Геройские монологи

      Шорох перьев разгоняет обманчивую тишину, сотканную из мрака и обрывков шёпота. Белкет скользит во тьме, освещаемой тусклым серебряным светом, вокруг которого плотно сгущаются тени. Он здесь один, но он не обманывается видимостью: он чувствует взгляды, сопровождающие его повсеместно, и даже почти привыкает к ним.       В отчаянии он взывает к Богам-Драконам. Обращается ко всем сразу в надежде, что хоть кто-то из них откликнется на полный боли зов. Презрение и отречение становятся совсем невыносимыми, и он теряется в одиночестве, блуждая по нему, не зная, куда идти. С самого первого мгновения своего существования он был отвергаем, и для него не было места ни подле отца, ни подле собратьев.       Так кто он? Каково его призвание?       Потерянный ребёнок, кое-как ставший взрослым — и Белкет ищет ответы. Ищет своё место. Ищет самого себя. Он ищет место, где его смогут принять и утешить, успокоить и помочь. Отец глух к его молитвам и слеп к его страданиям; собратья клеймят неправильным и бросают полные презрения взгляды в спину. Никто из них не хочет, не собирается делать шаг навстречу. Они лишь бьют наотмашь да отворачиваются от него.       И одинокий, отвергнутый, травмированный ребёнок отправляется на поиски. Потому что сам он не справляется.       Он взывает к Драконам в искренней мольбе. Простирает руки ввысь и смотрит в звёздную даль. Пожалуйста... Хоть кто-то... И Тьма слышит его зов. Единственная откликается на него, и Скользящая Тень укрывает его своими крыльями, забирая под свою сень.       Маласса — мать. Что бы там ни говорили ангелы, она — мать, заботящаяся о своих детях. Материнское сердце снедает искренняя печаль, когда брошенный разбитый ребёнок в невыносимом отчаянии зовёт хоть кого-нибудь. Маласса — мать, и для неё страдание любого ребёнка ощущается особенно остро. Поэтому она приходит на зов Белкета. Поэтому она искренне хочет утешить его и подарить покой.       Таким, как он, детям сверкающего Эльрата, вход в это место закрыт. Оно сокрыто от их взоров, и ангелы могут лишь догадываться об его существовании. Но ангела с неправильно-белыми крыльями Маласса сама приводит сюда, и кто её дети такие, чтобы спорить с решением матери. Но они шепчутся друг с другом, осматривают гостя, и любопытные внимательные взгляды их следуют за ним по пятам. Конечно, Белкет чувствует их. Ощущает физически косое недоверие и затаённую враждебность — и усмехается одновременно устало и горько.       Безликие ощущают холодное равнодушие, исходящее от незваного и не слишком приятного гостя. Ангел в самом сердце их чертогов — нет, мудрость Матери никто не ставит под сомнение, но ангелы есть ангелы. Кто знает, чего от них ожидать? А этот, кажется, не слишком отличается от них, кроме крыльев и волос с налётом пепла на белом снегу — вон, даже источает то же ангельское высокомерие. Держится подчёркнуто холодно, словно он здесь хозяин, скользит равнодушным взглядом по мраку. Спасибо хоть не бросается рассеивать его своим сверкающим Светом!       Ропот шипения и недовольства прокатывается по общему сознанию. Кто-то из братьев прямо взывает к матери: «Почему?». Почему ты впустила этого высокомерного гордеца к нам? Пока другой из братьев вдруг не ловит себя на осознании: «Присмотритесь и прислушайтесь».       Шорох перьев разгоняет обманчивую тишину. Босые ступни бесшумно ступают по переходам дымчатого кварца. Могучие крылья скорбно поникли, и их тянет к земле; плечи опущены, и ангел словно пытается казаться меньше. У него словно нет сил держать спину прямой и гордо расправленной. Словно энергия покидает его с каждым мимолётным движением. Он чувствует на себе чужие взгляды, но просто не реагирует на них.       Потому что он привык.       Потому что первое его воспоминание о разочаровании.       Сколько он себя помнит, столько косые неодобрительные взгляды и сопровождают его. Здесь-то неудивительно, конечно, ведь здесь он был чужим. Быть чужим на чужбине вполне естественно и понятно, вроде бы даже немного легче, чем ощущать себя чужим в собственном же доме. Но что здесь, что там прокля́тые молчаливые взгляды, недоверие, осуждение, а где и открытое презрение. Наверно, он просто это заслужил? И с ним никто, нигде и никогда не мог и не должен был вести себя иначе?       В конце концов, должно быть, это норма? И ему просто пора наконец-то окончательно с ней смириться?       Взгляды, взгляды, взгляды — и шепотки. Они сводят с ума, честно говоря. Углубляют разлом, который Белкет пытается тщетно хоть как-то стянуть обратно. По капле наполняют чашу отчаяния, и он особенно остро ощущает себя уязвимым беззащитным ребёнком, который не знает, как бороться. Отрешается потому и молчит, и уходит куда-нибудь подальше, пытаясь сбежать. Вот только в обители безликих от безликих бежать некуда.       Их настороженность сменяется любопытством, когда они понимают. Заглядывают вглубь и видят то, что смертным глазам никогда не дано узреть. Ангел, переполненный сомнениями и поиском. Одинокий ангел, не знающий, что он, кто он и какова его цель. Зачем он был создан и почему?       Он разбит, сломлен и просто устал — даже не так. Он настолько устал, настолько разбит и сломлен, что, кажется, не способен больше ни на какие эмоции. Ломанные и непонятные, и отвергаемые так же, как и сам он весь в принципе. Так зачем тогда пытаться, если можно просто закрыться? И Белкет пытается уберечь себя, выстраивая вокруг хрупкие стены. Лишь серый холод просачивается сквозь них и расходится от его фигуры, словно он давно стал мертвецом. Или, лучше сказать, как будто он давным-давно выцвел, как некогда яркий рисунок, пролежавший слишком долго на солнце, превратившись в тусклую версию себя прежнего. И безликие шепчутся друг с другом в любопытстве и непонимании.       Когда это он только мог успеть, если прошло не так много времени? Они все ещё так юны, так почему этот ребёнок выглядит как древний старик?       Безликие любопытствуют, но никто из них не желает делать первый шаг. В конце концов, если Мать привела этого ангела сюда, значит, он сам должен понять и осознать, и сделать правильный выбор — хоть такового не существует априори. Не здесь, по крайней мере. Но ангел молчит, ничего не говорит, ни к кому не взывает и ни о чём не просит — и безликие наблюдают из теней, и терпеливо ждут... чего-нибудь.       Маласса единственная откликнулась на его зов, и Белкет надеялся, что она подарит ему хоть толику облегчения. Утешения, успокоения, сострадания, но оказалось, что он сам должен прийти к ним. Понять, как, и попросить — и её дети не откажут, разделят с ним его боль и успокоят раны, но Белкет... не знал. Не мог. Боялся. Всегда отвергаемый, он чувствовал их неприязнь и от этого был так уязвим. Оголён и беззащитен — и абсолютно растерян.       Ничто и никогда ни к кому не приходит просто так. Но в малодушии своём Белкет мечтал, что Тьма, что откликнулась на его страдания, увидит и поймёт, и даст безвозмездно. Но он был глуп. Он был наивен. Он просто слишком устал, и спокойное умиротворение чертогов Тьмы вскрывает, словно гнойный нарыв, кровоточащую рану, и чувства, которых слишком много, льются через край. Он слишком долго подавлял их и прятал, и бездна наконец разверзлась.       Внутри него огромная дыра. Чёрная пустота, которую он не может заполнить. Не знает, как заполнить. Совершенно не получается. И у него просто не осталось никаких сил, и он просто не видит никакого смысла. Прав был отец: он просто ужасное разочарование. Нелепость, гротескное нечто, пытающееся понять себя и найти своё место, но лишь сильнее вгоняющее в мягкую плоть острые стеклянные осколки, которые не стыкуются друг с другом. Глупо было надеяться, что под сенью другого Дракона что-то изменится, в самом деле...       Доведённый до края отчаяния, он воззвал к кому-нибудь, и Маласса откликнулась. Но по своей природе он был чужой для неё и её детей. Другие Драконы отвергли его так же, как отец, что лишь лишний раз подтвердило: нигде для него нет места. Почему же, в таком случае, он вообще был создан? И почему он всё ещё существует? Зачем? К чему всё это? Только для того, чтобы провести его по бездне страданий? — Маласса...       Он выдыхает, доведённый до края отчаяния. Ещё шаг — и он провалится в бездонную тьму, чуждую даже Матери Теней. — Ты проявила сострадание и милосердие, но я подвёл тебя...       Сухие губы почти беззвучно проговаривают слова, и он качает головой, униженный, уязвимый и омерзительный сам себе. — Я не знаю, что должен делать. Я не знаю, кто я. Я не знаю, для чего я был создан.       Руки, сложенные в молитвенном жесте, опускаются; опадают безвольно могучие крылья. Пустой взгляд смотрит в бездну внутри себя и снаружи. — Я не знаю, заслуживаю ли избавления и утешения. Заслуживаю ли хоть чего-то, кроме презрения. Но я молю тебя... Я умоляю тебя... Даруй мне покой.       Его голос надламывается, срываясь на громкий шёпот, и отчаяние льётся через край: вся его поза, его голос, его взгляд, его слёзы, которые самопроизвольно текут по щекам — всё выдаёт в нём того, кто достиг своего предела. — Даруй мне избавление. Я так устал. Мне так больно. Я всего лишь хотел найти место... найти кого-то, кто не станет меня отвергать. Возможно, дом твоих детей стал таким местом, но я не чувствую этого. Я не ощущаю этого. Прости меня. Это моя вина. Я разочарование.       Он падает на колени и протягивает руки, и плачет, тихо роняя слёзы. Судорожные всхлипы вспарывают обманчивую тишину, и дрожат плечи, и до хруста костей сдавливает грудь. Слёзы текут, срываясь с подбородка и кончика носа, и Белкет в вине и раскаянии низко опускает голову. — Я плохой сын. Я ошибка. И если меня невозможно исправить, я больше не могу страдать. Пожалуйста... Я умоляю тебя... Я не могу оборвать нить своей жизни, но забери её у меня.       Это невыносимо. Боль мучительна. Словно две личности, запертые в одном сознании и теле борются друг с другом. Ребёнок, которому приказали стать взрослым, во всём отказав проявиться, потому что «ты разочарование, Белкет». Взрослый, который пытается бороться и строить хоть что-то, хоть как-то, как может, как пытается, как ему кажется логичным. Но всё рушится снова и снова, борьба в груди поднимается снова и снова, и его рвёт на части собственное противоречие, с которым у него уже нет сил совладать.       «Пожалуйста... Если моё существование бессмысленно, забери его у меня»       Он закрывает глаза, доведённый до края отчаяния. В равнодушии и смирении он примет любой ответ, лелея в сердце надежду, что хотя бы сейчас, хотя бы раз его услышат и примут. Он отдаётся в чужую власть, и ему просто всё равно.       Тени укрывают его от мира, и прохладная тьма ласково обнимает за плечи и касается висков. «Глупый, глупый брат, и почему ты раньше не позвал нас на помощь», — шёпот обволакивает сознание, и Белкет погружается в сон, самый спокойный и приятный за всё время его существования.       «Отдай нам свою боль, брат-во-тьме»       «Раздели с нами своё сознание»       «И мы обещаем: мы исцелим тебя»