Геройские монологи

      Соршан никогда не думал о том, что у него появится своя семья, ну или хотя бы какое-то её подобие. В Игг-Шайле о нём ходила дурная слава, и всякий из его собратьев косился на него с настороженностью и презрением. Что уже и говорить о гордых тёмных эльфийках, которые, несмотря на кажущуюся развратность, всегда сами выбирали себе партнёров, даже для случайных любовных встреч.       Соршан не обманывался насчёт того, что кто-то захочет проводить с ним ночи. В молодости он был заносчив и горделив и разбил не одно сердце, а теперь расплачивался за собственное высокомерие, испивая горькую чашу презрения. И тем не менее Маласса всё же сжаливается над ним, хотя бы немного усмиряя суровость наказания. Хотя Соршан едва ли помнит ту внезапную памятную ночь и спутницу, что разделила её с ним, но в назначенный срок перед своим домом он находит самый внезапный и неожиданный дар. — Папа? — тоненький голосок выводит Соршана из задумчивости, и он качает головой, стряхивая наваждение. Поднимает взгляд, тут же сталкиваясь с любопытным взглядом дочери, и лёгкая улыбка приподнимает уголки его губ вверх. — Да, милая? — он протягивает навстречу девочке руку, и та охотно подбегает ближе, запрыгивая на колени отца и прижимаясь к нему. — Ничего, я просто хотела тебе сказать, что люблю тебя, — словно котёнок, она льнёт ближе к единственному родителю, которого знает, и отдаёт ему безвозмездно всю свою искреннюю любовь и тепло.       Сможет ли Соршан уберечь их?..       Ребёнок случая, родившийся уж точно по воле шутки жестокой богини, оказывается последним маяком в беспросветном мраке жизни Соршана. Лучиком света, разгоняющим тьму и дарующим ему смысл двигаться дальше. Не ради себя, давно заброшенного и потерянного, но ради ребёнка, который единственный принимает его таким, какой он есть. И любит его просто за то, что он — это он.       Соршан уже давно забыл, каково это. Однако дочь рядом с ним, для которой он и любимый родитель, и наставник, и самый доблестный защитник, снова и снова напоминает, что значит жить, а не влачить жалкое существование. Она пробуждает в нём давно потухшие надежду и те светлые чувства, который он считал похороненными в гномьем плену. В конце концов, именно она, маленькая хрупкая девочка, вновь вдохнула в него жизнь, и даже безумие, казалось, отступило в тень, делая его разум спокойным и ясным.       Мог ли Соршан сохранить эту хрупкую идиллию?.. — Папа? — дочь с тревогой заглядывает в печальное лицо родителя. Ему не нужно что-то говорить для того, чтобы ребёнок безошибочно угадал его истинное состояние. Он вновь провалился по всем фронтам — и на этот раз без малейшего шанса хоть что-нибудь исправить.       Хрупкое равновесие и мир в Игг-Шайле катятся в бездну, и он стал тем, кто лишь сильнее подтолкнул их к опасному краю. Собственными руками подвёл к смерти единственного друга и в любой момент был готов последовать за ним, пав от руки ассасина. Однако даже не это разбивало и без того израненное сердце Соршана, нет.       Он подвёл свою дочь. Единственное действительно дорогое ему существо, ради которого он был готов пойти хоть в самое сердце Шио. Обрёк её на страдания и опасности, от которых не мог защитить. — Милая, посмотри на меня, — тревога в глазах ребёнка лишь возрастает, когда отец опускается на корточки и берёт в руки детское личико, глядя прямо в глаза. — Мне нужно будет уйти, хорошо? Лорду Менану нужна помощь, и мне придётся задержаться, — Соршан даже почти не лжёт, но всё в груди разрывается от боли и всходит кровью. — Владычицы теней, жрицы Малассы, присмотрят за тобой пока меня не будет, но как только я освобожусь, я вернусь за тобой, — улыбается почти искренне, пряча глубоко внутри непомерное отчаяние, топящее в себе с головой. — Обещаю, я скоро вернусь за тобой, — он оставляет дочь в храме, и верховная жрица с понимающим сочувствием смотрит на него.       Она видит сквозь ложь и иллюзию, и тени шепчут ей горькую правду: за своей дочерью отцу никогда не суждено будет вернуться. Но отчаяние его и сожаление так велики, что в последней попытке он пытается защитить самое ценное. В том числе и от самого себя. — Я буду ждать твоего возвращения, папа! — тоненькие ручонки на прощание обвиваются вокруг отцовской шеи, и Соршан из последних сил сдерживает рвущиеся наружу рыдания.       Он покидает храм, чтобы навсегда забыть о его существовании. Он покидает храм, чтобы наконец-то найти свою кончину. Он покидает храм, так и не зная, что даже много столетий спустя маленькая девочка, ставшая верховной жрицей, в старой тоскливой привычке всё также надолго задерживается на пороге, вглядываясь вдаль, почти потеряв всякую надежду. Соршан уходит, и в голове его пульсирующей болью бьётся лишь одна мысль.       «Прости меня, Илайя»