыбнулся во все свои тридцать два зуба. — Мы должны были подготовить грандиозную встречу для вас, дорогой господин Магистр! Варка засмеялся. У него практически никогда не получалось прочитать истинные эмоции на лице Кейи. Этот мальчишка был из типа людей-мимов: на лице постоянная маска, собственные эмоции далеко под замком и никогда не знаешь, что от них ожидать. Альберихом, в отличии от Рагнвиндра было очень тяжело управлять, хотя нет, даже не так — за все эти годы, Варка так и не смог надеть ошейник на Кейю. Каждый раз ему казалось, что этот парень в его власти, стал новой пешкой, но в итоге единственный, кто оказывался пешкой — это он сам. — Как думаешь, почему я позвал тебя? — Варка, наконец, встал из-за стола и подошёл к окну. — Я даже представить не могу. — Альберих развёл руками и откинулся на спинку стула. — Мне доложили, что Рагнвиндр вернулся. — Варка сжал кулаки. — Этот крысёныш решил продолжать дело своего отца. — Вроде бы винокурня приносит в наш бюджет довольно хорошую прибыль? — Ты решил его защищать? Неужели братская любовь взяла своё? — Варка прищурился. Кейа не раздумывая вскочил со стула и преклонил перед Варкой колено. — Магистр Варка, я служу только вам, вы можете не сомневаться в моей верности и преданности. Варка ухмыльнулся и погладил Кейю по голове, затем наклонился к его уху и с хищной улыбкой проговорил: — Тогда почему посланный мной наёмник, который считался одним из лучших в гильдии, был найден мёртвым с продырявленной грудной клеткой? — Ох, святые Архонты! — Альберих всплеснул руками. — Неужели это отродье убило вашего лучшего человека? Варка затрясся от негодования, но ничего не сказал, а лишь криво улыбнулся. — Нет-нет, не волнуйся, в моем распоряжении таких мальчиков на побегушках пруд пруди. Однако меня смутила температура его тела. — Вы лично осматривали его? — Кейа немного занервничал. — Конечно! Это мое новое хобби, милый Кейа. Я большой приверженец справедливости, ты же знаешь, поэтому я очень хочу найти преступника, дабы наказать его по всей строгости закона. — Варка тяжело вздохнул. — Значит, Рагнвиндр убил его? — Кейа, милый, ты совсем меня не слушаешь! Я сказал, что температура его тела меня смутила. — И что же с ней было не так? — Ах, представляешь, он был фактически заморожен. — Варка хищно улыбнулся. — Ужасно, не находишь? Безумно жестокая смерть. Кейа выдохнул и почему-то улыбнулся. «Чертов ублюдок все понял.» — Соглашусь. — Можно сделать вывод, что у Рагнвидра есть союзник с крио способностями. Кейе не понравился его тон. Стало не по себе. — Что вы от меня то хотите? — Я практически никому не доверяю, а мои наемники уж точно не справятся с этим крио-безумцем. — Глаза Варки становились всё темнее, словно сама Бездна смотрела на Кейю. — Хочу доверить это дело тебе. Кейа нервно засмеялся и сжал ручки кожаного кресла так, что они издали противный пискляво-скрежущий звук. В кабинете и во всём Ордо стояла гробовая тишина, словно где-то обьявили траур и только Альберих ничего об этом не слышал. — Дело? Варка сдвинул брови. Альберих специально прикидывался идиотом. — Ты должен самолично принести мне голову этого мальчишки. — Мальчишки...? — Я даю тебе неограниченное количество времени, но когда я позову тебя, голова Дилюка Рагнвиндра должна быть у меня незамедлительно. Внутри у Кейи будто произошёл обвал. Он знал, что Варка попросит голову Дилюка, но рассчитывал, что это случится намного позже. Сейчас, самое разумное решение — это согласиться. Если Кейа нападет, то его тут же поймают. Пока Альберих говорил с Магистром, он насчитал уже пятерых его личных рыцарей, которые в любой момент могли бы на него напасть. Даже если он и попытается устроить переворот, то все равно не сможет ранить Варку, так как у того есть козырь в рукаве в виде странного артефакта, о котором Кейа ещё ничего не успел выяснить. Альберих поморщился, играть роль, которая уже раскрыта — не так уж привлекательно. Варка знает, что Кейа не на его стороне, а даже если он ещё не уверен в этом, то задание по убийству Рагнвиндра — проверка на верность, которую капитан рыцарей стопроцентно не пройдёт. — Как пожелаете. — Отрадно знать, что у меня есть тот, кому я могу доверять. Кейа кивнул, попрощался с Варкой и вышел из кабинета. — Нам следить за ним? — Тени, что прятались в самых укромных уголках, наконец, подали голос. — Нет, он уже раскрыл вас. Не недооценивайте этого человека. — Варка сел за стол и стал что-то усердно писать. — Возьмите это и отправляйтесь в Снежную. — А кто адресат? — Вас встретят. В кабинете вновь стало тихо. Варка был неглупым и знал, что Кейа может обмануть его. В глубине души Магистр с нетерпением ждал каждую встречу с Альберихом, потому что видел в нем своего достойного соперника, но это чувство всегда слабело перед другим — жадностью. Если не уничтожить или же не подчинить себе такого человека, то в скором времени он станет угрозой, которая в один из дней растопчет его, а Варка не для этого жертвовал всем, что имел. Совсем не для этого. Власть, статус — это то, ради чего он живет. Иметь абсолютную власть и авторитет, знать, что люди благоговеют при виде его, быть их личным Богом и палачом — это его истина, которую в скором времени должны осознать и остальные. Барбара стояла у двери в комнату, где находился Дилюк. Её посетило странное чувство: как бы она себя повела, будь ранена Розария? Всё это время Барбара наблюдала за Кейей и иногда чувства Альбериха были ей непонятны: то он судорожно сжимал руку Дилюка, то совершенно не дотрагивался до него днями, то плакал, то просто смотрел, изредка вздыхая. Это все было для неё странным, девушка никогда не испытывала подобных чувств, поэтому и задавалась этим вопросом на протяжении всей недели. Всё детство она была предоставлена сама себе, отец и старшая сестра не посвящали её в дела семьи, поэтому она воспитывалась нянечками и учительницами. Одно время Барбара пыталась привлечь внимание отца. Она хотела показать ему свой артистический талант, но мужчина только нахмурился и ушёл в свой кабинет, а на следующий день к ней пришли из церкви Фавония и забрали на обучение целительству и всему остальному, что должна уметь сестра при храме. Девушка даже не злилась на свою семью, она не видела причины злиться. Всё время она считала себя второсортной и бесталанной, так чему удивляться? По сравнению со своей величественной сестрой — она мусор. На глазах Барбары стали появляться слёзы. Девушка тряхнула головой и зашла в комнату. Первое, что она увидела — это Дилюка, сидевшего на постели и смотревшего в окно. — Ты очнулся! — Слёзы потекли сами собой. Дилюк повернул голову и слабо улыбнулся. — Спасибо, что позаботилась обо мне. — Нет-нет, не правда. Дилюк непонимающе наклонил голову. — В смысле, ну, большую часть времени о тебе заботился Кейа. — Барбара почему-то нервничала под пристальным взглядом Рагнвиндра и перебирала складки на платье. — Он сидел тут всё это время и ухаживал за тобой. Мне даже было его жаль, потому что он практически ничего не ел и даже не спал. — И принёс меня сюда тоже он? — Да! Ты бы видел его лицо, я думала он быстрее тебя помрет. Он так волновался за тебя, — Барбара улыбнулась. — вот что значит любить кого-то. — Тихо пробормотала девушка, однако, Дилюк её услышал. — Любить... В этот момент дверь распахнулась и на пороге появился Кейа. Увидев сидящего на кровати Дилюка, измученное лицо Альбериха вмиг просияло. — Ты в порядке. — Констатировал тот. — Да. Воцарилось молчание. Барбаре было некомфортно. Эти двое ужасно давили своей аурой, да так, что вздохнуть получалось с трудом. — Что ж, ребята, я пойду! — Девушка сконфуженно улыбнулась и выскользнула из комнаты. Кейа сел на стул, стоящий рядом с кроватью Дилюка и стал пристально на него смотреть. — Ты ждёшь моей благодарности? — Дилюк выгнул бровь. — Банального «спасибо» было бы достаточно, братишка. — Улыбка. Дилюка аж передёрнуло. Не то чтобы ему не нравилось, просто из уст Кейи это слово звучит, как издевательство. «Тем более, никакие мы не братья, если так подумать.» — Спасибо, что не бросил меня. — Дилюк отвернулся. Ему не хотелось сейчас видеть лицо Кейи. — Я бы никогда не бросил тебя. — Альберих слабо улыбнулся. Рагнвиндр не знал, что отвечать на подобное, поэтому решил просто проигнорировать. Ему до сих пор не по себе от того, что он видел во время своих приступов. В каждом из них Кейа пропадал: то есть, он был буквально у Дилюка в руках, но каждый раз им что-то мешало, каждый раз в момент обретения он терял его. Это было невыносимо, Дилюку казалось, что внутри него уже ничего не осталось — этот синеволосый демон забрал всё себе, он вырвал его сердце и пополнил им свою коллекцию. Ему было больно, ведь он понял, что они не смогут быть вместе. Если они каким-то образом всё же останутся рядом, то один из них, хотя скорее даже оба — будут страдать в неистовой агонии, чувства погубят и поглотят их и они уже не смогут выбраться на поверхность. Дилюк не хотел этого. Он не хотел тонуть и тянуть Кейю за собой. — Я думаю, мне пора на Винокурню. — Что? — Я признателен тебе за всё, но мне уже пора. Дела не ждут. — Тебе нужна помощь. Я могу её тебе оказать! — Кейа нахмурился. — Мне не нужна именно твоя помощь, Кейа! Дилюк скинул одеяло и встал с постели. Каждый шаг стоил ему неимоверных усилий, боль была адская и с каждой секундой становилась всё сильнее. Ноги начали подкашиваться и парень потерял равновесие. — Какой же ты неуклюжий. На секунду, Дилюк подумал, что Кейа поймает его или хотя бы подаст руку, но этого не случилось. — Ты... — Сам сказал, что моя помощь тебе не нужна. — Альберих ухмыльнулся и сел прямо на кровать. — Долго ещё валяться будешь? — Чего ты тут расселся? Проваливай? — Дилюка раздражала эта ситуация. Он не может сейчас встать самостоятельно. Боль сковала его. А этот ублюдок всё ещё здесь и наслаждается его страданиями. — Жду, когда ты попросишь меня о помощи. — Не дождёшься. — Ты такой милый с растрёпанными волосами, а ещё тебе очень идёт это измученное выражение лица. — Садист чертов! — Дилюк настолько был в бешенстве, что даже говорил с какой-то одышкой. Его негодование было просто безмерным. Прошло около пятнадцати минут и Рагнвиндр всё же сдался. Победную улыбку Альбериха было видно за километр. — Тебе не обязательно... — Нет-нет, ты же попросил меня! Твои чудесные волосы ужасно спутались, братишка. — Хватит меня так называть. Кейа лишь улыбнулся и продолжил расчесывать Дилюку волосы. В какой-то момент Альберих забылся и просто в наглую стал играться ими: он пропускал шелковистые локоны сквозь пальцы, заплетал их в косу, а затем снова расплетал и просто баловался. Дилюк не говорил ни слова — ему нравилось, определенно, нравилось. Ещё с детства он не позволял никому трогать свои волосы и только Кейа мог заплетать его. Альберих заметил, как кончики ушей Дилюка заметно побагровели. В этот момент он почувствовал себя самым счастливым человеком в мире. — Я провожу тебя до Винокурни. — Ты не обязан... — Заодно прогуляемся. Мне кажется, что нам обоим необходим свежий воздух. Ты согласен со мной? Кейа сам не понимал, зачем сказал всё это. Он должен держаться от Дилюка подальше. Если люди Варки увидят их вдвоём, то случится кое-что очень неприятное. — Чего ты пялишься? Альберих пристально посмотрел на Дилюка: «Если связать его и увезти куда-нибудь, где никто не найдёт...это будет считаться преступлением?» — Мы идём? — Дилюк злился. — Тормозишь сильнее обычного. — Да, конечно, прости. Барбара ходила кругами в своём кабинете. — Ничего же не случится, если я загляну к ней, да? — Она грызла свои ногти. — Нет-нет, она точно разозлиться. Хотя нет-нет, я просто забочусь о её здоровье, да? Все ведь так? Барбара взяла в руки деревянный поднос, на котором стояла тарелка с супом и немного вина. «Она же любит вино» подумала девушка. Как и ожидалось дверь была заперта, а утренний поднос с едой был не тронут. «Она ничего не съела.» — Розария, привет! Это я — Барбара. Я принесла тебе тут...перекусить, можешь, пожалуйста открыть дверь? Ответа не последовало, опять же, как и ожидалось. — Я волнуюсь за тебя. Пожалуйста, открой дверь. Барбара постучала ещё несколько раз, затем прислушалась — ни звука. Девушке стало страшно, вдруг она что-нибудь с собой сделала, или она больна и ей нужна помощь? Не долго думая, она достала большую связку ключей и найдя ключ от комнаты Розарии, отперла дверь. Внутри было тихо и пахло алкоголем. Наверно у Розарии было много заначек на чёрный день. Шторы были зашторены, куча подушек, одеял, разной одежды — все было разбросано по полу, а сама Розария сидела у окна и допивала бокал, в котором плескалась бордовая жидкость, слева от неё стоял граммофон, из которого еле-слышно играло что-то на подобии Лунной Сонаты, однако, Барбара не была в этом уверена. — Барби! — Розария выкрикнула имя девушки и расплылась в улыбке. — Здравствуй, Розария, я пришла, чтобы передать тебе поесть. — Девушка убрала пустые бутылки и окурки со стола, и поставила на него поднос. — Я просила тебя не курить в комнате. — Прости-прости меня, Барби, я больше не буду. — Я волновалась за тебя. — Барбара тихо опустилась на стул, рядом с Розарией и глянула в окно. — Что-то ты часто обо мне волнуешься, малышка. — Розария недружелюбно сверкнула глазами. — Может тебе что-то от меня нужно? — Н-нет, ты чего? Я правда беспокоюсь о тебе. Ты не выходила из комнаты, ничего не ела...что я должна была подумать? — Да тебе не должно быть до меня дела, куколка. Я бы сама справилась. — Розария делает очередной глоток, а после затягивается сигаретой, граммофон проигрывает приятную джазовую мелодию и улыбка не сползает с её накрашенных губ. — Ты влюбилась в меня что ли, а, куколка? Сердце Барбары пропустило удар, а потом и вовсе замерло. Её щеки налились краской, а язык стал заплетаться, что она не могла и слова сказать. — Так это правда? — Губы Розарии растянулись в хитрой ухмылке и она даже потушила сигарету. — Вот это новости. И что же ты от меня хочешь? — Розария медленно встала со стула и обойдя Барбару со спины положила ей руки на плечи и начала гладить. — Я-я...ничего... — Правда? — Розария наклонилась к уху девушки и томно зашептала. — Милашка, принесла мне еды, заботилась обо мне...ты пришла для того, чтобы я похвалила тебя и дала награду? Барбару будто облили холодной водой. Она резко встала и зло глянула на Розарию. — Почему ты решила, что я заботилась о тебе, потому что преследовала какую-то выгоду? — А ты не проследовала? — Ухмылка. — Нет. Почему ты решила, что я не могу волноваться за тебя просто так? Неужели ты думаешь, что не заслуживаешь этого? Я правда пришла просто потому, что мое сердце было за тебя неспокойно. — Какая святоша! — Розария подошла к Барбаре и взяла её за подбородок, тем самым заставив посмотреть в глаза. — Но я не верю даже Архонтам, что уж говорить о тебе. — Розария наклонилась и коснулась губами чужих губ. У Барбары перехватило дыхание. Она представляла себе этот поцелуй миллион раз и всегда он был таким сладким, нежным и невесомым, словно облако. Она представляла, как она растворяется от тепла, которое окутывало её тело, представляла, как сладкий и одновременно терпкий, глубокий запах духов Розарии окутывает и её тоже. Руки Розарии гладили бы её щеку и нежная фарфоровая кожа плавилась бы от каждого прикосновения, требуя ещё и ещё. Однако этот поцелуй был совершенно не таким. Он был горьким от вина и солёным от её собственных слёз, кожа не плавилась от каждого прикосновения, а наоборот, казалось, что её сдирают заживо. Барбара оттолкнула Розарию и слёзы потекли по её щекам с новой силой. — Что я тебе сделала? — Девушка плакала и задыхалась. Ей казалось, что Розария растоптала её чувства: её заботу, искренность, любовь... — Ты чего? — Розария недоумевала. — Я поблагодарила тебя, даже подарила поцелуй, который ты так хотела. — Ты... — А чего ты ожидала? Думала, что от любого проявления доброты я брошусь к тебе на шею? Ты думала, что если застанешь меня в таком беспомощном состоянии, то сможешь привязать к себе? — Глаза девушки были полны гнева. — Я ничего...ничего такого не хотела. Я пришла, чтобы тебе стало лучше. — Барбара никак не могла остановить слёзы. — А чего ты хотела? — Голос срывался на крик. — Хотела, быть рядом с тобой в трудную минуту, чтобы ты не чувствовала себя одинокой. Я не хотела, чтобы ты страдала, потому что от этого болело и моё сердце. — Барбара упала на пол и смотрела в пол своими большими и заплаканными глазами. — Со мной такое впервые, Роз, я-я думаю, что ты нравишься мне. Розария ещё сильнее разозлилась и под её веками залегли тени. — Мне жаль тебя. Барбара удивлённо подняла голову и посмотрела в глаза Розарии. Они не отражали абсолютно ничего. Стеклянные и совершенно безжизненные, пустые. — Что ты... — Тебе стоило влюбиться в кого-нибудь другого. Розария обошла сидящую на полу Барбару и покинула свою комнату. Время уже было к вечеру. Мондаштад шумел. Именно вечером этот город действительно оживал: торговцы зазывали к себе покупателей, продавая различные диковинки из Ли Юэ и Инадзумы, в ресторанах и тавернах не было свободных мест, потому что весь простой люд стекался сюда, дабы провести вечер в приятной компании. В воздухе витал запах счастья и свободы. Кейа вдохнул воздух полной грудью и улыбнулся, впервые за много лет он чувствует что-то подобное. — Пойдём. — Кейа взял Дилюка за руку. Рагнвиндр, на удивление, не вырывался и не хмурился. Он просто шёл за Кейей, сжимая его руку, будто так и должно быть. — Куда мы? — Наконец, любопытство взяло своё. — Просто гуляем. — Может, тогда ты отпустишь мою руку? — Я не люблю, когда меня заставляют делать то, чего я не хочу. Ты должен это знать. — Кейа улыбнулся и повёл Дилюка к цветочной палатке. — Что ты задумал? — Рагнвиндр нахмурился, но покорно пошёл следом. Они подошли к палатке и Кейа стал о чём-то расспрашивать девочку, стоящую за прилавком. Дилюк же рассматривал цветы, стоящие в вазах и думал: каково это знать, что ты умрешь для того, чтобы недолго побыть украшением для дома какого-то невежды или же быть подарком какой-то даме, которая не ответит на чувства своего ухажера и выбросит тебя в мусорку, где среди грязи и вони ты будешь доживать остатки своей жалкой жизни. Внимание Рагнвидра также привлекли лилии калла, он почему-то подумал, что эти яркие цветы очень подойдут Кейе, который предпочитает одеваться только в холодные тона. Дилюк уже вытащил одну лилию из вазы, но затем резко одернул себя. «Незачем мне думать о подобном.» — Хей, братец, иди сюда! — Кейа выглядел крайне счастливым. Сердце Дилюка часто забилось, а уголок его губ приподнялся вверх. — Чего тебе? — Оп-ля, — Кейа немного привстал на носочки и положил венок Дилюку на голову. — тебе очень идёт. Голубой цвет очень красиво сочетается с твоими волосами! Ты такой красивый, Дилюк! Между ними повисла неловкая пауза. — Ну, то есть, я не имел в виду ничего такого, да и не такого я в принципе ничего не имел...ну, в общем, ну ты понял, что я хотел сказать? Дилюк выслушал этот спотыкающийся о каждое слово монолог и в конечном итоге не смог сдержать смех. Кейа выглядел точно также, как в детстве, тогда ещё он не особо умел хитрить и не носил кучу масок, пытаясь скрыть свои истинные чувства. — Ну хватит уже смеяться. — Сконфуженно говорил Кейа, крепко сжимая руку Дилюка, пока тот смеясь утирал слёзы и поправлял съехавший венок. — Прости, просто ты мне напомнил, как в детстве ты разбил отцовскую вазу и пришел к нему в кабинет с повинной. — Дилюк снова прыснул. — Тебе так нравится меня позорить! — Альберих надулся. — Вот я не припоминаю тебе постыдные моменты из детства. — Потому что их и не было, дурачок. — Дилюк снова улыбнулся. Видя эту улыбку, Кейа чувствовал себя самым счастливым человеком на земле. Наконец-то, они говорят дольше минуты, наконец-то проводят время вместе. Он так скучал по этому. Казалось, что рядом с Дилюком вся боль и все невзгоды, окружающие его, отступают. Была уже глубокая ночь, когда Дилюк и Кейа практически добрались до Винокурни. Воздух уже был прохладный, поэтому сняв свою накидку, Кейа укутал в неё Дилюка и взяв за руку, грел замёрзшие пальцы. — Спасибо. — Сказал Дилюк, когда они стояли перед входом в поместье. — Я ничего не сделал. — Кейа всё также продолжал держать Дилюка за руку. Дилюк не хотел уходить, не хотел отпускать руку, отдавать накидку. Он просто не хотел расставаться с ним. Конечно, молодой мастер понимал, что ничем хорошим такие отношения не закончатся, но он просто не мог побороть себя. Ну или же просто не хотел. — Я, наверное, пойду. — Кейа разжал пальцы и выпустил руку Дилюка из своей. — До встречи. — Подожди, — Рагнвиндр замялся. — я все равно не планировал пока ложиться, да и куда ты в такую темень пойдёшь? Проходи, ты давно тут не был. Глаза Кейи расширились от удивления. Дилюк сам приглашает его в дом, из которого и выгнал несколько лет назад. Он бы засмеялся и бросил колкий комментарий, но почему-то не стал. Момент не располагал. — Спасибо за приглашение. Дилюк кивнул и они зашли внутрь. *** Иногда, засыпая, я резко вздрагиваю, будто бы от чувства боли где-то в груди. Встаю с кровати, трясущимися руками достаю очередную сигарету и снова начинаю тосковать по кому-то. Кто-то остался в памяти. Кому-то сейчас я и пишу бессмысленные письма, которые никогда не будут прочитаны.