Кэйа часто говорила мне, что мы выглядим не на свой возраст. Но когда она сладко засыпала у меня на руках, я не мог с ней согласиться. Дайнслейф
***
26/10/02 Подземная деревня, Кхаенри'ах. Кэйа Олберич ненавидела свою новую жизнь. Ведь когда-то, казалось бы только вчера, она являлась преуспевающим специалистом по психологии, с отличием закончивший бакалавр и наметивший место криминальных кадров, у нее была собственная квартира в центре Флориды, горе-любовник и большие планы на будущее, вроде защиты докторской или проведения особо выгодного социального эксперимента. Было. Когда-то у нее было все, что душе угодно. Деньги, свобода, имя в конце-то концов. Все на что она на данный момент не имела право даже смотреть. Как минимум ближайшие лет десять, с совершеннолетием в этом средневековом мире обстояли странные вещи. Кэйа попросту не знала — смеяться здесь нужно или же наоборот плакать. Особенно, учитывая некоторые… условия проживания. Младенческое тело, полная, накрывающая с кончиков волос до пяток беспомощность, и дикое желание ущипнуть себя за ляжку, дабы вернуться в реальность, где она наверняка заработалась до потери сознания в компании множества листов с результатами и составлением самих тестов о психических портретах клиентов. Согласно выдвинутой теории Кюблера-Росса, есть пять стадий принятия смерти — отрицание, гнев, торг, депрессия и, конечно же, принятие. Она прошла через две — начальную и конечную, перескочив всю середину из-за возложенных обязательств. Со стороны наверное может показаться смешно, ведь какие могут быть обязательства у годовалого ребенка с только-только прорастающими молочными зубиками? Как оказалось, если твоя собственная семья не принимает тебя, вселенная отрицает само существование, а окружающие усиленно игнорируют все твои потребности, ответственность на хрупкие плечи валится более чем тяжелой. За ней особо не присматривали. Могли оставить мучиться с грязными пеленками на несколько дней, вызывая раздражение кожи на настрадавшейся нежной заднице, не кормить по несколько недель под болезненный вой сжавшегося желудка или запросто бросить в детской кроватке, игнорируя любые протяжные крики. Корчась в лютой агонии Кэйа не раз задавалась обреченным вопросом, как еще не умерла от столь кропотливых качественных попыток сжить ее со свету. Любой нормальный человек не пережил бы подобного, что уж говорить о каком-то хилом младенце. Только она, очевидно, нормальной никогда не была. Впрочем как и эта полоумная семейка Олберич, на данный момент состоящая из одной молодой пары и ее скромной персоны, медленно, но верно познающей мир вокруг себя. Мать звали Мартой, а отца Берти, судя по их потрепанной, изредка выделяющейся всякими зелеными разводами одежде, они работали на ферме. Жили скромно, но на еду и все остальное по бытовой мелочи хватало, деревянный, чудом держащийся на ногах дом имел всего две комнаты, поэтому слушать их разговоры на древнем латинском удавалось с завидной регулярностью. Она их, честно говоря, совершенно не понимала, пускай и старалась приспособиться, тем не менее все равно сумела составить на каждого определенный портрет. К примеру, Берти — немного усталый, затасканный жизнью мужчина с невыразительной серой внешностью, исправно выполнявший все физически сложные заботы по дому. Меланхолик, страдающий повышенной апатией. И Марта, криво улыбавшаяся, худощавая женщина с сальными тонкими волосами морковного цвета, ненавидящая ее всеми фибрами души в отличии от мужа, который худо-бедно терпел наличие дочери. Кэйа не делала поспешных выводов, считая, что у той всего лишь объявилась послеродовая депрессия на почве постоянных нагрузок. Обычное дело для настолько несчастно выглядевшего измученного человека. Ровно до того момента, как не взглянула на свое отражение у потрескавшегося, тщательно вымытого зеркала — круглое худое личико, колючие синие волосы и смуглая кожа непривычно темного оттенка. В мягких чертах лица в ней все еще можно было разгадать Марту, но никак не вытянутого, пугающего острыми выразительными скулами Берти. Что же, очевидно она была не просто нежелательным ребенком, она была горьким последствием чьего-то грязного преступления. Бедной женщине углубленную бы терапию пройти с прописанными врачом нейролептиками, чтобы удержать от необдуманных поступков, только вот будем работать с тем, что имеем. Обычно, мать старалась не притрагиваться к ней, держась на почтительном расстоянии. Правда, когда у нее было хорошее настроение, она брала ее на руки и тихо напевала печальную колыбельную, незаметно убаюкивая собственным мелодичным голосом. Иногда даже снисходила до кормления прохладным молоком из детской бутылочки. За время акклиматизации к местным устоям, юная Олберич твердо уяснила для себя одну важную вещь при контакте с семьей — в их присутствии противопоказано плакать. Не столько бесполезно, сколько чревато назревающими проблемами. А в первые дни «перемещения» плакала она, к сожалению, много и долго. От голода, грязи, злости. Неудивительно, что мать едва не сорвалась, грозя убить своими холодными тонкими пальцами, крепко сомкнувшихся вокруг младенческой шеи. После данного инцидента, Кэйа навсегда заткнула собственный и без того неговорливый рот. Берти было плевать, а Марту истошные крики знатно выводили из себя. Но несмотря на то, что Олберич успела наделать уйму ошибок, каким-то мистическим чудодейственным образом ей все равно удавалось выживать. Целых пять лет, затем стало легче из-за непосильной помощи Дайнслейфа, таинственного пророка из самой бездны, нашедшего в ней нечто достаточно интересное, чтобы задержаться в мертвых землях Каенри’ах на еще один неопределенный срок. Встреча у них вышла комичной, он застукал ее за воровством очередной книги из местной аббревиатуры на библиотеку, а она отказалась признаваться в свершенном преступлении, побоявшись грядущих последствий. К счастью, мужчина благосклонно отнесся к выходке якобы «несмышлёного» ребенка, оценив тягу к знаниям и взяв под своеобразное крыло. Учить как оказалось вовсе не латинский, а «хиличурский» язык стало значительно легче. Жители деревни редко когда заговаривали с ней, родители и подавно, разве что раздавали разные поручения, которые она со скрипом понимала. Новоявленный учитель не давил, не скупился на щедрую похвалу и в целом являлся олицетворением всего того, чего ей так не хватало. Кэйа все реже пропадала в лесу за охотой на разновидную дичь, засыпая на корнях могучего дерева, теперь ее маленькую тощую фигуру все чаще можно было заметить среди груды книг в палатке чудаковатого пророка, которого праведно опасался каждый встречный. Сложно было объяснить всю какофонию чувств по отношению к нему, но кажется она была… благодарна? Кто знает, быть может без заботливой руки Дайнслейфа ее труп бы уже давно гнил где-нибудь в канаве или глубине лесной чащи, пожираемый местными монстрами. Хиличурлы, митачурлы, шамачурлы… Имен у «проклятых жителей» было много, но одно оставалось неизменным: если других представителей Каенри’ах они не трогали, то ее жаждали распотрошить на множество мелких частиц. Наверное, потому что она была полукровкой. Марту изнасиловала какая-то банда разбойников из Сумеру, что объясняет смуглый цвет ее кожи, поэтому формально она не являлась полноценным гражданином данного королевства. По словам Дайнслейфа, по ее венам струилась нечистая кровь, из-за чего формально Кэйа была «запятнана». С одной стороны, хорошо, ведь таким образом ей не грозит стать жертвой проклятия, да превратиться в одного из этих монстров, а с другой, что может быть хуже амплуа беспомощной жертвы? На этот вопрос всегда спокойный, хладнокровный учитель с доброй улыбкой посоветовал стать сильнее и совершенно незаметным образом взял процесс тренировок под собственный контроль. В этом деле он оказался куда строже, чем она представляла себе изначально. Хотя, не последнюю роль сыграло то, что в бою Олберич оказалась намного хуже всех остальных аспектов. Определенно ей было во много раз легче перерыть сотню тысяч фолиантов, нежели одолеть дохлого хиличурла, специально пойманного Дайнслейфом. По натуре она являлась исследователем, а не солдатом, мчавшимся на фронт. Но в этом мире сила занимала далеко не последнюю ступень, если уж не первую, из-за чего приходилось, крепко стиснув зубы, надрывать жилы, дабы достичь достойного результата. В день, когда Кэйа, нервно кусая онемевшие губы, несмело раскрыла один из своих главных секретов, выясненного впрочем не так давно: всего несколькими месяцами ранее, Дайнслейф подарил ей зачарованный серебряный кинжал из холодного региона Снежной. Теряясь в догадках, она ошибочно полагала, что ее способности неправильны. По крайней мере, в их деревне ей ни разу не довелось встретить человека, которому был подвластен лед и снег вместе взятых. Мужчина тогда долго всматривался в ее правый глаз, постоянно прикрытый длинной челкой, прежде чем вложить в озябшие смуглые руки непроглядно черную повязку и начать углубленное изучение всех учений Тейвата. Благодаря сваленной информации Кэйа отметила для себя, что данная реальность похожа на фентезийно-среднековый роман. Здесь также присутствовала алхимия, монархическая политика в виде так называемых божеств «архонтов» во главе государства и магия, именуемая не иначе как «глазом бога», что не отличались от блестящих драгоценных камней. Последнее помогло понять, что так озадачило наставника — ее глаз бога покоился вовсе не подле, в облике какой-нибудь побрякушки, о нет, он был в прямом смысле этого слова внутри нее. А если точнее, то в правой глазнице, в радужке которой, если приглядеться, можно было четко увидеть лазуревую кристаллическую снежинку. Помнится, знак этот Олберич получила, пока пыталась безуспешно повалить бешенного кабана в лесу. Вопреки всем ожиданиям, своих паранормальных сил она не боялась. Крио элемент охотно шел на встречу, приятно покалывая морозным холодом на кончиках пальцев и вихрем сметая любую преграду, попавшуюся на пути. Да и во время «течек» помогал остужать лихорадившее тело. После того, как деревенский знахарь утвердил ее вторичный пол к шести годам, родители окончательно разочаровались в ней, напрочь игнорируя само существование, жители же только ошеломленно шептались за спиной, говоря, что коренной житель Каенри’ах не может быть омегой. Письменные источники подтвердили: как правило, в проклятом народе рождались лишь беты и альфы, единичные случаи же кончали жизнь не самым лучшим образом. Кэйа надеялась, что подобное обойдет ее стороной. Ее все еще пугали незнакомые иррациональные термины, которые в прошлой жизни люди бы посчитали чистой дикостью, и никакие доводы Дайнслейфа в том, что она нормальная, не уверят ее в обратном, поэтому новые неудобные приключения определенно были бы здесь не к месту. К сожалению, судьба никогда не интересовалась ее мнением. Глубокой ночью Берти грубо выдергивает ее из постели и, не давая опомниться, тащит к старой повозке. Кэйа невпопад восклицает, что не взяла кинжал, думая о единственном в этой проклятой деревне человеке, который в силах помочь. Отец возражений не слушает, он тихо говорит «это тебе не понадобится» и увозит их в неизвестные дали. Олберич была в силах сбежать. Однако, перед впервые увиденными за семь лет серого существования яркими лучами солнца, насыщенно голубым небом и по-настоящему свежей мягкой травы под ногами, у нее немели ноги и пересыхал язык. По сравнению с прогнившей иссохшей почвой Каенри’ах, где сквозь вечные тучи не проступало ни линии света, а воздух давно пропитался ощущением полной безнадежности, Мондштадт был той самой утопией, к которой она столь яро стремилась. Город свободы и игристого вина. — Я был не самым хорошим отцом, Кэйа, — после пяти дней нескончаемой поездки Берти с трудом переводил дух и контролировал собственную дрожь, больно впившись своими пальцами в ее хрупкие напряженные плечи. — Хотя ты росла образцовой дочерью. Мне нет оправданий. И я это признаю. Но если ты хочешь остаться здесь, если хочешь избавиться от проклятия Каенри’ах, ты должна спасти нас. В родной деревне ее не трогали не только потому, что она была гением; скорее, она была идеальным оружием. — …слышишь? Ты наша последняя надежда… Проникни в семью Рагнвиндров, выпытай главные тайны и… У него есть сын — Дилюк, мальчик молод, но он альфа… Не подведи и помни… Ты… надежда, Кэйа. Олберич внимает каждому слову, несмотря на то, что большую часть предложений обрывает шум разошедшегося дождя, превращающегося в ливень. Почему-то обстоятельства совершенно не удивляют. Когда-нибудь они должны были ее бросить. И она была готова к этому. Благо, ей было вовсе не семь малых лет. Берти уходит, не оглядываясь. Бросая ее прямо там, возле ветвей зеленой ели, в одной потрепанной насквозь промокшей пижаме с израненными босыми пятками, не предвещая скорого возвращения. Ей холодно, иногда она поглядывает наверх, чтобы словить ртом капли дождя. К вечеру, когда заканчивается ливень, к ней подходит обеспокоенный рыжеволосый мужчина в дорогих одеяниях: — Где твои родители, ребенок? Кэйа смотрит на него единственным неприкрытым повязкой глазом и отвечает с милой улыбкой на бледных дрожащих от охватившего озноба губах: — Они меня бросили.