Думаю об Энни

«Сейчас идет дождь, Энни». Лиза Уинтроп с удивлением посмотрела на только что написанные слова, словно они появились на листке бумаги сами по себе. Вообще-то, она собиралась написать: «Дом Фрэнка Ллойда Райта в Беар-Ран, штат Пенсильвания, — один из самых ранних и прекрасных примеров того, как архитектор использует природные материалы и окружающую среду, чтобы...». Но в окна ее маленькой комнатки в общежитии хлестал серый ноябрьский дождь, его огромные капли так и бились в стекло под завывания ветра. Лиза открыла в блокноте новую страницу и начала писать: «Дорогая Энни, сейчас идет дождь — точно так же, как в тот день, когда мы встретились в прошлом ноябре. Капли тогда были такие большие, что сливались, образуя широкие ленты, бегущие вниз, помнишь? Энни, как ты? Счастлива ли ты, нашла ли то, что искала в Калифорнии? Поёшь ли ты? Думаю, да, хоть ты и не упомянула об этом в своих письмах. Интересно, другие люди так же покрываются мурашками, когда слышат твое пение, как я? Энни, пару дней назад я увидела женщину, которая напомнила мне твою бабушку, — и тут же подумала о тебе, твоей комнате, твоих кошках, о том, как твой отец рассказывал истории, сидя за рулем такси, когда мы поехали гулять в День благодарения. Потом пришло твое последнее письмо, в котором ты сказала, что не будешь больше писать, пока не получишь от меня ответ. Это правда, я последний раз написала тебе летом, когда ты была в музыкальном лагере вторую неделю. Проблема в том, что я все думаю о произошедшем — точнее, обо всех сопутствующих событиях, — и не могу тебе ничего написать. Прости, я знаю, это несправедливо. Это тем более несправедливо потому, что твои письма чудесны и мне их точно будет не хватать. Но я не виню тебя в том, что ты не будешь мне больше писать, да и как я могу? Энни, думаю, что я все еще не могу писать тебе, потому что уже сейчас знаю, что и это письмо не отправлю». Лиза закрыла глаза и рассеянно взъерошила короткие, уже и так растрепанные каштановые волосы. Она напряженно сутулилась, от чего, даже стоя, выглядела ниже своих ста шестидесяти сантиметров. Подвигав плечами вперед-назад, она бессознательно попыталась облегчить ноющую боль, накопившуюся во всем теле из-за длительного сидения за чертежной доской, а потом и за письменным столом. Девушка, живущая напротив, дразнила ее за перфекционизм, но другие студенты-первогодки приехали в Массачусетский технологический институт после летней практики в больших фирмах, поэтому Лиза провела первые несколько недель учебы в упорных попытках их догнать. И все равно на ее чертежной доске лежал незаконченный план этажа, а на письменном столе — незаконченный реферат про Фрэнка Ллойда Райта. Лиза отложила ручку, но через несколько мгновений снова ее взяла. «Наверное, перед тем как я смогу наконец отослать тебе письмо, мне нужно снова пройти через все, что случилось — через все плохое, но и хорошее тоже: через наши отношения, дом, мисс Стивенсон и мисс Уидмер, Салли и Уолта, мисс Бакстер и миссис Пойндекстер, попечителей школы, моих родителей и бедного, сбитого с толку Чэда. Энни... мне нужно будет как следует напрячься, чтобы вспомнить обо всем этом». "Но я действительно хочу помнить, — подумала Лиза, подходя к окну. — Теперь — хочу". Дождь практически скрыл реку Чарльз и большую часть кампуса. Даже здание напротив было практически не видно. Лиза все равно на него смотрела, желая, чтобы изображение окончательно размылось и превратилось... во что? В ее улицу на Бруклин-Хайтс в Нью-Йорке, где она жила всю жизнь до института? В старую школу, Академию Фостер, которая находится в нескольких кварталах от родительского дома? В улицу Энни на Манхэттене, в школу Энни? В саму Энни, как она выглядела в тот первый ноябрьский день... Миссис Уидмер, преподававшая английский в Академии Фостера, всегда говорила, что лучший способ приступить к истории – начать с самого важного или волнующего эпизода, а потом уже рассказать, что было до этого. Так что я начну с дождливого воскресенья в прошлом ноябре, когда я познакомилась с Энни Кеньон. Я хотела стать архитектором еще с тех самых пор, как научилась правильно писать это слово, так что всегда много времени проводила в музеях. В тот день, чтобы сосредоточиться на идеях для солнечного дома, который я проектировала в рамках школьного проекта, я отправилась в музей искусств Метрополитен – посетить Храм Дендур и Американское крыло. В музее было так много народу, что я решила начать с Американского крыла – там иногда бывает посвободнее, особенно на третьем этаже, куда я собиралась. И поначалу мне показалось, что мои предсказания оправдываются. Когда я поднялась по лестнице, кругом было очень тихо, и я уж было подумала, что вообще никого не встречу, но, двинувшись в сторону колониальных залов, я услышала пение. Помню, как остановилась и минуту слушала, а потом двинулась по направлению к звукам – в основном из любопытства, но еще и потому, что у поющей был чудесный голос. Это была девушка примерно моего возраста – лет семнадцати. Она сидела на подоконнике одной из старейших колониальных комнат и пела, уставившись в окно. И, хоть я и знала, что за этим окном – всего лишь раскрашенные декорации, что-то такое было в этой девушке – ее сером плаще и песне – что оказалось очень просто представить, что снаружи находится Плимутская плантация Колонии Массачусетского залива. Девушка выглядела так, словно вполне могла бы оказаться молодой колонисткой, а ее песня казалась печальной – во всяком случае, мелодия навевала грусть, а в слова я не вслушивалась. Через пару мгновений девушка замолкла, но продолжала смотреть в окно. – Не останавливайся, – услышала я собственные слова, – пожалуйста. Девушка подскочила так, словно мой голос ее напугал, и обернулась. У нее были очень длинные черные волосы и круглое лицо с маленьким носиком и печально изогнутым ртом. Но самое большое впечатление на меня произвели глаза – черные, как и волосы. Их взгляд словно таил в себе что-то, недоступное человеческому пониманию. – Ой, – сказала она и приложила к горлу ладонь – на удивление изящную, с тонкими длинными пальцами, контрастирующими с круглым лицом. – Ты меня испугала! Я не знала, что тут кто-то есть. Она плотнее завернулась в плащ. – Ты очень красиво пела! – поспешила я сказать, пока не успела смутиться. Я улыбнулась ей – и она улыбнулась в ответ, нерешительно, словно до сих пор не могла оправиться от испуга. – Не знаю, что это была за песня, но звучала она так, словно кто-то вполне мог бы петь ее в этой комнате. Улыбка девушки стала шире, глаза довольно блеснули. – Ты правда так думаешь? Это не настоящая песня – я просто импровизировала. Притворялась, что я – колонистка, которая скучает по Англии. По лучшей подруге и всему такому. И по собаке – ей разрешили взять с собой кошку, а собаку пришлось оставить. – Она рассмеялась. – Думаю, собаку звали как-нибудь ужасно оригинально – например, Шарик. Я тоже рассмеялась, но не смогла придумать, что тут можно еще сказать. Девушка направилась к двери, словно собиралась уже уходить, и я быстро ее окликнула: – Ты часто сюда приходишь? И тут же внутренне поморщилась от того, как тупо это прозвучало. Впрочем, ей так вроде бы не показалось. Она покачала головой, словно это был серьезный вопрос, и ответила: – Нет. Приходится много практиковаться, и иногда становится скучно. – Она перекинула волосы через плечо. Плащ приоткрылся, и под ним обнаружились совершенно неколониальные вельветовые джинсы и коричневый свитер. – Практиковаться? – переспросила я. – В смысле, петь? Она кивнула и сказала, как нечто само собой разумеющееся: – Я в специальной группе в школе состою. Мы постоянно репетируем. А ты часто сюда приходишь? Теперь она стояла ко мне довольно-таки близко – в дверном проеме, слегка склонив голову. Я кивнула и объяснила про мои планы стать архитектором и про солнечный дом. Когда я упомянула, что собираюсь посмотреть на Храм Дендур, она сказала, что видела его только мельком, с улицы, и спросила: «Ты не против, если я пойду с тобой?» Я с удивлением поняла, что действительно не против – обычно я люблю бывать в музеях одна, особенно когда над чем-нибудь работаю. – Нет, – ответила я. – В смысле – почему бы и нет. Мы пошли вниз по ступенькам, и я при этом чувствовала себя слегка неловко, пока не сообразила спросить: – Как тебя зовут? – Энни Кеньон, – сказала она. – А… что это? – Лиза Уинтроп, – поспешила ответить я, прежде чем сообразила, что она спрашивает не об этом. Мы только что добрались до раздела средневекового искусства – большого открытого зала с потрясающей алтарной перегородкой – огромной кованой решеткой, покрытой позолотой, – идущей вдоль всего заднего ряда. Энни замерла перед ней, и глаза ее буквально сияли. – Это из испанского собора, – слегка рисуясь, сообщила я. – Шестьсот шестьдесят восьмой… – Как красиво! – перебила Энни. Постояв молча какое-то время, словно завороженная решеткой, она склонила голову. Двое или трое проходивших мимо посетителей странно на нее взглянули, и я попыталась доказать себе, что чувствовать неловкость за нее – совершенно нелогично. Помню, как думала: «Ты всегда можешь отойти в сторону. Ты ее вообще не знаешь. Может, она сумасшедшая. Или какая-нибудь религиозная фанатичка». Но я так и не отошла, а через пару секунд она повернулась ко мне с улыбкой и сказала, когда мы уже выходили из зала: – Извини, если смутила тебя своим поведением. – Все в порядке, – сказала я. Я довольно-таки быстро утянула Энни в Зал оружия и доспехов, который я обычно прохожу на пути к храму. Этот зал – один из моих любимых в музее, при входе в него посетителей встречает процессия рыцарей в полном обмундировании на лошадях, все в полный рост. Первый рыцарь держит наизготовку копье, направив его строго вперед – на любого, кто входит в зал. Энни, судя по всему, эта процессия понравилась. Наверное, это была одна из первых вещей, благодаря которым я поняла, что эта девушка мне по-настоящему симпатична, хоть она и казалась слегка странной. – Ух ты! – воскликнула она, обходя процессию. – Они такие классные! Она ускорила шаг, принялась размахивать воображаемым копьем, а потом еще и начала подскакивать, словно сама оказалась на лошади. Какая-то часть меня хотела к ней присоединиться – я ведь сама любила этих рыцарей и, кроме того, в детстве с ума сходила от короля Артура. Но другая часть буквально корчилась от неловкости. – Энни, – начала я тоном, который обычно использовала моя мама, когда мы с братом в детстве начинали уж слишком шалить. Но к тому моменту Энни уже изобразила, как падает с лошади, роняя копье. Она вытащила воображаемый меч с такой убедительностью, что я невольно восхитилась ее актерскими способностями, а потом закричала: – En garde! Сражайся со мной – или этот меч пронзит тебя насквозь! Тут я уже поняла, что не смогу удержаться от улыбки. – Если не будешь сражаться со мной, рыцарь, – продолжила она, – ты горько пожалеешь о том злосчастном дне, когда лишил меня лошади в этом зеленом лесу. Ее настроение было таким заразительным, что я не смогла сдержать смех. Кроме того, я уже успела заметить, что единственными посетителями, кроме нас, была пара мальчишек в другом конце зала. В это же мгновение я прекратила сопротивляться. Я вообразила лошадь и спрыгнула с нее, воскликнув лучшим своим артурианским слогом: – Не желаю биться я конным со спешившимся воином! Но коль встал я на землю, не пережить тебе этот день, не рассказать никому о нашей битве! И я изобразила, как отбрасываю в сторону копье и тоже вытаскиваю меч. – И тебе тоже! – вскричала Энни с отсутствием логики, над которым мы позже посмеялись. – Так получай же! – Она сделала выпад. Мы принялись скакать вокруг процессии рыцарей, размахивая воображаемыми мечами и выкрикивая куртуазные оскорбления. После примерно третьего такого выкрика мальчишки из другого конца зала подошли к нам поближе и принялись разглядывать. – Я за ту, что в плаще, – объявил один из них. – Вперед, плащ! – А я нет, – сказал его товарищ. – Вперед, ветровка! Мы с Энни обменялись взглядами, и я поняла, что мы молчаливо соглашаемся на битву до последней капли крови ради удовольствия наших зрителей. Единственная проблема заключалась в том, что я не знала, как мы дадим друг другу знать, кто из нас умрет и когда. – Эй, что здесь происходит? А ну-ка прекратили немедленно, вы двое! Уже достаточно взрослые, чтобы понимать, как себя вести, а? Я почувствовала на плече цепкую хватку и, обернувшись, обнаружила красное и разозленное лицо музейного охранника. – Простите нас, сэр! – сказала Энни с таким невинным видом, что было ну просто невозможно на нее сердиться. – Эти рыцари – они такие… такие потрясающие! Я никогда их раньше не видела – и слегка увлеклась. – Пфффф! – Охранник ослабил хватку на моем плече и повторил: – Все-таки уже достаточно взрослые, чтобы понимать, как себя вести. – Он бросил гневный взгляд на мальчишек, которые жались друг к другу, приоткрыв рты. – Нечего вот этим пример подавать! – буквально проревел он, и мальчишки умчались прочь, как парочка перепуганных полевых мышей. После этого охранник снова повернулся к нам с мрачным видом – но глаза его при этом больше не выглядели сердитыми. – Неплохое сражение устроили, – ворчливо проговорил он. – Вам бы Шекспира в парке инсценировать. Но только, – прибавил он, погрозив нам пальцем, – больше не здесь, поняли? – Да, конечно, сэр, – покаянно проговорила Энни, а я молча кивнула. Мы стояли и практически не дышали, дожидаясь, пока он уйдет, а после хором расхохотались. – О Лиза! – сказала Энни. – Я не помню, когда в последний раз так веселилась! – Я тоже, – честно откликнулась я. – И знаешь, что еще? Мне даже не было неловко – ну, разве что в самом начале. А потом случилась странная вещь. Мы посмотрели друг на друга – впервые как следует, по-настоящему, – и в течение пары мгновений я, наверное, не могла бы никому сказать ни где я нахожусь, ни даже кто я такая. Ничего подобного не происходило со мной прежде, и, думаю – нет, точно знаю, – это меня испугало. Прошло еще какое-то время, прежде чем я снова смогла говорить, и даже тогда все, на что меня хватило, это: – Пойдем, к храму – туда. Мы молча проследовали через Египетский отдел, и я наблюдала за Энни, когда мы вошли в Крыло Сэклера и она увидела Храм Дендур, с водоемом и открытым пространством спереди. Этот вид завораживает многих людей – да и меня до сих пор тоже, хоть я и была здесь много раз. Наверное, все дело в яркости и отсутствии теней – он выглядит ясным и чистым, даже в такой дождливый день. Свет струится сквозь стеклянные панели, открытые, как небо, и отражается от водоема, благодаря чему пространство вокруг храма кажется таким же просторным и изменчивым, каким оно было тысячи лет назад на берегу Нила. Увидев храм, Энни ахнула. – Он же на улице! В смысле – кажется, что на улице. Но… какое же четкое ощущение! – Она раскинула руки в стороны, словно хотела обнять все, что видит, и шумно выдохнула, как будто ей не хватало слов, чтобы описать все чувства. – Знаю, – сказала я. В этом месте мне тоже никогда не хватало правильных слов. Энни улыбнулась, а затем медленно обогнула водоем и подошла к храму, словно была богиней Исидой, благосклонно принимающей его при первом посещении. Вернувшись ко мне, она встала так близко, что наши руки могли бы соприкасаться, если бы мы их чуть сдвинули. – Спасибо, – тихо сказала она, – за то что показала мне его. И за алтарную перегородку тоже. – Она чуть отступила. – Это место похоже на тебя. – Она снова улыбнулась. – Такое яркое и чистое. А не сумрачное, как я и перегородка. – Но ты же… – Я осеклась, сообразив, что хотела сказать «красивая», и, сама удивившись своим мыслям, смутилась. Энни улыбнулась еще шире, словно догадалась, о чем я думаю, но затем отвернулась. – Мне пора идти, – сказала она. – Уже поздно. – А где ты живешь? – Слова вырвались, прежде чем я успела их обдумать. Но почему бы и не спросить? – На окраине. – Она чуть поколебалась, затем откинула полу плаща и вытащила из кармана огрызок карандаша и блокнот. – Вот. – Она записала телефон и адрес, вырвала листок и протянула мне. – А ты свои напиши. Я написала, и мы направились через Египетский отдел наружу, под дождь, болтая о чем-то. Я уже не помню, что именно мы говорили друг другу, зато помню сопровождавшее ощущение: произошло нечто важное, а слова тут значения уже не имеют. Через несколько минут Энни была в автобусе, а я направлялась в другую сторону, к метро, чтобы ехать домой в Бруклин. И только уже подъезжая к своей станции, я сообразила, что вообще не вспомнила в музее про проект солнечного дома.