Геройские монологи

      Гробовое молчание нарушал громкий, разлетающийся эхом стук капель. Монотонный плеск раздавался с одинаковой периодичностью, поначалу жестоко раздражая, но постепенно становясь фоном, на который не обращаешь внимания. Вода скапливалась на сыром тёмном потолке, а потом срывалась, разбиваясь о камни темницы. Соршан пытался не обращать внимания на звуки, но плеск воды был единственным, что нарушало тишину этого проклятого места.       В конце концов стуку капель, казалось, начал вторить стук внутри его головы, и Соршан поморщился, слабо зажмурив глаза — монотонный звук, тьма и сырость тюрьмы медленно, но верно сводили с ума. Провести даже немного времени здесь было самой настоящей пыткой и испытанием на крепость духа — это место искажало время и восприятие, отчего проведённые в нём минуты мнились целыми столетиями.       Народ Туидханы был проклят с первых мгновений своего существования. Те, кто пошли за мятежной королевой, разделили с ней это проклятие. Ненависть, презрение и желание уничтожить до последней живой души — предательство в итоге выгнало их в подземелья, но и там им никто не был рад. Сырые, тёмные и холодные — они были заняты так же, как и поверхность, не только полуслепыми и вечно голодными тварями, о нет.       Народу Туидханы нигде не было места. Но умирать так просто и опускать руки они не собирались. Своё существование они были готовы выгрызать с боями, и первая война не заставила себя долго ждать.       Гномы были самоуверенны и высокомерны. Они считали себя единственными разумными хозяевами подземелий. И эльфы Туидханы мнились им кучкой слабых отщепенцев, которых будет так легко перебить. Но нет, эльфы не захотели умирать так просто, втягиваясь в борьбу, растянувшуюся на десятилетия.       Соршан прикрыл глаза, устало уперевшись виском в выступающий из стены плоский камень. Кто знает, как долго ему предстояло гнить в этом богами забытом месте?.. Скривил губы в горькой усмешке: и ведь даже сбежать у него вряд ли получится. Все его вещи и оружие были конфискованы, руки были связаны могучими антимагическими путами. Он был отрезан от всего мира, заточён в тюрьме, и лишь Маласса знала, какая судьба поджидала его.       Ему не повезло: их отряд взяли в оцепление и загнали в ловушку. Командир был убит, а остальных взяли в плен. Соршан, его мать, отец и несколько других эльфов — достаточно неплохой и богатый трофей, за который можно было получить неплохой выкуп.       Или как следует развлечься, наблюдая за пытками и страданиями несчастных.       Соршан зябко повёл плечами, забившись в угол камеры и подтянув к себе ноги, обхватывая их за колени. В них он спрятал своё лицо, уперевшись в твёрдые кости лбом. Он не знал точно, сколько времени уже провёл здесь. Во мраке и сырости камеры время ощущалось достаточно искажённо. Сколько он так сидит оставалось загадкой — может быть, день, а может быть, год. Разница, впрочем, была не велика.       Склизкая плесень на стенах, сырость и холод — Соршану приходилось ёжиться, превращаясь в угловатый нелепый бесформенный клубок, чтобы хоть как-то сохранить и удержать жалкие крохи тепла. Куда и делась вся его напыщенность и высокомерие, когда он взирал на других рядом с собой, как на грязь?.. Теперь он и сам был этой грязью — худой, грязный, со спутавшимися волосами, не мывшийся, отвыкший от тепла, света и чужой компании.       Он вздрогнул против воли, когда до его ушей долетело эхо. Крик, наполненный болью — так кого-то пытают. Страх ледяными пальцами сжал изнутри, и Соршан нервно облизнул сухие потрескавшиеся губы. Кто знает, может быть следующим будет его собственный крик?       Незнание, одиночество и проклятая капающая вода сводили с ума. С тех пор как его забросили сюда, он видел лишь надзирателей, очевидно, раз в день приносящих пленникам еду. Впрочем, едой это было назвать очень сложно, но голод — собака, и в такую же собаку он превращал того, кто ещё недавно мнил себя на вершине мира. Жалкое зрелище...       Соршан был один. Бесконечное, казалось, множество дней он провёл в мучительном одиночестве и напряжённом ожидании. Он не знал, какая судьба постигла его родителей и что случилось с их боевыми товарищами. Кого так жестоко пытают и какие ответы пытаются выбить. Что, в конце концов, ждёт его самого. Было лишь одиночество, тьма и сырость камеры, и они сводили с ума ничуть не хуже, чем допросы и пытки.       Неизвестность была убийственна. Худшее из наказаний, которое было невыносимо сносить. И Соршан изводил сам себя, мучаясь от неё, лишь в редкие мгновения проваливаясь в тягучую пучину забытия. В котором разум продолжал терзать его тревожными кошмарами. — Эй ты, остроухий! — грубый низкий голос разбил на осколки глухое молчание, и Соршан крупно вздрогнул всем телом от неожиданности. Перед ним, по ту сторону решётки, стоял гном с факелом в руках, и эльф прищурился, отвыкнув от света. — Вставай! Ты идёшь со мной! — в замочной скважине провернулся ключ, и замо́к отворился к громким лязгом. С мерзким скрипом решётка отодвинулась в сторону, и Соршан с недоверием посмотрел на образовавшийся просвет.       Уставший и обессиленный, он тем не менее понимал, что путь наружу равнозначен смерти. Но и малодушное желание остаться в клетке также вело к ней — к медленному безумию и бесславной кончине. Вечному гниению в сырой камере, где до него никому нет дела — любая другая смерть будет лучше, чем просто сдохнуть, как бродячему животному. А потому на слабых подкашивающихся ногах Соршан всё-таки вышел к надзирателю, тут же грубо схватившему его за локоть и потащившему куда-то вглубь тюремных коридоров.       Навстречу судьбе, которая окончательно сделает из Соршана того, кем он является.